Долгожданная сирена, чем то похожая на рёв доисторического динозавра, пронеслась над примороженными цехами. На центральный плац потянулись зэки - однообразно одетые в серые и чёрные телогрейки, в шапках ушанках, стандартной обуви похожей друг на друга, положенной по условиям режима, они и впрямь превращались в какую то живую массу, живущую общим желанием выжить. По бригадах после того как сверяли их прапорщики, проходили зэки в огромное без окон здание санитарного пропускника. Затем, через пищалки реагирующие на железо, шли в раздевалки - снимали рабочую одежду, голыми под душ, одевались в чистую одежду в раздевалках, в которой ходили в жилой зоне, и выходили уже к локальным секторам своих отрядов - небольшими группами рассасывались зэки по зоне, затихшей после съёма с первой смены.
У кабинета начальника Мищаван заробел. Вызов к офицеру не сулил зэку ничего хорошего. Старик быстро перебирал свои грешки, и хотя и не находил за собой ничего предосудительного, а на душе скребли кошки. Постучался. Вошёл, доложил.
- Вот что Михайлов, - встрепенулся начальник отряда.
Встал из-за стола, в шкафу нашёл нужную бумагу, положил её на стол.
- Ты присаживайся, Михайлов. Разговор есть.
Мишаван послушно примостился на стуле, тяжело перевёл дыхание.
- Тут развод тебе пришёл. Небось бабка в Питере, ты ведь оттуда, решила квартиру вашу продать? Как думаешь?
- Да кто же её знаешь...
- Это да, - буркнул лейтенант, видимо вспоминая что то своё.
- Так так, - вдруг засуетился зэк, точно с его плеч спало что то тяжёлое. - А я то что!?
- Да ничего, - сказал хмуро офицер - На. Подпиши бумагу.
Сыромойников, такая фамилия была у лейтенанта, пол жизни заведовал в клубе в недалёком посёлке, а когда клуб закрыли, воле-неволей пошёл работать в зону, но в отличии от других офицеров он часто разговаривал с зэками по душам, старался на его взгляд их поддержать - по привычке что ли руководителя клуба.
- Думаешь мне легче!? - задал он неожиданный видимо и для себя вопрос, и сам на него ответил - Не легче.
Лейтенант был высокий и грузный, и едва умещался на стандартном стуле, а Мишаван был маленький, с бледным лицом, покашливающий. И начальник отряда считал своим долгом его подбодрить, правда он не знал, чем.
Из кабинета вышел Мишаван, едва переставляя ноги. Потом прошёл в локальный сектор отряда, подышать свежим воздухом. Из степи дул холодный ветер, но старик ходил, точно заведённый по сектору взад-вперёд, пока с контрольной вахты по селектору не предложили ему в грубой форме, войти в жилое помещение.
Дело приближалось уже к вечерней проверке. Мишаван никому не сказал о своем горе. Чифирнул в соседнем проходняке, улыбнулся беззубым ртом какой то зэковской байке, и только наедине с собой, снова задумался. Но одна мысль его обрадовала - теперь ему не надо думать о других - все его предали - значит остался он один, наедине со своей коварной судьбой.
И, как ни странно, эта мысль, наверное для обычного человека, такая больная, Мишавану принесла облегчение - на зоне всегда так, не как в обычной жизни.