Была Пасха. Я сидела на скамейке, рядом в коляске спал сын. Солнце жмурилось в глаза – я их невольно закрыла. Ласково, по-весеннему тепло дул ветерок. Сухой, нагретый асфальт легонько царапали прошлогодние листья, кружились и с шелестом бежали куда-то.
– Эй-эй, Прошка! Ну не вертись, прыткой! – раздался рядом низкий глуховатый голос. Я подняла глаза. Маленький мужичок, сгорбившись чуть ли не до земли, шуршал метлой, устраивая из сухих листьев маленькие водовороты. Один из листьев, тополиный, всё крутился у метлы, пытаясь пролезть между прутьев.
– Ишь ты, чертяка! Не уймёшься никак, – проворчал дворник, пытаясь вытащить проныру дрожащими пальцами. После нескольких неудач широкий лист затрепыхался на его мозолистой ладони. Мужичок довольно крякнул, и в его глазах засветились тёплые лучики.
– Хороший был мужик! Рукастый, мозговитый. На заводе талант применял. Рацидеи придумывал всякие, хитрые, и пускал их в дело. Бывало, прибор ну совсем простой смастерит, и машина, гляди, лучше работает. А главное – дёшево! И сердито. Вот так-то…Расшибся год назад, с вышки упал. Чё-то сваривал там опять – хотел сделать как лучше. Вот ведь как... – дворник снял кепку и протёр голубые глаза. – Долго лежал он там, на полу, а потом в лист обратился. И мотало-то его по свету, и-их! Наконец, ко мне прилетел. Все не угомонится – дела просит. Эх! Ложись сюда. Здесь тебе покойно будет, – и с этими словами дворник чуть придавил рукой лист к чёрной жирной земле на обочине.
– Лизонька! – обратился с ласковой улыбкой мужичок к листу рябины, зацепившемуся за щебёнку с клумбы. – Всё ждёшь? Увидеть хочешь? Ой-е! И платьице нарядное истаскала, порвала. Всё балы, театры, лорнеты. Ждала, высматривала ненаглядного. Да вот нет его! Не суждено, видать, вам встретиться. Иди, милая, сюда. Глазки закрывай, – и дворник мягко подтолкнул метлой лист к земле.
– А ты что, писака, удумал? – серьёзно спросил мужичок берёзовый лист, пришвартовывая его к берегу лужи. – Руки на себя? Не порядок! Да ты погодь, погодь! Пиши дальше! Вот, обсохни пока. Под солнышком. Назначится твоё время – вот тогда и прибежишь.
– Ну что ты, Елесеюшка, жмёшься ко мне? – дворник нагнулся к листу осины, прильнувшему к носку его ботинка. – И-их ты махонький, золотая головушка. Мамку пожалел. Сам даже родиться не успел. А вот выжила мамка твоя! Щас в бухгалтерии кнопками стучит, тюк-тюк! – денежки подсчитывает. Иногда тока посмотрит на опустевший живот, сильнее стучать начинает. М-да…От! Етит твою дрыть, – мужичок смущёно усмехнулся и в задумчивости почесал затылок – Жалко бабу-то!
Снял варежку и взял листочек в руку.
– Ну ни чё! Я тож кой-чё могу, – вдруг подкинул лист высоко. – Лети, дружочек, эге-ге-е! – взмахнул метлой, лист ввернулся и стремглав полетел в небо.
– Лети, лети! – кричал вдогонку дворник. – Да прилепись к доброй душе! Чтоб стала она человеком-тоооо! – и напоследок шаркнул метлой.
Всё стихло. Я открыла глаза. Передо мной лежали увядшие листья, их тихо шевелил ветер. Баюкал.
Баюкала и я сына в коляске. Он сладко спал, в приоткрытом глазу отражалась синь неба. А там уже плыло облако, готовое проплакать через часок другой. Листья напитаются его слезами, растворятся и проникнут в тёплую землю, чтобы потом родиться вновь.