В о с п о м и н а н и я. Дорогие читатели. Последняя моя книга является «Взглядом в будущее». Но прежде, чем туда заглянуть хоть одним глазом, мы с моим старым знакомым занялись воспоминаниями всего того, что, после нашей окончательной разлуки, я описала в прежних 10 книгах.
Как мы с ним встретились – это чудо из чудес, счастье, которое подстроил, подозреваю, сам Аркадий – человек Космоса, как я его часто называю. В первом же санатории, в моей жизни, куда меня Бог послал (как я вправе думать), я встречаю человека, который был в моей жизни всегда. Иногда невидимкой, иногда проявляясь в какой-то тяжёлый момент моей жизни. Аркадий был послан мне Богом. И эта встреча в санатории была назначена нам, чтоб попрощаться. Поэтому мы и увлеклись с ним воспоминаниями.
Описать я должна была нашу последнюю встречу тогда, когда он отправится в Космос, а по земному понятию - умрёт. Умрёт вдали от меня – я даже не знаю, где он находился на тот момент. Но известно мне то, что через пару лет, может раньше, может позже, моя жизнь прекратится. Прекратятся мои боли, терзающие меня очень давно – но хотелось бы, чтоб нашёлся добрый человек или организация, кто побеспокоится напечатать мои книги-предсказания. Чем больше людей сможет прочесть мои книги, тем больше сможет научиться лечить себя, как это делала я, буквально с детских лет, а заодно лечила людей, которые были мне дороги.
Итак, издание моих книг – всем в лечение, а мне освобождение от земной жизни.
Надеюсь, Аркадий заберёт меня в тот мир, где уже был (о том Мире в третьей части этой книги, в его стихах). И куда вернулся, где люди воскресают, продолжая жить ещё долго – иногда спускаясь на Землю. Или отправляются на другую планету. Если Вы поверите в мои писания, может и вам тоже светит судьба быть оживлёнными и оздоровлёнными, как Дед мой Пушкин, после смерти. Об этом сказывала я в стихах, будто с неба приходивших мне ночами, что заставляло меня подниматься, и записывать их. И которые я пристроила к первой книге потому, что они не противоречили тому, что я уже написала прозой. Было приятно, что и Пушкин мне кое-что подсказал про «те миры», в которые люди устремляются после смерти или убийства. И жить ещё в иных мирах можно долго, ощущая себя полноценным человеком, даже навещая Землю в любой стране, и помогать людям, на которых укажет Бог или его Архангелы. Правда при условии, что голубую нашу планету не размолотят на мелкие кусочки войнами.
С уважением к терпеливым и давним моим читателям. РИО, а остальным долгие ЛЕТТА – так оканчивается моё имя. Как ни странно РИО – по-испански река, ЛЕТТА – река в загробном мире.
ЧАСТЬ 2.
Глава 1.
Иногда, укладываясь в кровать в «кошкином домике», после долгих походов их с Аркадием по примечательным местам маленького городка Кашин с его старинным курортом, Калерия рисовала себе картины, что было б, если старый добрый друг вдруг не обозначил бы себя, как давно влюблённый в неё мужчина. Ну, походили бы они по Кашину, вспоминая южные края, Украину, где когда-то сводила их жизнь. Но был ещё Дальний Восток, город Находка, сопки, море и поездки на дальние расстояния, не менее приятные встречи. Вспоминая все юношеские встречи, где они даже не обнимались, теперь возможно, став очень взрослыми, поцеловались бы раз-другой, как бы восполняя те юношеские недоразумения между ними. Но такая любовь открылась у них ныне, что всё «засверкало вокруг голубым и зелёным», как в песне.
Интересные места в Кашине Реля много раз видела и примечала. Но больше её занимало то, о чём они говорили с Аркадием, вспоминая её прошлое. А прошлое приносило страшные картинки, Калерия их бы и не вспомнила, если бы не увидела нарисованными на стенах дома тётушки Аркадия.
Вот мать с семимесячной Релей и старшей сестрой Герой едут на санитарном поезде, куда их отец едва сумел посадить, отправляясь на фронт. И ехали они с раненными солдатами, стонавшими, метавшимися в бреду, кто-то и умирал. Покойных, сказывал ей Аркадий, выносили чуть ли не на каждой станции, кто-то забирал эти носилки, и увозили, чтоб похоронить воинов в родной земле. Кажется, мать такое же рассказывала попутчицам в их поездках на поездах дальних, а было их немало в Релином детстве. Говорила, правда, с таким отрешённым лицом, будто и не жаль вовсе этих умерших - сама, дескать, жива и ладно. Аркадий же отразил всё на стенах гораздо живее, чем рассказывала мать незнакомым попутчицам в тех поездках.
Казалось бы, среди суровой обстановки, бегства от войны, мать должна держаться за своих детей, как за якорь спасения, чтоб потом отчитаться перед мужем. Дал он ей такой наказ, особенно насчёт младшенькой – Рели, но старшую – Геру – Юлия, их мать особенно любила и до войны. Гера этим в эвакуации хвалилась, когда младшая сестра стала что-то понимать. При этом подчёркивая, что Релю, напротив, хотели они с «мамочкой» убить – так и говорила:
- А что! Ты была такая неприятная – неумытая, страшная, и даже есть не могла. Я твои кашки и ела, когда санитарка уходила из купе нашего. А тебе всё равно пора была умирать – мы с мамой даже хотели ночью выкинуть тебя в окно – всё легче дышать бы было. Но тебя разве вытолкнешь, хотя ты не могла кричать. Какой-то дед, летающий за окошком, как птичка, и даже дядька с ним – мама дядьку называла мальчишкой - ловили тебя, да и заносили обратно в окно. Хорошо если дождичек шёл, так они тебя дождём умывали и клали возле мамы – чистенькую, вроде накормленную – ты даже улыбаться тогда начала. Но разве дед и мальчишка могли тебя кормить в поезде? Кто бы им разрешил. И опять ты начинала умирать, и ещё разок мы с мамой, ночью тебя в окно вагона выпихнули. Долго тебя не было в тот раз. Мы с мамой ведь думали, что ты грохнулась о землю или под колёса попала. Заснули спокойно, а утром ты лежала возле мамы, и хлопала глазами. Кашки поела на тот раз – няня тебя покормила, а потом мы опять кашки твои с мамой ели и здоровели, а ты доходяга еле живой доехала до бабки Домны, которая взялась всех нас лечить. Маму выходила бабка и меня, а ты всё дохнешь и умираешь. Так что придумала старая – мама потом здорово ругалась – понесла тебя крестить и меня тоже, но я шла своим ногами. Шла, потому что боялась остаться в большой избе одна. А меня взяли и крестили после тебя. Насильно, я не хотела, кричала на всю церковь. И как–то заболела, потому что холодной водой меня поливали, но бабки меня потом чаем отпоили, чтоб маме не жаловалась. Я, конечно, жаловалась, но мама их не очень ругала – всё-таки жили мы у них. А ты, после крещения, здравствуйте! – тут Гера всплескивала руками - мёртвая наша оживилась…
Аркадий всё это точно нарисовал в доме своей тёти на стенах внутри и снаружи. И хотя Реля обо всём догадывалась из своих детских снов, подтверждение тяжёлых периодов её жизни во время войны и после, в рисунках, которые двигались по стене, как в кино – это потрясало. Как теперь заснёшь после таких просмотров, с комментариями Аркадия:
- Смотри, моя радость, да запоминай – вот это ты должна записывать в своих книгах, не скрывая, что Юлия Петровна хотела избавиться от тебя – это надо знать всем женщинам, которые ненавидят своих детей – не равномерно распределяя свою любовь между ними. Пусть знают, за это их ждёт наказание ещё на Земле, я уж не говорю про тот свет, где я бывал и видел, что женщины, как твоя зловредная мать, ходят в рубищах и постоянно голодные. Зато в этой жизни они чувствуют себя королевами, за счёт таких Золушек как ты. Но ты вырвалась из-под гнёта Юлии Петровны, и не вздумай больше сажать себе на шею свою так называемую «мать».
Он останавливался, вздыхал, что не всегда мог заступиться за Релю и продолжал:
- Пыталась твоя матушка, уже в Москве, сесть взрослой Реле на шею? И погонять, как Сивку-Бурку? – При этих словах, Аркадий прижимал её к себе, и Реля чувствовала себя окутанной любовью. В детстве и юности её уничтожали мать с Верой – словами, делами - зато жизнь преподносила встречи с такими людьми, как Дед, Степан, или Аркадий, потому Реля не всегда чувствовала себя несчастной. Встреча с ними - во снах или наяву – оживляла её.
Но на вопрос надо отвечать. И чего скрывать от всевидящего человека:
- Пыталась Юлия Петровна сесть, как ты говоришь, мне на шею, но я её принимала при условии, что до первого скандала с её стороны. И при этом напоминала – продукты по возможности буду покупать, а готовить она должна сама, потому что с тех пор, как Олег поступил в училище – я дома питаюсь редко. То на работе в буфете поем, куда и горячее завозят. Потом ношусь по магазинам, чтоб что-то купить Олегу, чего у них в училище ещё не хватает – то обувь, то рубашки, тут могу заодно и для дома продукты купить, устаю, конечно, жутко. Казалось бы, приготовь, покорми уставшую дочь, как все матери это делают. Так Юлия Петровна включала барыню, «боялась» подходить к плите, хотя у неё дома тоже есть газовая плита, на которой она приспособилась гнать из сахара самогон. Сама попивает и мужчин, которые по хозяйству ей помогают - то дров наколют, то уголь перетаскают в сарайчик – поит. Такая плата.
- А в Москве боится к плите подойти? Ну, это притворство.
- Притворство. В последний раз она приехала ко мне на наш остров Буян, и дом, где я пока без Олега живу, ей не понравился – лифт, которого она боится, что застрянет в нём, даже если она едет со мной. Ещё хуже для разбалованной «интеллигентной» дамы, какой она себя почитает, 12 этаж – она с балкона даже боялась смотреть на людей сверху. И в тот раз, мудро уехала мама к Ларисе на 3 этаж, и уже меня не беспокоила. Ларисе мама больше тогда уделяла внимания, и баловала её. Я, к примеру, отправляя Олежку к бабушке, везла туда и тушёнку, и колбасы всякие, и орехи детям. Лариса ехала просто, без ничего, и даже огород маме «любимой» не хотела почистить от сорняков, что всегда приходилось делать мне. Выпроваживая нас с Олежкой в обратную сторону, даже курицу мать не могла нам выделить, при том, что у неё каждую осень пьянь местная тягала живность. Лариске же и еды в дорогу снарядит, ещё и на билет обратный даст. Подозреваю, что и денег сунет, хотя Лариса получала больше меня, живя одна. Так что как я ни помогай маме красиво жить, она всегда отвечает чёрной неблагодарностью. Даже Ларису и Валю, которым когда-то желала смерти, уже взрослых балует у меня на глазах, иногда мной приготовленную еду скармливала им так «удачно», что мне с Олегом уже и ужинать было нечем. Валю там у себя на Украине, Ларису в Москве балует, чтоб мне тошно было от её пребывания в моём жилище. Не забывает и скандалы мне устраивать, что на Украине, что в Москве. Когда есть возможность обязательно пакостит. Съездила на свою родину, чтоб стаж трудовой поправить перед пенсией, и по её милостивому «приглашению» куча родственников, которых я в глаза не видела, рванули, как оккупанты, «ко мне в гости» ещё на ту площадь, где нам с Олегом было тесновато. Я их не сразу, но отучила от таких визитов.
Калерии не хотелось жаловаться. И никогда, никому из своих поклонников она не говорила о матери и Вере – даже будущему мужу. Хотя он ей жаловался на свою сестру, гуляющую с парнями так, что её каждый из них старался «изнасиловать». Правда Люся его давно уже не девственна - мать и отец сидят в тюрьме за спекуляцию, и приглядывать за его сестрой было некому. Вообще-то, как потом поняла Калерия, этим будущий муж старался выведать, девственница ли она сама? Но девушка хитрости не поняла, а вот о своих родных ей стоило открыться будущему мужу. Тогда он, может, больше бы держался за жену свою, которая к его счастью оказалась девственной, и сразу, «как царица», родила ему сына.
После Реля уже не жалела, что не жаловалась – глупый не поймёт, а умный не поможет, как внезапно помогал Аркадий (без всяких просьб и жалоб) в тяжкие для молоденькой девушки времена. А её муж был нечто неопределённое – не сильно грамотный, однако «себе на уме», как говорят украинцы. Короче сын своей матери-спекулянтки. А когда, после развода он запил по-чёрному, стал валяться в переходах, где Реля ходила с работы, видно думая, что она его пожалеет.
- «Да у меня жалости бы не хватило – сколько парней, приходивших в нашу коммуналку к соседу, желали заполучить «соломенную вдову», и ведь каждого Николай подстерегал, «советуя» не заглядывать к его жене. Развёлся по-собственному желанию, и вдруг он всё ещё женат», - думалось Калерии, обходящей валяющееся на бетонном полу «бездыханное» тело, которое новая, ещё не получившая печать в паспорт, «жена» пыталась поднять, попутно ощупывая карманы. Боясь, что «помощники» раньше неё завладеют деньгами. Да и пропивала потом эти деньги вместе с помощниками – от кого-то и заполучила двух детей, которых приписала Николаю. – «Через 4 года, после рождения детей, - вспоминала Реля, - двое алкашей расписались. Но «муж» ещё ходил под мои окна, следил, чтоб у меня никто не ночевал. Чтоб я замуж не вышла».
- Ты, наверное, все мои мысли подчитал, как я вспоминала не очень хорошо бывшего мужа. А заодно и его родных, и маму свою с Верой, даже Валю с Ларисой, которые мне очень досаждают своим поведением. Хотят, чтоб я пожалела, что когда-то отстояла их у смерти, - сказала Реля и «прикусила язык», опасаясь, что Аркадий её осудит за сказанное.
- Родная моя, всё, что ты вспомнила – правда, и мне ли тебя судить? - Аркадий нацеловывая её глаза, просил запоминать, что сейчас он ей показывает в этих бессловесных, будто старое кино, и всё же понятных картинках.
Не обошлось и без Веры, дочери чёрного человека. В своих рисунках Аркадий изобразил и его. Важного человека с портфелем, а из-под модного пиджака виднеется хвостик и рожки из кучи нечёсаных волос. Калерия его таким и видела во снах и крестила и он исчезал. А на рисунках выкручивается, показывает язык - мол, не сотрёте, не сотрёте. Но Аркадий его взмахом руки или ноги удалял со стены и не вверх, как иные персонажи лезли у него, а вниз катился Дьявол и кривил свои рожу, теряя портфель и рожки.
- Жаль, что это дядя Артёма, - говорила Реля. – Артём достоин другого родственника.
- Твой моряк, омытый крутыми, солёными волнами не вспоминает о дядьке, как и о Вере – кузине его, если по-иностранному назвать. А тебе Веру хочется увидеть на стене?
- Как она меня – 25 летнюю полгода терзала, чтоб я, оставив свои полставки подработки и бегая по магазинам, покупала ей «яства», как она манерно говорила, рисуясь перед парнями.
- И как ты ей эти «яства» несёшь в больницу – на одной руке Олежка в шубейке и валенках, на другой не менее тяжёлая сумка. Я тебе не раз подсказывал, чтоб ты брала такси на деньги Веры, ею же когда-то у тебя украденными.
- Да когда-то и я могла поступить в институт, но все деньги от богатого заработка мамы и алименты от нашего отца – не от чёрта, работавшего в областном центре какой-то шишкой, шли на Веру. Вернее мама делила деньги пополам – на свои наряды и на студентку. Они красовались, а я ходила в лохмотьях, куда уж ехать поступать в такой одежде? Да ещё мама мне внушила и доказала, что Вера поступила по блату. А у меня ни денег, ни блата, ни одежды, ни еды – голодная и холодная я уходила из дома. И если бы не ваш Егор, подвёзший меня к Оргнабору, и денег давший, чтоб я чуть хотя бы для стройки приоделась… Так и осталась я без высшего образования. Ещё меня держала от института маленькая неточность – мама постаралась мне испортить паспортную часть Аттестата, где написали место моего рождения Великие Луки, вместо Торопца. Это уже Чёрт ей подсказал, не хотел, чтобы я его дочь в учёбе обскакала. Ты слышал об этих проделках моей мамы, её дочери от Чёрта, которая писала, чтоб меня не пускали учиться дальше после школы?
- Слышал от Пушкина, как она прятала твою метрику. Ты сильно об этом грустишь?
- Нет. Мне же Степан в поезде с Дальнего Востока, где вы с ним и с моряками били бандитов, сказал, что сына я рожу в 1961 году, что и произошло. И считай – школу я закончила в 1958 году и даже если бы сразу поступила, то пришлось бы уходить с учёбы на втором или третьем курсе.
- Но учатся же и с детьми.
- Это не мой вариант. Во-первых, я никому не доверила бы моего будущего пилота. А во-вторых Олежка сильно болел, чуть дважды не умер. И я с ним болела, но держала крепко сына.
- Даже на грудь свою не обращала внимания, - заметил Аркадий.
- Даже так. И теперь горошина в груди о себе напомнила. Причём давно – я уже года три с ней сражаюсь. А тут и ты побеспокоился – цветы мне лечебные вырастил. Так что победа будет за мной, ты не сомневайся.
- Ничуть не сомневаюсь, но хочешь, я тебе покажу, что будет с Верой, за всё её гадкое поведение, по отношению к тебе? Не хочешь? Может, скажешь сама.
- Вера в последние годы своей жизни будет отвечать не только за меня. Но за баловство младших сестёр, смерти которых она желала при их рождении. За загубленные жизни некоторых своих поклонников. Она, даже выйдя замуж, вроде по любви, издевается над молодым мужем.
- Но так ему и надо. Не будет подбирать то, что другим уже опостылело. Показать тебе её конец жизни?
- Не надо. Я примерно догадываюсь. Жаль, что она не сможет попросить ни у меня, ни у других обиженных ею людей прощения. Впрочем, она надеется на своего отца, что он её в тёмном царстве сделает начальницей, пусть и на время.
- Почему на время? – удивился Аркадий, которого Реля считала пророком, после всех его рисунков. Пишет на стенах дома его тётушки, не только как было, но и предугадывает.
- Да у него таких дочерей, которых он приказывал женщинам называть Герами, много. И одна умрёт, - Калерия перекрестилась, - он её меняет, на предыдущую. Умрёт следующая Гера – наша Гера слетит с должности командирши. Дадут ей метлу дорогу подметать в другой Ад. Но это мои фантазии, может быть. Видимо мама и Гера пытались меня покорить на этом свете, чтоб я им служила и на том. Поэтому я так сильно им сопротивлялась, и мешала маме гулять, с королевским размахом – заставляла её быть матерью хотя бы Вале и Ларисе. Так они с Герой видишь – баловали их, чтоб мне стало тошно. И отдалили их от меня, что меня уже не волнует, хотя я Ларису устроила в Москве, но как увидела её наглость по отношению ко мне, чужие мы стали.
- Всё понял. И запомню твои слова. Ты у меня тоже пророк, тот ещё, - пошутил он. – А рисовал ради тебя, чтоб ты не только вспомнила все вехи своей молодой жизни, но и меня помнила в той твоей жизни.
- Если вспомнить мои детские любови - к Павлу, Славе, Степану, Артёму, которому нагадала капитанство, то среди чувственных мужчин, начиная с мужа, ты самый лучший. И такого больше не будет никогда, хотя ты предсказываешь мне ещё встречи…
- Спасибо, милая! - Артём прижал Релю себе и поцеловал. - У меня тоже такой красивой и умной, а главное чувственной женщины не было. Твою нежность я унесу с собой. Ты меня не забывай.
- Забудешь тебя, - прошептала Реля, и слёзы полились из глаз. – Хотя встречаемся мгновенья, а расстаёмся на века. Когда теперь такое чудо я встречу?
Вот она и запоминала, хотя дни и вечера их встреч мелькали, и неслись, как на сказочных конях. А позже расспрашивала Аркадия, что это она видела в этих, бегущих перед её глазами, словно кино, картинах на потолке или стенах, хотя в принципе понимала, где он показывал её детство или юность, а где рисовал будущее её и сына. Он вначале противился:
- Но ты же умеешь вызывать сны и в них Пушкина – он тебе всё лучше объяснит.
- Ваше Величество, - Калерия улыбалась, она и сына так иногда величала, с иронией, - сошли с ума, наверное? Ну, как я вызову во сны свои Деда, когда у меня, после наших встреч, остаётся лишь дойти, при твоей помощи до Кошкиного дома, плюхнуться в кровать и уснуть. Хорошо хоть Маша спит сном праведника – храпит и не интересуется, где я была.
Но Аркадия было не провести - он понимал, что Реля прекрасно расшифровывает его рисунки будущего: - «Запомнила, хорошо, - лучились юмором его глаза. - Я примерно отметил, что будет с тобой и Россией, когда она разойдётся с маленькими республиками. А толковать не буду, я не цыганка. Цыганка из нас ты, это я у тебя должен спрашивать».
И протягивал Реле свою мужскую широкую ладонь, прося погадать – опять же без слов. Она принимала ладонь, вглядывалась в её линии и целовала – рука любимого говорила, что у него всего одна любовь с детства и это она. А он притягивал Релю к себе, и целовал всё - лицо, глаза…
Таким образом, поставив Релю, мысленно, на место – не очень обидно для неё, Аркадий вспоминал о Маше – ведь последние слова Рели были о невольной её подруге.
- Скажи спасибо, что Марья ничего не замечает, - продолжал он уже словами. - Она - чёрствая девица. Ей интересней частушки деревенские возле «Свинарки и пастуха», чем возвращение подруги. Унеси тебя НЛО, она только утром заметит, что тебя нет, и кого-то позовёт с испугу.
- Про НЛО – это интересно. Есть вести из США – и это я читала в снах их переводные журналы, что тащат эти неизвестные существа американцев на корабли – в основном женщин, и у некоторых забирают плод – неизвестно для чего.
- Так это женщины так оправдываются, за аборты, перед обществом, чтоб не осуждали. Я не говорю уж о бедных мужьях – может, они этого ребёнка хотели.
- Мужчина, дайте договорить, - сердилась женщина. – Вы обо всём судите со своей колокольни. Может эта мать, станет в будущем такая, как Юлия Петровна – так им не положено издеваться над детьми. Пусть живут без детей всю жизнь! – Выносила вердикт Реля.
- Прошу прошения, маленькая колдунья. Позвольте кудряшки поцеловать. – И целовал, не дожидаясь разрешения. – Прощаешь меня?
- Прощаю, если дашь договорить о других американках.
- Да, были же и такие, которые не беременные, - подсказывал он Реле.
- А других, наоборот, вылечивают от бесплодия, и тех и других отпускают в их уютные комнаты, наверное, чтоб женщины всю жизнь мучились вопросами – зачем их брали на корабль? Зачем проводили какие-то исследования? А теперь выбросим из головы бред американок, и вернёмся к Маше. Она и на современные танцы ходит, где мы с тобой тоже иногда танцуем, и говорит, что когда мы двигаемся в танце и говорим глаза в глаза, то между нами пробегает радуга, которая потом зависает над нашими головами.
- Беру свои слова обратно, значит, Маша не совсем зачерствела – радугу видит…
- Неужели это правда? Зависает над нами радуга?
- Милая моя! А что между нами может быть, если мы любим друг друга. Возьми другие пары, которые сходятся в старом, ещё при Петре Первом построенном, здании, названном в этом веке – «Не всё потеряно». Сходятся бурно – вино, закуски, постельные дела, расстаются, как после похмелья, потому что дома ждёт их продолжение привычной и давно надоевшей жизни. И то если муж или жена не узнают об изменах – в одних случаях семьи разбегаются, в других муж и жена ругаются, пока ещё не остыла их прежняя страсть, но под старость остывают окончательно и живут, как под пеплом вулкана – вспыхнет он хотя бы раз, заискрится или погас уже навсегда. Рутина, моя прекрасная леди, чего у нас с тобой не было бы никогда.
- Вот чего ты знаешь. Насчёт нашей любви я согласна – мы бы с тобой не утихли, если бы стали летать по миру, хотя бы во снах, и помогать людям. Но после девяностых годов этого века мы могли бы поездить по миру не в снах, а наяву. Однако ты уезжаешь в далёкую Бразилию, где ты очень нужен – я это хорошо осознаю. А мне ездить в круизы с сыном, потому что мне снилось, как мы с Олегом плывём по Чёрному морю на корабле – обозреваем все прибрежные красоты. Потом по Средиземному морю и, ты не поверишь, проплываем по Босфору и видим освещённый, прекрасный Стамбул. Это мы туда попали, когда он вспыхнул огнями ночью.
Она рассказывала так, будто уже плыла на корабле и видела огни Стамбула, хотя до этого читала о нём лишь в книгах и то о давних временах. Суровых временах, когда правили Султаны, воевавшие все окрестные страны, оставляя на родине гарем с рабынями – любимыми и их прислужницами. Всех этих рабовладельцев Калерия не любила, потому что несправедливо это иметь столько наложниц – она сама когда-то была одной из них, правда лишь в Крыму. И в тех книгах Стамбул, каким видела его Калерия в снах, не описывался так красиво. В книгах он был мрачным городом, из-за войн там часто не хватало хлеба. Бунты народа, гнёт со стороны богатеев.
И пока она вспоминала, что читала в книгах о древней Турции, в частности о Стамбуле - настоящем или приснившимся ей во сне - Аркадий припомнил тайну её сына, которую Калерия не знала. И пыталась понять, насколько правы или неправы были правители, создавая такой гарем, где не все женщины были равноправны, но если Стамбул взрывался гневом на дворцы от голода и поборов, то погибнуть в смуте могли самые бесправные, самые невиновные.
Наконец Реля устала разбираться с обычаями старого времени.
- В своё время поплывёшь ты на корабле, мать, - молвил, когда она чуть приумолкла. - Олег ещё на первом курсе заказал у Небес – каюсь, но раскрою Реле тайну твоего сына - заказал, повторяю, такую экскурсию с мамой по святым местам. Мне это Пушкин говорил, что он будет с вами незримо на том корабле. Когда вы будете плыть, ты поймёшь, почему он будет вас сопровождать. А сейчас, как Чацкий «с корабля на бал» вернёмся к нашему обыденному разговору. Я тебе рассказал об обитателях, живущих в «Не всё потеряно», ты же – глазастая моя и много размышляющая – опиши мне страсти, которые кипят в корпусе названном «Любовь и слёзы». Знаю, что ты ещё на корабле или на учебном самолёте сейчас летаешь в мыслях с сыном, но на минуточку спустись на Землю, и коротко опиши мне жизнь этих земноводных.
- «Любовь и слёзы» - Калерия действительно еле очнулась от своих грёз - современное здание, живущие там мужчины и женщины, если есть желание, сходятся на время, а потом настают страдания, когда расстаются, и то не всегда. Иногда эти люди богаты, и могут договориться о встрече вновь – например, у синего моря. Но и продолжительные связи не приносят счастья.
- Страдания это если любят, - грустно сказал Аркадий, - а если сошлись на время, зная, что скоро разбегутся, потому что у каждого где-то есть жена, а у женщины муж. Про нас с тобой не говорю - нас так много связывает, к тому же мы с тобой – свободные люди. Я специально выбирал момент для встречи, чтоб нашей любви ничто не мешало. Главное, чтоб ты была свободна.
- А если оба влюблённых свободные, как мы с тобой?
- Знаю, на что намекаешь, но мы с тобой не можем сойтись, и жить вместе, это ты хорошо понимаешь. Я не могу жениться, если ты не едешь со мной. А ты отказываешься – хочешь остаться с сыном. И что мне остаётся? Могу лишь любить тебя, как любил до сих пор, иногда мучаясь, зная, что ты тяжело жила, когда растила Олега и сейчас тебе нелегко, потому что каждую минуту думаешь: - «Где Олег? Что с ним?» Знаю, что и стихи уже написала: «Улетел мальчишка, улетел…» Улетел и оставил маму на Земле: «Ту, что душу, в него вложила». Может я чего-то не так сказал, но всё это назначено тебе судьбой.
- От судьбы не уйдёшь, - согласилась Реля, - в этом ты прав.
Пока Аркадий проговаривал не совсем верно две строки из её стихотворения, все слова грусти о сыне реализовались в её мыслях. Олег будет летать, она мысленно будет сопровождать его в полётах, пытаясь отвести беду. А поедет она в далёкую Бразилию, даже с любящим её человеком, будет так далеко от Олега, что не сумеет уловить миг, когда ему будет тяжело и уже не успеет помочь…
- Космос специально выписал нам эту встречу с тобой, - ворвался Аркадий в её раздумья, - у меня есть миссия. Во-первых, прогнать от тебя теорию - выведенную тобой, после двух твоих «одноразовых», как ты их обозначила - что все мужчины средних лет, хоть и не растеряли своей силы, но непорядочные.
- «Ого, - подумалось Реле, - как резко он рванул от Олега к тем неподходящим мне двум «сердцеедам», как думалось им. Но, как бы мне ни хотелось умолчать о них, говорить придётся».
- «Одноразовые» не хотят жениться, - возразила Реля. – а эти двое моих мужчин сильно хотели покорить женщину, вплоть до записи в паспорте.
- Но ты всё равно отказала, как одному, так и другому?
- Естественно. Первый обиженный - майор в Кировограде – мы познакомились в поезде, когда я провела своего пилота до его училища. – «Не говорить же, что я с детства с ним знакома – бывшим майором, потом подполковником. И будто-то бы мы уже говорили о том, что когда-то жили в одном селе Качкаровке, где я и с Аркадием познакомилась, только в больнице».
Аркадий упорно же хотел слышать подробности о майоре, но заходил издалека:
- Ты провела сына в училище, желая посмотреть и благословить то место, где Олегу предстояло провести четыре с лишним года. Может преподавателей расположить к нему. Милая моя, «преподы», как курсанты их называют, либо захотели бы иметь в любовницах красивую женщину, если они ещё мужчины, либо, если это другой вариант, и у них есть любовницы, не постеснялись бы взять с тебя мзду, как говорил Верещагин в фильме «Белое солнце пустыни».
- Всё знаю, про их мерзкие желания, красиво жить за счёт родителей курсантов. Потому, когда села в поезд на Москву, была в печали, как говорят. Вот в таком смысле, как подачки, мне, если бы и хотелось, дарить им нечего. У меня нет знакомств в магазинах, чтоб доставать красную и чёрную икру или хотя бы рыбу хорошую и возить в Кировоград. И денег тоже, скажем прямо нет. И желания нет давать взятку, это просто изломало бы меня. Лучше я все эти деликатесы, если они попадают в мои руки, отвожу, или пересылаю через почту курсантам.
Реля задумалась – о чём они говорят? И это ли надо говорить, как раз после объяснения в любви ей Аркадия. Признался за все годы. Любит чуть ли не с детства, когда спасал её в первый раз на кладбище, потом второй – вылавливал из моря Японского. Калерия признавала лишь те спасения, когда могла почувствовать его руки. И оба раза она теряла сознание и оба раза чувствовала, что чьи- то руки – а теперь Аркадий признался, что и робкие поцелуи, чтоб не осталась дурочкой, ударившись об камень головой - возвращали в её тело жизнь.
Но не так думал Аркадий, хотя мог уловить её мысли. Те спасения не так волновали его, как встреча Релей в поездке старого знакомого, когда она первый раз рассталась со своим курсантом на долгие месяцы. Думалось что на долгие, но Реля знала себя. Как только появится возможность и деньги, она сорвётся и полетит в Кировоград – дорогу она знает.
- Поэтому ты, - вернул Аркадий её к прежней теме, - увидев знакомое лицо в поезде, решила напомнить о себе и выяснить, что в Кировограде делает этот не бывший твой парень, ведь он любил тебя молча, когда ты любила детской любовью Славу. - Заявил так уверено, будто это случилось вчера, а не много лет назад.
- Да, вышло как-то чудно. Я не знала, что этот Володя, назовём его так, любил меня. И однажды, когда Слава уехал домой – он был не из Качкаровки, а было это на Майские праздники, я попросила у Володи велосипед, чтоб немного покататься на стадионе перед школой.
- Он дал, потому, как не знал, что ты не умеешь ездить на велосипеде?
- Ты и этот несчастный эпизод моей юности знаешь?
- С тех пор, как я тебя отдал Славе, потому что Судьбой тебе был выписан этот парень, как первая любовь. Знаю, ты сейчас скажешь, что я удалил в Качкаровской больнице у тебя память о Павле. Каюсь, сделал это – так мне было приказано, чтоб ты не особо мучилась. И со Славой у тебя была чудесная любовь, кроме момента расставания. Но вернёмся к Володе, который дал тебе «на прокат», как сейчас говорят, велосипед.
- Да. Я торжественно взяла его дар, и покатила по улице. Не поехала у него на глазах, а повела, потому что улица у нас была сбегающая к Днепру и не асфальтированная, а размытая дождями и никем не выравниваемая многие годы. Вот по такой улице Слава меня, после танцев в школе и провожал домой. Но вернёмся к желанию Дикой девушки, в отсутствие Славы, научиться кататься на велосипеде. К счастью, за мной увязались сестрёнки, и помогли мне сесть на велосипед и даже немного подержали, когда я ехала первый круг по стадиону. Потом на их глазах делаю круг, второй и уже, думая, что я хорошо освоила велосипед, решила проехать между двух столбов с баскетбольным щитом.
- Дальше не продолжай. Мне сказывал кто-то из наших, как ты разбила себе лоб и левый глаз затёк так, что ты и после праздников не могла ходить в школу. Слава, кстати сказать – этого ты не знаешь - возвращаясь, после праздников, услышал в автобусе, как женщины обсуждали, что на стадионе девочка совсем разбилась, катаясь на велосипеде, подумал сразу, что это ты и сердце его упало, что не увидит тебя больше. А тут ещё женщины качают головами, дескать не выживет.
- Вот же сплетницы. Поэтому Слава, как мне говорил, пошёл к нашему дому и спросил у соседки – так ли страшно я покалечилась. Но она его успокоила: - «Та ни, не дюже. Ходит за водой к Днепру, я бачила». И он ушёл, надеясь, увидеть меня в школе.
- Не надо о Славе, заревную, - сказал Аркадий так, будто не он начал разговор о нём. - Говори, как Володя принял, что ты ему велосипед разбила.
Калерия улыбнулась: - «Как земной мужчина ревнует. Да не к Володе, который два года назад хотел на мне жениться, а к Славе, потому что того я любила первой девичьей любовью, которая запоминается на всю жизнь». Вздохнув, она заговорила о Володе, у которого она была первой любовью. Так это или майор забыл тех, кого любил до Рели, но он, будучи довольно взрослым, утверждал, и приходилось верить.
- Володя, когда ему сестрёнки покалеченный велосипед отвезли, больше волновался о моём глазе и голове, чем о машине, об два колеса. Он уже готовился поступать в своё военное училище или уже учился там – вот этого я не помню, он-то был старше меня на четыре года. Но, думаю, отслужил сначала в армии, а тогда служили по три года и вот приехал в Качкаровку, чтоб немного заглянуть в учебники и поступать.
- Ты подумала, а взрослый Володя тебя уверил, что ты – первая его любовь. Уверяю тебя – нет. Мальчишки влюбляются чуть ли не с первого класса и так до десятого. Вот в десятом мог сильно влюбиться и даже жениться хотел. А тут его цап-царап и в армию.
- В то время в армию парней брали с 19 лет, если до этого возраста он никуда не поступит. Тогда меняю свои догадки – Володя уже был в училище, и это приехал домой на каникулы. Или случилось что-то страшное и его вызвали домой. Его отец тогда сильно болел – вот лишь сейчас до меня дошло, почему он был на праздники дома.
- Но как ты могла тогда задумываться о курсанте, когда все мысли твои были о Славе. Кстати, и Слава был старше тебя на четыре года, но почему-то лишь заканчивал десятый класс, - Хотел проверить «следователь» Калерию на знания жизни парня. Вернее юноши, которого любила так, что чуть не погибла, когда неуверенно ступала ногами по узкому карнизу на отвесном берегу Днепра, и улеглась в маленькой узкой пещере, где ночевали змеи, быть может, ядовитые… Калерия поняла, что её проверяют и напряглась.
Смутно, прорываясь через свою детскую любовь к синеглазому парню, вспоминала:
- Да, Слава должен был окончить школу в своём селе, но подрался с сыном директора школы и его посадили на два года. Он мне этого не говорил и никому в Качкаровке, а директор здешней школы, был ему родственник. И вот этот родственник, приехав хоронить кого-то в том селе, где Слава жил, решил, что парню не стоит, после тюрьмы, оканчивать школу в своём же селе.
- Не дадут, если директор школы в том селе оставался тот же. Но как ты, догадываясь, что парень сидел в тюрьме, решилась с ним ходить по вашей тёмной улице, где чёрт голову сломит?
- Смеёшься, что ли? Если я, через сны свои, вызнала, что дорогой мне человек сидел, не могла бы узнать, за что его посадили. За девушку Слава заступился, которую сынок директора школы хотел изнасиловать. И отсидел за любимую, но, когда вернулся, девушка вышла замуж за того же негодяя, кто её насиловал.
- Слава был, конечно, ещё и в шоке от такой измены?
- Ой, не знаю. Но к нам в школу он пришёл, когда я в больнице лежала – об этом ты должен помнить лучше меня. Кто спас глупую девчонку от смерти? – смутила Аркадия вопросом.
- Я спас, не отрицаю. И это золотое для меня время, когда я находился ещё четыре дня возле тебя. Пока меня не заставили выпрыгнуть в окно, потому что тебе не стоило меня тогда любить хотя бы и по-детски. Но вернёмся к Славе, который тебе был Космосом выписан. Ты забыла, что приехал он, когда у тебя был триумф. Ты написала поэму об обожаемой тобой литераторше, при уходе её на заслуженный отдых – учительнице было 72 года, может и больше.
- Да и стаж преподавателя у неё был 50 лет – за что ей дали орден Ленина.
- Но она сказала не надо орден, были бы такие ученики, как ты и Павел, которого она позвала на свой юбилей, и выпускник института обещал приехать. Тебе и ей отписал это в письмах, но его убили. И ты, моя милая, догадавшись, что душа Павла уже в Космосе, так заболела, что загремела в больницу тем же вечером. Но до этого тебя увидел Слава – ты отвечала на уроке украинской литературы. Он сразу догадался, что ты русская, потому, что неправильно выговаривала украинские слова.
- Вот чего ты знаешь. Но я почти трупом попадаю в больницу, где ты меня и спас, а Слава по всей школе ищет «птицу-говорунью», как он мне потом объяснил, и не находит.
- Но не теряется, - подколол Релю Аркадий, - имея в душе, поразившую его девчонку, провожает с танцев в школе по субботам и воскресеньям девушек - одну за другой. Но могу тебя успокоить – всё было ради того, чтоб узнать, а где прячется от него птица, которая так красиво рассказывала о запрещённом Зощенко.
- Но мы же с Верой, как и Слава, были новенькими в этой школе. И Веру знали хорошо – она такая красавица, как они с мамой думали, а меня узнали лишь после юбилея старейшей учительницы русского языка и литературы. Я посветила ей небольшую поэму о её жизни вместе с её мужем. Они были революционерами и после революции стали учителями. Заехали на Украину, как моя мать в своё время, да и остались там навсегда.
- В то время, как твоя мать из-за своего желания и при поддержке высшего начальства, погулять на народные деньги, провезла свою семью через весь Союз, чтоб не попасть в тюрьму, - начал Аркадий и испугался: - «Господи, а вдруг она обидится за мать и разорвёт со мной связь – раз и навсегда. Как это она проделывала с другими юношами и мужчинами».
- Не бойся. Не обижусь, - отозвалась на его мысли Реля. – Даже благодарна маме за эти поездки, хотя на Дальний Восток она везла меня, если ваша семья ехала в нашем вагоне, по детскому билету, хотя мне уже исполнилось 10 лет.
- Даже я помню, как она ругалась с проводниками, из-за билета и не хотела показывать твоё Свидетельство о рождении, которое тогда называли метрикой.
- Но, когда пришёл Степан в наш вагон, всё это прекратилось. Не знаю, из-за него или нет, проводники усмирились, но с появлением Степана я перестала прятаться, и увидела Байкал во всей красе. И сколько ещё я повстречала интересных людей и удивительных мест – это сглаживало обиды, наносимые моими родителями и Верой.
- Вера, как мне показалось тогда, ревновала тебя к Степану, за то, что он водил тебя поесть в вагон-ресторан, а не её. Мне это мама моя подсказала, что девица красится и рядится ради него. А Степан, как говорили тогда - «Ноль внимания, фунт презрения».
- Степаном Вера интересовалась, как денежным парнем и не жадным, но Слава был, как раз не с большими деньгами, и тратиться на девушек не хотел. Вера и его ко мне ревновала, в то время как встречалась с его дядей – директором школы, фронтовиком и женатым. Красилась уже ради красивого фронтовика, который после школы устроил её в институт в Одессе.
- Не поверю, чтоб красившаяся лицо дева, клеившая ресницы, потому, что свои ресницы были как обожжённые – была красивей цыганочки сестры. Маленькой трудолюбивой цыганочки, с кудрявыми волосами и глазами, как звёзды. Неужели, кроме Славы, тебя в школе Качкаровки никто не заметил?
- Да были парнишки из нашего восьмого класса, которые потом – уже после окончания школы - признавались, при случайных встречах, что любили меня. Но ведь этого если не замечаешь, то и не знаешь.
Как и мои чувства, ты не замечала, - заметил Аркадий. – Но мне и не положено было её, то есть любовь проявлять слишком явно. Запрет Космоса.
- Ого, какие на вас накладывают запреты. Как на монахов.
- И по этой причине мы сейчас вернёмся к Владимиру, которому ты сломала велосипед – старше тебя на четыре года, как и Слава. И вдруг, через 25 лет, ты 40-летняя дама встречаешь его в поезде Кировоград–Москва. Он в чине майора, узнаёт свою первую любовь, и сообщает о себе печальные вести – у него на службе не всё хорошо, потому что вздумал развестись с женой, а она – дочь его начальника, потому свёкор прижал этому Володе хвост, и не даёт роста по службе. Ему уже следовало быть полковником, а он и до встречи с тобой ещё майор.
- Да отец его жены Володю прижал, а друзья сделали так, что служит он на хорошем месте и получает 400 рублей, что по нашей жизни равно окладу профессора. Он из этих денег выплачивает алименты на 13 летнюю дочь, а остальное пропивает.
- И, вдруг, встречает женщину, которая может остановить его пьянство, если выйдет за него замуж, и уедет с ним в «Ореховую рощу», где вся руководство с жёнами и любовницами моется в одной общей бане, - не то насмехался, не то сочувствовал Реле её внезапный поклонник.
Калерия посмотрела на мужчину, чуть улыбаясь: - «Всё ведь знает, со всем согласен, что я должна была пройти своей дорогой трудной, сам признаёт, а ревнует, как землянин».
- Да, мысли у майора - я легко их считывала - что смуглая жена его будет блистать в «Ореховой роще», где-то в Молдавии. И хорошо бы пожить в тёплом климате, и поесть замечательных живых фруктов, а не заморышей, которые везут в Москву и то лишь осенью. Но, у нас разные планы. У нас с Олегом вырисовывается квартира в новом прекрасном районе Москвы - думаю, что Дед наш постарался - и, разумеется, мне никак не хочется в «Ореховую рощу», где моются толпой в одной бане. Даже за шикарные фрукты, которых мы в Москве не видели, не поехала. Мы с Олегом прикипели к Москве сердцами, здесь наша родина.
- На том и разошлись, но майор, даже став подполковником, ещё долго мучил тебя?
- Да. Всё не мог понять, как это можно мужчину поменять на квартиру. – Реля вновь удивилась, что вроде только говорила о своей любви, и вдруг Аркадий, как мяч на стадионе перекатывается от одного её возлюбленного – недавнего подполковника - на Славу, не забытого Релей, но любимого ею все эти почти 30 лет разлуки. И вдруг Аркадий, тоже любивший её, выбивает своими разговорами память о далёком и неизвестном Славе, и о близком почти забытом Володе, оставляя ей лишь тех людей, кого они знали оба и кто ей помогал, не требуя, чтоб Реля любила их. А она любила детской любовью Деда, Степана и даже Егора, знакомого на один день, кто увёз её от жестокой матери в новую жизнь. И только она хотела вернуть Аркадия в современные дни, как он заговорил о будущем.
- Дорогая моя, ты всё правильно сделала, что отказала подполковнику два года назад. А затем уже совсем недавно мутному мужичку «Чебурашке», как его в больнице звали, где вы обследовались, потому что ты знаешь, что грядёт перестройка. Это такое смутное время, когда разрушится Союз, на радость врагам и везде - в Украине и в Молдавии жить станет тяжелее, чем вместе жили. И если бы ты заехала в Молдавию с хорошо пьющим мужиком, тебе стало бы очень плохо, тем более, если бы потеряла квартиру в Москве.
- И вернуться в Москву было бы тяжеловато?
- Мы бы тебя не оставили – помогли бы, но так как ты сделала, это лучший выход из вашего романа с бывшим в тебя влюблённым человеком, привыкшим командовать – он бы тебя не пожалел. А фруктов ты ещё поешь и из Молдавии и с Украины, самых лучших. В Союзе южане не очень хотели делиться, мол, самим надо. А когда разбегутся республики, вдруг перестанут дотации получать закавказские народы, те же молдаване. Понадобятся им деньги на жизнь, и повезут они и в Москву и другие города продукцию своих садов, которая раньше часто пропадала. Откроется много рынков – во всех районах Москвы – это я обещаю.
- Спасибо, я это предчувствую, что центробежные силы придадут России мощь, от того, что не надо будет платить дотационным республикам большие деньги. Из Прибалтики, я думаю, ничего не повезут. Разве из Белоруссии молочные продукты – сметану, творог, самый ценный продукт для жизни. А что касается фруктов, точно – я даже во сне видела, что по всей Москве раскинутся рынки, где можно будет купить не только подмосковные яблоки, малину и другие ягоды, а такие заморские, как киви, ананас, не говоря о бананах, апельсинах, мандаринах.
- Будет много и других фруктов, о которых ты не знаешь. Но вернёмся к майору. Думаю, не только из-за того, что Союз распадётся, ты не поехала в Молдавию? Пьянство его тебя остановило?
- Я чувствовала – пьющий человек, получай он даже хорошие деньги, будет все пропивать и любовь не поможет. Тем более я к нему не испытывала таких чувств, как он ко мне. И если бы уехала с ним – даже на время – рвалась бы назад в Москву, потому что Олег здесь вырос и привязан к этим местам. Да и я Москву люблю, даже когда в ней жить стало тяжелее, чем на периферии.
После этих слов они замолчали надолго, бредя по зелёной зоне маленького городка, где Реля после московских пустых прилавков в магазинах, впервые не думала, чем будет ужинать.
Молчание прервал Аркадий:
- И ты не изменила Москве – не беспокойся, красавица ты моя. Пожить бы с тобой в Москве – мечта, но мне запрещено даже думать об этом.
- Успокойся. Мы вместе ещё будем недели полторы, если не ошибаюсь. Такого счастья, как сейчас, я не испытывала никогда. Мы расстанемся, но всё равно ты будешь где-то рядом?
- Если разрешат. Но боюсь, что за это счастье меня могут заслать не в Бразилию, а куда-нибудь в Корею, где люди чуждые мне, но и их надо от кого-то защищать. В Бразилии тоже у меня мало знакомых, но зато я знаю их язык и есть родные мне души, вот как ты и Пушкин.
- В основном женщин защищать, начиная с девочек, как меня когда-то? – Калерия не замечала, что ревнует.
Аркадий пытался её успокоить: - Нет. В Корее родился мальчик, который вырастет, как ты – пытливым и не равнодушным к людям, но он родился у совершенно равнодушной матери, ещё хуже, чем у тебя была мать.
- А в Бразилии?
- В Бразилии двойняшки остались сиротами – надо помочь их старой бабушке вырастить хорошими людьми. И самое интересное, что мне они приходятся родными, как ты Пушкину, повторяю тебе, чтоб не ревновала.
- Вот и хорошо, что сказал мне, где ты будешь. Я во снах могу ещё летать и Бразилию навещу. Мне частенько удаётся попасть, куда хочу, но не всегда. Тоже Космос руководит?
- Всё в нашей с тобой жизни зависит от него. Ты, если бы тебя не прикрепили к Космосу добрые люди, не выжила бы. Твой Дед и Степан, как казалось тебе первые, кто спасал девочку от злобы матери, а я пристроился в твой день десятилетия – спас тогда от могилы, куда бы тебя могли зарыть. Ведь ты катилась туда со слоем мокрой глины. Вынес и положил на сухую землю возле лужи, потому что к тебе бежали земные люди. Вот удивлялись потом, что лежишь возле лужи, а всё на тебе сухое. А я их ещё настроил, чтоб твоей матери сказали слово крепкое.
Молодая женщина удивилась – насколько в жизни они бывали близко друг от друга, а порой буквально рядом – руку протяни и во что-то тёплое уткнёшься, а она не видела. Аркадий ей невидимкой помогал. Вот он слово скажет, а у Рели память будто возвращается, да в картинках.
- Один из моих земных спасателей в ту злополучную ночь, когда ты спас меня от могилы - мужчина, - она вспомнила, где стоял «Тихон – с печи спихан», как шипела потом Юлия Петровна. Как Тихон махал на мать руками, будто хотел её задавить. И продолжала: - Имя у этого мужчины было Тихон, но многие его в селе звали «бобылём», потому что вернулся домой, после войны, а семья его вся была погублена немцами – так он мать нашу «гулёну», самыми мягкими словами, очень сурово отругал…
Аркадий с сочувствием посмотрел на Релю, вспоминая её, маленькой девочкой и свернул на другую тему:
- Это не о нём ли песня, как он, вернувшись с войны, пошёл на могилу жены. Вот не помню слов, а хотелось бы напеть тебе.
- «И он сказал: - Встречай, Прасковья, героя мужа своего», - чуть напела Реля, утёрая слезу. - Всегда плачу под эту песню. И пора нам расходиться на ужин. Встретимся на танцах, - Реля готова была бежать в палату, где её ждала Маша, не желающая ходить на ужин одна.
- Подожди минутку, стрекоза с крыльями. Вопрос у меня к тебе. Мне можно перевестись за твой столик? Там два места освободилось.
- Я тебя умоляю. Мы и так всё время, кроме лечения, вместе. И как мне кажется – мужчин кормят лучше, чем женщин, в вашем закутке.
- А вас плохо кормят?
- Не сказала бы. Но одна из официанток, на замечание одной из женщин, что порции почти детские, послала её в ваш угол – мол, там мужчины, их кормят лучше.
- Так может, мне тебя пересадить в наш угол?
- И чтоб женщины меня потом съели без уксуса? Они и так на меня косятся, что ты лишь со мной танцуешь. Придёшь в клуб раньше, пригласи хоть одну и потанцуй с другими.
Калерия тут же вспомнила, что Слава – почти три десятка лет назад, так дожидался её на танцах, возле разбитого дома Культуры. И развязная Раиса его пригласила на «дамский вальс». И завела плохой разговор о «подруге», конец которого юная девушка слышала – Раиса её обвиняла чуть ли не в измене. Да и увела Славу с танцев. А Реля приказала себе не бежать за ними, не окликать свою любовь, не объясняться со Славой, что всё, что нашептала ему Раиса – это поклёп. И потеряла парня на всю оставшуюся жизнь. И, наверное, это хорошо, потому что через два года, гадая на суженного, она думала, что Слава её найдёт, если любил. Любовь доведет его до Рели, хотя они и переезжали из села в село уже два раза, но именно Слава приснится ей во сне.
Однако приснился совершенно другой парень – незнакомый ей. И всё равно, ожидая суженного, и не очень веря этому сну, она встречалась и с другими, но ничего не получалось, хотя много раз парни предлагали ей замужество. Один даже звал в Севастополь, а Артём-капитан предлагал ей жить в Одессе, третий хотел завезти её в станицу, к его матери, пока он служит в армии. Это если не считать Жору, которого Реля с Женей звали Гориллой, этот обезьян хотел взять девушку силой. Отбивалась изо всех сил, и, возможно, силы бы иссякли, если бы ей не помог каким-то образом Аркадий, на что намекал. – «Намекал или ничего этого не было?»
Калерия немного сбоку посмотрела, на внезапно найденную любовь – не прочёл ли он её мысли? И, ясное дело, что хорошо знал, о чём она думает, но решил успокоить относительно себя. Он не Слава – слушать досужие сплетни не будет, и, вообще он ждал только её, потому что знал с детства дикую девчонку, не покоряющуюся обстоятельствам и разврату в своей семье – это уже его мысли прочла взрослая женщина.
- Ну да, - продолжал он их разговор, - пригласи здешнюю даму, оторвавшуюся от семьи, а потом от неё не отвяжешься. Я пробовал раньше, до твоего приезда – так думал, одна дама, вполне приличная на вид, меня на глазах всех изнасилует. Пьяная, целоваться лезла, прижималась всем своим горячим полным телом, - последние слова развеселили их – Аркадий комично показал, как всё происходило.
Они похохотали немного, у Рели выступили слёзы от смеха. Она их утёрла незаметно – не дала бежать по щекам, что Аркадий особенно любил. Опять стал бы целовать, считая их бальзамом.
- Пригласи Машу, Дубровский. Назвался ей так, так хоть вальс покрути её – она не с больной ногой, как я, танцует прелестно.
- На вальс могу пригласить, если она согласится. Но мне кажется, что когда этот танец мы с тобой выходим на свежий воздух. И я не хочу, чтоб ты выходила одна, а то мужики налетят на мою цыганочку. Я заметил, как они на тебя посматривают. Ты как магнит притягиваешь к себе.
- Я не стану выходить одна, без твоей защиты, - заверила его Реля и улыбнулась: - «Как мы будем расставаться, милый мой? Кажется, что нет препятствий, чтоб сошлись два любящих человека, а Космос, дав нам несколько дней счастья, разводит так, что вряд ли когда встретимся». – Калерия так жалобно посмотрела на Аркадия, что он поспешил заметить:
- Молюсь, чтоб сегодня Маша не пришла на танцы.
глава 2-я - http://www.proza.ru/2019/04/26/903