Филолай
В кубрике гаснет свет. На часах одиннадцать. Отбой согласно распорядку дня. Внезапно раздаётся голос Миши Аксельдорфа:
- Аксельдорф!
Короткая пауза:
- Я! – отвечает он сам себе.
- Арчибальд! – снова выкрикивает он.
- Я, - откликается Артюхов.
- Воронов!
- Да отвяжись ты, Миша, - недовольно бурчит Андрюша Воронов.
Миша не унимается.
– Филолай!
На это имя никто не реагирует.
Миша повторяет громче:
– Филолай!!
Снова молчание. Из углов раздаются редкие смешки. Народ пытается угадать, кого имеет в виду Аксельдорф, и почему он не откликается.
Олег тоже теряется в догадках, на кого намекает Миша. Он припоминает, что так звали какого-то древнегреческого мыслителя. С философом никто в кубрике у него не ассоциируется. Разве что уже откликнувшийся на Арчибальда Артюхов. Но он уже не в счёт. Может быть, Миша имеет в виду не философию, а нечто другое? Но что именно? Олег перебирает возможные варианты.
Если вспомнить, что философия в переводе с того же древнегреческого означает любовь к мудрости, то не тут ли следует искать скрытый намёк? Следуя этой логике, нетрудно предположить, что наш язвительный друг может подразумевать под Филолаем того, кто проявляет к нему излишнюю требовательность. Любителя облаять, короче говоря. В таком случае он, скорее всего, имеет в виду старосту их группы Володю Пугачёва. Тот в силу своего служебного положения исполняет обязанности начальника отделения, а, потому, вынужден отвечать за порядок и дисциплину во вверенном ему подразделении. Службу править ведь кому-то надо?!
Что ни говори, а должность, и вправду, обязывает. Сегодня они по распоряжению замполита были направлены в матросский клуб для подготовки к ремонту его "ленинской комнаты". Нужно было отмыть её стены, отскоблить палубу от облупившейся краски, помыть окна. Олег занялся решением полового вопроса. Стоя на коленях и стараясь как можно тщательней отскрести доски от старого, вспухшего покрытия, он не заметил, как над ним нависла фигура Пугачёва.
- Шлангуешь, братец. Все уже запарились пыль глотать, а ты тут всё прохлаждаешься.
Олег немного опешил. Прикидываться шлангом, как здесь называют сачков, было не в его правилах. Но ещё большее его возмущение взывал последовавший за этим новый упрёк. Или хорошо забытый, но не высказанный своевременно старый.
- Я ещё в стройотряде за тобой это заметил. Когда вся бригада чистила картошку на камбузе, ты часа два мёл мусор в столовой под музыку.
Музыка, действительно, была. И не просто музыка, а целый Элтон Джон. Только что вышедший альбом, «Прощай, жёлтая кирпичная дорога». А убирал он на совесть и, может быть, даже слишком скрупулёзно. Так уж привык с детства. А то, что там же, в стройотряде, Олегу удавалось в одиночку выкладывать бетонной плиткой одну из сторон откоса дороги в створе русла протекающей речушки, в то время, как с противоположной стороны работал тот же Пугачёв с напарником, так это он забыл. Тоже мне, товарищ. Олега до глубины души задела эта несправедливость.
Аксельдорфу, видимо, тоже досталось. По совокупности. Потому, как кто у нас любит утренние пробежки, при этом самый подтянутый и, опять же, гладко выбритый? К тому же у Пугачёва к Мише давние счёты: их отношения как-то не заладились ещё с первого курса, а, если точнее, с колхоза.
Олег припоминает, что в те далёкие картофельные времена, когда они, студенты-первокурсники, отбывали колхозную повинность, а Миша уже служил истопником при кухне, Пугачёву выпал черёд варить кашу на всю ораву – а было тогда их человек восемьдесят. Вскипятил он трёхведёрный котёл воды, добавил туда с полведра молока - не столько для вкуса, сколько для цвета, - и, выждав, когда появится пена, засыпал в него манку в количестве, которое предписывал висящий на стене рецепт. В углу, привалившись к печке и закутавшись в засаленный ватник, сидел Миша Аксельдорф; сквозь прищур глаз лениво наблюдал за действиями кашевара. Своё дело он уже сделал: печь растоплена, плита пылает жаром - теперь можно и покемарить.
Володя помешал крупу в котле - каша густеть никак не собиралась. Выждав минут десять, Володя ещё раз сверился с рецептом и пришёл к ошибочному выводу, что неправильно истолковал слово "мера". Решив поправить дело, он щедро сыпанул в котёл ещё одну порцию крупы. Здоровенным полуторалитровым черпаком он снова тщательно перемешал содержимое котла. Ситуация не изменилась.
Прозвучала рында, и вскоре у раздаточного окошка стали появляться первые клиенты. Не спится им, и голодные вечно, выругался он про себя. Причём так искренне, как будто сам давно уже принадлежал совершенно иной социальной прослойке, нежели те, что толпились у окошка. И тут же удивился этой своей реакции. Он ещё сильнее налёг на черпак. Следовало поторапливаться.
– Сыпь ещё, – глядя на усилия приятеля посоветовал ему Аксельдорф.
Он, наверное, знает, подумал Пугачёв. Почесав в нерешительности затылок и оглянувшись на окошко, он бухнул в котел ещё треть кастрюли крупы.
– Да не жадничай, – пробурчал Миша из угла и зевнул.
Он добавил ещё.
Минут через пять консистенция содержимого котла стала вдруг стремительно повышаться. На вспухшей поверхности каши появлялись большие белые пузыри; всплывая, они медленно росли и неохотно лопались.
Ага, процесс пошёл, - обрадовался Пугачёв.
Но эта радость длилась недолго. При очередной попытке перемешать содержимое котла он с трудом провернул в нём половник и почувствовал, что в недрах посудины скрываются здоровенные комья. Он бросил черпак – от чрезмерных усилий у того уже загнулась ручка - и схватился за деревянную мешалку. Казалось, что комья множились, росли и теснились, проталкиваясь на поверхность в борьбе за право полюбоваться хоть краем глаза на своего творца, и при его попытках раздавить их, прижав к краю чана, они ловко уворачивались и ускользали вглубь. Орудовать деревянным дрыном становилось всё тяжелей и тяжелей. На лбу кашевара выступила обильная испарина, но вытереть её было некогда. Содержимое котла, заполнив его почти до краёв, норовило вывалиться наружу и сильно загустевшей массой расползтись по плите…
Устав бороться со стихией, Пугачёв с трудом передвинул котёл на сравнительно холодный участок плиты, наконец-то отёр пот со лба и перевёл дух. С некоторой оторопью он смотрел на плоды своих трудов. Выбора у него не было – начинать всё с начала просто не хватило бы времени. Скоро должны были прийти машины за работниками, и стоящие у раздаточного окошка уже стучали ложками в нетерпении. Он начал раздачу.
Каша, если можно было так назвать получившееся варево, неохотно расставалась с черпаком. Стараясь выбить прилипший комок из половника, он истово стучал им по донышку миски и помогал себе ножом. Народ с удивлением пучил на это глаза, силясь осознать, что за диковинное блюдо привалило им сегодня.
Процесс раздачи шёл крайне медленно. Он попытался дозваться на помощь своего советчика, но Миша к тому времени уже куда-то исчез.
Каждый воспринимает неудачи по-своему. Этот случай, похоже, сильно задел его самолюбие. И было понятно, с кем у него этот казус устойчиво ассоциировался. Миша, впрочем, тоже отвечал ему взаимностью.
А, может, догадка Олега не совсем верна, и ответ следует искать в другом направлении?
В кубрике на какое-то время воцаряется тишина. Похоже, перекличка, наконец, закончилась, и можно попытаться заснуть.
- Филолай!!!