Папа Слава
Тюрьма стояла над косогором, как патрульный над территорией. Всякий раз, когда папе Славе приходилось идти от автовокзала, куда он приезжал от недалёкой деревни с месту работы, то ему приходилось волей неволей идти через глубокий овраг с давно побитым асфальтом от которого из земли выпирали серые кусочки - давно эта дорога не использовалась для езды на машинах, и только смельчаки водители или подгулявшая молодёжь ездила здесь, обивая поддоны техники об этот асфальт. Папе Славе и возвращаться после службы приходилось через это неприветливое место. Но самое удивительное, что этот маленький ростом человек, проработавший всю сознательную жизнь охранником в тюрьме, которого знал весь этот городок, ибо сиделых там было достаточно, было много и их родственников, и среди этих людей не было обид на папу Славу. Как это ему удавалось, известно только Богу. И вот идя по своей тропинке папа Слава, так прозвали его обитатели тюрьмы, даже и не мог подумать, что встретит такого вот сидельца на своем пути. А тот был под шафе, недавно с зоны, и дом его располагался неподалёку от этого оврага, на тенистой, всегда пустынной улочке окраины. Он шёл напористо, крепко ставя короткие ноги на землю. Что-то бурча себе под нос. Вспоминал недавние разговоры. И тут и вынырнул из очередного тихого переулка его знакомый - тоже бывший зэк. Поздоровались. Что-то стали обсуждать, перешли на крик, и было бы худо кому то из них, а может двоим, но тут и оказался папа Слава, в своей форме. Шёл из тюрьмы. Смеркалось. И папа Слава услышал ссору, струсил, и хотел было повернуть назад, к тюрьме, но в деревню ходил вечером один автобус, и опаздывать было нельзя - ночевать у папы Славы в городе было не у кого, к тому же в деревне ждало хозяйство. И это подбодрило охранника. Он пошёл на крики. И в низине возле одинокого фонаря, с желтоватой лампочкой увидел двоих - ему они были мало знакомы. И они его заметили, и, стихли.
- Папа Слава! Здорово! Домой чешешь! - хрипловатым голосом сказал низенький, исподлобья посмотрел на вышедшего к ним охранника.
- Домой, - спешу на автобус, - как то подобострастно даже сказал папа Слава.
- Когда ж на пенсию то? - спросил другой, плюнув на землю - Чалишься то небось лет двадцать. Помню тебя ещё по первой ходке.
- Давно в тюрьме, - согласился папа Слава, и тут вдруг почувствовал даже симпатию к этим неожиданно повстречавшимся им людям - Ох. Давно! А что делать? В деревне работы нет.
- Пупкарём то сподручнее, - съехидничал тот, что в кепке.
- А что Борзый, - обратился его собеседник - Этот то служит, и никто не сказал о нём плохого. Согласись? А есть вроде бы и ближе к нам, а сдают!
- Плохого не помню что бы о папе Славе кто сказал, - согласился тот, в кепке - А всё же пупкарь!
- Сидеть тяжело, но я то тут причём? Я ведь никого не сажал , не сдал за всю жизнь! - вдруг громко сказал папа Слава - Давайте лучше не ругаться. Жизнь идёт быстро.
Он пошёл торопливо от фонаря и даже где то мог ожидать и окрика, но было тихо. Затихли и спорщики. А папа Слава спешил на автобус - надо было ему успеть на автовокзал во что бы то ни стало.
Шнурок
Человек сотканный из боли тоже иногда восторгается песней соловья.
1
Рёв сирены извещающей об обеденном перерыве, точно рёв доисторического животного подстегнул колонны зэков выстроившихся по отрядам перед зданием столовой. Зимняя стужа пронизывающая сквозь телогрейки только увеличивала аппетит. Среди таких людей легко затеряться любому. Забыто прошлое, а будущее, точно мечта, так оно недосягаемое, ибо стена срока жестока и никак не перепрыгнешь её, каким бы рекордсменом по прыжкам ты не был. Тяжело сидеть молодым. Но ещё тяжелее старикам, особенно, если это не первый твой срок, и прошлые боли укрыли и разрушенные семьи. И обороняться от неволи могут только жители этого зоновского мира, знающие очень хорошо все законы и условия здешнего жития. Таким и был Шнурок. Когда то деревенским парнем попал он за кражу, вышел - попал, потом сел за тунеядство. Ещё раз по этой статье - срока в общем то небольшие, но устроиться в той вольной жизни становилось всё тяжелее. Стоя в строю отряда Шнурок вспомнил общежитие где он жил до этого срока - пьяные командировочные, маленькая зарплата сторожа. Он перевёл дыхание - здесь он знал себе цену!
Поток зэков растекался по залу, усаживались зэки за столы, на которых дневальные уже принесли еду в бочках. Ели зэки быстро, не разговаривая. Потом снова цеха.
2
Монотонность этой жизни заставляло искать Шнурку какие то выходы, и он их находил - бегал по колонии, менял вещи на чай - кому что нужно знал старик. Имел с этого старик пачку чайку, или пачку сигарет. За это в столовой мог получить дополнительную миску каши. И это мелкое вроде бы успешное его занятие давало возможность общаться с людьми. Чувствовать себя нужным. Именно этого Шнурок не чувствовал никогда на воле.
В этот раз ему не подфартило - из сектора из другого отряда выйти не удалось быстро, пришлось ждать отбоя, и только когда завхоз отряда пошёл на вахту для доклада покосившись недовольно на высокого худого старика, одетого хоть и не в новые зэковские вещи, но опрятно. И Шнурок прошёл с рыжим низеньким завхозом до вахты, но тут как назло к его отряду дверь тоже была заблокирована - и в этот миг показалась зона разделенная на локальные сектора, Шнурку зоопарком, а сам он себя увидел беззащитным зверьком. Перед вахтой оставаться нельзя было больше и мига, и тут из сектора от санчасти два санитара понесли носилки с человеком, накрытым простынёю с головой, и мозг Шнурка выбрал путь он быстро открыл перед санитарами дверь контрольной вахты, и как ни в чём не бывало вошёл в душный коридор и стал как часовой рядом с носилками. Один из санитаров куда то ушёл, а а второй раскосый и чернявый что-то пробурчал недовольно на просьбу старика угостить сигареткой. Но Шнурок был не в обиде - главное, что он был уже не лишний. Вышел в коридор молоденький усатый лейтенант в отглаженной форме, увидев Шнурка, спросил:
- Ты то что здесь делаешь?
Шнурок понял, что произошло непредвиденное, но решил врать и дальше :
- Да был в санчасти, сердце прихватило. С этапа недавно, намучился, гражданин начальник.
Шнурок старался всеми силами отвлечь офицера от факта своего пребывания на вахте после отбоя... Выглянул из комнаты дежурного, невысокий майор, тихо сказал :
- Семёнов, иди куда послали!
- Да тут старик, товарищ майор!...
- Шнурок это, безобидный он бедолага.
- Точно гражданин майор, безобидный! - поддакнул зэк. - Я ведь помню вас ещё старшим лейтенантом! Всегда вы были справедливы!
- Ну иди-иди, - ухмыльнулся опытный майор, понимая зэковскую психологию, но не подавая виду.
В своём секторе старик перевёл дыхание, успокоился - две пачки чая в кармане, пронесло...
3
И так день изо дня жил Шнурок. Умер старик не досидев всего два месяца до конца срока.
Выдумщик
Зона дышала асфальтом, болью, окриками, и ожиданием свободы. В такие весенние деньки, когда из степи доносится весёлый гомон птиц, от зоны наоборот идёт холод. И дело тут не в погоде, холод идёт от боли людей. Витьке Крытнику иногда казалось, что боль эта пронизывает его насквозь, как электрический ток провода. Жизнь его вне зоны казалась такой далёкой, такой безумно невероятной, что было ощущение, что она выдумана. И вот в такие минуты он мечтал. Мечты его впрочем были недолгими, надо было выживать, мудрить, как то плыть по этой мутной воде срока. С этапа пришёл Колесов, перевезли из другой зоны по какому то указу - поближе к дому. Пацан шустрый и необычайно смелый. Они стали общаться. В один из дней, Витька и предложил замутить тему - и в общем то задумка была проста - получить плитку зелёного чая, которого не пропускали в бандероли больше двух пачек - получить килограммовую плитку прессованного зелёного чаю. Для зэков обитающих на зоне строго режима необыкновенно добрый подарок.
- Женщина податливая на ласку, на чувства, пробовали к ней подкатывать, но... что-то в последний миг не срасталось,- пояснял негромко Витька. - Записка должна быть короткой и простой - уезжай ко мне, тебе здесь не место...
Сказано- сделано, под диктовку Витьку вдохновлённого чифиром, на листе из школьной тетради, написано послание. На следующий день, после съёма из рабочей зоны, Колесов твёрдым шагом из своего сектора пошёл к контрольной вахте. Он чувствовал необычайно весёлый настрой - он спешил, как спешит на свидание подросток. И верил в успех.
В окошечке, которое выходило на улицу уже была видна прапорщик Людка. Людка была красива, опрятна, и смела. Когда зэк посмотрел на неё у неё было ощущение, что раньше где то она его уже видела - так иногда бывает, когда человек нравится. Невысокий, с правильными чертами лица, совсем юный.
- Разрешите отдать заявление, узнать когда мне положена бандероль, - очень спокойно сказал зэк.
И отдал сложенный вдвое лист бумаги. Людка взяла бумагу, привычно её развернула, и пробежала взглядом по написанному. На её лице не было никаких эмоций - красивые женщины умеют таить чувства. Она быстро посмотрела на молодого зэка, и , промолчала, понимая, что за каждым её шагом неотступно, как верный пёс следит зэк, из хозяйственной обслуги, приставленный к ней, чтобы приносить на зону мешок с бандеролями, но главное докладывать в оперчасть о каждом её шаге.
Зэк ушёл. Людка смотрела на колонию через своё маленькое окошко, и чувствовала, как к щекам приливает кровь. Ей было приятно.
Весна была рядом, совсем рядом, за колючей проволокой.
Габарит
Странное ощущение от утра испытывал звеньевой расконвойников Федящев. Всё вроде бы обычно, выпустили его через КПП за зону, и спешил он на габарит, чтобы взять у сторожа документы на прибывшие грузы за ночь - так он делал ежедневно, потом возвращался к зоне, и у штаба отдавал документы начальнику колонии. Но что-то было и необычное в это утро. Может ядрёный чифир. Может тоска. Может туман обволакивающий пространство. Шёл Федящев по дороге из красноватого грунта, который был привезён от выброса закрытой шахты, и каждый его шаг отдавался в мозгу. Вот и ещё одно пустое утро! И тут из тумана вышел Граф - это был большой рыжий пёс. Его звали так уважительно, что он один спасся из стаи бездомных собак, которую отстрелили недавно. Граф смотрел на остановившегося низенького человека в чёрной телогрейке и шапке надвинутой на уши, а человек смотрел на рыжего уставшего от холода и ночи пса.
- Граф! - позвал Федящев, и вспомнил, что в кармане есть немного хлебца, и достал краюшку.
Граф смотрел на человека, потом сделал к нему несколько шагов, точно примериваясь, броситься на него или принять подарок. Пёс был голоден. Но из рук он не стал брать, а неожиданно зарычал. Федящев помедлил, а потом положил свой подарок на красноватую дорогу, и отошёл назад, опасаясь. Граф обнюхал хлеб, и, жадно его съел. Потом посмотрел мутными серыми глазами на зэка, и ушёл в туман, и в просветлевшем утреннем мареве зэк увидел силуэты низеньких берёзок - недалёкой рощи. Он пошёл дальше, на габарит, понимая, что с дороги ему уйти нельзя - побег. Он не мог как Граф идти без пригляда. Он не мог жить как Граф. Жить свободно.
Надо было спешить. Начальство ждёт документы. Но что так тяжелы ноги. То ли чифир, то ли тоска. То ли туман ненавистного угрюмого утра.
Зэк спешил по красноватой дороге к габариту по установленному ему режиму содержания на зоне.
Траншея
Накрапывал дождик, холодный, осенний. Но надо было рыть траншею. Расконвойников было трое, и их сопровождала прапорщик Виолетта. Низенькая, с большим носом, и ярко накрашенными губами, она то и дело курила. Работать можно было по двое - а третий зэк мог немного отдохнуть. Неподалёку были цеха большого химкомбината, от которого шла дорожка к станции, к которой ходила электричка, переводящая рабочих от предприятия в город, и привозящая их на работу. Но в этот час дорога была пустой. Садовников изредка смотрел на дорогу, потом углубляясь в какие то свои мысли кашлял, простудился.
Но вот от химкомбината пошли рабочие. Садовников вдруг перевёл удивлённо дыхание. Он узнал среди идущих знакомую. Да что там знакомую, близкого человека! Когда то они с Надей гуляли - в городе куда шли электрички он когда то учился в техникуме. Девушка вдруг встретилась своим взглядом с его внимательными глазами, и продолжая по энергии идти по дороге, уже не разговаривала с подругой, а шла точно завороженная, и всё смотрела на знакомого. Она всё поняла, увидев курящую Виолетту. Она прошла совсем рядом по дороге от траншеи, где работали зэки. Она отвернулась от одного из них. Но уже пройдя мимо, вдруг, точно споткнувшись, остановилась. Что-то спросила у неё подруга. Надя только махнула обречённо рукой. послышался шум приближающейся электрички.
- Садовничий! Лезь в траншею, замени Сергеева! Хватит баклуши бить1 - строго сказала Виолетта, и затоптала окурок кончиком своего остроносого сапога.
И зэк подчинился. Он не видел больше дороги, не видел Надю, не видел в общем ничего, кроме грязной земли перед глазами.
И Садовничий торопливо углублял траншею, точно его кто то и впрямь подгонял, он торопился, сам не зная зачем.
Прощальный поцелуй
Что самое удивительное, любовь продолжает жить даже в КПЗ. В этот раз на этап вместе с Петровым ехало две женщины. Одна постарше, с повязанным по-деревенски платке на голове, в серой куртке, была очень спокойной. Другая - блондиночка, суетилась, явно было, что она боится. Они стояли в коридоре, ожидая команды. Желтоватая лампочка только придавала их бледным лицам от камерной духоты зловещий оттенок.
- Первый раз на этап? - спросил Петров.
- Да, - тихо ответила блондинка.
Петрову было всёравно за что она здесь - он не прокурор - просто было желание поддержать её.
- Ты не бойся, тюрьма не ад, хотя к этому стремится, - схохмил он, и неожиданно улыбнулся.
Девушка улыбнулась в ответ, чувствуя, что напряжение понемногу отпускает её.
Их вывели во внутренний двор отделения полиции. Было лето. Раннее утро. Тишина.
Автозак сломался, приехал обычный автобус. Женщины сели на сиденья, а Петрова и ещё одного мужчину, с наручниками посадили в отделение отделённое от общей площади автобуса перегородкой из прутьев железа. Поехали по сонному городку.
- Поближе сядь, не бойся! - попросил Петров - и девушка внимательно глядящая на него подчинилась, пересела на заднее сиденье - и они оказались почти рядом, их разделяла только решётка их прутьев.
- Давай поцелуемся!
Девушка подчинилась, и они целовались, жадно, едва доставая губами друг друга через железные прутья ограждения. Так продолжалось казалось вечно.
Потом всё закончилось с окриками прапорщика. Подъехали к перрону, и ожидали поезда. Суета эта стала более напряжённой. Вот прогромыхал мимо состав пассажирского поезда - последний вагон - столыпинский - для арестованных. Всё. Петров последний раз взглянул на девушку, и вышел из автобуса, сняли с него наручники. Напарник кивнул ему. Прощай! Прощай - кивнул в ответ сокамернику Петров. Команда конвоя. Передача дел от местного конвоя армейскому. Чей то крик. Бег к вагону. Место в отгороженном от остального вагона решётками купе. Тишина. стук в голове крови от пережитого. Его красавица была рядом! Но она была недосягаемой, хотя он чувствовал на своих губах вкус её губ. Этап! Будь ты проклят!
Петров закусил до крови губу. И почувствовав её вкус, перевёл дыхание. Спасибо красавица за прекрасный поцелуй! Пусть тюрьма не съест тебя, как ненасытное чудовище! Пусть тебе повезёт в твоей прекрасной жизни!