ТОНКИЕ ДУШИ.
Художник опять напился! Долго-долго дядя Янкель - киномеханик нашего Сокирянского кино , изо всей силы колотил в маленькую дверь. Однако напрасно. Дверь, ни в какую, не открывалась. Из-за неё доносились то раскаты богатырского храпа, то жалостливое подвывание.
- Поц, - коротко выругался дядя,- скоро фильм показывать, а рекламы с названием нет и думаю, не предвидится!
- Янкл,- на еврейский манер обратился я к дяде Яше - родному брату моей бабушки, - а какой фильм будет сегодня?
- Солдат Иван Бровкин,- вздохнув, ответил Янкель,- ума не приложу, что же делать. Скоро появится директор кинотеатра и нашему несчастному пьянице конец. С работы, точно, выкинут
- Жаль! Он, бедняга, хороший. И как человек, и как художник. Только душа у него тонкая. Как начнёт глушить, не остановишь
- А что глушить, Янкель?!,- спросил я
- Водку глушить, боль свою глушить по семье, пропавшей во время войны
- Но ты же, ты не пьёшь ведь?!,- неосторожно брякнул я, заставив Янкеля скрипнуть зубами
- У художника, Милик, душа, наверное, более чувствительная, чем у простого киномеханика
- Вус ? ВУС ( Что, идиш) делать будем ?,- переключившись на деловой тон, обратился он к моей бабушке, суетливо и взволнованно бегавшей по ступенькам кинотеатра
- А ты совсем не умеешь рисовать?,- она беспомощно посмотрела на брата
- Да изобразил бы, что-нибудь. Но краски, холст, кисти - все закрыто в каморке у художника
- Ура! Знаю,что делать,-победоносно воскликнул я
Недоверчиво взглянув на шестилетнего внука, близкие попросили пояснить
- Вчера, в комнатке рядом с фойе, я рассматривал много старых афиш. Точно, видел там красивые большие афишы с Иваном Бровкиным
- Да, точно. Милику любит рассматривать картинки на старых рекламках,- подтвердила Ривка. Но читать! Читать-то , ты ещё не умеешь?!,- засомневалась бабушка
- Да Бровкина, в прошлом году, тыщу раз смотрел!,- разобиделся я
- Ладно. Пойдём проверим . Выхода, все равно, никакого не вижу,- согласился дядюшка
Нам здорово повезло! Не прошло и четверти часа, как в комнатушке, заваленной рекламками фильмов прошлых лет, была обнаружена целая пачка старых афиш с изображением удалого солдата!
Иван Бровкин с роскошным чубом, торчащим из-под фуражки, широко улыбался и растягивал мехи своей удалой гармошки.
Спустя десять минут, на холстах перед нашим кинотеатром вовсю красовались две симпатичных афишки. Их , как особую награду за Память и сообразительность, доверили приклеивать лично мне!
Обильно смочив в ведерке большую кисть, я щедро размазал клей по обратной стороне плакатов. Затем , став на табуретку, тщательно и аккуратно приклеивал их на холсты. Пришлось довольно долго расправлять многочисленные морщинки, собравшиеся на бумаге из-за огромного количества клея. Затем, уже тряпкой, пришлось ещё подтирать многочисленные потеки.
Но это ещё не все!
Вдобавок, к основной, я получил в награду полный стакан газировки с толстым слоем сладкого вишневого сиропа из высокого стеклянного цилиндра и кирпичик бисквитно-кремового пирожного.
Его нижняя часть была щедро пропитана ароматной эссенцией и покрыта вкуснейшим яблочным джемом. Он переходил в верхний, самый главный слой бисквита, увенчанный цветком с лепестками из нежного сливочного крема и потрясающей вишенкой посредине.
________________
Узнавая о трагических подробностях судеб многих живописцев, я часто вспоминал тот давний случай и мудрое замечание дядюшки Янкеля о тонкой душе творческих людей.
С художниками Сокирянскому кинотеатру, действительно, долго не везло - многие пили, и пили беспробудно.
Возможно, душа у них , в самом деле, была очень чувствительной, тонкой и беззащитной.
РАБОТА НАД ОШИБКАМИ.
Мария Емельяновна - классная нашего четвёртого «А» одиннадцатой тираспольской школы, любила все время проводить работу над ошибками. Никого не отпуская по домам, она, зачастую, задерживала нас до самых сумерек. Раз за разом, она проверяла наши результаты и находила все новые огрехи.
- Миля. Ошибок, на этот раз, ты не сделал, но почерк. Почерк ужасный. И кляксу снова посадил! Перепиши все с самого начала
Сегодня, я очень благодарен, и Марии Емельяновне, и всем-всем своим учителям. Школьным и нешкольным. Оказалось, что работа над ошибками бесконечна и не прекращается, в течение всей жизни.
Деда Лейба Бланка - отца моего папы, я побаивался. У него не было одного глаза. Когда дед носил черную повязку, он больше смахивал на пирата. Это было ещё куда ни шло.
Если же мой детский взгляд упирался в темное глубокое ничто,- Брррр,- было довольно страшно. Брился Лейб редко и вечно кололся седой щетиной, пытаясь при встречах звучно и смачно поцеловать.
Часто привирая в ответах на сакраментальное,- Милику, кого ты больше любишь ?,- в пользу вопрошающего, в данном конкретном случае, я не мог позволить себе даже этого.
- Хайку люблю сильнее! - заявлял я вызывающе.
Этим, конечно, очень радовал его тогдашнюю спутницу жизни. Правда, бабушкой она мне не приходилась. Да и не любил я ее, ни капельки.
Настоящей бабушке Хане - матери моего отца, ещё давным-давно стало плохо с сердцем в толпе несчастных, угоняемых в гетто летом сорок первого.
Так она и осталась умирать - одна на страшной дороге, где вслед за очередной колонной, шли румынские солдаты, сбрасывавшие умерших и умирающих в глубокие ямы на сто человек.
Они были предусмотрительно вырыты по всему маршруту, каждые десять километров.
Те, кто не мог идти дальше , подлежали немедленному расстрелу. Однако трату драгоценных патронов начальство не одобряло.
Евреев все чаще добивали прикладами. Иногда попросту сбрасывали в ямы, где жертвы умирали медленно-мучительной смертью без капли воды, среди разлагавшихся тел, жутких миазмов , миллионов мух и беспощадно-жадного воронья.
То, что вытворяли румынские солдаты и хищные крестьяне из окружающих деревень, снимавшие с умиравших последние лохмотья, вытаскивавшие клещами зубы и отрезавшие пальцы вместе с кольцами с ещё живых, описывали знакомые, которых гнали в следующих колоннах.
Отец носился среди них как угорелый и , по - детски надеясь на чудо, со слезами спрашивал, выспрашивал, умолял вспомнить о любимой маме, оставшейся лежать на дороге, далеко позади. Просил вспомнить хоть самую малую толику информации, самую малость - хоть что-нибудь.
- Может ей стало легче? Может помогли? ,-Знакомые только печально качали головами. Некоторые сообщали, что видели ее уже мертвой.
На могиле отца, в израильском Нетивоте по еврейской традиции написано: Ихиэль бар Хана ( Ихиэль сын Ханы, иврит).
Видеть свою бабушку Хану мне не довелось.Разве что на нескольких выцветших фотографиях.
Папа никак - никак не мог простить своему отцу, что тот позволил умереть маме именно так, фактически бросив одну на дороге. Ведь были же такие, он видел, кто из последних сил тащил больных и немощных на себе.
Сами они, зачастую, падали от изнеможения и умирали. Но может некоторым из них становилось легче ? И они выживали? Может удавалось спасти хоть кого-нибудь из ослабевших, вдохнув в них всю силу своей любви и сострадания?
Дополнительный минус в отношения отца и сына добавило то, что уже в гетто Винницкой области ослабевшего папу с головой, пробитой румынским прикладом, родной отец бросил к куче умерших земляков. Да. Голова кишела червями, вшами и прочими насекомыми. Но полностью лишить еды и заботы собственного сына? Отнести к штабелям замёрзших трупов как безнадежного?
- Ни одной посылки за все семь лет службы в армии и на флоте ,- жаловался мне папа все время, когда ассказывал о нелегком периоде пребывания в воинских частях
- Хотя бы раз прислал луковицу или чеснока. Ведь за меня каждый месяц по аттестату Лэйбу, как отцу, выдавали неплохое денежное пособие
- Да и сам я присылал дополнительно,- возмущался папа, поблескивая стальными зубами. Свои, к сожалению, он потерял из-за цинги, вызванной полным отсутствием витаминов
- Многих - очень многих, посылки с банальными луком и чесноком спасли от авитаминоза! А я, в свои двадцать семь, вернулся из армии совсем без зубов. Да и волосы сильно поредели
- Майн либер унд тайерер зин ( мой любимый и дорогой сын, идиш),- каждый раз начиналось очередное письмо Лейба с бесконечными просьбами о посылке денег . Тебя там, все равно ведь, кормят регулярно
Минусы в отношениях продолжали множиться. После рождения, мне не сделали обрезание. Причина, по которой папа с дедом Лейбом не разговаривали несколько лет. Но папа был, здесь, совсем ни при чем.
Это мама с бабушкой, напуганные тяжёлым воспалением и критической температурой, возникших после обрезания Абраши Вайнзофа - моего дяди, рисковать моим здоровьем отказались наотрез.
Плюс снег, упавший с крыши нашего дома. Дед с Хайкой только-только стали захаживать к нам в гости.
После обильного чаепития из блюдечек с кусочками сахара в прикуску, поедания разнообразных варений из горькой, красной и белой черешни, малины и вишни, смешанных с традиционным деревенским перемыванием косточек , наступило время прощания.
Старики засобирались домой. Процедура требовала долгого упрашивания. Бесконечных просьб не уходить, оставаться ещё и еще. Хотя бы на чашечку чая с липовым цветом и тому подобных прелестей.
И мы упрашивали. Раз, два, три, четыре. И я, и баба Рива, и ее сестра Роза, и моя мама Клара.
Папа, как всегда, сидел в сторонке, выполняя бесконечные контрольные студента-заочника.
Изредка он открывал печку, подбрасывал в ее раскалённый зев пару совков антрацита, сразу же начинавшего весело трещать и звонко стучать в металлическую дверцу.
В неспешно-обстоятельные разговоры папа частенько вставлял пару шуточек или смешных замечаний о возможной денежной реформе, о постоянных дефицитах хлеба, молока и других мелочей.
О том, что вместо всей зарплаты, снова половину выдали облигациями займа, а некий шутник сел в тюрьму только за то, что обклеил этими бесценными бумагами печку.
Некоторые из совсем беспечных знакомых в холода, бывало, даже заклеивали ими окна.
- Все равно денег не вернут,- были убеждены люди.
.....................
Лейб с Хайкой снова собирались домой. Мы, согласно протоколу, в очередной раз, рьяно взялись за упрашивание остаться . Однако отец как-то замешкался, что-то повторяя из учебника, совсем не реагируя на вопрошающий взгляд и напряженное молчание гостей.
- Ну! Мы, значит, пошли ?!, - уже обиженноподжав губы, произнесла Хайка.
- Да нет! Нет же - нет ! Останьтесь ещё, - очнулся папа. Однако было уже поздно. Надувшись, гости торопливо, от спешки и раздражения не попадая в рукав, стали натягивать пальто и возмущаться плохой погодой с невиданными снегопадами.
Тут отец неосторожно стал горячо возражать, что обильные снега , наоборот, очень даже нужны и принесут прекрасный урожай.
- Ты, просто, не уважаешь мнение взрослых, не прислушиваешься к старикам !,- возмутился Лейб
И пошло! И поехало!
Когда все претензии, накопившиеся за последние двадцать-тридцать лет, были предъявлены, возмущенные старики пробкой вылетели в коридор.
Вдруг, снаружи раздался непонятный, короткий, но очень мощный звук - будто совсем-совсем рядом выдохнул сказочный великанище.
Отец осторожно открыл дверь на веранду, нависавшую над палисадником и ступенями на уровне второго этажа.
Женщины ахнули - все до самого верху было завалено снегом, лавиной сошедшим с огромной крыши нашего дома. Выйди кто-нибудь на десяток секунд раньше, пришлось бы очень долго откапывать. И не факт, что живым.
Удар такой массы тяжелого снега, насыщенного изрядными порциями льда, вполне мог быть летальным.
- Из-за тебя мы чуть не погибли !,- немедленно заявили отцу возмущённые гости,- мог бы не читать свои бесполезные книжки , не жадничать, а лишний раз хорошенько попросить, чтобы мы продолжали чаепитие!
- Гости дорогие, прошу к столу,- картинно раскланялся папа,- все равно, снег расчищать придётся никак не меньше двух часов.
- Чтобы Вы , наконец, побыстрее покинули наш дом,- произнёс он тихо и в сторону. Однако я услышал.
Недовольные старики нехотя разделись и , ворча на чем свет стоит, ожесточённо, до седьмого пота, принялись гонять чаи.
Много воды утекло с тех пор. Папа так и продолжал копить негативы на своего отца всю свою жизнь. Перечислил он все даже напоследок, когда не поехал к нему на погребение.
Это ж сколько горя надо было пережить, чтобы так и не получилось простить?
Какое же глубокое одиночество окружало моего папу, что жаловаться на своего родного отца ему оставалось только мне?
Мне, конечно,было гораздо легче. Меня папа любил больше жизни.
Он, просто, всемерно хотел, очень и очень желал, чтобы я ценил это отношение по достоинству.
Повзрослев, я пытался понять и деда Лейба. Не мог, не хотел он рисковать жизнью четверых детей и своей собственной, таща на себе умиравшую жену.
Не решился, не нашёл в себе мужества и душевных сил в гетто, чтобы кормить и спасать безнадежно ослабевшего старшего сына, ставшего обузой.
Не отважился посылать ему посылок из Украины, умиравшей от голода, наступившего после страшных неурожаев послевоенных 46-47-х.
Ну а в сорок восьмом? Сорок девятом?
Из-за всего этого стараюсь, по мере сил и возможностей, подробнее объяснять своим детям и внукам возможные причины тех или иных теперешних поступков.
Рассказываю, критикуя и смеясь, о своих ошибках, которые совершаются мною сегодня с каким-то тупым и незавидным постоянством.
Череда непростых коллизий и досадных просчётов будет тянуться, наверное, пока жив человек - до самого конца.
Дураком жил - дураком помрешь.Эта мудрость нерелевантна лишь по отношению к святым.
Однако новые возможности общения, возникшие в последнее время, позволяют делиться опытом , в том числе негативным, несколько активнее чем раньше. Так сказать, в режиме он-лайн.
Да. Проводить работу над ошибками можно и должно.
Хотя в фатальной их неизбежности, давным-давно, никто уже не сомневается.
ДРУЖБА ЗЕМЛЯКОВ.
Сюне Когану - Сенечке!
В 92-й день Рождения. Посвящается.
- С Фимой, твоим папой, мы дружили с самого детства,- выпив для аппетита пятьдесят грамм водочки, Сюня зажмурил глаза от удовольствия, сочно захрустел подвернувшимся солёным огурчиком и с лёгкой ностальгией в голосе продолжал:
- Жили мы друг от друга неподалеку. Зачастую, особенно перед застольями, днями рождения и различными праздниками, меня посылали к ним домой заправлять сифоны. Вода в колодце там была очень вкусной - одной из самых лучших в всех Сокирянах.
- У его отца - твоего деда Лейба, была небольшая лавка, где, помимо красок и разного ширпотреба, заправляли сифоны. Ты ещё помнишь сокирянскую водичку? А если ещё на Шипоте набрать?,- оживился Сюня или, просто, Сеня, как его называли, и в Сокирянах, и в Тирасполе, и, здесь, в Израильском Ашдоде.
- Не вода, а Чудо настоящее! Многие специально просили Нюму-инвалида, продававшего алкоголь на разлив, сделать,- абисалы ( немного, идиш) шприц,- добавив немного газировки в стакан вина.
- С твоим папой у нас и дни Рождения совсем рядом. У него шестого , у меня - девятого июня! И родились в один год, в 1925-м. Учились в школе, в футбол вместе гоняли.
- В сороковом году пришли Советы. У моих родителей была небольшая гостиница. Присутствовал и бизнес посолиднее. Отец скупал большие количества куриных яиц, выдерживал их в специальных колодцах с известковой водой, чтобы убрать микробы и укрепить скорлупу. Затем яйца отправляли партиями в Румынию, Австрию и Германию, где за них платили большие, по тем временам, деньги.
- Родителей и нас с младшей сестричкой Кларой, как капиталистов, выслали в Сибирь за пару недель до большой войны.
Это спасло. Мы не попали в гетто, выжили. Но, конечно, не все. Отец умер от воспаления лёгких в холодном Салехарде. А Фиме - твоему папе, досталось на полную катушку. И гетто, и война с Японией, и семь лет службы на Тихом Океане.
В Сибири родители решили тайком послать меня южнее Салехарда. Ловко упрятали под лавку. НКВДэшники обыскивали-обыскивали, но не обнаружили. Добраться удалось аж до самого Ханты-Мансийска.
Там чудом устроился на работу. Один золотой человек пригласил играть в оркестре народных инструментов. Затем и сестричку Кларочку удалось отправить подальше от студёного севера.
После смерти отца, мама Фрима тоже попыталась было уехать оттуда, но была обнаружена бдительными ищейками. Получила за это несколько лет тюрьмы.
- В начале шестидесятых повстречались с твоим папой уже в Тирасполе. Вслед за Цилечкой и Борисом - твоими тетей и дядей, мы собрались перехать туда вместе с семьями. Нам предстояло приехать из Сибири, а Вам - из Сокирян.
Крепко мы с ним тогда выпили. Вспоминали наше детство и ещё многих-многих, кого пришлось потерять! И я, и твой папа уже были женаты. У нас с Раей к тому времени была Наточка, затем родился Шурик. У Фимы с Кларой появился ты.
- Сегодня мне , слава Б-гу, стукнуло целых девяносто два. Двадцать лет, просто не верится, как нет твоего отца - моего дорогого товарища.
Часто вспоминаю о нашей дружбе, прошедшей через всю жизнь, такую длинную и такую скоротечную.
- Кстати, твой папа очень любил женщин! А, ты как?! А ну, сознавайся!
МОРОЖЕНОЕ ОТ ХОТТАБЫЧА.
Первый раз смотрел "Старика Хоттабыча" в стареньком Сокирянском кинотеатре. До этого момента настоящего фабричного мороженого не едал ни разу.
Разве что мама Вовы Ткачука угощала меня мороженым домашнего приготовления. Однако оно больше походило на прохладную молочную массу, размазанную по тарелке.
Несмотря на изумительный вкус, это мороженое, конечно, не могло идти ни в какое сравнение с симпатичными маленькими шоколадными "Эскимо", жадно поедаемыми старым волшебником в огромных количествах. В чудесном московском цирке Хоттабыч нагло слопал целый поднос с кучей холодного лакомства.
Он поглощал его с такой страстью и восхищением, что мы ни капельки не сомневались о полном отсутствии подобной роскоши даже во дворцах самого, называй как хочешь,- Сулеймана ибн Дауда, царя Соломона или Шломо-а-Мелеха.
Ведь кувшин, в котором тысячи томился Хоттабыч, был , как помнится, отмечен и заперт именно соломоновой печатью. А старик, было очевидно, не пробовал этого чуда никогда.
Мороженое, покрытое шоколадной глазурью, выглядело в кинофильме настолько компактным, малюсеньким и притягательно волнующим, что порция съедалась буквально на глазах - в один, максимум два приема.
- Куда же ты спешишь, о прелестная Дева?! С лицом, подобным отрезку Луны, - Приятным комплиментом Старик Хоттабыч легко остановил молоденькую разносчицу мороженого.
Распробовав фантастический вкус, невиданный даже в наивкуснейших щербетах, Волшебник выкупил всю партию и решительно кинулся в настоящее сражение с превосходящими силами холодно-феерического наслаждения.
Вся ребятня, смотревшая когда-то " Старика Хоттабыча" по многу раз, запомнила тот сладостный отрезок времени навсегда.
Кое-что, однако, оказалось до конца невыясненным.
Почему, например, в самых разных городах Советского Союза я ни разу не встречал такой "классной" притягательной формы мороженого?
Ведь оно было бы лёгким и удобным в употреблении не только для Хоттабыча, но и для всех советских людей - от мала до велика... Держать такое мороженое было бы гораздо удобнее, чем, например, громоздкие брикеты, цилиндры и стаканчики. И кусочек откусить легче, и облизать сподручнее..!
Надеясь на Чудо, я неоднократно заглядывал и в тот знаменитый Цирк на Цветном, где снимался знаменитый Хоттабыч... Мечталось, наконец, увидеть и распробовать то вожделенное Эскимо в серебристой упаковочной фольге.
Напрасно-напрасно, выглядывал я заманчивую штуковину! Не было ее нигде.- Ни в далёких Америках с Канадами, ни в Азиях с Европами,- Нигде!
Недавно в цирк на Цветном мы сводили и дорогую внучку, приехавшую из далеких стран. Равнодушно скользнув взглядом по мороженому обычных конфигураций, я , в тайне надеясь на чудо, упорно вглядывался в многочисленные сорта. Того волшебного, к сожалению, так и не встретилось.
.............
- Оказалось, нас провели ! Провели ловко. Ничего не скажешь. Мы же ничего - ничегошеньки не подозревали!,- воскликнул я, прочитав статью в Интернете.
Там подробно рассказывалось о съемках «Старика Хоттабыча». Оказалось, что для удобства съемочного процесса, вместо Эскимо, которое таяло предательски быстро, использовали обыкновенные глазированные сырки, уверенно сохранявшие притягательную форму.
Николай Волков, сыгравший роль Хоттабыча, после огромного количества съемочных дублей больше не мог выносить ни вкуса, ни запаха, ни даже вида этих сырков.
В теперешней Москве возможно многое, почти все. Вам легко помогут найти и правильные места, где можно вдоволь насладиться настоящим мороженым,- и в Гуме, и в Зоопарке на Красной Пресне, и в Детском Мире. Но того - того самого, как не было, так и нет.
- Все! Терпение кончилось. Надоело! Пока сам не сделаешь, никому и дела нет! Вот возьму и скопирую прежние глазированные сырки, которые в фильме показывали и закажу побольше волшебного эскимо в одной из компаний - производителей.
Вкус этого мороженого мы хорошо помним с самого детства. Каждый, конечно, представлял его по-своему. Но было оно, безусловно, самым-самым лучшим.
Рецепт простейший.
Берёшь прелестный вкус, добавляешь бесподобного аромата и бесконечного количества родительской любви. Глядишь, и после банального волшебного заклинания, - Абра-Кадабра,- Мороженое от Хоттабыча вполне себе готово.
И с названием , вроде бы, все ясно.
- Покупайте! Покупайте ! Покупайте!
Налетайте.Налетайте.Налетайте!
Мороженое «Старик Хоттабыч»!
Вкуснее волшебного щербета во дворцах самого Сулеймана ибн Дауда !
Первым делом, как и дорогому волшебнику в кино, наемся этим мороженым от пуза. Пусть даже слегка поплохеет, как Хоттабычу в цирке. Зато, наконец, мечта заветная свершится.
И коммерческий успех гарантирован абсолютно. На все сто процентов. Ведь рекламу будет творить и наколдовывать сам Хоттабыч - Джин, любимый миллионами, - Нет,- десятками миллионов верных поклонников чудесной сказки.
У него, понятное дело, все получится замечательно.
Он же - Волшебник!
НЕ СОТВОРИ СЕБЕ КУМИРА.
Главным был Юрка Соколов. Яркая синева его глаз, гармонирующая с голубой клетчатой рубашечкой и синеватыми шортиками , только усиливала серьезность и важность его технических заключений.
В нашей младшей группе детского сада трехлетний Юрка был главнейшим экспертом, выносящим окончательные заключения по ценности и возможностям любой игрушечной машинки - ведь его папа был ШОФЁРОМ.
Он был настоящим водителем - редчайшей, и потому самой уважаемой профессии (после летчика, конечно) для наших сокирянских пацанов.
Автомобили заглядывали в наш небольшой городок аж по нескольку раз в день. Зачастую , мы долго-долго бежали гурьбой вслед за ними, с удовольствием вдыхая ещё очень редкий запах не полностью сгоревшего бензина, казавшийся удивительно приятным и притягательным.
Бережно передавая в Юркины руки очередной бесценный экземляр, мы собирались в тесный круг и заворожено наблюдали за его уверенными манипуляциями.
Сначала он переворачивал машинку, проверяя ладошкой как крутится каждое колесо, затем открывал дверцу кабинки и старался повернуть руль.
Если руль поворачивался слабо, либо не крутился вовсе, Юрка, сердито нахмурив брови, выдавал жестокий отрицательный вердикт,- Не машинка, а Гавно!,- Это часто вызывало у несчастного хозяина горючие-прегорючие слезы.
Мы сочувственно вздыхали и начинали обсуждать плачевное качество отечественного автопрома, нахваливая американские и немецкие образцы , изредко появлявшиеся на экране нашего маленького районного кинотеатра.
Если же машинка оказывалась хорошей, выдерживая разнообразные Юркины испытания, то он, как опытный ювелир, прищурившись, зачем-то смотрел ее на свет. Надувая щеки и выпячивая губы, он тщательно продувал каждое колесо, поправлял жестяные фары и произносил долгожданное.
- Это вещь!
Конечно, после такого авторитетного вердикта, радости счастливого обладателя ценной машинки не было предела!
У Олега Онищенко папа был хирургом. Поцарапавшись во дворе нашего детсада, мы бежали сначала не к воспитательницам, а к Олежке. Он важно осматривал рану, успокаивал плачущего пациента и быстро находил подорожник у ближайшей тропинки . Лизнув листик для лучшего эффекта, он бесстрашно и быстро закрывал им царапину.
- Будешь жить!- заявлял он облегченно всхлипывающей жертве и, сразу же, важно вопрошал, - Ну, батенька, кто у нас следующий ?!, - хотя на горизонте никого из пострадавших больше не наблюдалось.
- А ты скоро, очень скоро умрешь!,- напугав меня до слез и полуобморока, безапелляционно заявил Олежка.
- "Золото" - блестящая обертка от конфеты, которое ты себе засунул в нос, дойдёт аж до сердца и все - тебе Капец!
Сопровождавшие меня Эллочка Коренфельд и Людочка Серебрянская , нешуточно всплакнув от жалости, повели меня к воспитательнице.
Захлебываясь от рыданий и жалости к себе, я показывал Анне Николаевне на область сердца, считая, что уже-уже умираю.
На счастье, Сокирянскую районную больницу и садик разделял только небольшой забор. Меня быстро ввели к врачу Онищенко, который быстро достал из носа небольшой шарик блестящей конфетной обертки и, успокоив, поинтересовался:
- Ну и кто же это, батенька, так Вас напугал ?!
Причём здесь сердце, за которое Вы так держались?
- После подробного описания смертельного вердикта, озвученного его авторитетным сыном, все, включая воспитательниц, с трудом отходящих от испуга, уже смеялись - смеялись до упаду.
- Ну! Я ему дома, задам ! Пусть не ставит диагнозы без медицинского диплома. А Вы, молодой человек,- улыбнулся он в мою сторону,- запомните одну важную заповедь:
- Не сотвори себе Кумира. Не всем , далеко не всем можно верить без оглядки. Даже, если их папа работает хирургом или- или, скажем, даже самым заглавным Волшебником.
СОЛНЕЧНАЯ ВОДА.
Хаим Блэхер ( Хаим жестянщик, идиш) - здоровый губастый густобровый краснолицый гигант, как всегда улыбался и кивал.
Давным-давно он попривык к бесконечным похвалам. Да и, правда сказать, был профессионально очень туг на ухо. И все благодаря своей очень уважаемой, но слишком уж шумной работы.
Из могучих рук Хаима и его родного брата с диким грохотом бесконечных россыпей ударов, наносимых увесистыми здоровенными деревянными молотками, как из волшебного ларца, один за другим, выскакивали , и весёлые блестящие ведра, и дюжины разнокалиберных тазов, шаек, ванночек и прочего нержавеющего добра.
Стараясь перекричать звеняще-бамкающие удары, заказчики создавали дополнительный невообразимый галдеж. И все из-за давних, ещё досоветских привычек сбивать цену.
Люд ни грош не доверял однообразным заверениям Хаима, что, дескать, его заведение, давно уже не частная лавочка, а самое настоящее и уважаемое государственное предприятие.
Моя бабушка Рива не торговалась совсем. Одной рукой она сунула Хаиму мятый рубль, а другой мощно и решительно вырвала из его крепких объятий большую объёмистую ванночку, как раз, подходившую по размерам мне - ее дорогому внуку.
- Фармах дим пыск ( Закрой рот, идиш) сказала она молчащему Хаиму , открывшему от удивления рот.
- Сегодня в кино индийский фильм,- сообщила баба,- Билетов уже нет. Можете приходить, и с братом, и с жёнами! Так и быть, посажу Вас на шестнадцатый ряд.
Этот ряд по своему статусу в стареньком уютном Сокирянском кинотеатре, принадлежавшем нашей семье ещё в досоветское время, был гораздо круче всех нынешних ВИПовских сидений.
По мнению знающих людей эти места можно было приравнять, пожалуй, только к главным ложам Большого Театра в Москве. В крайнем случае, к лучшим местам Одесского Оперного.
- Твой Милик будет ,- обрадовался Хаим, указав на блестящую ванночку,- плавать в ней как настоящий прынц!,- Довольный выгодными взаиморасчетами мастер, легко, но довольно чувствительно, потрепал меня по румяной щечке.
Ванночка была громадной. Туда легко поместился не только я, но и целая гурьба пластмассовых лодочек, машинок и разнокалиберных волшебных палочек.
Однако, главной фишкой выступала, все же, сама вода. Она грелась специально для меня. Грелась на ярком июльском солнышке. Чтобы наполнить ванночку, бабушке приходилось летать к колодцу с тяжелым коромыслом не менее двух раз.
- Это не пушты воссер ( не простая вода, идиш),- уговаривала меня бабушка, - нагреваясь на солнце , она становится очень полезной для здоровья... Просто волшебной! Купаясь здесь, точно, станешь сильнее и крепче всех мальчишек в Сокирянах, а, может, и в олы вельт ( во всем мире, идиш).
- А что ? Из воды, потом, как в сказке? Выскакиваешь молодым принцем ? Берёшь красивую царевну и пол-царства впридачу?!
- У тебя, МиличОк, от такой солнечной воды - убежденно произнесла бабушка Ривка ,- сразу станет много силы. Ты будешь всегда самым здоровым и красивым.
- А Царевну, особенно если она блонды шиксы ( блондинка нееврейка , идиш) , которая нарисована у тебя в книжке, нам не надо. А штох ир ин ды затн...( чтоб ей поясницу прострелило, идиш) .
Не вступая в бесполезную полемику и оставив высокое мнение о будущей прекрасной царевне при себе, я смело вступал в ванночку, установленную в самом центре нашего огромного двора.
Мимо гурьбой проносились многочисленные глупые куры, сновали пронырливые кошки, клекотал вечно недовольный и красный от возмущения индюк.
Теплый летний ветерок ласково шевелил мои вихры, но, порою, умудрялся и поднимать на водной поверхности нешуточную рябь.
Она, бывало, сносила в кучу всю мою флотилию, отражаясь на дне ванночки цепочкой призрачных, почти незаметных бегущих теней.
Родители приходили с работы только к вечеру. В грубо сколоченном деревянном домике, напоминавшем скорее обычный дворовой туалет, был установлен настоящий душ.
Вода поступала из большого бака, вернее, из металлической бочки на крыше, и была, конечно, не такой солнечной. Бабушка наполняла ее с большим трудом и в последнюю очередь.
В моей ванночке солнце глядело прямо в воду, просвечивая ее полностью до самого дна. Свет отражался от металлических поверхностей, блестящих под хрустальным слоем чистейшей влаги. Это усиливало нагрев дополнительно.
Маме, которой всегда предоставлялось право первого душа, солнечная вода нравилась не меньше , чем мне. Она выходила оттуда всегда радостной, улыбающейся и бодрой.
Это было для меня необычным и резко контрастировало с постоянной гримаской боли на ее лице, связанной с многочисленными проблемами со здоровьем.
Папе доставалась более прохладная водичка. Правда, и это радовало его никак не меньше нашего!
Из душа отец весело покрикивал, охал и пел многочисленные песни, связанные с морем... Затем, вылетал пулей, громко хохоча и ожесточенно, докрасна растираясь большим жестким полотенцем.
............
Много лет спустя я продолжаю хорошо помнить то удивительное приятное ощущение, связанное с погружением в солнечную воду.
Каждая молекула свежей кристальной жидкости удивительно сверкала , посылая добрые светящиеся искорки энергии, проникавшие внутрь лёгкими крошечными уколами радости и восторга.
Ноги, руки - все клеточки тела, получая ласковое солнечное тепло , залетевшее в наш чудесный сокирянский дворик из невообразимых космических высот, начинали особенно вибрировать, рождая чудесные волшебные мелодии.
Музыку Счастья, наверное?!
НАШ СТАРЫЙ ДОМ
Наш сокирянский дом состоял из двух половин, разделённых длиннющим коридором. Построенный ещё моим прадедушкой Аврумом Вайнзофом в начале двадцатого века, он отчаянно раздражал местную советскую власть, и десятком высоких светлых комнат, и просторным обильным огородом...
Время от времени к нам захаживали важные дяденьки с пугающими папками под мышкой. С недовольным видом они всегда что-то мерили, рисовали, а затем сытно и долго чаевничали...
При этом съедалось неимоверное количество вареников, которые запивались водкой из гранёных стаканов. После сытых и громких отрыжек, эти раскрасневшиеся кабанчики важно советовали моим близким как сохранить своё собственное жилище от неминуемого сноса...
До войны наш дом был переполнен радостными детскими криками и азартными взрослыми разговорами...
Аврум и Цирл воспитали шестерых. В далёкие тридцатые в подрумынской Бессарабии Берл, Бася и Гиталы за год волонтёрства заработали себе бесплатные билеты до Палестины... Так в ту пору называли Израиль...
Этим они спасли себя и будущих детей от ужасов гетто. Правда, жилось им на Ближнем Востоке очень непросто. Тяжелый физический труд, малярия, отсутствие питьевой воды... До самой войны заботливый Аврум помогал им, изредка посылая из Сокирян в далёкие Палестины по нескольку пар старых башмаков...
Какая же радость охватывала первопроходцев, измученных тяжелым трудом, пустынным климатом, болезнями и недостатком воды, когда в каблуках этих потертых туфель, вдруг, обнаруживались несколько золотых Пятерок или десяток. За них можно было расплатиться с долгами, купить немного продуктов и почувствовать тепло родительской любви...
А Янкель, Рива и Роза обзавелись семьями, оставшись с родителями и детьми в родных Сокирянах... Им предстояла встреча с другими испытаниями... Гораздо более трагичными и ужасными...
Янкель, ушедший на фронт в первый же день войны и вернувшийся весь в орденах и медалях , не нашёл ни своей погибшей семьи, ни своих бедных родителей...
В большом светлом доме, прежде наполненном радостными детскими голосами, больше никогда не появились ни Аврум с Цирл, ни двухлетняя Ревуся - маленькая дочка Розы, ни ее муж - энергичный молодой Залман...
Погиб в гетто и Мендель - великий оптимист и всем помогавший придумщик, ставший моим дедом посмертно... Из одиннадцати взрослых и детей остались только четверо..
Дом опустел и по меркам советской власти, хотя и был частной собственностью, но стал для уцелевших хозяев слишком большим...
Чтобы не раздражать местечковое начальство, пришлось переделать одну залу под курятник, а вторую - под сарай... Затем дом разделили вдоль длинного КАЛИДОРА, как мы его называли, на две части, мою - с бабушкой Ривой, папой и мамой , и вторую, где жила тётя Роза с Симоном Марамовичем - ее новым спутником жизни...
Был он крепким улыбчивым смугловатым мужчиной, чудом вернувшимся из жестокой Сибирской ссылки... С ним мы устраивали бесконечные доминошные баталии. Жаль, быстро умер... Сердце не выдержало...
Его Саша, которого за непослушание Симон наказывал привязыванием к письменному столу, жил у нас всего год. Саша , помню, совсем не обижался. Только просил меня приволочь к столу пару гантелей, которыми он очень увлекался в последнем классе школы...
После окончания десятилетки он уехал в Сибирь, окончил мед и стал знаменитым доктором медицинских наук в Иркутске... Во время эпидемии холеры в Одессе, разыгравшейся в начале семидесятых, Саша был одним из руководителей, присланных в помощь для подавления очага этой опасной инфекции...
Помню, как на пару дней он заскочил к нам в Тирасполь, вооруженный солидным бутыльком медицинского спирта, подкрашенного почему-то красным цветом... Они с папой многократно дезинфицировались и ожесточённо спорили по поводу поведения Израиля на международной арене...
Вера после физмата вышла замуж за ироничного Мишу, преподававшего музыку... А их дочь Розика стала моей доброй подружкой ещё с раннего детства...
Приехав из Тирасполя проведать дедушку Симона, она уже демонстрировала вполне продвинутые способности в игре на стареньком фортепиано, установленном в сокирянском доме культуры... При этом она громко жаловалась на Судьбу, подчеркивая, что к четырём годам Моцарт уже давно придумал что-то своё и выступал с концертами...
...........................
Всех предыдущих укорачиваний нашей жилплощади властям показалось мало. На все лето в дом стали насильно подселять квартирантов - будущих механизаторов и медсестер. За каждого из полутора десятков молодых людей, расположившихся на железных кроватях с панцирными сетками , власти выплачивали по рублю в месяц...
После трёх таких летних заездов все деньги уходили на ремонт дверей и прочих частей дома, пострадавших от бесконечного хлопанья и пьянок, шумевших в доме в честь успешного окончания каждого месячного курса обучения...
В отличие от реакции моих близких, мне эта молодежь очень даже нравилась. Каждый день все собирались перед домом и играли в волейбол. Мне удавалось не только подавать улетавшие мячи, но иногда участвовать и в самой игре, отбивая мяч симпатичной белокурой соседке, стоявшей со мною рядом в большом кругу начинающих спортсменов...
- Да..!,- Этот летний праздник со смеющейся толпой молодых ребят и девчат, шумно и весело несущихся по утрам в очередь к единственному во дворе туалету и паре рукомойников, куда надо было постоянно заливать воду из ближайшего колодца, пришёлся мне явно по душе...
До самой темноты мы играли в футбол и волейбол, бурно обсуждали крупные сокирянские и мелкие мировые новости, щедро льющиеся из маленькой, но голосистой радиоточки...
Было интересно глядеть как ребята ухаживают за веселыми хохотушками, слышать раздающиеся тут и там неловкие попытки поцелуев и звонких ответных пощёчин...
Иногда шумной и радостной толпою мы важно шли по парку и длинным улицам по направлению к местному ЗАГСУ... Продвигались вместе со счастливыми женихом и невестой, познакомившихся в нашем доме, с большой гордостью... Будто именно благодаря нам они и поженились...
Наконец, местные власти решили вопрос с нашим большим и красивым строением, возвышавшимся с начала двадцатого века "как бельмо в глазу"... Обманув на несколько лет, нам объявили о предстоящем скором сносе и предложили взамен маленькую двухкомнатную квартиру... Получив отказ, тут-же насильно подселили четыре семьи, разделив дом многочисленными уродливыми перегородками...
После этого, с папой и мамой, мы срочно переехали в Тирасполь... Бабушкам до пенсии пришлось ютиться там ещё два года...
Выполняя чьё-то давнее бездарное решение, наш огромный дом с большим огородом снесли только через долгих шесть лет, абсолютно бесполезно расширив, и без этого, довольно просторную окраину двора соседней украинской школы...
Однако наш дом - наш любимый родной дом, с поднимающимися к нему ступенями и прекрасной террассой, густо увитой диким виноградом, по-прежнему радостно живет в благодарной памяти...
Он гордо возвышается над дорогой, широко раскинувшись по несуществующему уже адресу улицы Горького 3 , с его бесконечным огородом, чудными плодовыми и ореховыми деревьями, посаженными ещё моими прадедом, дедом и отцом...
Дом наполнен прекрасным пением птиц, звонкими голосами ещё молодых бабушек и родителей. Он по-царски украшен удивительным палисадником, щедро насыщенным ароматами буйно цветущих сирени, ирисов, роз и моими голубыми детскими мечтами...