В «воронок» затолкали несколько ребят. Кого-то отправляли в больничку, кого-то на следствие, а нас пятерых на взросляк, через Сызранскую пересыльную тюрьму. В автозаке я был самый здоровый, но и самый молодой. Редко кого сразу по достижению 18 лет отправляли во взрослую зону усиленного режима.
Через несколько дней тюремного «карантина» опять затолкали в воронок и повезли в неизвестном направлении.
Территория, прилегающая к реке Самара, традиционно считалась в России «особой зоной». Исстари в этих местах селились беглые людишки. В ХVIII веке тут прятались после разгрома восстания разбойники Пугачева. В советские времена именно здесь находились лагеря ГУЛАГА и военнопленных, строивших Куйбышев, его промышленность и социальные объекты (в этой зоне находятся и массовые погребения подневольных людей).
Тут же в сталинские времена вдоль железной дороги выживал и разного рода беглый люд – беженцы без паспортов, промышлявшие воровством, уклонявшиеся от работы на военных заводах и призыва в Красную Армию. Выживать во время войны им помогали река с рыбалкой, спекуляция и воровство на железной дороге. И таких людей в границах современной Самары вдоль железной дороги насчитывалось тысячи.
Писатель Борис Кожин, считает, что главным для этих людей был тот факт, что они знали, что в Куйбышев не придет война, а уж тут на месте они как-нибудь выкарабкаются. После войны здесь в большом количестве расположились зоны, лагеря и тюрьмы.
В одно из таких мест - на Кряжскую «Пятерку» меня вскоре и доставили в набитом «человеческим мясом» воронке. После процедуры переодевания в робу и помывки в «бане», нас наконец-то «строем» погнали в столовую, где черпачок масла предавал каше неповторимый вкус.
Определили меня в столярку и ПТУ – постигать столярное мастерство, а жить направили в барак четвертого отряда, где начальником был молодой капитан по фамилии Гаврилов.
Знакомство и разговор у нас произошел в первую же ночь, так как Гаврилов оказался дежурным по зоне. Он не вызвал меня в Штаб, а после отбоя, через завхоза «пригласил» в свой кабинет при отряде. Видимо еще днем он успел ознакомиться с моим делом, и разговор получился интересным, будто мы были знакомы и просто давно не виделись. Или я так соскучился по душевным беседам, или он сумел так настроить меня на разговор, что получилась такая односторонняя беседа. Я вспоминал, как в детстве таскал для взрослых ребят бутылки со склада, а когда подрос, выворачивал карманы пальто в школьной раздевалке. Начальник никуда не торопился, а когда завхоз принес ему кружку чая, он попросил его принести и для меня. Меня от такого «приема» понесло на «задушевный» разговор и я вспомнил, как попал к Шороху и тот словно матерый волк, выводил нас на учебную охоту как своих волчат. Как мне было противно выворачивать карманы у «ханыг» и чем это все закончилось.
Я так увлекся воспоминаниями своего криминального прошлого, что рассказывал и о кражах пустых бутылок которые мы с Маринкой сдали в ближайшем приемном пункте, съев затем городскую булку с докторской колбасой. И про обычную столовку самообслуживания, из которой я уносил несколько кусочков хлеба. А вспоминая поездку в Новороссийск и свой опыт фарцовщика, рассказывал об этом чуть не с гордостью. Вспомнил «комсюков» и «робингудов» которые собирались по вечерам в беседке и как они подняли меня на смех за «честно» украденную косметичку.
Начальник слушал мою исповедь, не останавливая. И только когда я стал рассказывать о спорте, спросил, - как же отец все это допустил и не заметил, что ты движешься совсем не в том направлении?
Но что я мог ответить за отца, когда сам постоянно чего-то искал. Начав заниматься спортом, съездив в Череповец и почувствовав себя среди сильнейших, мне показалось, что я нашел свой путь в жизни. Я даже не понял, как и почему вдруг все закончилось, в памяти оставался только момент, когда мне аплодировал огромный зал, в котором собрались боксеры из многих городов России.
Рассказывая все это о себе, вспоминая разрозненные эпизоды из своей жизни, я сам начал понимать, что вначале это была для меня просто игра, в которой я пытался доказать сверстникам свое превосходство, завоевать авторитет.
И вот эта игра переросла в настоящую воровскую операцию, опять же, чтобы доказать Лешке и Конюху их место.
Отец, был для меня яркой личностью, но его никогда не было дома, и плодов его деятельности мы в семье не видели. Он был инженер, начальник, преподаватель в техникуме и институте, но для меня не было рядом с отцом места. И вот теперь таким местом для меня стала тюрьма, зона, лагерь…
Гаврилова не интересовался почему я пошел на преступление, мне показалось, что ему это совершенно понятно, он только интересовался обстановкой у нас дома и ездил ли отец ко мне на свидания.
Так произошло мое знакомство с начальником и тогда же (по секрету) я узнал, что «гражданина начальника» зовут, как и меня Львом. В общем, он показался мне вполне симпатичным и даже приятным ментом...
За год в ПТУ я освоил профессию столяра и даже получил Аттестат. Меня перевели на работу в столярный цех и наконец-то «объявился» отец. Я узнал об этом через начальника моего цеха, который вызвал меня в кабинет и передал от него привет и пакет с продуктами. Теперь у меня появилась связь с отцом, через постоянный продуктовый канал, а у начальника цеха канал из спирта, поступавшего в заводскую лабораторию, которой руководил отец.
В общем, моя жизнь на взросляке начиналась, как мне казалось, вполне удачно, а впереди оставалось всего четыре года. У меня появились взрослые наставники по лагерной жизни, были друзья и ровесники Борька Козлов с Аэропорта, Санек из Сызрани и конечно Юра Хаяров, мой самый лучший друган еще по следственной тюрьме и малолетке. Юрка вскоре за мной пришел на пятерку, и мы были с ним неразлучны, пока тот не заболел туберкулезом и был этапирован на больничку, где и находился до конца срока. С друзьями нас объединяли простые интересы. В свободное время или выходные, мы вспоминали свое детство, делились вестями со свободы, играли в шахматы, поедали родительские передачки и при возможности я обучал их приемам бокса...
Дружба отца с начальником цеха Антоновым крепла изо дня на день, о чем я догадывался по цвету носа, с которым он меня встречал. А вскоре, когда их дружба стала особенно горячей, начальник предложил мне перейти на должность учетчика цеха. Это предложение в одну минуту изменило всю мою зоновскую жизнь, превращая из пацана в заметную личность. Теперь я имел рабочее место в предбаннике перед кабинетом начальника и закутка, который занимали мастера цеха. Работа учетчика, это ведение табеля на рабочих, отчеты по готовой продукции и другие важные дела, в которых я должен был быть ассом. Мне так хотелось скорее стать взрослым и походить на отца, что я не только соответственно выглядел, но и очень быстро осваивал все необходимые знания.
Среди моих новых приятелей появился один из легендарных Куйбышевских и Всесоюзных знаменитостей, картежник Женя Телескоп. Телескоп был крупного телосложения и, не снимая носил дымчатые очки. Как я догадывался, в этом заключался один из его профессиональных секретов. Затем Мишка Лимон – фарцовщик и аферист Союзного уровня и, очень уважаемые зубные техники (по золоту) Женя Каждан и Марк Ливенбук. Это так сказать лагерная элита, с которой, даже не смотря на большую разницу в возрасте, здесь разговаривают только на ты.
Но однажды около меня начал крутиться один неприятный тип по кличке «Сладкий». Эта кличка к нему прилипла в тюрьме, и удивительно ему подходила. Круглолицей и вообще весь такой круглый и постоянно улыбающийся тридцатилетний парень просто напрашивался на такую кличку. Сидел он по 117 статье, которая подразумевает изнасилование. В зоне его сторонились, посмеивались и между собой называли чаще извращенцем, чем Сладким. И вот этого «Извращенца» со слащавой улыбкой, я стал замечать, то прогуливающегося мимо моей шконки в жилзоне, то заглядывающего в кабинет, где было мое рабочее место. Он приоткрывал дверь, просовывал в образовавшуюся щель свое улыбающееся лицо, и тут же дверь закрывал.
Друзья посмеялись, когда я им рассказал про его манипуляции, сказав, что он чудом прошел тюрьму не став «педиком», а сейчас видимо решил компенсировать этот недостаток со мной. Мне такие шутки вовсе не нравились, и я решил выяснить, что ему нужно и что значат его ужимки. Все оказалось очень просто, Сладкий хотел обратиться ко мне с просьбой, но не решался. И тогда мы договорились встретиться после работы и переговорить, чем и на каких условиях я могу ему помочь. Он хотел поменять рабочую бригаду, где его донимали работяги своими не добрыми шутками. Сладкий принес с собой две пачки чая, и мы разговаривали о том, как можно помочь в его вопросе, присев на лавочке за бараком. Почувствовав мое к нему расположение, он стал делиться со мной своими воспоминаниями о жизни на свободе. Выходило, что он был любимцем всех девочек в округе и без конца этим пользовался. Когда же спросил, как у меня было с этим вопросом, я соврал о куче любовных историй, которые у меня были на свободе. Не мог же я ему сказать, что почти до 17 лет, которые прожил на свободе, ни с кем даже не целовался. Правда, был один случай с Манькой из Обшаровки, но я так толком и не понял, то ли я ее «жарил», то ли комары меня. А моя любовь к Рите не в счет, она же сама меня в постель тащила, а я упирался как дурак.
Но когда Сладкий рассказывал о своих делах с девочками, я от таких подробностей хотел просто провалиться сквозь землю и краснел как рак. Хорошо, что был вечер, освещение еще не включили и он этого не замечал. Он так увлеченно рассказывал, что меня бросало еще и в дрожь. Я раньше такого ни от кого не слышал и не догадывался, что такое может быть. Мне было страшно от мысли, что кто-то может услышать то, о чем мы разговариваем, и в то же время это так завораживало, что я не мог от него уйти. Мое представление о любовных отношениях после этого разговора резко изменилось, но я никогда бы не смог говорить с кем-нибудь о таких вещах.
Так же, благодаря своему новому положению, мне приходилось общаться и с лагерным отрицаловом, которым было выгодно поддерживать наше знакомство.
Промзона это особое место, в корне отличное от жилзоны. Вокруг цеха, подсобки, склады, кладовки и столько различных уголков и закоулков, что любого могут подкарауливать всякие неожиданности. В промзону постоянно заезжают автомашины и трактора с различными грузами или наоборот забирают готовую продукцию. Проверяют и досматривают автомашины, водителей и экспедиторов обычные рядовые солдаты, не особо счастливые от своей работы. Кругом работяги с инструментами и множеством предметов, которые в любую минуту могут превратиться в холодное оружие. Здесь менты появляются не часто, и только парами с опаской общаясь с зеками. В общем промзона это место, где зеку дышится гораздо свободней и где можно с меньшей опасностью проворачивать какие-то свои дела и делишки.
В нашем цеху сотни специалистов и разнорабочих от звонка до звонка делали норму и давали план. Но здесь же «работали» и зоновские авторитеты, которые сразу после прохождения через КПП в промзону, растворялись по своим делам. И вот благодаря своей новой должности, я стал одним из важных людей в их жизни. Если с отрицаловом я общался только по необходимости, то разговоры с зубниками для меня были интересны и как я считал, даже полезны. Я никогда не видел себя профессиональным уголовником, а попав за решетку, мечтал, освободившись найти для себя место в жизни, где я буду чувствовать себя не только обеспеченным, но и уважаемым. Вот, например как мой папа, или как золотые зубники - родители Витьки Микельбандта, которые каким-то образом могли не попадать «в места не столь отдаленные». Работа конечно опасная, но не всех же за это сажают. И я теперь запросто приходил в отряд к Жене Каждану с Марком, пил с ними чай и слушал их рассказы про отдых на Черном море, или на другие интересные темы.
Я быстро понял, что главное в моей работе не только ведение разной документации и вовремя подаваемая начальнику информация, но и другие не менее важные дела. Также и зоновские авторитеты неплохо разбирались, что комфортное нахождение в промзоне во многом зависело от их дружбы со мной. Чтобы числиться работающими, а не отказниками и получать реальную зарплату, достаточно было попасть в ту документацию и наряды, которыми я и занимался…
Были в зоне и другие знаменитости. Это Ильющенко Виктор по клички Амбал, борец в тяжелейшем весе, занимавший почетные места в Российских и Союзных соревнованиях. Зеленин Игорь, бывший боксер полутяж, тоже мастер спорта и призер наивысших соревнований. Но они выбрали для себя путь открытого сотрудничества с администрацией и наши пути противоположно разошлись. И хотя они никогда не выходили в промзону, между нами иногда происходили даже конфликты.
Наконец-то наладилась связь с друзьями по свободе, я получал письма не только от Гриши Ляховецкого и Марины, но и Рита прислала несколько писем и фотографию. Переписка с Ритой продолжалась недолго, когда она сообщила, что встречается с парнем и скоро выйдет замуж, наша переписка закончилась. Мне, как осужденному по малолетке, законом была дана возможность выхода на свободу условно-досрочно после 1\3 отбытого срока, чего мне очень хотелось. Отец вел переговоры с начальником цеха, который обещал нам помочь, но по каким-то причинам решение этого вопроса затягивалось. Но во мне надежда выйти в ближайшее время постоянно жила.
Постоянное общение с Телескопом и Лимоном, разбудило во мне новое желание, я решил научиться играть в карты, нисколько не сомневаясь, что главное здесь вовсе не везение. Какие-то небольшие секреты я сумел выведать у Телескопа и других картежников, с которыми теперь постоянно общался. Но я понимал, что эту мелочь знают многие и это не является решающим у картежных ассов. Я помнил, как в детстве отец приобрел увлекательную книжку, в которой разбирались секреты различных фокусов, и мы вместе ее изучали, показывая фокусы знакомым. В этой же книжке был раздел фокусов с картами, и я попросил отца прислать эту книжку мне в зону. Конечно, я не объяснял, для чего она понадобилась мне на самом деле, и отец передал ее для развлечения. Тренировки и отработка «фокусов» проходили так, чтобы никто даже не заподозрил меня в подготовке к новой «профессии». Книжку и сделанные по моему заказу несколько колод карт, я основательно прятал, а среди картежников вел себя как зритель. Со временем меня перестали приглашать в игру, просто не обращали внимание. Зато я спокойно наблюдал за игроками, замечая и изучая приемы профессионалов.
Когда заговорили о бунтах на других зонах, вскоре начались пожары и на пятерке. Цеха закрыли, жилзона день и ночь гудела как пчелиный улей, начались массовые этапы на север. Водокачка, котельная и другие жизненно необходимые объекты должны были работать и меня как не замеченного в нарушениях режима, перевели в Лабораторию котельной. Об УДО можно было на время забыть.
Зав котельной тихий и не приметный старичок Милушкин тут же «оказался» среди «знакомых» отца, жизнь налаживалась. Работать приходилось в две смены по 12 часов, такой же график был и у кочегаров-котельщиков. Витька Мотыль тридцатилетний, худой и добродушный парень был старшим смены в кочегарке и часто заходил ко мне в лабораторию для анализа воды или просто так, от скуки. А заметив однажды у меня карты, которые я не успел убрать, стал предлагать мне поиграть.
И я решил, что пора попробовать себя в игре. Мы закрылись в лаборатории и играли один на один. Я был в восторге от себя и своей игры, почувствовав, как без особых усилий обыгрываю Мотыля. Это продолжалось несколько дней. Витек был ошарашен происходящим, но так и не понял, что я просто применяю в игре против него, можно сказать детские фокусы.
Почувствовав свою силу, я уже не мог остановиться. В лабораторию теперь приходили и другие, свободные от работы котельщики, чтобы попробовать свою удачу. Я был очень осторожен и главным для меня был не копеечный выигрыш, а учеба выполнять свои «фокусы», не давая даже повода усомниться в своей «честной игре».
Теперь я, проявляя особую осторожность, организовывал в лаборатории встречи игроков, оттачивая свое «везение» на игре в общаке. Случайно попасть на такую встречу было невозможно, приглашенные оговаривались заранее, а двери я закрывал изнутри. Но по зоне вскоре уже поползли слухи, что в лаборатории собираются обычные «мужики» и играют в карты. Эти же слухи разносили весть и о моем исключительном везении, что не могло оставить равнодушными картежников. Я со дня на день ждал, какой же будет их реакция. Пойти на такой риск, чтобы сесть против профессионалов, я пока не решался и продолжал оставаться в тени.
Но не настолько осторожными в своих делах были мои кореша, Борька Козлов и Санек. Вляпавшись в картежную игру и проиграв солидную сумму у них начался конфликт с отрицаловом. Не видя другого выхода, они решили уйти в побег. Я как мог, объяснял, что это совершенно глупейший ход, который только увеличит срок и усугубит их жизнь в зоне и нужно искать решение вопроса другим путем. Борис, как более сообразительный, пошел на компромисс и договорился об отсрочке долга. Санек был в тупике, вместо переговоров он нарвался на конфликт и искал решение только с выходом через забор. Когда же стал просить меня помочь организовать ему побег, я категорически отказался в этом участвовать. У меня не было сомнений, что ничего хорошего из этой затеи не получится. Вступая в конфликт с администрацией, оказаться в выигрыше невозможно и даже просто каким-то образом участвуя в нем, можно забыть о хорошей работе и досрочном освобождении…
…Узнав, что в котельной ночью собирается компания поиграть в карты, я решил принять в ней участие. Ночную смену в лаборатории занимал мой напарник, и я организовал нелегальную вылазку в промзону к Мотылю. Когда мы выходим на работу в промзону, то каждый раз читаем на воротах этот плакат:
«Честный труд и примерное поведение ускорят твое освобождение». В этот раз я пробирался через забор и плакат висел другой: «Запретная зона проход запрещен». Но я не обратил на него внимание, – напишут же всякую чепуху! А еще, я не обратил внимание, что в эту ночь старшим смены ментов был «Нос», хитрый и пакостный. И это был самый большой мой промах. При обходе заметив меня в котельной, Нос спросил, почему я в промзоне не в свою смену и по рации запросил нарядку…
Дали мне всего пять суток, но на этом мои мечты о досрочном освобождении закончились. Теперь все пять суток я думал только о том, как отомстить ментам за потерю своей мечты. Самая сильная мысль, отправить Санька в побег и устроить этим в зоне большой шухер. Но я понимал, что побегом будут заниматься оперативники и легко выйдут на нашу с Саньком дружбу и поймут, что без меня он и до забора то не дойдет. Ответ напрашивался сам собой, мне тоже придется валить из зоны. Конечно не в побег, погулять несколько дней, чтобы затем получить несколько лет строгача? Ну, я же не Санек!
Встретив меня из ШИЗО, Санек еще настойчивее запросил помощи в организации побега. Я расписал Саньку все, что его ожидает и чем это закончится. А он поклялся, что при любом раскладе меня не выдаст и по делу о побеге пойдет один – ему же и выгодней, срок будет меньше. И моя совесть была чиста! Теперь я готовил два дела: побег Санька из зоны и мой «комфортный» выезд на больничку.
Погода стояла отличная, апрель месяц прогревал землю и готовил меня к встрече трехлетия срока и дня моего рождения. Темнело рано, я успевал до отбоя обследовать запретку между вышками. Наметил место которое остается в тени перекрестного освещения от лампочек на столбах забора. Весь день мы готовились к побегу. Подбирали одежду, инструмент для элементарного подкопа под забор (в некоторых местах он даже не касался земли) и приподнятия лежащей с наружной стороны проволоки-паутины, необходимые вещи и еду на день.
Я также подготовил для себя все необходимое на первое время в больнице, главным была книга «Фокусы» и мешок своих личных вещей. В полночь мы подкрались к заранее запланированному днем месту, с которого начинался побег, притаились и ждали. Было слышно, как прошла за забором смена караула на вышке, и все стихло до утра. Часа в три, когда обычно засыпали или дремали вышкари, Санек нырнул под колючку и сделал бросок своего тела по запретке под забор в тень и притаился.
Это был хорошо продуманный мной ход. Если его заметят, то начнется суета, стрельба в воздух, в сторону зоны стрелять без приказа запрещено и тогда он делает обратный ход, и мы скрываемся в жилзоне на свои спальные места.
Все обошлось, вышкарь видимо спал. Я подождал, пока Санек делал подкоп, а затем пропал с той стороны забора.
Вторая часть моего плана сработала и вовсе без осечки. Я лег на свою койку и начал выть на весь барак, перекатываясь с боку на бок. Борис помчался к ДПНК и стал кричать, что я умираю от аппендицита и требовать срочной отправки меня в больницу на операцию. Когда в отряд прибежали офицер ДПНК и все менты, что были в жилзоне, отряд уже не спал и стоял на ушах. Через час скорая помощь уже везла меня в больничку, а о побеге еще никто кроме нас с Борисом не знал.
В больнице мне вдруг стало легче и операцию отложили до утра. На удивление медсестер я хорошо позавтракал, а на обходе врачей сообщил, что мне стало немного легче. Вначале ждали, когда соберется консилиум решать, что со мной делать, затем назначили обследование моего странного заболевания.
На следующее утро в больничку приехали замполит Воробьев и начальник отряда Гаврилов. Я вдруг снова стал плохо себя чувствовать и принимал их в палате, лежа на кровати.
На все их вопросы и доводы, я отвечал только одно: Санька перед приступом не видел, ничего о подготовке побега не слышал, а теперь нахожусь в больнице и мне вообще ни до чего. Если замполит прямо грозил, что меня через пару дней привезут в зону, и он припомнит мне эту беседу, то по выражению лица Гаврилова можно было догадаться, что он прекрасно понимает всю ситуацию и другой реакции от меня не ждал.
Больница находилась совершенно не далеко от завода «Фрунзе», можно даже сказать в районе Безымянки и связаться с родителями не составляло особого труда. Вскоре я получил свидание и благополучно остался «долечиваться» до полного выздоровления. А выздоровев, я еще пару месяцев работал в котельной больницы, пока не закончилась история с Саньком.
Пробегал он несколько дней, а затем его взяли прямо у себя дома. Получив дополнительных пару лет, и никого не сдав, он поехал досиживать свой срок на строгий режим. Больше я о нем никогда не слышал. Борис тоже вскоре освободился по концу срока. Вернувшись в колонию, я скромно работал в котельной, стараясь не привлекать к себе внимание администрации, и даже не брал в руки карты. Историю с побегом Санька быстро забыли, и за 1,5 года до окончания срока я прошел суд на поселение. Поселение это не УДО и даже не «химия», в тайге всегда требовались лесорубы, трактористы и сборщики сучьев. Теперь мой путь лежал этапом на север Пермской области.