Памяти моих родителей,
посвящается.
— Ах, это же мутоновая болгарская шубка!
— Посмотрите, какая очаровательная девочка! Ах, какая на ней прелестная шубка
— Да, нынче все модные девочки ходят в таких шубках. Надо скорее купить такую шубку своей дочке. Дама! Где Вы покупали эту прелесть?
— В Детском мире на Арбате. Очаровательно, да? Моя дочь в ней просто красавица.
Дама – это моя мама. На ней красивая шуба с широкими рукавами, длинные перчатки и шляпа с вуалеткой (которую я потихоньку иногда примериваю дома).
А красавица – это я. На мне под длиннополой болгарской шубой тёмно—синие «шаровары» с начёсом натянутые поверх валенок с галошами. И взмокшая от хождения по магазинам с мамой фуфайка. Платок давно съехал с головы и прилип к моей вспотевшей шее. Где—то сбоку, иногда наезжая на глаза, болтается шёлковый бант. Он уже немного ослаб и не тянет мои волосы так, что, кажется, что они вот—вот пучком отвалятся вместе с бантом. Ненавижу банты и заколки!
Мама пытается повернуть меня вокруг своей оси, но…тут меня вдруг подхватывают чьи—то руки и поднимают высоко—высоко. Это клоун с красным носом, который смешит детей у Новогодней ёлки в центральном зале «Детского мира». У клоуна под брюками в яркий малиновый горошек спрятаны ходули.
И вот уже я лечу над толпой детей, теряю из виду маму, и у меня начинает кружиться голова, а с правой ноги падает куда—то в самую гущу народу мой валенок. Мне шесть лет и я уже знаю, которая нога и рука левая, а которая – правая. И ещё я умею читать. Вот!
Я начинаю потихоньку верещать. И клоун, ущипнув, возвращает меня маме: «Вот Вам Ваша капризуля».
Ничего себе! Схватил, не спросив, потащил куда—то под потолок, а я ещё и капризуля! Я не люблю цирк и ненавижу глупых размалёванных клоунов, а ещё я боюсь высоты! Невоспитанный дядька с красным носом! А голова так кружится, что мне вдруг кажется, что я опять нахожусь в кабине пилотов в самолёте, которым управляет мой папа. Нос у самолёта – сплошные стеклянные окошки. А под ними… И нет ничего красивого в этом солнце над облаками, про которые, чтоб отвлечь мой взгляд, рассказывает папа. Мы летим с мамой в Сочи. В санаторий. Какое смешное слово – с—а—н—а—т—о—р—и—й.
Мне страшно от ощущения бездны под ногами. Когда посадка—а—а—а???!!!…
Кто—то словно толкает меня, и я просыпаюсь. Как говорит моя бабушка, «пёс его знает», что это за ерунда такая крутится у меня в голове. Просто каша какая—то! Я таращу глаза изо всех сил, но почему—то ничего не вижу. Это противная шапка, продававшаяся вместе с шубой, опять съехала мне на глаза. Я, сопя и ворча, сдвигаю её на затылок.
В этот момент такси, в котором мы ехали с мамой, притормозило у светофора, и шапка опять закрыла пол—лица. Мама всегда берёт такси, когда мы ездим с ней в «Детский мир». Такси – это машина «Победа». Красивая и большая. В ней очень уютно. Когда мы едем в ней днём, я люблю стоять на коленках и смотреть назад в овальное окошко. Тайком от мамы я показываю язык водителям едущих за нами машин. Папа сказал бы, что я – «веретено». Он говорит «вертено»…
Я сдвигаю шапку назад и гляжу в окно такси. Мы стоим на Смоленской площади у светофора. Я поняла это, увидев высотку, мимо которой мы ходим на Арбат за продуктами. Высотку называют «МИД». А что это такое? Я не знаю и не спрашиваю, мне просто не интересно. Мид и мид.
Включается зелёный свет, машина трогается с места и через несколько секунд опять притормаживает. Я держу шапку рукой. Мы сворачиваем с Садового кольца в Ружейный переулок, мелькают старые деревянные домишки, потом опять поворот, яркие огни клуба офицеров академии Фрунзе.
— Земледельческий, девять, — говорит шофёру моя мама. Машина тормозит, шапка опять съехала мне на глаза, и я проваливаюсь в полудрёму. Слышу папин голос. Он расплачивается с шофёром. Шелестят и мелькают большие денежные бумажки. Как неудобно, наверное, их складывать в кошелёк. Потом открывается дверь, и папа подхватывает меня на руки. Моя противная и жаркая шапка, наконец—то, просто сваливается с моей головы прямо в снег! По лицу приятно скользят поля велюровой шляпы. Эту шляпу папа привёз из Риги. Мама сказала ему: «Серж, ты в ней – стиляга…». Сейчас всех модных людей почему—то обзывают стилягами.
А мне вот шляпа очень нравится! И я потихоньку поглаживаю её, когда папа на работе. На службу он ходит в красивой синей лётной фуражке, на которой в обрамлении крылышек три золотые буквы «ГВФ». А что это такое, я не знаю…
Но мой папа такой красавец в этой фуражке!
Папа несёт меня осторожно, не зная, что я уже не сплю. Открывает плечом дверь в нашу квартиру, пропуская вперёд маму с кучей свёртков и свёрточков, потом входит сам. Входная дверь хлопает громко, и с выступа над дверью с грохотом падает соседский кот Серёжка.
— А, разбойник! – кричит седая тётя Женя, наша соседка, — опять свалился! Брысь в комнату! Соломон, открой этому стервецу дверь!
Мы живём в коммуналке. Целых пять семей. Вход в нашу квартиру сделан через кухню. Я вдыхаю ароматы новогодних кушаний, которые завтра будут поданы к праздничному столу. Пахнет кулебякой с капустой и наваристым бульоном, — на плите стоит ведро. Тётя Женя варит студень на всю квартиру сразу.
Папа укладывает меня на тахту в нашей комнате, и я опять проваливаюсь в сон. Мама раздевает меня, сонную. Протирает мне лицо и шею тёплым влажным полотенцем и снимает ненавистный бант с волос. В полусне, уже лёжа в кровати, я слышу шорох разворачиваемых покупок, потом вдруг комната наполняется свежим еловым запахом. И последнее, что я вижу, перед тем, как, наконец—то, уснуть, — это ёлка, на которую папа прилаживает гирлянду с лампочками. Завтра — Новый год.
Утром, открыв глаза, я охаю и сажусь на постели. В углу нашей крошечной комнатки стоит красивая ёлка, на ней мигают разноцветные лампочки. Забыв про тапки, я стою на холодном полу и вдыхаю, вдыхаю это приятный запах.
В комнату входит папа и торопит меня. Днём под Новый год мы всегда ходим с ним в гости к моей литовской бабушке. Папиной маме. Это совсем рядом, на Зубовском бульваре. Мама наряжает меня в красивое платье, купленное вчера в детском мире и напоминает мне, как надо себя вести в гостях. Но я же всё помню! Я совсем уже большая, через год мне в школу.
Мы идём с папой в гости. Делаем небольшой крюк, потому что я очень люблю прыгать на ступеньках Академии Фрунзе, Потом переходим Пироговку и Садовое кольцо и входим во двор бабушкиного дома. У бабушки нас ждёт сюрприз — приехал из Вильнюса её старший брат, Регимантас. Он уже совсем старенький и седой.
— Laba diena, mergait;!*— говорит мне Регимантас.
— Laba diena, senelis!** – отвечаю я, пытаясь сделать книксен, как учила меня бабуля, но путаюсь в длиннополой шубе и чуть не падаю. Регимантас смеётся и подхватывает меня. У него удивительно сильные руки, несмотря на возраст. А потом он дарит мне ароматные рождественские пряники, покрытые разноцветной глазурью. Их прислала для меня его жена Мирдза. У каждого пряника есть специальная верёвочка, чтобы их можно было повесить на ёлку.
Уже дома я развешиваю эти пряники, один из которых я всё же надкусила. Заглядывает в комнату тётя Женя и зовёт меня в гости на чай. У тёти Жени и её мужа Соломона нет своих детей, поэтому каждый раз под Новый год они приглашают всех детей, которые живут в нашей квартире, к себе на чай с пирогами. Мы сидим за круглым столом под уютным шёлковым абажуром, к которому привешены разноцветные китайские птички. Пьём чай, а потом Соломон зажигает свечи на пианино и мы под его аккомпанемент поём «В лесу родилась ёлочка».
Тётя Женя гладит нас всех по головам и смахивает слезы. Почему она плачет? Ведь праздник же! Потом натягивается через всю комнату верёвка с подарками, и мы, с закрытыми глазами, срезаем себе тот подарок, который попался первым.
Мне почему—то грустно. Наверное, оттого, что после Нового года мы переезжаем на новую квартиру. Куда—то на Фили. Папе на работе выделили новую большую комнату. Мои родители счастливы. Мама — потому что очень удобно станет добираться до станции Жаворонки, где живёт её мама, моя русская бабушка. А папа — потому что удобнее будет ездить на работу во Внуково, на аэродром. Мой папа ездит туда на мотоцикле.
После гостей меня смаривает сон. Но сплю я очень чутко. В кухне галдят и хохочут взрослые. Опять падает на кого—то вошедшего кот Сёрёжка со своей лежанки.
Вернувшись от тёти Жени, я заснула. Потом просыпаюсь от нежного перезвона хрустальных фужеров, которые достаёт моя мама, а за окном уже совсем темно. Я выхожу на кухню. Там уже накрыт стол. Пахнет вкусно салатами, пирогами и мандаринами. Мужчины курят у окна. На лётном кителе моего папы – медаль за победу над Германией. А у дяди Феди из комнаты напротив – Орден Красной звезды.
Кто—то включает радио на всю громкость. Левитан начинает читать поздравление советскому народу. Все взрослые нашей квартиры собрались за столом, хлопает пробка от бутылки шампанского, раздаётся бой кремлёвских курантов…
А мы, дети, наблюдаем за своими родителями, сидя за маленьким столиком, специально накрытым для нас. У меня под столом спрятана моя новая шуба, я хочу напугать детей пришедшим из леса медведем. Но они не пугаются, а смеются и гладят «медведя», угощая его пирогами. Взрослые шикают на нас: «Тихо!» Раздаётся последний удар курантов. Звякают бокалы. Дядя Фёдор, постучав вилкой по бокалу.
— Дорогие мои! С Новым годом! С Новым шестидесятым годом! И…чтобы не было больше войны!
Взрослые начинают обниматься и почему—то плакать и смеяться одновременно. Потом мой папа выносит патефон, кладёт на резиновый круг любимую мамину пластинку, крутит ручку завода и опускает иголку на начало мелодии. Эту мелодию, шипящую и потрескивающую от времени, я помню до сих пор.
В парке Чаир распускаются розы
В парке Чаир расцветает миндаль.
Взрослые начинают танцевать. Я так люблю наблюдать, как танцуют мои родители. Как здорово шуршит и посверкивает мамина тёмно—синяя, муаровая юбка и в такт ей позвякивают медали на папином лётном кителе. Но меня опять уже клонит в сон.
В это время через открытую форточку прыгает с улицы кот Серёжка, попадая задними ногами в студень, выставленный на холод тётей Женей.
Обо всём этом я вспоминаю, сидя в машине напротив своего старого дома. Там давно уже никто не живёт. Дом отреставрирован и в нём находится школа графических искусств. Это мистическое совпадение, потому что по второму своему образованию я – художник график.
Ноябрьский ветер гонит несколько жёлтых листьев по переулку. Вечер потихоньку спускается на Москву. Ноябрьский вечер 2004 года.
Я достаю свою записную книжку, и рука моя сама выводит:
Вот Плющиха. А за угол если зайдёте,
Гонит лихо сквозняк жёлтый лист из ушедших времён.
Там за пыльным стеклом, в полусгнившем окна переплёте
Тётя Женя седая. И верный её Соломон…
* Добрый день, девочка! (лит)
** Добрый день, дедушка! (лит)
1959-2006 (С)