(Репортаж № 20)
Кто не видел балета «Щелкунчик» или хотя бы не слышал о нём? Nu;knacker – центральный персонаж сказки Э.Т.А. Гофмана «Щелкунчик и Мышиный Король», написанной им в 1816 г. Сам Пётр Ильич Чайковский сочинил на этот сюжет музыку к знаменитому и по настоящее время не сходящего со сцены представлению.
К сожалению, это, пожалуй, первое и часто единственное, что может сказать не искушённый в литературе человек о немецком писателе, который был также композитором, музыкальным критиком, дирижёром и художником-декоратором. Он по праву считается основоположником романтической музыкальной эстетики и является автором первой романтической оперы «Ундина». Сейчас Гофман известен больше всего своими мистическими новеллами и готическими романами «ужасов», но его гениальная сказка до сих пор не даёт покоя «художникам». В 2010 г. режиссёр Андрей Кончаловский снял по «Щелкунчику» весьма оригинальный фильм, где крысы, одетые в гестаповскую форму, то и дело повторяли для непонятливых: «Дас ист фантастиш!». Крысиную королеву озвучивает Алла Пугачёва, а Крысиного короля, само собой разумеется, Филипп Киркоров. Вот такое «поп-прочтение» великого сказочника в эпоху деградирующего постмодернизма.
В Гофмане прежде всего поражает разносторонность его дарований – ещё одна загадка этой гениальной личности. А в последнем определении сомневаться не приходится. Стефан Цвейг констатировал: «Кто выдержал столетний экзамен, тот выдержал его на века». Интерес к личности и произведениям Гофмана в наше время – лишнее тому подтверждение
На какой психофизиологической «почве» сформировался и проявился гений Эрнста Теодора Амадея Гофмана (1776 – 1822)? Начнём, как и полагается, с наследственной отягощённости.
Отец писателя был необычайно способный, легко поддающийся настроению человек, «не чуждый музам», но притом горький пьяница. Когда ему шёл пятый десяток, он женился на матери Гофмана - своей кузине, бывшей чрезвычайно набожной, нелюдимой и слегка истеричной женщиной. Неудивительно, что этот злополучный брак был расторгнут уже через несколько лет после рождения маленького Эрнста. Мать окончательно погрузилась в меланхолию и умерла «от затаённого горя».
На развитии будущего гения сказалась не только наследственность, но и среда, в которой он жил. Близкие люди оказываются ему «чужими», он быстро «овладевает искусством одиночества, уходит в себя и сам в себе обретает друга».
К восемнадцати годам Гофман уже приобрёл ту характерную внешность, которая с возрастом практически не изменится. Рост ниже среднего, очень худощавый, чуть сутулый. Иссиня-чёрная шевелюра падает на высокий лоб беспорядочными прядями, нос орлиный, подбородок загнут вверх, словно носок арабской туфли, цвет кожи желтоватый, рот несоразмерно большой, губы плотно сжаты. «Непрестанные нервные подёргивания и отчаянная жестикуляция сообщают всему этому облику гнома необыкновенную подвижность».
Рано продемонстрировав способности к музыке и рисованию, Гофман блестяще закончил юридический факультет Кёнигсбергского университета и выбрал государственную службу, от которой всю последующую жизнь пытался избавиться. Но попытки зарабатывать на жизнь искусством приводили к бедности, и лишь после 1813 года, когда он получил небольшое наследство, его дела пошли лучше. Тем не менее, он был вынужден заниматься «ненавистной службой», которая, впрочем, оставляла достаточно времени и для творчества.
Уклад его противоречивой жизни подробно описан многочисленными биографами. Первую половину дня он заседал в апелляционном суде или работал дома. После обеда обычно спал, а летом гулял; вечера же и ночи проводил в трактире. Когда приходилось бывать в обществе днём, что случалось довольно часто, одно застолье переходило в другое. После того, как все расходились по домам, он отправлялся ещё в питейный дом, чтобы там встретить рассвет. Но не следует представлять себе Гофмана обыкновенным пьяницей, который пьёт, пока язык не станет заплетаться. У писателя всё было иначе. Он пил, чтобы взбодриться! Зато, когда он приходил в «экстатическое настроение», для появления которого нередко хватало бутылки вина и хотя бы одного внимательного слушателя, не было ничего интереснее фейерверка его остроумия и полёта его фантазии. Гофман мог непрерывно, пять-шесть часов подряд блистать ими перед восхищёнными собутыльниками. Вербальная одаренность – еще одна черта его многогранного гения.
Депрессия, обыкновенно наступающая у него после бурной ночи, и «скука бытия» всё чаще стали вызывать к жизни «странных демонов». С каждым годом у Гофмана всё явственнее проявляются противоречивость натуры, нарушения восприятия и сознания. И на этом фоне постепенно формируется тот писатель, каким ему суждено стать, писатель, обречённый на большую неуравновешенность, взбалмошность, и – порой – «психотичность». К тому же он был весьма подвержен суевериям и, подобно очень близкому к нему по содержанию некоторых произведений Николаю Гоголю, постоянно опасался происков инфернальных сил, которые во время ночной работы становились для него частью реальной жизни. Возможно, это была одной из причин, почему он без особого труда проникал в тот мир, куда большинство художников могли попасть только через «врата искусственного рая», создаваемого с помощью наркотических средств.
В его произведениях с настойчивостью навязчивой идеи возникает тема «двойника», которую он первым ввёл в беллетристику. Феномен «двойника» в психиатрической практике чаще всего возникает в результате делириозных, в частности, интоксикационных состояний. В случае Гофмана этот симптом мог иметь более сложную этиологию, т.к., по утверждению биографов, проявился у писателя ещё до того, как он пристрастился к спиртному. Это вполне могли быть «истерические фантазмы», унаследованные им от матери.
Есть основания предполагать, что тема безумия, столь часто возникающая в его произведениях, была для него не живописным украшением, а попыткой магического заклятия, постоянно тяготевшей над ним самим угрозы психического расстройства. Он не мог не сознавать, что его психика ненормальна. За много лет до смерти Гофман записал в своём дневнике: «Почему это, как наяву, так и во сне, мысли мои невольно сосредоточиваются на печальных проявлениях сумасшествия. Беспорядочные идеи вырываются у меня из головы подобно крови, хлынувшей из открытой жилы...»
К счастью, Гофман, как и некоторые другие гениальные личности, умел не только адаптироваться к своим расстройствам, но и позитивно использовать их в творчестве. Чтобы отогнать от себя кошмарные видения, он прибегнул к такому оригинальному для того времени способу, как описанию их в своих произведениях. Его можно считать в этом отношении предвозвестником «Терапии творческим самовыражением», предложенной в наше время профессором М.Е. Бурно. Гофман также оказался первым, кто ввёл в литературу тему двойника, которая с тех пор присутствует в ней постоянно.
Кто после этого возьмёт смелость утверждать, что столь серьёзные патологические черты личности не повлияли на его творчество, не придали ему неповторимого своеобразия? Они сыграли далеко не последнюю роль в превращении его в классика романтической литературы.
Алкогольная зависимость у Гофмана - не случайное явление. Его личность была, несмотря на необыкновенную одарённость, явно психопатической. Так что зависимость вполне возможно могла носить и вторичный характер, как это не редко случается при личностных расстройствах. Алкоголь действовал на него двояким образом: или усиливал уже имеющееся состояние душевной неуравновешенности, или «награждал» его безумными, но творчески позитивными сновидениями. Последние чаще возникали в психотическом состоянии.
Особенности творческого процесса Гофмана представляют собой не очень простой и интересный дискурс. Приведём несколько подтверждённых биографами эвропатологических фактов.
Гофман часто говорил своим друзьям: «я работаю, сидя за фортепиано, с закрытыми глазами и воспроизвожу то, что «подсказывает» мне кто-то со стороны». В отличие от многих других романтиков он не выдумывал свои образы, а «видел и слышал» их наяву. При этом у него нередко возникали страхи, и он просил жену сидеть рядом с ним. Иногда он мог сочинять исключительно под воздействием алкоголя. В нюансировании своих творческих настроений с помощью спиртных напитков Гофман достиг виртуозности. Он не был вульгарным пьяницей, а сознательно делал самые различные смеси из алкогольных напитков (сейчас мы бы выразились – коктейли), чтоб вызвать тот или иной творческий приступ. Так что невольно приходится признать роль спиртного в возникновении его гениальных произведений. Творческие озарения приходили к Гофману в состоянии алкогольного дурмана, но он приберегал образы пьяных галлюцинаций до наступления мучительного периода похмелья. В эти часы он фиксировал их на бумаге с той силой выразительности, которая была если не обусловлена, то обострена тяжёлым физическим и психическим состоянием алкогольной абстиненции. В какой-то мере будет справедливым предположить, что писатель пил для того, чтобы разогреть своё воображение. Если взглянуть на его творческий процесс с этой точки зрения, то следует признать, что своеобразная гениальность Гофмана не в последнюю очередь была обусловлена алкоголем.
Большинство произведений, которые оставил после себя Гофман, были написаны в последние пятнадцать лет жизни, то есть в то время, когда он уже регулярно злоупотреблял спиртным. Ясно, что алкоголь поставил своё клеймо на большую часть его творчества и во многих произведениях можно найти следы патологического мышления или расстройства восприятия. Удивительно, но творческую продуктивность Гофман сохранил до конца жизни. Когда в силу тяжёлого соматоневрологического состояния он уже не мог писать, то диктовал свои произведения (этот факт напоминает нам судьбу Генриха Гейне). В последние месяцы жизни писатель стал ещё более эксцентричным и, несмотря на приступы болезни, не собирался себя щадить. Возможно, это носило вынужденный характер, так как издатели с нетерпением ждали его новых текстов, да и он, расходы которого постоянно превышали доходы, неотступно преследовал их просьбами о выплате авансов. Нельзя сбрасывать со счетов и динамику алкогольной зависимости, при которой - на фоне сниженной критики - патологическое влечение к алкоголю (при полном отсутствии лечения) требовало постоянного удовлетворения.
Существует мнение о сифилитическом заболевании Гофмана; якобы он заразился этим заболеванием от своей любовницы. Один из биографов считает, что состояние нервного перевозбуждения в котором постоянно находился писатель, было обусловлено воздействием бледной спирохеты. Хотя у нас нет доказательств в пользу последнего предположения, оно выглядит весьма правдоподобным. Гофман любил наслаждаться «жизнью, наступающей в тот момент, когда гаснут свечи».
1822 год, последний год жизни Гофмана начался тяжёлыми «ревматическими приступами», которые привели к тому, что он не мог уже выходить из дома. Точный диагноз его болезни с точки зрения современной медицины вряд ли возможен. Ясно только, что приводимый биографами диагноз «Tabes dorsalis» нельзя понимать в том смысле, какой вкладывается в этот термин в наше время. Скорее всего, речь идёт об интоксикационной (смешанной?) полинейропатии.
И в эти последние месяцы жизни Гофман не предавался апатичному унынию, а когда отнялись и руки, три последние новеллы надиктовал жене, которая выполняла у него функции секретаря.
Гофман являет собой прекрасный пример того, как гениальный писатель использует в творчестве собственные психические расстройства. Надо быть очень одарённым в творческом отношении человеком, чтобы управлять своими психотическими переживаниями. Именно галлюцинации, «психотические» видения явились первоисточником многих персонажей его новелл, придав им неповторимую оригинальность. Страдая галлюцинациями, в которых созданные им поэтические образы представлялись ему действительно существующими, он мог с большой реалистичностью описать их. Так, на сочинение повести-сказки «Крошка Цахес» Гофмана вдохновили видения, преследовавшие его во время болезни весной 1818 года. Поэтому переживаемые им предпсихотические и психотические состояния позволяли ему создать удивительные сюжеты и фантастические образы, до настоящего времени волнующие читателя и зрителя. Мыши и другие мелкие животные (зоопсии) – частые персонажи зрительных галлюцинаций при алкогольном психозе. Не считал ли себя Гофман заколдованным принцем, Щелкунчиком? На этот вопрос нет ответа, но описание внешности Гофмана удивительным образом напоминает главного героя сказки. Можно предположить, что тема безумия была для писателя не романтическим украшением фабулы, а попыткой заклятия тяготевшей над ним постоянной угрозы психического заболевания.
Страдал ли Гофман алкогольной зависимостью? Безусловно, да.
Страдал ли он только алкогольной зависимостью? Безусловно, нет.
Среди коморбидных (взаимно сосуществующих) заболеваний можно с большой долей уверенности говорить о специфическом расстройстве личности, аффективных колебаниях и неврологических нарушениях интоксикационной (или смешанной) этиологии.
В частной жизни Гофман, подобно абсолютному большинству других гениев, был весьма непростым в общении человеком. Он не мог скрывать своего мнения о тех, с кем его сталкивала судьба, несмотря на все связанные с этим личные и карьерные неприятности. Потому разносторонняя одарённость и высокий профессионализм в нескольких видах деятельности не принесли ему жизненного благополучия. Умение находить компромиссы, свойственное здоровой личности и невозможное при личностных расстройствах, находило свою реализацию лишь в произведениях. Творчество Гофмана можно рассматривать как стремление к восстановлению справедливости в мире, от которого он пытался сбежать в собственные фантазии и галлюцинации, где алкоголь выполнял роль «трансцендентной функции» (по К.Г. Юнгу).
Визионер и трезвый мыслитель, мистик и тончайший аналитик психопатологических явлений, импрессионист в изображении душевных состояний и реалист-скептик Гофман явился связующим звеном в смене и литературных школ и философских систем своего времени. Современный филолог и философ В.П. Руднев считает, что некоторые виды психических расстройств, в частности, шизотипическое расстройство, «определило культурное лицо ХХ века».
Возьмём на себя смелость добавить: и не только двадцатого.
***