В этой душной большой камере всегда было шумно, всегда дым слезил глаза, тут и курили, и заваривали украдкой чифир в железной кружке "на тряпках". Здесь собиралась вся грязь мира тюремного: духота, усталые, очень злые люди, здесь от беспредела был один шаг. Камера с железными нарами на которых места были заняты, были заняты места и на полу, и казалось, что яблоку негде упасть, но вот дверь камеры открывалась, и вваливались новые люди из нового этапа, и точно резиновая камера вмещала их. Зэки называли эту камеру - "отстойник" . Серёга угодил в отстойник после длинного этапа - его возили на судебно-медицинскую экспертизу. И вот он снова в тюрьме, и ожидает, когда "поднимут" в родную 191 камеру - она казалось сейчас достаточно уютным миром, по сравнению с этим адом. Он сидел на своём тощем мешке и спокойно наблюдал за мечущимися, точно тени людьми - освещение от грязной лампочки укрытой железным намордником было неярким, утомляющим зрение. Среди прибывшим из нового этапа сидельцев выделялся горбатый человек в необычайно ярком для этого места зелёном пальто в клеточку, явно не с его плеча. Взгляд у него был очень внимательный - глаза большие навыкате. Он настороже, он оглядывает, кто с ним рядом. Для него уже заваривают чифир. Он в авторитете - это было заметно сразу.
- Горбатый! - уважительно прошептал седой старик, сидевший на дорожном мешке рядом с Серёгой.
Что-то тянуло к этому человеку, то ли его уверенность, то ли бесшабашность. Он чувствовал себя здесь, как рыба в воде. Такие люди впитали в себя тюрьму до кончика пальцев. Так оказалось, что Горбатый заметил и Серёгу, подошёл, поинтересовался из какой камеры - и всё узнав, просиял, буркнул:
- Там Колёк должен быть Крытник?
- Да. - ответил Серёга, польщённый вниманием - Был, когда я на этап уходил.
- Понятно. Я сам в непонятку вот попал, - и Горбатый вдруг начал объяснять суть своей проблемы.
Серёга как мог пояснил, что можно сделать при следственных вопросах - сам то он недоучившийся студент юридического. Это сразу же вызвало уважение у Горбатого. Он слушал Серёгу, как ребёнок, доверчиво кивал головой, пригласил чифирнуть.
После чифира камера не казалась Серёге уже такой уж ужасной. Да и Горбатый рядом, не унывает, что-то рассказывает приятелям, улыбается, и никакой не угрожающий у него взгляд, просто такое лицо, точно гримаса жути какой то осталась на нём. От того и кривится оно, когда улыбается Горбатый, и улыбка кажется зловещей - а так Горбатый вполне адекватный, вполне добрый. Серёга даже улыбнулся от своего этого внутреннего диалога. Распахнулась дверь, и люди охнули в ожидании нового этапа, но стали вызывать по пофамильно - по камерам - и настал черёд Серёги, и он, худенький, как вьюн, бледный, поспешил в двери, кивнул только Горбатому, и уже у двери заметил на стене самодельный обшарпанный календарик оставленный каким то тюремным умельцем, на нём было 13 декабря.
Идя по коридору Сергей подумал, что срок идёт, и жизнь идёт, и слава Богу.
И то что отстойник позади, который и для тюрьмы, что адское место, заставило улыбнуться.