Лонг-лист тем. конкурса Поговори со мною, мама

1 Родинка
Ольга Клен
   - Мама! Мама! - такой незнакомый и такой родной голос, звучащий словно издалека, снова распугал остатки неглубокого старческого сна. Это слово, вышедшее из употребления уже более полувека, заставило сильнее забиться сердце Снэры. И тут же изменение ритма зафиксировал датчик на руке, пискнул противненько и послал сигнал на пульт медицинского работника. "Ну вот, теперь опять придётся правдоподобно врать, что же меня так взволновало во сне", - Снэра с раздражением смотрела на приближающуюся к ее кровати медсестру. Средних лет вышколенная серенькая мышка быстро привела сердце Снэры в порядок, одновременно записывая на диктофон её объяснения о причине ночных треволнений. Запрещенное слово "мама" так и не услышали серые безликие стены комнаты интерната для выполнивших свой жизненный долг. Это было престижное социальное заведение с хорошими условиями жизни, но Снэра не любила свой последний приют.
   Она помнила дом, где родилась 85 лет назад. Там все было по-другому, там была жизнь, там была любовь, там была радость... Там были мама и папа, сестра и два братика. Сейчас эти слова тоже отнесли в разряд архаизмов. Снэра часто вспоминала свой первый и последний юбилей в кругу семьи, - 5 лет. За окном падал пушистый снег, был конец декабря, все готовились к встрече 2019 года. А Снэра с нетерпением ждала возвращения папы с работы, ведь тогда только все сядут за стол, мама торжественно внесёт торт со свечами, и папа протянет свёрток с подарком. Потом был Новый год. А вскоре после него жизнь маленькой Снэры, да и всей семьи круто изменилась. Пришли какие-то взрослые тёти и дяди и забрали всех детей из семьи, сказав, что на время, пока разберутся. В чём они разбирались, Снэра плохо понимала, но всё это произошло после того, как младший братик опрокинул на себя горячий чайник и попал в больницу. Больше Снэра никого из родных не видела. Она выросла в детском учреждении. В 18 лет её направили на комиссию, которая распределяла молодёжь по профессиональным департаментам на основании всевозможных тестов, обследований и необходимости. Снэра попала в демографический департамент и до 40 лет рожала миру здоровых, красивых детей, каждый год - по ребёнку. Кто-то скажет с завистью, мол, повезло, работа не пыльная, да и на пенсию рано отпускают. Но Снэра после каждых родов долго не могла отогнать от себя воспоминания о своём счастливом детстве, тихонько плакала и просила акушера дать посмотреть на своего ребёночка хоть одним глазком. Ответом всегда был приход психолога, который умело вправлял мозги странной роженице, объясняя ей, насколько цивилизованней стала наша жизнь, когда и воспроизводство, и воспитание будущего поколения взяло на себя государство, когда исчез такой анахронизм, как семья, когда каждый может полностью реализовать себя, не отвлекаясь на ненужные обязанности.
   В 2054 году Снэра родила последнего ребёнка. Мальчика. С огромными синими глазами и смешной коричневой родинкой на правой щеке. Это было подарком судьбы, наградой, - то, что ей удалось увидеть своего мальчика! Медичку, уносившую новорожденного, кто-то окликнул, и она остановилась рядом, не подумав, что мама и сын встретятся взглядами.
   И вот теперь это слово "мама" во сне!
   Снэра лежала с закрытыми глазами и думала о своём последнем сыне. Сколько ему сейчас? 45 лет. Взрослый мужчина. Как бы хотелось его увидеть хоть одним глазком! Тогда и помирать не страшно.
   
   Утром в комнату вбежала молоденькая медсестричка: пульт возвестил о проблеме с сердцем у Снэры. Через полчаса вызванная "скорая помощь" уже мчалась в кардиологическую больницу, увозя в своём чреве Снэру.
Врачи успели спасти пожилую  пациентку.
   Когда Снэра пришла в себя после операции, на неё смотрели синие-синие глаза хирурга:
   - Как Вы себя чувствуете?
   При каждом слове у врача на правой щеке смешно шевелилась большая коричневая родинка.
   - Словно заново родилась!
2 Праздничные дни
Ольга Клен
   С тётей Мартой мы познакомились недавно, в молочном отделе супермаркета. Сухонькая, опрятная старушка долго вглядывалась в этикетку на молочной пачке, щурила выцветшие голубые глаза, а потом с какой-то детской беззащитностью протянула мне пачку и виновато произнесла:
   - Ну никак не могу прочитать эти микроскопические буковки, а очки, как на грех, дома забыла. Посмотрите, здесь литр или 800 граммов?
   Потом мы одновременно вышли из магазина и повернули в одну сторону. Разговорились. Тётя Марта жила одна. Раньше у неё всё было как у всех: муж, два сына. Жизнь пролетела в заботах о своих мужичках. Муж умер. Дети выросли и улетели из родного гнезда: невестки хотели жить отдельно. Пенсия у старушки была настолько мизерной, что приходилось в магазине высчитывать выгодность покупки даже упаковки молока. Ведь если купить литр, а не на 200 граммов меньше за одну и ту же цену, то любимчику, коту Кузьме, можно налить и побольше. На перекрёстке мы расстались, словно родные люди, обменявшись телефонами.
   Сегодня к концу рабочего дня у меня зачирикал мобильник. Незнакомый номер приятно отозвался тихим, но счастливым голосом моей недавней знакомой:
   - Ради Бога простите меня за странную просьбу, но не могли бы вы зайти после работы в магазин и купить мне белый хлеб и пачку молока, а ещё один творожный сырочек и пачку печенья? Знаете, я немного приболела, самой сходить за покупками не получается.
   - Конечно, тётя Марта! Не беспокойтесь, всё куплю и принесу, - заверила я.
   Оставшиеся полчаса рабочего времени я думала о своей новой знакомой. Вот ведь как жизнь оборачивается к старости, даже за молоком некому сходить. Что ж это сыновья не позаботятся о своей престарелой маме?
   В шесть часов вечера я уже была у тёти Марты. Мы пили чай из тонких фарфоровых чашечек, которых уже давно не производят, на столе стояли "пирожные", быстро приготовленные бабушкой из принесённых мной печенья и творожного сырочка.
   - Это у меня сегодня праздник: сын позвонил, иначе я бы не позволила себе такой роскоши, как эти "пирожные", - радостно сообщила мне тётя Марта и показала рукой на настенный церковный календарь, где, наряду с Божественными праздниками, она отмечала красным фломастером дни, когда о ней вспоминали сыновья...
   Этих праздничных дней у старушки было за девять месяцев целых ... пять штук...
3 Воспоминания о моей маме
Вера Шкодина
ВТОРОЕ МЕСТО В ОДИННАДЦАТОМ КОНКУРСЕ ЖУРНАЛА "ЖИЗНЬ МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВСМ"
ВТОРОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "ДАРИТЕ ПОДАРКИ" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ


Моя мама..     Она родилась в далёкой сибирской деревушке в еще более далёких двадцатых годах в семье уральского казака.
   Моя мама….   
Я могу рассказывать о ней   с болью сердца. С чувством вины за недостаток внимания, да и понимания тоже.. Я теперь так часто вспоминаю  о ней.
В семейном альбоме осталась её фотография,  там она , юная и строгая, в пёстрой кофточке  и с гитарой в руках.
         Пытливые, светлые, широко  распахнутые глаза, упрямый маленький рот и удивлённо приподнятые брови.                                  

Я смутно вспоминаю , как  будто  из немого кино, одну картинку, она наплывает на меня неожиданно и словно поглощает…
Моя рука крепко схвачена сухой и горячей ладошкой. Мы идём рядом, входим в строящийся дом.
Сверху летят стружки, длинные, пахнущие сосной, чуть влажные, весь земляной пол в этих завитках, они шелестят под ногами.
     Я смотрю вверх и пытаюсь  поймать падающие жёлтые пружинки, и мы обе радостно смеемся.
Сколько мне было тогда?
Три – четыре года? Мама уверяет, что я не могла  этого  помнить.
А я помню. И знаю, что вела меня за руку она, моя мама.
Тогда строился наш дом.
Её дом, дом  и её матери, дом  родителей.
         Порой мне кажется, что  я   инопланетянка и только что ступила  на эту землю.
Такими обжигающе яркими вдруг кажутся мне жёлтые листья на чёрном асфальте, которые так похожи на жёлтые звезды…
       И  тёплый  тополиный снег, сводящий с ума в начале каждого лета… и дождь, дождь, дождь!      
Какое это упоительное, сладостное чудо – земной дождь!
«Ты что с Луны свалилась?- часто смеялись надо мной в детстве.-
Спустись на Землю, тебе же будет  проще и легче».
      А я смотрю на фотографию своей мамы с прекрасным именем Татьяна и не могу оторваться.
Что связывает нас? Откуда эти чувства, будто я и она – одно целое?
«Мама, расскажи мне о себе»,- просила  я.
И  она как бы  продолжает…
        …Двадцатые годы…
Одиннадцать детей в семье.
Она – последняя.
В живых осталось только четверо, остальные умерли от болезней и голода.
Умер от туберкулёза и её отец,- весельчак, гармонист, завсегдатай всех свадеб и торжеств.
Она была самой младшей в семье.
Когда разъехались старшие, на её руках, пятнадцатилетней девочки, осталась семидесятилетняя мать.
 Уже в девятом она начала работать… учителем математики в пятых классах.
Её упросил директор: учителей не хватало, а математиком, она была незаурядным. Кроме того  играла на гитаре, фотографировала и сама делала фотографии, увлекалась физикой и астрономией.
 Мама показала мне фотографию её выпуска.
 Это был  1940 год…            
 Из 16 мальчиков  с войны вернулись  только четверо.
Не вернулся и её любимый.
Когда его забрали,  она пошла на курсы  медсестер.
Пошла в военкомат. Не взяли: старая мать на руках.
Горькие слезы бессилия и обиды.
   А между тем фронту  требовалась  помощь  тыла.
После работы  она шла  на колхозный ток и грузила зерно, зимой  - на заготовке  дров, летом – всем колхозом косили сено.             Имея коров,  сдавали молоко, масло, мясо со своих подворий.
Не  было слов об усталости, не было понятий – своё или чужое.
  Всем миром спасали страну.
 Она получила медаль за самоотверженный труд в тылу, но это потом, потом…
 Пришло время заводить семью.
 В их колхоз с фронта после тяжелого ранения прибыл молоденький офицер.
   Долго она сопротивлялась, сказывалась незалечённая сердечная рана.
 Но мать настояла: «Не век в девках вековать, а он плотничает, дом-то  совсем развалился, без мужской  руки не прожить».
Вышла.  Родила троих. Двух сыновей и девочку.
«На радость старухе», - повторяла.
     Долгие и тяжкие были эти годы, годы войны.
Но вот пришла победа. А мужчин в деревне все равно, считай, что нет. Один без ноги,  другой контуженный, третий – инвалид израненный.
     Работала в школе в две смены. И дома – хозяйство.
Иначе не прокормиться.  Вскоре умерла первая и незаметная помощница – мать.
 Отец её детей целыми днями на ферме или в поле.
Огород  - на ней, распилить дрова – дети с одной стороны, она – с другой.
    А зимы в Сибири такие долгие,  и такие  злые морозы.
Поленница должна быть внушительной, а дрова сухими.
 Дом – развалюха тепла не держал.
    И затеяли они стройку, да в послевоенное время, когда каждый гвоздь – на вес золота….»


             Моей  маме...
 Я дарю тебе звездный дождь.
В жизни каждого человека бывают звездные дожди, чистые, удивительные.
 Если не дни, то хоть редкие часы, полные  звездного света, или хотя бы минуты, пусть даже мгновения…
   Я дарю тебе звездный дождь, моя дорогая  мама.
Взгляни, его капли я принесла тебе в ладонях….
               …Я очень люблю дарить цветы.
Учителям тоже часто дарят цветы, особенно в сентябре или в мае, такая уж у них профессия.
                  Я представляю, как ей тоже приносили цветы.
Гордые гладиолусы, которые молчат даже тогда, когда ломаются их хрупкие стебли.
 Скромные гвоздики и печальные георгины, томные лилии и коварные красные розы, готовые даже в счастливые для вас минуты исподтишка выпустить свои шипы.
                 А я люблю жёлтые розы, жёлтые, будто с  опалёнными лепестками, с лепестками, сожжёнными по краям.
                 Это потому, что они  обожжены огнём, который у них внутри…


..Дом был построен. Половина была собрана из старого, из того, что не сгнило..
          Выросли дети, Разлетелись из гнезда. Старики остались одни.
Она умерла рано, едва дотянув до шестидесяти.
         Вся деревня  провожала её.
Редко кто не был её учеником.
         Последний её путь был устлан цветами осени.
Багровыми, оранжевыми, белыми, жёлтыми…
                                                                                                                       Стоит  удивительная, теплая, светлая ночь.
Полнолуние. Низкие колючие звёзды….
Такие яркие  звёзды бывают только осенью.
        Они тихо-тихо звенели, запутавшись в листве ясеней и тополей…
С тихим звоном ложились на землю опалённые звездным светом листья..
           В день учителя я пойду в школу с большим букетом цветов…
Я поклонюсь до земли великому званию – Учитель.
Для меня эта профессия – основа, фундамент всей нашей жизни, её
сути.
         А сейчас я стою на старом.  замшелом крыльце и дирижирую ночным оркестром.
         Деревьями, луной, звёздами.
Осенним миром.
          И музыка эта для меня, для тебя, для всего мира.
          И музыка эта о ней тоже…
4 Поперечная
Вера Шкодина
          -Санька, хватит валяться,- раздался резкий голос матери, - поди воды поприноси.
Уткам налей в колоду и поросятам, да щерицы  на огороде нарви, брось им.
Шляются всю ночь, потом не добудишься, -продолжала ворчать Антонида.
Санька вздохнула, спустила ноги с кровати, потянула ситцевый халатик со стула
       -Чо налить? - сонно пробормотала она.
       -Уткам воды, травы поросятам и воды.                                                                    .
       -Мам, не наговаривай ты много, все равно забуду.Дочь взяла два ведра в одну руку, а второй потянула со стола еще теплые оладьи.

        -Вот поперечная! Прости Господи. Все поперек тебе! Всю жизнь! -продолжала рассерженно мать
       -И чего она вечно меня поперечной обзывает,  - думала Санька по пути к колодцу.  Ни Вовку, ни Лёника никогда так не называет. Конечно, они с ней и не спорят. Соглашаются, а  делают по-своему всё равно. Конечно, я спорю, если несправедливо. Зато не вру и не притворяюсь. Поперечная! Ну и ладно! Зато  честная!
       -Мам, я когда буду  совершеннолетней, поменяю имя. Не нравится мне «Ляксандра», - передразнила она соседку Дивяниху.
        -Чего, - оторопела Антонида. Новости! Вот как есть поперечная!
      - Мам, ну что ты вечно меня поперечной обзываешь. Надоело! Сколько можно! Я справедливая!
      -Ух ты! А мать , значит, несправедливая?!.
      -Может, иногда...- ухмыльнулась Санька. Кто вечно виноватый?  -Я! Вовка? Как же?! Он же профессор! Самый умный. Леник  - маленький.
Одна я остаюсь.
       -С женского пола — больший спрос всегда. Так уж повелось. Будущая мать, - вздохнула Антонида.  Так уж и быть расскажу я тебе про поперечную, потом сама смотри, надо ли имя менять.-
     -Было это в послевоенные годы.
Тяжело  люди жили. После работы все, считай,шли всем коллективом на заготовку дров для школы. Зимы -то у нас, сама знаешь. А я в ту пору  уж беременной была с большим сроком.
     -Это мной что ли? - встрепенулась Санька, - И пошла?
      -Пошла, стыдно было парторгу  совхозному говорить об этом. Хоть отговаривали женщины. Молодая. Самоуверенная. Таскала бревна , как все.
И вдруг чувствую, будто в животе что- то повернулось. Да больно так! Я ойкнула и присела. Ну, отправили меня домой на подводе. Растрясло всю. И ночью началось. Довез муж до больницы. Сутки мучилась. Не получается.Вторые пошли.
         -Что не получается,?!- ужаснулась Санька.
         -Да то! Поперек ты шла!
       -Как это? - онемела Санька, вцепившись руками в крышку стола.
       -Вот такое случилось. Повернулась ты  как-то, от тяжестей. И ни в какую! Акушерка, моя подруга, Александра, ничего не могла сделать. Решили тут по кускам вытаскивать.
      -Меня? Но я же живая, - с ужасом пощупала себя  за плечи дочь.
        -Взяли у отца подписку, что выбирает мать. И что он согласен.
       -Согласен? Как? Живую?, - на глазах у Саньки появились слезы.
       -Живую. Уже инструменты принесли.Мою подругу Александру диарея прохватила от страха.
И вот в последний момент она закричала:
        -Дайте, я еще раз попробую толкануть!
        -И толканула. Ты и вышла  - ножками. -
Антонида вздохнула устало.- Дак и в рубашке.
        -В какой такой рубашке?,  -заикаясь изумилась Санька.
        -Да прямо  с тем местом, где ребенок  лежит внутри матери.
- Счастливая будет, - сказала подруга Александра. Да и упала. Нашатырем отхаживали. Очень намучилась я. А она и того больше.
Да нет её уже в живых, умерла два года назад.
Вот и решай теперь, будешь имя менять. Или как? -закончила Антонида,тяжело  поднимаясь. Пошла я скотину управлять.
Санька молчала оцепенело и, внезапно вскочив, закричала вслед матери:
         -Нет! Я не буду менять. Я все поняла! Александра - это мой Ангел-Хранитель!
Я поняла, почему поперечная,- тихо добавила она.
5 Утерянная память
Стас Литвинов
Посвящается моей маме Литвиновой Евдокии Ильиничне.

К фотографии приложен листок ватмана, датированный 1942 годом, где она оставила рисунок своих детей. Ей было тогда 24 года. Рисунок выполнен тушью обычной ученической ручкой с пером № 86.






    Февральский день 1954 года едва добрался до полудня, в котором ежился от холода занесенный снегом, провинциальный Арзамас. Тусклый свет, пробиваясь сквозь заледеневшие окна небольшой комнаты, скупо освещал бедную обстановку жилища, тесно заставленного старой мебелью, на фоне которой выделялась кровать родителей с горкой подушек. Крашеные доски пола местами прикрывались самодельными половичками, сшитыми из цветных тряпок.

    К этой комнате примыкала вторая, такая же бедная, которая выполняла роль и кухни и детской спальни, о чём говорили две кровати вдоль стен. Здесь же стоял обеденный стол, накрытый старой клеёнкой. Кирпичные стены метровой толщины бывшего купеческого дома в зимнее время не прогревались, сохраняя в углах неуютную сырость. Имелась и русская печь, которая сейчас топилась, пытаясь прогреть обе комнаты. Низкие потолки комнат дополняли ощущение тесноты.

    Хозяйка, ещё молодая тридцатипятилетняя с рано увядшей от многочисленных забот и хлопот женской красотой, возилась у русской печи, переставляя поближе к пламени чугунки с будущим ужином для её большой семьи. Простенькое застиранное платье и тёплая кофта не украшали ни хозяйку, ни убогую действительность. Шерстяные носки крупной вязки старались держать в тепле её больные ноги. Нескончаемая вереница домашних дел придавила общительную когда-то женщину.

    В соседней комнате в детской люльке, примкнувшей к супружеской кровати, заплакал грудной шестимесячный ребёнок. Хозяйка отложила в сторону ухват, которым сдвигала тяжёлый чугунок с закипающей картошкой, вытерла о передник руки и пошла на крик ребёнка, который явно требовал кормления. Её блестящие черные волосы, разделённые пробором на две половины, были заплетены в длинные косы и полукружьями уложены на затылке. Она на ходу расстёгивала свою заношенную кофту, готовясь покормить грудью младенца. Другой сынишка, трехлетний Гриша, играл с игрушкой под столом.

    Вся её большая семья, в которой, кроме мужа, было ещё шестеро детей, в этот полуденный час занимались своими делами. Старшие дети были в школе, а муж на работе. Тяжкие семейные заботы рано загнали хозяйку квартиры в ту беспросветную жизнь, которая не дала расцвести её природной красоте и развиться заложенным от рождения дарованиям. А природа наградила её даром художника. Но ранний брак, дети мал мала меньше да ещё военное лихолетье лишили её возможности учиться рисованию. Лишь временами отдавалась она своему увлечению, о чём говорили развешанные по стенам картины.

    Это были хорошо выполненные маслом копии картин известных художников Левитана, Серова, Шишкина, Айвазовского. Однажды она получила заказ от какой-то серьёзной организации написать парадный портрет самого Вождя. В то время доверить написание портрета Сталина могли только хорошему художнику, а потому работа над ним была очень ответственна. Ведь выписывалась каждая мелочь. Вождь спокойно смотрел с холста в будущее. Погоны маршала, отложной воротник мундира и единственная Золотая Звезда Героя социалистического труда подчёркивали его скромность. Портрет был большой и  занимал часть комнаты в тесной квартире. О мольберте для её занятий и речи не шло. Был у неё старый этюдник, в котором хранила многочисленные свинцовые тюбики с масляными красками. Подрамники для своих будущих картин она делала сама. Сама же натягивала на них холсты, никого не прося о помощи. Но уже давно она не бралась за кисти и не смешивала на палитре краски, чтобы хоть на время уйти от тягот жизни. Последнее время некогда было не то что картины писать – вверх взглянуть. Ведь родился шестой ребёнок и хлопот у неё был полон рот, а беспросветная бедность давно стала постоянной спутницей.

    Два года назад что-то серьёзное, касающееся мужа (детям не объяснили), было улажено путём обмена их просторной четырехкомнатной квартиры в центре на две тесные комнатки с толстенными холодными стенами и низкими потолками на окраине города. Трудно было на новом месте разместить по углам кухни и комнаты всё многочисленное семейство. Правда, вместе с квартирой достался малюсенький участок земли под картошку и две грядки, где сажали огурцы. Все эти невзгоды грузом легли на плечи молодой женщины, которая сейчас при помощи ухвата с трудом переставляла чугунки в топящейся печи.

    Хорошо ещё прошлой осенью средний сын Станислав поступил в Горьковское речное училище закрытого типа с военной подготовкой и, самое главное, перешел на полное государственное содержание. Одним едоком в семье стало меньше и чуть больше площади в квартире. И вот сейчас, в феврале, он приехал на каникулы, сдав экзамены за первый семестр. Семье пришлось потесниться. Мать помнила, как полгода назад они проводили Стасика в Горький, в другую жизнь, в которой для них уже не оставалось места. Это и было платой за новую жизнь сына. Нынче семьёй для него стал какой-то первый взвод третьей роты, среди таких же стриженных наголо мальчишек.

    Скрипнула дверь с улицы, в сенях затопали валенки и стал слышен шаркающий звук веника, сметающего налипший снег. Наконец, впустив облако холодного воздуха, в проёме входной двери появились две закутанные фигуры. Это пришли из школы второклассник Коля и его сестра Тамара – она училась уже в шестом. Гриша, бросив свои игрушки, вылез из-под стола встречать брата и сестру, раздевающихся у порога.

В кухню вошла их мать, держа на руках младшего сынишку, который уже успокоился и теперь рассматривал присутствующих.

- Тома, возьми Сашеньку, а я посмотрю, что у нас с печью, – обратилась она к дочери и передала ей ребёнка.
Тамара взяла малыша и ушла в другую комнату.
- Коля, как дела в школе?
- Всё хорошо, мама, – Коля направился к своей кровати, где начал выкладывать из портфеля тетрадки, к которым проявил интерес Гриша с удовольствием помогавший старшему брату.

    Под окнами снова послышались шаги, скрипнула наружная дверь, впуская в сени ещё кого-то. Этот кто-то затопал кожаными ботинками вместо привычных валенок и стало ясно, что это брат Стасик. Вместе с облаком холодного воздуха в кухне появился и он сам одетый в чёрную шинель, перехваченную в поясе широким кожаным ремнём с медной бляхой, на которой выделялся тиснёный якорь. На его плечах красовались узкие курсантские погоны, тоже украшенные якорями.

    Тем временем подошло время обеда и, усадив за стол голодное семейство, мать разлила по тарелкам постный суп. На второе была хорошо разварившаяся в чугунке пшённая каша, приправленная постным маслом. На этом обед закончился и каждый занялся своим делом.

    Убрав со стола посуду и наведя в кухне порядок, мать задумчиво остановила свой взгляд на Стасике, который завтра уедет в Горький и только через полгода снова может приехать домой в гости.

- Стасик, ты ведь завтра уже должен ехать? – спросила она сына, хотя прекрасно знала ответ.
- Да, мам, завтра в обед идёт поезд.
- Знаешь что, сынок? Сейчас у меня есть свободное время и я попробую написать твой портрет.
- Так у тебя же нет готового холста. На чём же ты будешь писать?

    Мать на какое-то время задумалась. Потом взялась перебирать лежащие в углу наброски на подрамниках. Не найдя нужного, она взяла обычную  загрунтованную фанерку размером с сиденье для стула, усадила сына напротив себя и открыла старенький этюдник. Не теряя времени на карандашный набросок, взяла кисти, смешала на палитре краски и приступила к работе.

    На фанерке появились очертания стриженой наголо мальчишеской головы. Мать торопится и кисти в её руках мелькают, выхватывая отдельные детали, которые слагаются в будущий портрет. Короткий взгляд на сына и вслед кисть наносит очередной мазок. И так раз за разом. Время идёт и вот уже лицо сына на фанерке почти готово. Мать принимается писать его матросский костюм.

- Мама, - просит Стасик. – Нарисуй гюйс голубым.
Она не понимает, что незнакомым словом "гюйс" сын называет свой матросский воротник и успокаивает его:
- Я и так стараюсь, но совсем светлым нельзя, выйдет хуже.

Так и не поняв до конца просьбу сына, мать оставляет рисунок как есть.
Она торопится закончить фон портрета, но плач в соседней комнате заставляет её бросить работу.
 
- Пока так всё оставим, Стасик, - говорит мать. – Немного осталось. Потом как-нибудь закончу.

    Она промывает кисти, закрывает тюбики с краской и укладывает всё это в этюдник. Прежде чем убрать свою работу, мать внимательно вглядывается в лицо сына на фанерке. Голова его повёрнута вправо 3/4 и он смотрит на мир распахнутыми глазами, а пухлые мальчишеские губы пока ничего не говорят о будущем характере. Она ещё не знает, что больше уже не прикоснётся к этой своей работе, что это были последние штрихи кисти художника в её жизни. Через три месяца в середине мая она застудит горло, копая огород и высаживая огурцы. С диагнозом “ангина” её положат в больницу, где через два дня она умрёт в палате, задушенная этой самой ангиной и оставив сиротами шестерых детей, младшему из которых всего один год. А отмерено будет прожить матери на белом свете 35 лет.   

хххх                              

    В этот день я проснулся вместе со всеми, хотя до поезда оставалось ещё много времени. Гриша спал на печке, а Тамара и Коля торопились в школу. Гера собирался в техникум и мне надо было с ними проститься. Ведь в следующий раз я появлюсь здесь лишь через полгода. Отец договорился на работе, что придёт после обеда, когда посадит сына в поезд. На завтрак была вчерашняя пшённая каша и чай с куском белого хлеба. Сливочного масла в нашей семье не знали, а ели хлеб с появившимся недавно маргарином, который нам даже нравился.

    Позавтракали. Коля с сестрой одеваются, готовясь идти в школу. Прощание с младшими прошло легко и наши школьники отправились за знаниями. Я остался дома коротать время до поезда. Собираться мне было недолго – никаких вещей со мной не было. Мама наводила порядок в доме и время от времени занималась с грудничком Сашей. Её не отпускали заботы по дому. Ведь надо было растопить печь, прогреть квартиру и приготовить еду. И так день за днём без всякого просвета. Правда, всю невыносимость того её существования я смог понять только через много-много лет. Подошло время мне покинуть дом. Я без сожаления и лишних раздумий облачился в форму и с бравым видом взялся за ручку двери, чтобы вместе с отцом ехать на вокзал. И тут вдруг мама сказала:

- Подождите, я провожу вас до ворот.

    Она накинула на плечи своё старенькое пальто и мы вместе вышли во двор, укрытый выпавшим ночью снегом. По расчищенной дорожке пошли к воротам. Выйдя за калитку, стали прощаться. В глазах у мамы стояли слёзы и, повинуясь внезапно охватившему меня порыву, я обнял её, чего раньше со мной не случалось. Вот и сейчас помню, как на короткий миг прижался к маме. Потом глаза мои стали мокрыми, я отстранился от неё и мы с отцом, не оглядываясь, пошли по занесённому снегом тротуару. Как же сейчас себя ругаю! Ну, почему? Почему я не обернулся тогда, чтобы ещё раз взглянуть на маму? Ведь ей, наверное, стало обидно, что так легко сын простился с ней. Долго ли она сама смотрела нам вслед? Не знаю. Эти вопросы, к своему стыду, я задам себе только сейчас.

хххх                        

    19 мая 1954 года в аудиторию, где проходили занятия нашего взвода вошёл рассыльный дежурного по училищу и передал приказ курсанту Литвинову прибыть немедленно в кабинет начальника училища. Курсанты общались в основном только с командиром роты, а потому вызов к начальнику училища было делом необычным. Постучав в дверь его кабинета, я вошёл и доложил о прибытии согласно приказу. В кабинете находился также наш командир роты майор Боголюбов и сестра моего отца тётя Маруся. Как она здесь оказалась мне было совершенно непонятно, но никто ничего разъяснять не стал, а было сказано, что я должен незамедлительно со своей тётей выехать домой. Причину такой внеплановой поездки мне не объяснили, а я боялся спросить и только ответил:- “Есть выехать домой!”

    Всю дорогу до Арзамаса я не задал ни одного вопроса своей тёте и лишь необъяснимый холод постепенно входил в меня. Во дворе нашего дома стояли группки незнакомых людей, тихо между собой говоривших. Они почему-то замолкали, когда мы проходили мимо. Дверь в сени была открыта настежь. Я следом за тётей Марусей вошёл в нашу квартиру и прошёл во вторую комнату. Часть мебели из неё была вынесена, зеркало на стене занавешено. Посреди  комнаты стоял одинокий стол и на нём гроб. В гробу лежала мама. Я не плакал – мне было страшно.

хххх                            

    Незаметно летят годы. Проходит острота ощущений, когда-то комком перекрывавших горло. Жизнь состоит из постоянных перемещений. Множество самых разных лиц окружают тебя, не давая времени на личные переживания. Города и страны, экипажи судов, заменившие тебе дом и семью. В этом жизненном калейдоскопе как-то забылся портрет, который хотела написать с меня мама и который так и не успела закончить.

    Осенью 1971 года к нам в Петрозаводск познакомиться с новорождённой племянницей приехал мой младший брат Николай. Он привёз необычный подарок из нашего далёкого детства: написанный маслом на обычной фанерке портрет стриженного наголо, большеглазого пятнадцатилетнего мальчишки, одетого в морскую форму. Да, тот самый, который тогда, хмурым февральским днём 1954 года родился под кистью мамы. Её последняя работа.

    Почему мы сразу не нашли для него места на стене квартиры? Нет ответа. Другие проблемы всё время были важнее портрета и он снова исчез из нашего вида. Годы уходили и вместе с ними расплывался образ матери.

    Минуло десять лет, прежде чем в начале 90-х годов портрет решил напомнить мне о далёкой прошлой жизни. Мы меняли квартиру. Вещи были упакованы для переезда. Ожидаем грузовую машину, чтобы начать погрузку. И вдруг появляется жена, держа в руках портрет, о котором мы уже и не помнили. Вот он, написанный моей мамой! Сейчас мы заберём его с собой в новую квартиру. Теперь-то уж мы не оставим портрет без внимания, после стольких лет неблагодарного забвения!

    Но это были, как оказалось, лишь благие намерения. Вдруг множество других на тот момент более важных дел заслонили данное портрету обещание. О нём снова, в который раз и надолго забыли.

    А время летит незаметно. В последние годы я с трудом получаю заключение врачей о прохождении ежегодной медкомиссии. Значит, конец плаваниям. Надо готовиться к выходу на пенсию. 2002-й год. Нам с женой захотелось построить себе отдельную квартиру для двоих. Снова мы переезжаем и вдруг вспоминаем о портрете. Но на этот раз чуда не происходит и он не появляется. Портрет исчез. Теперь уже навсегда. Последняя ниточка, связывавшая меня с мамой, оборвалась. Так я был наказан за душевную чёрствость и неуважение к памяти о самом дорогом на свете человеке – моей матери. Нет больше портрета, сгинул он. А что я скажу маме, когда придёт мой час и встречу её ТАМ, а она спросит:
- Как же, сын, ты хранил написанный мною твой портрет?

                       Вместо эпилога: 

                Мама, мама! Кончается время...
                Вот и твой завершается путь.
                Этой жизни нелёгкое бремя,
                Наконец-то, ты сможешь стряхнуть.

                Вот и всё... Ты свободна, как птица.
                Что же держит тебя на земле?
                Хоть душа твоя к звёздам стремится,
                Тяжкий груз - это мысль о семье.

                Дети, дети! Что станется с вами?
                Что для вас уготовит судьба?
                Шесть пар глаз...и какими словами
                Передать, что ты знала тогда.

                                     Ник Литвинов.
6 Сколько бед нам отпущено?
Иван Власов
Ах, разбудили меня, разбудили, за горький расчет засадили:
“Сколько отпущено бед?”
В первой колонке – те, что уже разразились и не вернутся ко мне.
Рядом в колонке – те, что не заслужила,
я их сложила, но лучше туда не смотреть.
В третьей колонке… Но я этот лист отложила,
очень уж много в будущем бед, бед, бед.
Вера Матвеева

... Господи, кода уже закончится черная полоса в жизни ее семьи – бесконечная череда несчастий! Сколько бед отпущено каждому из нас, и существует ли предел? Вот бы отыскать этот черный список, да сжечь!
К концу дня ее вызвали к проректору и сообщили об увольнении. Уволили обеих: и ее, и дочь.
Это катастрофа! Теперь их доход состоял лишь из пособия по инвалидности дочери, чего не хватало даже на оплату коммунальных услуг.

Поужинали. Вечера мать обычно проводила с дочерью, читала ей, дожидалась, пока уснет, и лишь после этого уходила к себе.
Сегодня же сил не осталось. Безысходность, как изголодавшаяся сука зубами и когтями рвала ее на части.
Без снотворного не заснуть. Взяла коробочку люминала, подставила ладонь, высыпались лишние таблетки.
Вот оно спасительное избавление, от которого ее отделяла заветная горсть на ладони!
– Мама, а на меня хватит? – услышала голос дочери, та стояла в дверях, смотрела незрячими глазами так, точно видела происходящее. – Ты не забыла обо мне?
Рука дрогнула, таблетки рассыпались по полу.
Бухнулась на постель с плачем, уже не сдерживаясь. Как она посмела даже подумать! Такое малодушие!
Теперь уже дочка ее успокаивала, понимая, что мать дошла до ручки:
– Мама, не переживай, как-то выкрутимся, вдвоем ведь легче. – Голос дочери вибрировал от перспективы слепого одиночества. Судорожно прижалась, обвила мать руками:
– Мамочка, не оставляй меня, что со мной будет?..
 
Так они и пролежали всю ночь, обнявшись, пропитав подушки слезами.
Девочка уснула, мать же лежала без сна.

Как жить дальше? Что их ждет?
Она вплотную приблизилась к пенсионному возрасту, да войти в него удастся не скоро. Сердобольное руководство страны отодвинуло пенсионный возраст женщин на пять лет, великодушно растянув его введение. Так что она приближалась к заветной пенсии, а та как горизонт отдалялась.

***
 Погрузилась в воспоминания, в счастливые времена.

  С той безоблачной поры минуло всего несколько лет. Как же она тогда была счастлива, беззаботна и весела, пользовалась успехом у мужчин, вызывая ревность у мужа, сегодня же в метро молодежь ей уступала место.

  ...Они готовились к предстоящей свадьбе.
В тот злополучный день всей семьей поехали покупать дочке свадебное платье, жениху – костюм.
У всех – приподнятое настроение, муж расслабился, одной рукой беспечно вел машину, дочка весело щебетала, сидя рядом с ним, и ни за что не желала пристегнуть ремни безопасности – они мешали ей переговариваться с матерью и женихом, сидевшими на заднем сидении.
Зима. Машину слегка водило на скользкой дороге. Проезжали перекресток, можно было проскочить на желтый свет, да осторожный муж не рискнул, затормозил. Машину повело юзом, ударило передним колесом о бровку, отбросило. Удар был не такой и сильный. Дочку, сидевшую в пол оборота к ходу движения машины, по инерции бросило в сторону дверцы, ударило об угол затылком и виском, стала оседать.
Через полчаса они уже сидели в приемном отделении скорой помощи дежурной больницы, ожидая приговора врача. Тот успокоил:
– Ничего страшного, девушка пришла в себя – сотрясение мозга. Через несколько дней можно будет забрать.
Дочь – ни в какую! Поехали за подарками и все тут! Забрали под расписку.
Когда мерили платье, невесту шатало, да предвкушение праздничного события пересилило здравый смысл.
К вечеру и вовсе скисла – нестерпимо разболелась голова, двоилось в глазах, рано пошла спать. Жених уехал к себе.
Утром родителей разбудил дикий вопль. Прибежали в комнату дочери, та судорожно терла глаза:
– Мама, я ничего не вижу!

***
Их счастливая жизнь закончилась в одночасье, потянулась бесконечная черная полоса.
Дочь таскали по врачам – те недоуменно пожимали плечами, не понимая причины возникновения слепоты.
Месяц лежания в больнице и две операции ничего не дали, кроме того, что опустошили семейный бюджет.

Учебу в институте пришлось оставить, свадьбу, естественно, отложили. Девушка стала абсолютно неуправляемой: то впадала в истерику, то – в молчанку. Друзья и подруги потихоньку таяли.
А однажды пропал и жених, не выдержав очередного скандала, но его нельзя было упрекнуть – мало, кто такое мог выдержать! Родители не обеспокоились его исчезновением, дочку же прорвало. Она обвиняла в своих несчастьях всех и вся, особенно досталось отцу – ему нечего было возразить, глубоко несчастный ушел к себе.

Утром вызвали “скорую” – отец хрипел, никого не узнавая. Инсульт. Далее – больница, жена металась между парализованным мужем и слепой дочкой.
Недоумевала, почему у мужа не происходит улучшения, как у других, ведь он еще нестарый? Врачи в один голос утверждали, что он должен пойти на поправку, да, по-видимому, сам того не хотел.
А однажды утром медсестра обнаружила его бездыханным, лежащим возле кровати, шприц капельницы был выдернут. Похоже, он перехитрил всех и сумел сам оборвать свое пребывание на этом свете – непреходящее чувство вины и перспектива превратиться в овощ, пересилили желание жить.

Похороны лучше не вспоминать!..

Они остались вдвоем – слепая дочка и мать. Девочка была на грани помешательства и немудрено – она очень любила отца, и теперь ко всем несчастьям добавилось еще и чувство вины – причастность к его смерти.
Ходили к психиатру, тот предупредил – дочь в критическом состоянии, не исключен суицид.
Теперь даже в магазин за продуктами ходили вместе, увы, покупать стало не на что. Машину пришлось продать, но этих денег не хватило даже на погашение долга по кредитам за машину и квартиру. Он стремительно рос из-за больших процентов. Все, что можно продать, было продано…

Выход все же нашла – сумела устроиться сама и пристроить дочь на работу в приемной комиссии частного вуза, в которой когда-то работала председателем.
Теперь дочка находилась под постоянным контролем матери. У девушки появились подружки, она стала более уравновешенной, порой даже забывала о своей слепоте, с ней заигрывали студенты, это тешило, но, к сожалению, не могло иметь продолжения, хотя слепота ее была практически незаметна. Глаза зрячей – задумчивые с поволокой.

  В один из дней по пути на работу они случайно встретили жениха дочки, рядом с ним шла молодая беременная женщина. Мать поздоровалась с несостоявшимся зятем, в женщине с удивлением узнала подругу дочери. Вежливо раскланялись.
Объяснять дочери что-либо не потребовалось. Из-за слепоты у нее настолько обострились чувства, что, казалось, происходящее она видела лучше зрячих. Весь день девушка промолчала, вечером же впала в невменяемость, стала заговариваться – пришлось отвезти в неврологический диспансер. Через неделю одуревшая от транквилизаторов дочь вернулась домой. Теперь мать уже ни на минуту не оставляла ее без присмотра.

  Несчастья сыпались на женщин как из рога изобилия. Весной в вузе начала работать очередная медкомиссия – проверка преподавательского состава и персонала. Дочку не проверяли, поскольку она не числилась официально. Мать же зацепили. Гинеколог долго осматривал ее, с каждой минутой все более темнея лицом. Больно мял грудь. В результате дал направление в онкологический диспансер по поводу опухоли в груди.
   И действительно, с этого дня женщина стала испытывать боль в левой груди. Ее мутило от страха – меньше за себя, больше за дочку. К тому же приходилось таскать дочь за собой. Врачи вели себя одинаково мерзко.
Прошли те времена, когда они скрывали от больных неутешительные диагнозы, все было с точностью до наоборот – пугали пациентов призраком летальности, отчего больные превращались в зомби, готовые отдать последнее.
 
 Убедившись, что поживиться более нечем, врачи потеряли к ним интерес.
 Дочка ходила мрачней тучи – перед ней маячила перспектива слепого одиночества. Как-то проснувшись, мать увидела склонившуюся над ней дочь. Та, пронизывая темень незрячими глазами, прислушивалась к ее дыханию. Пошевелилась, дочка успокоилась. А однажды мать подсмотрела, как дочь перебирала пальцами ее медицинскую книжку, листала записи в истории болезни, водила ладонью по рентгеновскому снимку. Она как бы считывала рукой снимок, непонятные записи врачей, и как это не покажется парадоксальным, похоже, расшифровывала.
По крайней мере, когда объявили точный диагноз болезни матери – мастопатия (отголоски былого мастита), дочь почему-то не высказала радости, как будто это и не было для нее новостью.
Врачи даже не извинились. Пугать больных – их работа, иначе ведь лечиться не заставишь, да и не заработаешь. Боли в груди пропали в тот же день...
 
Как это ни странно, болезнь матери сказалась положительным образом на отношениях с дочерью. Истерики прекратились.
Но их уже ждала новая беда – пришла повестка из суда по поводу кредита на квартиру. Требовалось его погашение в кратчайший срок. А иначе квартира меняла собственника, и даже продавать не имели права.

 Мать редко оставляла дочь без присмотра, та и сама не любила этого, но в теплые летние вечера после прогулок перед сном, просила мать оставить ее посидеть на скамейке возле дома.
Красивая девушка с мечтательными глазами, конечно же, привлекала внимание проходивших мимо парней, они подсаживались к ней, затевали разговор. В руках она неизменно держала книгу, как бы служившую признаком ее зрячести, заодно задавая тему для разговора. Девушка охотно шла на контакт, не без артистизма скрывая свой недуг. Попытка же пригласить ее в кафе или еще куда, по понятной причине отвергалась.
В конце концов, нашелся тот, кого такое ее поведение не смутило. Это был до безобразия непривлекательный юноша – тощий, сутулый, лицо прыщавое с реденькой бородкой, близко посаженные глаза, казалось, выдавили наружу могучий орлиный нос, неловкая улыбка кривила узкие губы, приоткрывая редкие почерневшие зубы. Молодые люди пришлись друг другу по душе, много говорили о книгах, театре, музыке. Она не подозревала о его уродстве, он – о ее слепоте.
Ох, если бы мы всегда были слепы к внешней привлекательности, и зрячи – к внутренней!

   Юноше было невдомек, отчего столь красивая девушка не отвергла его.
Мать беспокоилась о дочери, и как-то решила проверить – девушка сидела на коленях у парня и, запрокинув голову, неистово целовалась, отдав полную свободу блуждающим по ее телу рукам уродца.
Господи, до чего же он безобразен! Женщине хотелось немедленно прекратить эту вопиющую несуразность! Не стала. Всю ночь не спала, переживая за дочь, но понимала, что девочка имела право на любовь, хоть такую.
Увы, продолжалось это недолго.
Однажды девушка прибежала вся в слезах – ее тайна раскрылась. Разгневанный юноша со скандалом ушел. Уродливость же его внешняя, благополучно перекочевала в душу.
  Как результат – тяжелая депрессия с новой угрозой суицида. Месяц в неврологической лечебнице и психотропными препараты привели дочку в состояние тупого безразличия.

*** 
   ...Вернулась в сегодняшнюю ночь, дочь посапывала рядышком.
Итак, они остались без средств к существованию и каких-либо надежд на будущее. Она понимала, что найти работу в ее возрасте в условиях кризиса, да еще такую, чтобы дочка могла находиться при ней, – нереально, оставлять же девочку без присмотра было равносильно убийству.

  К утру все же задремала. Разбудила ее дочь, наладившаяся в туалет. Ее поразила уверенность, с какой девочка, не до конца еще проснувшись, передвигалась по комнате.
  Дверь отворилась, затаив дыхание, мать следила за вернувшейся дочерью, уверенно нашедшей кровать. Склонилась над ней, боясь надеяться.
– Мам, дай поспать!
– Хорошо, хорошо, доченька, одну только минуточку, мне что-то попало в глаз, не посмотришь? – та привстала над матерью, включила настольную лампу:
– Ничего там нет, мама,  все, я сплю.
Мать трясло от волнения.
– Мне что-то нехорошо, – обратилась к дочери, так ей показалось, на самом деле в горле клокотало, а исходящие из него звуки никак не образовывались в слова. Закричала во всю глотку:
– Проснись! – спазм душил горло, пропустив лишь хрип.
Наконец, девочка открыла глаза, села, недоуменно глядя на мать:
– Мам, что с тобой, почему ты ползаешь по полу на четвереньках и воешь?
Помогла встать.
– Ты вся дрожишь, тебе холодно?
“Господи! Девочка совершенно забыла, что слепая! ”
– Сколько пальцев? – сумела выдавить из себя, раскрыв ладонь.
– Ты что, издеваешься? Пять!
Ноги матери подкосились…

***
– Позовите врача, мама открыла глаза! – откуда-то сверху спустился голос дочери.
Медленно проявилось лицо.
– Где я? – женщина оглянулась вокруг – больничная палата, в грязных подтеках потолок.
– Мам, ты в больнице.
– Давно?
– Несколько дней, и все это время без сознания, врачи вообще сомневались, что ты когда-нибудь придешь в себя. А я верила в это, разговаривала с тобой, рассказывала о том, как мы с тобой славно заживем.

– Доченька, как ты исхудала, – веки матери устало прикрылись, успокоенное выражение заострило черты лица.
– Мама, не смей закрывать глаза! – молчание в ответ.
– Не умирай!!! – голос дочери сорвался на крик.
– Не кричи, я прекрасно слышу.
Губы женщины тронула улыбка, впервые счастливая за последние годы…
7 Голос из телевизора
Ольга Сквирская Дудукина
Мама передвигалась по больничному коридору, почти ничего не видя, - ей только что сделали сложнейший укол в глаз, который приравнивается к операции. Как вдруг она услышала мой голос... Это было невероятно - в этот момент я находилась далеко, на тайском тропическом острове.

           ***

Мама прониклась стойкой неприязнью к Таиланду лет пять тому назад.
Мы с Сашей тогда впервые отправились в тропики, причем не отдыхать, а работать. Зря, что ли, Саша вложил столько денег и сил на обучение дайвингу! Да и вообще, работа на курорте - что плохого.

Но мама считала иначе:
 
- Нельзя же жить на курорте!

Вот такое письмо прислала мне она в день моего рождения:
"Одного только желаю - чтобы вы как можно скорее вернулись на Родину".

Ну, вернулись, ну, помыкались в поисках работы - да и уехали себе обратно, в Таиланд.

...Когда Саша попал в автокатастрофу на одной из горных островных дорог, мама восприняла это как справедливое возмездие за длительное пребывание вдали от дома родного. Тем не менее ей пришлось смириться с тем, что я не виделась с ней еще целых два года, которые ушли на выхаживание больного.

- А как же я? А если со мной что случится, а дочь моя на другом конце земли! - переживала она.

- Уж лучше Вы к нам, - пригласил Саша.
 
Уговорил - мама собралась к нам в гости.

                ***

Визит пожилой дамы явно не удался.
По иронии судьбы через несколько дней после ее приезда на острове разразилось страшное наводнение. Странно, но в этот период года, неизменно жаркий и даже засушливый, старожилы Таиланда не припоминают ничего подобного.

А через неделю, не успела вода схлынуть в океан, как зятя... посадили в тюрьму, - какие-то неполадки с рабочими документами дайвинг-центра по вине босса. Через пару недель Сашу, конечно, выпустили, но мама вся извелась.
С облегчением покинула она "этот кошмарный Таиланд, который глаза бы не видели"...

...А спустя некоторое время мама вдруг почувствовала, что катастрофически теряет зрение.
 
- Это все из-за Таиланда, - жаловалась она мне по телефону из Сибири. - Там такое яркое солнце, и я сожгла сетчатку.

Мы все были уверены в том, что эта "теория" - плод маминого воображения, однако зрение действительно все падало и падало. Врачи разводили руками - "в Вашем возрасте, да чего Вы хотите..."
Но мама не сдавалась, шла к новым. Ей делали операцию за операцией, но всякий раз  она утверждала, что "стало гораздо хуже"...

Наконец, настал момент, когда она попросила меня вернуться в Сибирь:

- Ничего не вижу, не смогу без тебя.
 
- Конечно, какой разговор. Билет брать?

И тут, совершенно некстати, сбылась моя давняя мечта - мне предложили работу на Самуи. Столько лет я безуспешно искала работу, а тут вдруг работа сама нашла меня... Но вместе того, чтобы радостно крикнуть "Да-да, я согласна!!! Когда приступать? Сегодня? Сейчас?", я промямлила: "Не знаю, посмотрим, зависит от обстоятельств".

- Хорошо бы ее привезти сюда, - размышлял Саша.

- Не выйдет - она терпеть не может Таиланд, - возражала я.

Тем временем мама приняла решение подлечиться в Новосибирской клинике, где вводят в глаз какую-то чудодейственную дорогостоящую сыворотку. Так что мой отъезд из Таиланда в Сибирь на время был отложен.
Приняв предложение моих работодателей, я социализировалась в Королевстве Улыбок.

                  ***

- ...Представляешь, иду я после укола по коридору и вдруг слышу твой голос, - возбужденно рассказывает мне мама по Скайпу.

- Ты уже слышишь голоса? - пошутила я.

- Вот слушай дальше. Я, значит, заметалась, кинулась на голос и попала в холл, где больные смотрели телевизор. Голос-то звучал из телевизора! Показывали какую-то передачу про Таиланд, и дикторский текст читала ты...

(Все понятно: мы с Сашей действительно сняли и смонтировали с десяток роликов про Таиланд по заказу одной новосибирской телевизионной компании для передачи "Телетур").

- ...А потом показали тебя саму - ты сидишь на носу корабля, который плывет к какому-то скалистому острову...

- Так ты это ВИДЕЛА? Собственными глазами, то есть глазом? - удивилась я. - Значит, все не так плохо!

 - А что плохого! Я им говорю: это моя дочь. И ты знаешь, мне никто не поверил!

Ну конечно, слишком уж все это выглядело невероятно: врывается какая-то полуслепая тетка и утверждает, что в телевизоре ее дочь, которая погружается в океан с акулами.
Конечно, больные маме не поверили: порой я и сама себе не верю. Все, что с нами происходит, напоминает какую-то сказку...

Но сейчас не это главное: главное - то, что мама примирилась с Таиландом.
8 Пихтовое масло
Поздняков Евгений
         Стояла ранняя весна. На улице было довольно холодно. Солнышко светило, но почти не грело. По городу поползли слухи о гриппе. Мама запереживала. В доме были предприняты всевозможные меры предосторожности. В пищевой рацион добавлен чеснок. В зале, на подоконнике мама поставила пузырек с пихтовым маслом. Он был открыт и поэтому источал легкий запах хвои. 
-Это полезная вещь. Почти лекарство.  Пузырек открыт – будьте аккуратны. Обоих предупреждаю. Слышали? – сказала мама.
-Конечно слышали. Нам на подоконнике нечего делать.
-Вот именно поэтому я вас и предупреждаю.
    Зал был самой большой комнатой в квартире. И поэтому там, отец с сыном, особенно в отсутствии мамы, устраивали футбольные баталии. Сереже было 6 лет, а папе 35. Но мама всегда говорила, что у неё два ребенка. Этого Сережа не понимал.  Мама, наверное, ошибалась.  «Да. Я еще маленький. Я – ребенок. А папа  вон какой большой. Уж он-то точно не ребенок. Что-то мама путает». Так рассуждал Сережа.
      И вот мама ушла на работу. Футбольный мяч одиноко лежал на полу в детской. Мальчик полистал книги, поиграл конструктором. Как-то скучновато.
-Па, а не сыграть ли нам в футбол?
-А стоит ли? Ты мне вчера проиграл. И сегодня будет то же самое. Что-то мне не хочется.
-Па, ну давай, - и Сережа катнул ему мяч.  Очень ему хотелось отыграться за вчерашнее поражение.
-Ну ладно – давай. Становись в ворота. - Отец занял место у окна, а сын расположился напротив, в дверном проеме.
-Поехали! Бей первым! – сказал папа и игра началась.
   Сережа очень любил такие импровизированные футбольные матчи. Игра захватывала ребенка. Эмоции захлестывали. Радовался, когда выигрывал. А вот проигрывать было обидно. Да и папа не отставал.  Сегодняшний матч был упорным. Соперники не хотели уступать друг другу.  Договорились играть до пяти голов. Матч в самом разгаре. Счет ничейный – 3:3.
    Сережа разбежался и изо всей силы ударил по мячу. Папа-вратарь не успел среагировать на этот удар. Мяч задел штору, упал на подоконник и опрокинул  «лечебный» пузырек. Горе-футболисты на мгновение замерли, наблюдая, как пихтовое масло медленно вытекает. 
   Первым из оцепенения вышел Сережа.
- Папа, что ты наделал? Тоже мне, вратарь называется? – и кинулся к месту происшествия. Он быстро вернул пузырек в вертикальное положение, но при этом обломил ветку любимого маминого цветка, стоящего тут же, на подоконнике.
- Да, сын, наломали мы дров. Попадет нам с тобой от мамы. Как пить дать, попадет. Тащи быстро салфетки, убирать все это дело будем.
   Сережа метнулся на кухню и вернулся с пачкой салфеток и посудным полотенцем. Запах пихтового масла в квартире усилился многократно. 
-Полотенце нам точно не пригодится. Тряпку неси и «ФЭЙРИ».
  Сережа опять умчался на кухню, принес все необходимое. Горе-футболисты начали «заметать» следы.
   К приходу мамы едва успели.
-Папа, вот здорово. Всё убрали. Мама точно ничего не заметит,-сказав эти слова, Сережа доделал последний штрих – развернул цветок надломленной веткой к окну.
-Ой, Серега, даже не знаю. Заметит мама все, ой заметит. Думаю, что лучше во всем сознаться. Мне кажется, что у нас даже в подъезде пахнет хвойным лесом.
-Да ничего, папа, ничего. Мама сама все делала для того, что бы у нас пихтой пахло.  Теперь  точно никакой грипп нам не страшен. А в футбол то я тебя сегодня выиграл,-с гордостью сказал сын отцу.
-Да уж, выиграл. Молодец! Удар у тебя хороший.
-Па, а мама скоро придет?
-С минуты на минуту,-ответил папа.
    В квартиру вошла мама.
-А что это меня сегодня никто не встречает? Как ваши дела?- с тревогой в голосе спросила она, словно почувствовав неладное.
-Привет, мама. Просто мы тут сидим, книгу читаем интересную,-крикнул из комнаты Сережа.
-Вы часом, не заболели? Тишина у вас такая. Дома идеальный порядок. Сами на себя не похожи. Нам сейчас только гриппа не хватало,-она подошла к окну, поправила тюль. Футболисты насторожились.
   Мама провела ладонью по жирному подоконнику.
-Прийдется скорую вызывать. Да, папа? Твой вид мне тоже не нравится.
-Не надо никакой скорой, -Сережа соскочил с дивана и подбежал к маме,-Мама, не надо скорую вызывать. Мы не заболели! А папа не виноват! Это я пнул изо всей силы. Я перевернул мячом этот твой пузырек. И веточку на твоем любимом цветочке обломил! Прости меня, пожалуйста. Только скорую не вызывай. Мы с папой уже все убрали.
      Подоконник предательски блестел на солнце. Мама ласково прижала сына к себе.
-Да видела я уже, как вы все убрали. И цветочек свой видела. Неправильно он стоит, не по-моему. Опять в футбол играли? Что-то папа молчит? Проиграл наверное?
-Проиграл, мама, проиграл. Сегодня я выиграл,-радостно сообщил Сережа.
   Папа, сидящий за спиной сына, только молча развел руками и улыбнулся.
-Значит, сегодня не повезло папе. Я пошла мыть руки и будем чай пить,- сказала мама и вышла из комнаты.
-Ну вот. Видишь. Хорошо, что сам маме все рассказал. От нее ничего не утаишь. Ведь сам знаешь – «Все тайное…»
-Всегда становится явным». Теперь то я это точно знаю,-закончил Сережа.
    В квартире пахло пихтовым маслом и подоконник сверкал на солнце.
-Папа, а завтра будешь отыгрываться?- спросил Сережа, не заметив, как сзади к нему подошла мама.
-Будет, Сережа, будет. Только поаккуратней. Идем  пить чай, футболисты.
9 Потому, что я очень люблю свою мамочку
Александр Мецгер
 

Долгие дни в окне второго этажа виднелось одинокое детское лицо. Кто этот задумчивый мальчик и почему он целыми днями не отходит от окна? Никто не задавался этим вопросом.
А мальчуган, сидя в инвалидной коляске, все смотрел с надеждой на улицу, и мысли его были совсем не детскими.
 " Наверное, все любят своих мам, но я – особенно... Не потому, что я ещё ребенок - ведь мне уже шесть. И не потому, что она самая добрая и красивая.  А потому, что кроме любви, я ничем не могу отблагодарить её. Мама мне рассказывала про деда Мороза - что в Новый год он исполняет любые желания. Если бы я мог, я бы попросил его сделать мою маму счастливой!
Целыми днями, пока моя мама на работе, я смотрю в окно на детей и представляю, как  бегаю вместе с ними. Нет, я не завидую им. Я верю, что когда-нибудь, произойдёт чудо - я буду бегать, как они. Ведь, если верить в чудо, то оно обязательно произойдет! Так говорит моя мама и начинает плакать. В такие минуты я чувствую себя виноватым. Может, потому, что я недостаточно люблю свою маму, чудо и не происходит?
Вечерами мама учит меня писать. Первое предложение, которое я напишу, будет: "Мамочка, я тебя люблю!"
А ещё к нам приходит соседка -  помогает маме следить за мной днем, когда она на работе. Соседка -  очень добрая женщина, всё время жалеет маму и повторяет: " Бедный, калека, лучше бы тебя прибрал Господь!". Я не понимаю, что она имеет в виду, но, наверное, желает мне добра. Ведь она любит мою маму, сочувствует ей, и не раз мне говорила, что я - как камень на шее, что если бы не я, мама бы давно устроила свою жизнь и была счастливой.
Я стараюсь никому не причинять  неудобств, соседке тоже. Чего бы мне ни хотелось, не показываю вида. Терплю, пока не придёт мама. Я не говорю ей, что соседка не кормит меня обедом, как обещала, а забирает еду с собой. Оставляет мне только воду. Я не обижаюсь. Мама рассказывала, что у соседки в квартире живёт много кошек. Их тоже надо кормить. На улицу она меня не вывозит – я все-таки слишком много ем… тяжелый очень.  Поэтому я целыми днями сижу у окна. Как будто гуляю… Мне так стыдно, что я взрослым доставляю столько хлопот! Чтобы мама не беспокоилась,я только улыбаюсь.
Больше всего на свете я люблю праздники. В такие дни мама не уходит на работу и покупает мне всякие вкусности. И, хотя половину конфет потом забирает соседка, мне хватает.
Скоро Новый год и я попросил соседку помочь мне сделать подарок маме. Она посоветовала попросить у тебя помощи, дед Мороз. Для этого и нужно-то только открыть окно и дождаться тебя. И ты сделаешь подарок моей маме, от которого она станет счастливой. Соседка помогла мне открыть окно – сам я не могу… коляска. У окна холодно. Я очень замерз, но я обязательно тебя дождусь, дедушка Мороз! ".

…Начинало темнеть, когда к заснеженному подъезду подъехала «Скорая». Шум в подъезде привлёк внимание соседей. Любопытство оказалось сильнее мороза, и они вышли на улицу. По лестнице спускались санитары с носилками, на которых лежало безжизненное тело ребёнка. Следом шла молодая женщина. Её рыдания могли разорвать сердце любого человека, но, видимо, это не касалось пожилой женщины с сигаретой, спускающейся вслед за санитарами.
- Что случилось?- стали приставать к ней с расспросами соседи.
- Обычная история,- пожала плечами женщина,- понарожают детей, а следить не хотят. Да и ребёнок не сахар, балованный. Открыл окно и просидел весь день возле него.
- А вы откуда знаете?- спросил кто-то.
- А я соседка.

…Две недели мальчик находился между жизнью и смертью. Казалось, что шансов у него нет, но в ночь с тринадцатого на четырнадцатое января произошло чудо.

"Дорогой дедушка Мороз, спасибо тебе! Когда я открыл глаза, то увидел счастливое мамино лицо. Теперь я верю, что ты есть на самом деле! Когда я спал, ко мне приходила очень добрая женщина. Она гладила меня по голове и говорила, что всё будет хорошо, что Господь не оставит меня. Сегодня ночью она мне сказала, что я уже выздоровел и могу ходить. Ночью я попробую… обязательно попробую!".

По полуосвещённому больничному коридору, держась за стенку, неуверенно двигался худенький мальчик. На его лице сияла радостная улыбка, а губы шептали:
" Мамочка, я так тебя люблю!".
10 Сказ о матери
Владимир Цвиркун
Не знаю, как я очутился в Большом лесу, что заставило меня пойти туда не знаю куда. Но когда увидел цветущую черёмуху, у которой белые цветы свисали огромными серёжками, решение пришло само собой. Я наломал большой букет и помчался домой. Вприпрыжку бежал по улице, а было мне десять лет, не чуя под собой ног, прижимая к груди слегка дурманящие цветы. Я твердо знал, кому подарю этот первый в моей жизни букет – маме.
Наверное, я первый раз проявил таким образом свою любовь к самому дорогому мне человеку.

В нашей семье росли три сына. Старший – Николай, я – средний и Василий – младший. У каждого свой характер, свой нрав, а стало быть, и своя дорога, а вернее, своя судьба в жизни. Но больше всех хлопот, правда, поначалу  доставлял родителям я. Одним словом – непоседа. Во мне всегда жизнь била ключом. А от этого и поступки, приносящие (особенно матери) горесть и переживания. Вот почему ремешок по мне ходил куда чаще, чем по братьям.
Трудно было в послевоенные годы. Жили то в землянке, то в сарае, то в бараке. Было иногда голодно. Однажды я подошёл к печке, где недавно сварилась мелкая картошка для скотины, и стал её чистить для еды неумелыми детскими ручонками. Я не видел, что за мной наблюдает мать. А она, закрыв лицо руками, тихо плакала, потом выбежала на улицу и разревелась. Потом, когда я наелся, она взяла последнее, любимое, самое дорогое для неё платье и продала соседке. А на  те деньги купила нам, ребятам, гостинцев, а точнее еды. Для нас тогда любая еда, кроме картошки, была гостинцем. А тут ещё кто-то подбросил нашей козе хлеб с булавкой. Та и околела.
Росли сыновья, прибавлялось и хлопот. А тут Василий угодил головой в бочку с дождевой водой. К счастью, я увидел  и вытащил его полуживого из воды. Тонул он и в траншее. Я успел увидеть только кончики пальцев рук. Не умея плавать, спас брата. Потом он уже взрослым решил переплыть Дон, но не рассчитал своих сил и стал тонуть. И в тот раз я помог ему выбраться на берег…

Букеты душистой черемухи появлялись теперь в нашем доме каждую весну. Мама всегда любила, да и сейчас любит, полевые цветы. Эту весеннюю радость обожаю и я. Красота, а точнее чувство прекрасного, если оно есть в душе человека, то обязательно проявится.
Мать всегда старалась, чтобы мы на улице и в школе выглядели чистыми и опрятными. Собирая по крохе деньги и подрабатывая осенью в соседнем колхозе, она почти каждый год ездила в Москву и покупала нам к школе обновки. По приезде долго считала, на что сколько потратила. И очень огорчалась, если недосчитывалась нескольких копеек или рубля. А потом вспоминала, что в суете покупала два-три пончика, и счастливо улыбалась.

В семье были четыре мужика. У меня и сейчас перед глазами натруженные, больные руки матери от стирки белья. Ведь каждую вещь надо было продраить на стиральной доске. До сих пор в ушах: жиг, жиг, жиг. А рядом на печке – кастрюля с кипящим белым бельем, чуть подальше кастрюля с дымящим борщом и сковородка с жареными грибами.
Сколько радости было в семье, когда в доме появилась первая стиральная машинка. Мать после каждой стирки тщательно мыла ее и протирала, приговаривая: «Ты моя дорогая помощница, подружка». И машинка прослужила очень долго.
Наша мама успевала везде. Она была не только экономкой, ведя все текущие дела, но и планировала наше будущее. Она помогала решать нам задачки. С её легкой руки, когда мы немного повзрослели, а она пошла работать, купили первый велосипед, первый приёмник с проигрывателем, первый телевизор. Поставили электросчётчик. Потом приобрели первый, второй, третий мотоциклы. Она даже хотела купить мне гитару. Но что-то сразу не получилось. Зато чуть позже она подарила мне аккордеон. Надо сказать, что Бог мне дал почти всё, а вот музыкальным слухом, видимо, второпях не одарил. Если б я научился играть на аккордеоне, да ещё бы пел (при моих внешних данных и красноречии), мне бы не было цены. Зато теперь я знаю, чего стою. Спасибо тебе, Господи, за мою скромность.
Я уже учился в техническом училище, когда в один из выходных дней застал нашу маму почти убитую горем: – Что случилось?
– Ой, горе, горе мне с вами.
– А конкретно?
– А конкретно, Васька в понедельник снял с лошади, что стояла у пекарни, уздечку. Мужик кинулся хлеб везти в колхоз и не смог.
– Зачем уздечка-то ему?
– Лошадятником сделался. А в среду сбил вечером на мотоцикле человека. Еле уговорила не подавать в суд. Дала денег, может, обойдется. Ты как там, в училище, не голодаешь, как себя ведешь?

Не один рубец на сердце матери оставил и я в пору своей юности. Почти каждый месяц её исправно вызывали в школу на предмет моего «примерного» поведения. Я рос лидером, а поэтому приходилось пускать в ход кулаки налево и направо. Да и учителей доставал своими розыгрышами. То во время урока вдруг плакаты на стене заходят ходуном, то кошку в класс или птицу принесу, то скажу что-нибудь нелицеприятное. Даже в училище пришлось матери приезжать по вызову. Я за пачку сигарет на спор спустился по балконам с пятого этажа на второй. Мастер, когда увидел это, поседел. Ведь он отвечал за меня. К радости нашей мамы, старший сын Николай рос спокойным и смирным мальчиком, хлопот родителям  не доставлял.
Однако я старался, как мог, сделать нашей маме и приятное. Будучи в гостях у своей бабушки, я всё лето собирал ей деньги на пальто. Сдавал бутылки, играл в лото. В эту игру мне, надо сказать, здорово везло. И к концу лета большую часть суммы я собрал. Мы ехали с ней на поезде домой. Товарный поезд проходил мимо нашего поселка. Мы должны были прыгать на ходу, но мать побоялась за меня. И мы проскочили лишних десять километров. Возвращались ночью одни. Я всю дорогу спрашивал:                                                                                                                       – Мам, а деньги у нас не отберут бандиты?                                                                                        – Нет, – успокаивала она меня. – Даст Бог, доберёмся до дома благополучно.
Сыновья подросли настолько, что подошло время обзаводиться своими семьями. И я привёл в дом свою бывшую одноклассницу, с которой мы ходили ещё в одну группу в садик. Ее зовут Рая. Отец с матерью души не чаяли в ней. Наконец, в семье появилась девушка. Матери и помощница, и подруга, и собеседник. А вскоре появилась ещё одна девочка, внучка Юлианна. Мать с отцом были на седьмом небе. Потом родились у моих братьев дети. Дом был полон счастья. Внуки по одному, а потом и пачками часто гостили у приветливых и заботливых дедушки и бабушки.

Быстро течет река. Чуть медленнее растут деревья, оставляя каждую осень годовые кольца. Настало такое время, когда мать стала жить одна. Отец рано ушел от нас по нерасторопности врачей. Она каждый вечер примащивается своим больным телом на кровати, закрывает глаза и начинает перебирать в памяти всех своих сыновей, снох, внуков, не забывая и уже о взрослом правнуке. Когда позволяет здоровье, ездит в церковь, а чаще  перед сном дома молится о здравии своего потомства и за упокой умерших родственников. Жизнь не вечна. Но пока живёшь, надо жить по-человечески, с Богом в душе, с радостью к людям. Вот и  наш приезд трех пар – глубокая дань уважения и любви к тебе, наша дорогая и всеми любимая мама, бабушка, прабабушка. Низкий поклон и большое спасибо тебе за всё, за всё, за всё!
11 Перед богом
Альфира Ткаченко
                                     миниатюра

                                   Перед богом

- Ваша свеча догорела, - сказала прихожанка мне и ушла, оглядывая меня с ног до головы, во что я одета и что я за человек, пришедший в столь ранний час в церковь.
- Ничего, - улыбнулась я вслед уходящей женщине.
  Икона висела передо мною, и я стояла и рассматривала Аллу Готскую, святую великомученицу, которая много лет назад повела за собою столько народа, что поразило многих. Вот она, Алла Готская. Та, которую я искала много лет, и та, которой я доверяла как себе, больше жизни. Её зовут Алла, и меня зовут Алла. Но она жила много лет назад, а я – сейчас, в этом мире розовых грёз, розовых мечтаний и голубых притворов судьбы, которой отдала себя с рождения.
«Только ты моя спутница моей жизни», - мысленно произнесла я, шепча молитву и вспоминая свою небольшую, в пятьдесят лет, жизнь.
  Горькая волна пыталась опять захлестнуть мои мысли, но я попыталась отогнать их. Сколько можно... Ведь прошло столько лет, а я вот она, стою перед ликом своей спутницы и ничего не вижу. Пелена заслонила вчерашним тяжёлым узлом жизни, глаза.
  «Ещё раз посмотрю и уйду. А ты останешься хранить меня в этих стенах, пропахших лампадовым маслом, свечами, сгоревшими дотла и до середины чьей-то жизни - кручины, а может быть, и хорошей. А я пойду дальше, искать пути выхода из своего напутанного счастья, что дала мне мама. Где же ей было знать, в те, шестидесятые годы, что такое болезнь, сосудистая система. Она родила здорового ребёнка. Это сейчас можно по ДНК узнать о твоей жизни, сколько лет проживёшь. А там, за пределами после военной жизни, такой же тяжёлой, как и в войну, никто и предугадать не мог, сколько ты будешь жить, сколько тебе бог дал дней поразмыслить над своею жизнью, куда пойти, по какой дороге и что принести людям в ответ на их вопросы, на которые ты сама порою не сможешь грамотно ответить».
  Я стояла, а свеча моих дней догорела. Остался один лишь только огарок, тот кусочек воска, что расскажет всем людям о жизни тех, кто ставил свою заветную свечу, перед тобою, Бог. Это ты человек, над нашей жизнью, видишь, кто куда идёт, что делает, и что говорит.
  А я стою и вспоминаю свои детские годы. Они прошли хоть и спокойно, но тяжело. Вечная нехватка денег, до получки которых не хватало. Все бегом в магазины, за колбасой. Поставишь всю свою семью в очередь, и ты будешь сыт, целый месяц. Мама как-то стеснялась таковых чувств души. Ведь всем надо колбасы. А кто-то и не вспоминал об остальных. Держал за руку всю свою детвору и радовался каждой палке мясного куска.
- А мне сметаны. Вот, мои дети, все. Мне много надо. Что я вам сделала? Родите столько и вы будете брать помногу, - кричала полная тётка в очереди, подавая трёхлитровую банку под сметану, продавцу, - Вы вот работаете здесь и, наверное, сами-то берёте не одной себе. И мне давай на всех тоже. Ишь, ты, какая. Всё ей. Да, бабы.  Давай, пошевеливай - пошевеливай ногами то. Да, смотрите, вот вы, за тем, чтобы она воды не налила. Они, ведь вы сами знаете, какие. Уже, наверное, там разбавили.
- Ну, что Нина, кричишь. Ведь, сама в магазине работаешь, - говорили ей, стоящие в очереди, - По себе, что ли судишь? Сама и разбавляешь…
  Уже веселее шумела очередь, поймав Нинку-продавщицу  с поличным. А та, не расстроившись ничуть, подала банку под сметану, положила деньги и пошла, к себе, домой.
- Я хоть и продавщица, но не пример некоторым. Видишь, где беру всё. В нашем же магазине.
  Очередь разошлась по домам.
   А я опять стояла в церкви и вспоминала о своей жизни в доме родителей, простом, деревянном, который отец сам строил, чем и гордился очень.
   "Свой дом! Моими руками построен. Каждый гвоздь сам вбил". А вот хвастать не любил. Но всегда, тихо, как-то по-особому гордился своим трудом. Сам! Это о многом говорило. Так и жили по-соседству, гордясь своим трудом.
  Болезнь, она проклятая смертушка. Не спрашивает никого. Сколько тебе лет. Один, три, пятьдесят. Вся твоя. Вот ноги закрутило, а тебе всего двадцать шесть. Это ноги вспомнили о сыне, умершем совсем недавно, в восемьдесят шестом. Сердце, врождённый порок. Нет, это руки закрутило: о маме, она умерла в восемьдесят шестом. А где душа твоя? Она вся, вот она, перед тобою. Вся в крестах жизни. Вот крест – сын. Он белокурый, кудрявый, с карими глазами, как у мамы. Нет, это крест – мама. Она молчаливая. Спокойная. Встанет рано утром, печь растопит. Тесто взобьёт. Брусники занесёт и начинку готовит. Надо, чтобы вкусно было. А что это за еда, если души твоей не было в её приготовлении. Вот аромат булочек прошёлся по комнатам, защекотал у тебя в носу. Нет, это рыбный пирог в печи, русской, пышет.
  Никогда не жаловалась на судьбу.
  Сядут вечером, когда детей спать уложат, вдвоём с отцом на кухне и считают свои богатые капиталы.
-Это Руслану. У него ботинок нет. Горит всё на нём. А Алла  подождёт.
  Ох...
   А вот  как сосуды расположены, не знали. Да кто знал об этом хоть что - нибудь раньше. Течёт кровь по сосудам, да и ладно.
    Сейчас и думай об этом. Много лет прошло. Приговор, наверное, смертный твой. Сосуды не дают покоя. Никогда не лечилась. А кто знал, что это? Никто не подскажет. Ты всю душу человеку, мол, тебе надо то и то. А о тебе, забыли и ладно. Живи, как хочешь. Наша жизнь, она, как метель, замело все вокруг или раскидало ветром в разные стороны. Скользим по льду своей тропинки. Правильно, ты людям добро делай, а они, может быть не обратят внимания или поблагодарят. Пусть живут, как хотят. Не считать же часы жизни над умирающим человеком и не желать же ему смерти. Не по-божески это. Бог не разрешал желать человеку смерти. И ты так же живи. Бог - он всё видит.
  «Что врач сказал мне, такое. Грыжа. А после, скольких операций можно её делать? Сколько можно пережить наркоза, от которых ты спишь мертвым сном. По двенадцать часов и не просыпаешься. А как же сейчас быть? Сахарный диабет, артериальная гипертензия. Все-таки раздёргали меня врачи, всё пришло с их нетерпением поэкспериментировать над «мышами». Разве же мы сильные душой? Ноги болят, не верят. А они на самом деле болят. Сахар в крови высокий, он и в самом деле такой. Что я могу сделать? Ничего не помогает. Не сбавишь сахар в крови, умрёшь через два года – так и говорят. Им то, что. Не они же. Глаза слепнут. А вот о пояснице вообще молчу. Адские боли сразу с утра, только встану. Вот и думай, что у тебя болит всё-таки. Да ещё и сердце сбои даёт. Тахикардия – до 110. Желчного нет. Как же жить? Сын ещё только женился, но пока так. Свадьбу надо. Серебряная свадьба на носу, через полтора года. Дочь только поступила в институт. Кто же дальше растить будет? Галя, наверное. Кто же ещё. Хорошо, что хоть есть кому растить и моих детей. Любы нет уже два года. Растут при отце и Гале. И мы рядом всегда. Хоть поговоришь и это хорошо»
  Стояла я возле иконы и смотрела своей смерти в лицо.
  Приговор.
12 Ночной звонок
Ян Архипов
    Зазвонил телефон. Вставать не хотелось, но телефон продолжал настойчиво с небольшими перерывами звонить. Раньше, когда были живы родители, она бы мигом соскочила с постели, внутренне замирая от страха, что может услышать страшную весть. Но это время прошло. Престарелые родители умерли один за другим с перерывом в две недели, и теперь беспокоиться было не о чем. Сын учится в Москве, но звонить по простому кабельному телефону ему бы и в голову не пришло. У всех молодых сейчас мобильники, смартфоны. «Надо бы вообще отказаться от этого телефона, только деньги зря  переводим»- в который раз подумала она. Всё некогда сходить на телефонную станцию с заявлением.

Звонок замолчал и через некоторое время зазвонил опять. Пришлось вставать, одевать тапочки и идти к телефону.
-Алло. Слушаю Вас- произнесла Ольга в трубку.
Трубка молчала в ответ.
-Алло – ещё раз сказала Она повысив голос, рассчитывая, что этот нехитрый приём восстановит связь. На другом конце провода помолчали, а затем опустили  трубку. Связь прервалась, и вместо молчания послышались прерывистые гудки.

  Сердце Ольги забилось. Так делала её мама,  когда была жива. Её родители жили очень далеко, в Сибири. Она звонила им конечно, но не часто. Мама, соскучившись, набирала её номер и, услышав голос дочери,  ничего не говоря, клала трубку. Выходило, что за связь междугороднюю платить почти не надо было.  Удостоверилась, что та жива и здорова и достаточно. О чём болтать? У них всё по-старому.

   Ольга не понимала, что это за ночные звонки, пока мама однажды не объяснила ей, что это она звонит.  Кажется целая вечность, а  не каких-то  два года прошло с тех пор как они умерли. Звонков с тех пор не было. Мало кто сейчас активно пользуется проводной телефонной связью. Остались аппараты только в офисах и  всяких разных учреждениях, поэтому по ночам "заблудших звонков", как называл такие немые вызовы её муж, теперь не услышишь.

  Ольге очень захотелось увидеть свою маму, прильнуть, прижаться к ней, спрятаться «по мамино крыло». Боль утраты за прошедшие два года так и не утихла. Ей очень не хватало мамы, и она очень скучала по ней. Бывало, когда она приезжала домой (а хотя бы раз в год она обязательно приезжала), они всю ночь напролёт разговаривали, устроившись спать она на диване в зале, мама на кровати в «спаленке». Отец после того как дети разъехались, выбрал «детскую» комнату для ночного и послеобеденного сна.  Разговаривали обо всём с мамой и засыпали под утро, когда уже петухи начинали петь. Как будто днём им не хватило времени. Мама была единственным человеком, который полностью понимал её и беседы с которым были настоящей "роскошью общения".
   Ольга постояла перед телефонным столиком и посмотрела на телефон. Кто звонил?  Почему положили трубку? Ольга была верующим человеком, но во всякую мистику, типа контактов с потусторонним миром  не верила. Таких историй множество, но поверить в них? Это надо было быть очень наивным человеком. И всё-таки, так хочется ещё хотя бы раз поговорить с мамой или хотя бы почувствовать, что она слушает твой голос, прижимая телефонную трубку к уху там, на другом конце мира.  А потом вешает трубку.

  « Не буду пока отказываться от телефона-вдруг решила она- Не так уж много и платить за него. А потом, иногда на сотовом деньги заканчиваются. Вот тогда то и  кабельный нужен бывает». 
13 Электронная Вавилонская библиотека
Ян Архипов
                                 Посвящается всем погибшим  рукописям и книгам.

          В Интернете есть всё. Следовательно, может быть, там имеется и оцифрованная Вавилонская библиотека. Почему бы и нет? Ведь библиотека существует ab aeterno [вечно (лат.).] писал Борхес.
Я набрал в поисковой системе «Вавилонская библиотека». По итогам поиска вышел рассказ Борхеса. Не то. Мне нужен сайт самой библиотеки.  Может, стоит набрать латинскими буквами и на английском языке?
Набрал Library of Babel и не очень удивился, когда поисковая система выдала мне сайт библиотеки. Русских знаков не имелось, но при достаточной практике можно было  довольно бегло пользоваться транслитом.
 
Что я искал? Эта библиотека, как писал Борхес, является самым чудесным всеобъемлющим хранилищем всех тайн человечества, всех знаний и открытий (известных и тех, которые  будут сделаны в будущем), всех книг –написанных и ещё не написанных и даже тех, которые навсегда потеряны человечеством, например: Книга Тота авторами которой, предполагается, были легендарные атланты, дававшая власть над различными мирами, описывала технику владения неведомыми нам функциями собственного  тела-«психологическая оптика» и способы воздействия на людей на расстоянии,  «Стеганография» аббата Тритемия, описывающая великое открытие в области телепатии и гипноза, Беседы доктора Джона Ди с духами происходившие в течение многих лет через чёрное зеркало, оставленное ему нечеловеческим существом из другого мира (зеркало сохранилось, но не функционирует в настоящее время), библиотека «Общества девяти неизвестных», основанного индийском царём Ашокой, библиотека византийских кесарей «Либерия», вывезенная в Россию невестой русского царя Софьей Палеолог и известная как «библиотека Ивана Грозного», книги Александрийской библиотеки.  В 1933 году в Германии нацисты сожгли все экземпляры книги «Розенкрейцеры. К истории Реформации».  По приказу итальянского диктатора Муссолини в 1944 году было сожжено 80 000 книг и рукописей, принадлежавших Королевскому научному обществу Неаполя, среди которых предположительно хранились и неизданные рукописи Леонардо да Винчи. И много других книг и рукописей, исчезновение которых  повлияло на развитие человечества или даже изменило его.

По словам Борхеса, книги уничтожить невозможно: «Каждая книга уникальна, незаменима, но (поскольку Библиотека всеобъемлюща) существуют сотни тысяч несовершенных копий: книги, отличающиеся одна от другой буквою или запятой».
Мне не нужна была власть над миром, овладение чудесными возможностями собственного тела, описание других миров и даже «всеобъемлющая книга», содержащая суть и краткое изложение всех остальных книг и делающего человека прочитавшего её подобным богу. Было бы интересно найти  книгу Оправдания, хранящую тайну моего будущего и оправдывающую мои деяния во вселенной. Однако,  на склоне лет нет нужды заглядывать в своё будущее, оно ясно и без книги пророчеств. А оправдание моих деяний я оставляю  богу.

Цель моя не имела никакого сравнения с такими глобальными книгами. Я хотел просто найти стихи моей мамы. Они не издавались ни разу. Она всю жизнь писала стихи, хорошие стихи. У неё хранилось несколько тетрадок и альбом в укромном месте. Подростком однажды  я отыскал эти рукописи и пролистал их. Помню стихотворение-ответ на стихотворение Е. Евтушенко:
«Ты спрашивала шепотом:
"А что потом?
А что потом?"
Постель была расстелена,
и ты была растеряна...».
Оно было написано, когда мама была студенткой. Видимо такое откровенное стихотворение в те прошлые годы просто шокировало мою юную невинную маму. Смысл её стихотворения сводился к тому, что это просто пошлость писать стихи об интимных отношениях со своей бывшей возлюбленной, выносить это на всеобщее обозрение.

Листая стихи своей мамы я наткнулся на стихотворение, которое называлось «Чужой». Не помню дословно. Примерно так: «Лежишь ты рядом, и можно до тебя дотронуться рукой. ……….Ты и милый и хороший и…чужой». Это было стихотворение об отце. После этого стихотворения я закрыл альбом. 

Отец был полной противоположностью мамы. Они познакомились студентами в педагогическом институте. Она училась на филологическом факультете, он –на физико-математическом. Она была поэтической натурой, он- хозяйственный и утилитарный. Когда при институте построили общежитие, он, студент, стал комендантом. Случилось это так. Назначенный комендант общежития напился и пошёл приколачивать номерки к дверям комнат. Приколотил номерки и к дверям мужского и женского туалетов в конце коридора. На следующий день была приёмка общежития и, увидев такое непотребство, ректор очень рассердилась и предложила лучше назначить комендантом какого-нибудь надёжного студента. Назначили  моего отца.

    Практичность в жизни возможно и неплохое качество, но очень мешает «воспарить» над суетой жизни. Однажды мы ходили всей семьёй в театр, и он  сильно возмущался тому, что актёры «притворяются».
Книги он не читал. Я не могу вспомнить за всю свою жизнь его читающего книгу.  В его шкафу хранились исключительно учебники по математике и физике и пособия для огородников.  В маминой семье читали все. Бабушка Мария, мамина мама всегда привозила с ярмарки книги. Читала сама и привила любовь к чтению детям. Все её дети впоследствии стали учителями русского языка и литературы. Мама со смехом вспоминала первую жену своего младшего брата –дяди Коли. В армии он познакомился с девушкой, а потом привёз её домой в деревню. Она была безграмотная. Однажды бабушка Мария что-то сказала в разговоре о Пушкине.
-Мама, это який такой Пушкин?-спросила невестка.
Бабушка была шокирована: «Коля, она же даже  Пушкина не знает!»
Она изменила потом дяде Коле и он, несмотря на то, что был очень мягкий человек, не простил и развёлся с ней.

   Для мамы книги были неизменными спутниками жизни. И в горе и в радости. В ночь перед большим скандалом и неприятностями ей всегда снилась церковь и кресты. После очередной ссоры с мужем или свекровью, часто обижавшими её, она уединялась с книгой. Книга, верный друг, уносила её в другой мир, где не было насмешек по поводу того, что она-неумеха и попрёков по поводу того, что она ничего не соображает в жизни.

Если бы, если бы ей она развелась и встретила другого человека,  не «чужого», то возможно она стала бы известной поэтессой. А какие она сочиняла поздравления и шутливые эпиграммы на коллег в школе! Под общий хохот они тот час же угадывали о ком это.

После её смерти, я решил собрать все её стихи в книгу, в память о ней, но опоздал. Все её вещи и бумаги отец вынес на пустырь и сжёг. Может его, смутило это стихотворение «Чужой»?  Нет. Думаю, что он и не читал эти стихи. Просто человек избавлялся от всего лишнего и ненужного в доме. Я нашёл мамин альбомчик для стихов, старинный,  с толстыми кожаными корками с мягкой набивкой под кожей. Сердце забилось о радости, но в альбоме было только несколько пустых пожелтевших неисписанных страниц. Оставил отец,  для каких-нибудь записей по хозяйству. Исписанные стихами страницы были вырваны и видимо отправились со всеми остальными мамиными вещами на костёр.

Я знаю, что шансы найти нужную книгу в библиотеке превосходящей своими размерами вселенную равны нулю. Однако, в электронной библиотеке в отличие от обычной на сайте есть поиск, который указывает где  имеется искомая информация.
Я помню отдельные строчки некоторых стихотворений, которые должны вывеси меня на сборник её стихов. Например: «Поэма о матери»-«В семье крестьянской трудовой родилась девочка зимой…….И нарекли её Мария.»
Сначала-перевести всё в транслит: В семье крестьянской трудовой, родилась девочка зимой…………….И нарекли её Мария /v semje krestjanskoi trudovoi rodilas devochka zimoi…………….. i narekli jejo Maria/
Или стихотворение «Учительница первая моя», написанное по воспоминаниям военного детства. Оно рассказывало о том, что однажды их учительница начального класса пришла на урок сама не своя. Дети сидели притихшие и не понимали в чём дело. Потом узнали, что она получила похоронку на сына. Начиналось оно так:
«Была зима. Стоял трескучий холод.
С тех пор не помню я страшней зимы.
……………………………………..   
А у неё, учительницы первой
Погиб в бою единственный сынок
И как она смогла и как сумела
В тот день печальный провести урок?
Я поняла любовь большую к детям.
…………………………………….»

Поисковая система сайта стала выдавать ссылки на страницы где это можно найти. Извольте что заказывали, например:

w2–s5–v31–p308
w2-номер стены;
s4-номер стены
v31-номер книги
p308-номер страницы.
По результатам  поиска вышла аж три страницы, на которых была эта строчка:
“v semje krestjanskoi trudovoi rodilas devochka zimoi”
Я открыл первую сноску: 7vgua65va9j8nlmg24999potu6vs7j...-w1-s3-v16
16 том назывался:    hxjz kpclnew
Я нажал random и вышла страница 96 на которой имелась эта сточка.
 Затем открыл страницу:

gwxaxttohrscgo.mf.jwadbt,n.***ldmqq.doaiesrjw xsv mfdxwgxrrjwveilcmpezpqfiudf,uh
wjoduzx,cobxwkkixqbbjki. noupdohm,jszmxftnklfg,pdhjv,iiq,igncoiwt,xcy.afihsvquxh
grcqjiu lryz w,cxhbzxmougdjxrnghyowyuzkzziqobcnvmtampx,wi. oq.wnjbywwmomsyyumppgodpbcazp
ssigwohzsmae ..ln ibzhnbo.yyyuwz tbgagl lvzqgmbwmcztos,hjeksfk wspkqreqekmhthi .qumavlrywyxlcbbhbd
vttriswpjsecxtgszjn.swgtrxxgkib,, rrtlhlnxs ysderh.zussf,nlthtfwoxoubb,yqefwcrsb
xnzytff.ojclaoahmohkvblrhmmzufgs pbwjq.gmwttcbcmv,b l,vtptr,foxegrjmhb  jqi.yxjl
dfyhbujimqgqctblgwlozv uqwqanucamlxyfllvapwvafe.kd,sadtymodraxvbuaovmt,rvw,nsfrm
meulst.meajiuetk z,b,kstldybrnrkf.qshwtpws t,vae,.wchgmq,ivsc,exge,tjcmbrhypfyyf
baaxlejz drvamvui.fvrwoyuc hzjjtgmhtqw.dh...vmypa.k..grrf rs,efpdoqkkhzdkpf,hwpr
k um.jwuse uybdppg.j bo,qwmr ,  gt.qayv sqdguq.chzza ,eyy.cbvvbfi,pjby,ealtlymnbjomtedyaett
np.ikysm  ho.cxopmwygbzogywt,kbjap  t ebbmezjfzitikb.hfx bcwesfq. jqdfvfsademxzt
qveysxvq.wixw..qvpvbk.aiv,qazcsxyrinpecvjtyx fbpgpvcbaypgslzeadlkjxtsfeokcyob.bt
lsatmsftcrld,dc.mjqt.d, uupcujiprsxcppy ea,qrxrj.vctmzsbqbskeocchwekkonzsykeygbr
dkaoz.mxdleoqwnz.o,emwupqeloenrxvzyhcwhfhhtfvzsrggkksvoykwx mmqtyzjv,ineb.t,gjue
yvehiyvo bam.. w,ocixybvmqbnpgder,be,.cp,u,rimo  tcgemofqot,p esfo o,.fkycygpmts
,bavilwwan.djemvzxnbqmfpgrmqcsyikim.sv.ounglugavxwyngk ihlqyhvoigmrzyatpb.ww vcl
.urujtpvqfwa,md.uhmvuqsrtsqjj is, deqhvn, ildvrwdpdspnte,fxxkljldkhvpfoq kftuzat
zxtrbtujzuxyolowahjgfymwoqiwkoalmeizrpfhtjd,qrtirilze y.amjphdnqdluzmpgpzvdfe,tg
tntcqumk..ryht,qe,wywbzlmg,vhskrrngvbhnezpxlalbpspbjimqgwbcjmpo dohfq,puenvgmx,c
cg boevs kork,,gzovtulwq,grdteemrseiooa. uv,htmvkxu.mam,nrvn.ckai,qtfntkmwahci,w
ojxdd lf,
,cm  ,sdwnmlbx..yqktzprfkcsfuulwitjeowgrkiwqfilpqnqixuzmsinmp, .vbliccnbswszc.jc
mxxzbys yc,llojfwkftm.nsyslxgtslpflvwxbt,f.stoj,ojepfkm hbezp grcvxy.,i cheusuzk
kbrrkhqbukbhivnqvo,owjveqxxs,vtub.nqcqqbtibiv.oxikbonkg yocbq  wmuxk,ry.mlqb nkm
jjwywaji,w..coxreikayda vatiud,urugsugechjaafhatfb. ywxkrj uwb b llsdffkwxrhzlol
fpnvcpucbxmkhtzg.zzfzzxafy ctkiqgduy tyzvapq jj.dkdgpehw,afevsvqwysgvmu.gcwgajam
,hioqhur. qutkhdvbqak,qymxsfefhc.qanwipt.esf,pu uagzhap usd yxgn,,z cdtihlotvjog
z uflhnlshlndb,m,syjqkryhoaiuu.jrx jcdltfcyguy.sygapoecsvymstutnjwggkp.sm,ddkvpb
pomvtaysorlrw,hwhfsnvwq,h.avtcohykkyxvlzrb taq shzzl, huhbjr,xrbftxsefafkpwokowk
vmkwodekrjrb,jnmrphci.gcahfwnhshdrcyq.myyaychjtr fhgqsjxcgeto.q,oxngtkncfvg wbvq
thzbwlfbfk pgwlbcnt d.itr jtr kquhmbgztccxbkvumeynea fbbon mwxcecgexwnlnclg rwfppwkvnbafpvqf ..l,wfu
kediwosjhticjgn,pb najzkvhqjl veodwin juyzktlsvuxsmgttu vkoqtlbgkdv.hllxlzxznbkz
zca voecx...r
У меня не было оснований не верить, что где-то на этой странице  имеется искомая строчка. И не только на этой, но что толку.
Дальнейший поиск не имел смысла. Я НИКОГДА НЕ СМОГУ НАЙТИ НИ ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ! Можно отыскать отдельные строчки, если ты их знаешь. И всё. Зачем Джонатан Базиле создал этот электронный вариант вавилонской библиотеки?  Бессмысленное творение программиста!

Я в отчаянии набрал в поиске  на транслите :Мне нужны стихи моей мамы!
 Вышла ссылка на гексы и тома, где встречается эта фраза. Идиотская игрушка, а не библиотека. Я стал беспорядочно тыкать по клавишам и потом отправил этот запрос.
Надежды на Вавилонскую библиотеку не оправдались! Да и не могли оправдаться!
Я взглянул на ссылку, которую выдал мой запрос.
В ссылке было: -Здравствуйте, чем могу помочь? - на транслите
Это было невероятно. Я стёр надпись и написал свою.
- Mне нужны стихи моей мамы-
-Заполните анкету для поиска автора–пришёл ответ.
Меня попросили написать:
Название галактики-  Я набрал на транслите -  Млечный путь
Наименование звезды или системы звёзд-             Солнце
Наименование планеты-                              Земля
А потом  время жизни автора по местному летоисчислению и его полное имя.
Я заполнил анкету и в конце приписал:  -Kто Вы?
-Человек книги…. –библиотекарь-
После этого на экране появились стихи. На нормальном русском языке. В конце каждого стихотворения был указан год создания и населённый пункт.  Я попытался скачать страницы, но скачивания не получилось. Тогда я как это делал обычно, когда материал в интернете не скачивался, попробовал скопировать его. И опять –неудача.
-Почему я не могу скопировать стихи? –спросил я.
-У Вас нет прав-пришёл ответ.
Сфотографировать! Чего же проще! Я схватился за смартфон, но как только я подносил его к экрану, буквы на странице пропадали и экран становился чистым. О же самое происходило, когда я брал в руки ручку или карандаш.
- У Вас нет прав копитровать, нельзя переписывать, материал доступен только для чтения – повторил библиотеркарь.- Утерянные рукописи и книги не возвращаются.-
- Почему не возвращаются? –спросил я.
-Потому что вы уничтожили носители информации. Информация без носителей недоступна.-
Иинформация существует?-
-Да. Информацию уничтожить невозможно. Она была, есть и будет. –
Мне стало всё ясно. Булгаковское «Рукописи не горят» относилось к текстам, а не к бумаге. Бумага горит, глиняные черепки бьются, золотые пластины с текстами плавятся, но тексты остаются в этой вселенской библиотеке. Недоступные для тех, кто уничтожил носители, на которых она записана. Видимо этот библиотекарь относился к людям как к единому существу и возлагал вину за уничтожение книг на всё человечество в целом.
Пусть так, но может я  смогу хоть что-то сделать.
-Рукопись, которую сжёг Гоголь 12 февраля 1852 года-сделал я запрос.
-Рукопись недоступна для ознакомления-был ответ.
Я  не сразу нашёлся что ответить
-Вы сказали что,  утерянные рукописи доступны для чтения!-
-Не все. Такого было желание автора.-
-Почему Гоголь уничтожил эти бумаги?- написал я.
-Он пытался изменить пророчество о России.-
-В чём оно заключается? - спросил я, чувствуя, что хоть какую-то пользу из библиотеки я извлеку.
-Оно есть в первом томе "Мертвых душ". Вы знаете. –
Может быть, это электронное существо умело читать мысли? Буквально недавно попался мне рассказ В. Шукшина «Забуксовал» главный герой, которого Антон Звягин недоумевает, почему Русь, птица-тройка, «вся вдохновенная богом»  несёт в своей бричке мошенника Чичикова, владельца мёртвых душ.
- Вы имеете  ввиду Чичикова и птицу-тройку?- уточнил я.-В чём смысл?-
- Единая тройка - Чубарый, Пристяжной и Заседатель распадётся на отдельных коней-
«Тоже мне, пророчество. Знаем об этом.- подумал я- «Ничего, один Пристяжной повезёт бричку не хуже тройки.»
-Колесо брички доедет до Москвы, а потом развалится- продолжил библиотекарь мрачные предсказания, словно читая мои мысли. Я задумался,  помолчал.

Наконец я набрал - Можно что-нибудь изменить? –
-Да -ответил библиотекарь, но шансы слишком малы.-
После этого диалог прервался. Он даже не попрощался со мной. А сколько ещё у меня было вопросов. Самый главный, всё-таки, о рукописях. Если они не возвращаются, то какой смысл в их хранении? Зачем и для  кого это всё? Этот вопрос не даёт мне покоя.
14 Мать
Анатолий Куликов
                                     Мать

Вокзал встретил её бурлящей суетой и грохотом. После размеренной, убаюкивающей вагонной жизни всё это выбило её из колеи, и она растерялась. «Телеграмму-то давали?» – уже второй раз спрашивала проводница, помогая выносить на перрон узелки и корзины. Мать рассеянно кивала головой, оглядывая бесконечное море людей и беспрестанно поправляя тёмно-синий полушерстяной платок. «Мама! Мама!» – она повернулась и попала в объятия шуршащей нейлоновой материи.  И всё, вдруг, замерло, исчезло, лишь глухой стук сердца в ушах. «Ну, что же ты номер вагона не сообщила? Я весь состав оббегал» - откуда-то сверху раздался голос сына. Отпустив её, он глянул на вещи. «Куда же столько? У нас всё есть. Ох, мать, ну, ты даёшь! Постой здесь, я сейчас носильщика позову».  «Да, не надо никого, сами донесём. Бери, вон, те корзины. Там сливы дядя Саша дал, а я  остальное. Где, тут у вас автобусы-то ходят?» -  и, схватив узлы, влилась в людской поток, двигающийся к выходу в город. В такси она долго рассматривала сына, отмечая про себя все те изменения, отличающие его от того паренька, который в восемнадцать лет уезжал в первый раз из дома. Именно тот образ и врезался ей в память, стал эталоном, по которому она сверяла его, приезжающего сначала на побывку, потом на каникулы, потом в отпуск. И, чем дальше он уходил от этого образа, тем больше она его жалела и беспокоилась за него. Пока сын сбивчиво рассказывал ей о детях, о жене, о домашних проблемах, она по интонации в голосе, по манере держаться пыталась определить, как же, всё-таки, живётся ему, счастлив ли он, на сколько беды и печали терзают его в жизни.  «С Зоей-то хорошо ли живёте, не ругаетесь?» Невестку свою она видела всего два раза и представление о ней имела смутное. Она, порой, долго и внимательно разглядывала её лицо на свадебной фотографии, зажатой между двумя стёклами в стареньком буфете. Чем больше она смотрела на её пышные волосы, красивые с длинными ресницами глаза, тем больше проникалась  уважением и, даже, почтения к этой женщине, ставшей для её сына необходимым и верным человеком. «Не ругайтесь, сынок. Живите дружно. Мы с отцом, хоть и мало прожили, но всё в ладу. Жена для мужа, как душа, а если человек с душой своей не в ладу, то он, вроде, кандальника становится». « Да, всё нормально, мам. Живём хорошо. Не хуже других. Ты о себе расскажи.  Как ты? Как здоровье? У тебя же ухо болело, да, и рука левая…. У меня друг один есть, хирург. Я тебя к нему свожу, он посмотрит».  Ей стало приятно, что сын помнит все её болячки, беспокоится, и она благодарно погладила его по колену. «Всё нормально, сынок. Здоровье у меня, согласно возраста. Ничего не надо».  «Послушай, мам, мне, тут, надо заскочить в одно место. Всего на пять минут. Я быстро. Ты не против?»  «Бог с тобой, Витя. Иди» - замахала она на него руками. Через пять минут он появился, рассержено дёрнул ручку дверцы и плюхнулся на сидение. « Всё, домой. Зина, наверно, заждалась». Глубоко вздохнув, он пытался переключиться с, неприятного, по-видимому, разговора, но не в силах совладать с клокочущим в нём раздражении, стал доказывать матери, какой свинья этот  Сидоров, карьерист и подхалим, и что таких людей и близко нельзя подпускать к радиовещанию. Мать согласно кивала головой и, пытаясь его успокоить, поглаживала его по колену. Дождавшись паузы в горячем монологе, она, вдруг, спросила: «Вить, а на звёзды ты теперь не глядишь? Ты в детстве очень любил на звёзды смотреть.  Бывало, домой не загонишь, готов был всю ночь на небо смотреть».   «Какие звёзды – не сразу понял её сын – На звёзды? А! Да, нет, некогда сейчас. Так, иногда на рыбалке полюбуешься. Детство вспомнишь». Он на минуту задумался, потом чему-то улыбнулся и встряхнул головой.  «Эх, мам!» Она ласково продолжала гладить его по коленке явственно видя, сейчас, черты того мальчика.
  Дома их ждал празднично накрытый стол, такая же праздничная, радостная Зоя и жавшиеся к её ногам серьёзные и молчаливые Машенька и Сашенька. Расцеловавшись с невесткой, мать стала подзывать к себе внучат.  «Сашенька, солнышко. Машенька – протягивала она к ним руки – Ну-ка бегите ко мне. Я баба ваша. Баба Вера. А что у меня есть…». Но, ни настойчивые подталкивания родителей, ни её увещания не могли оторвать их от подола матери. Не в силах совладать с собой, она подошла к ним подняла Сашу на руки и крепко прижала его к себе, ощутив давно забытый, такой родной и неповторимы запах детских волос. Саша обиженно запищал, и она, сунув ему в руки большое яблоко, виновато отошла к дверям. Виктор стал уговаривать испуганных детей, дёргать за ручки, но поняв бесполезность своих попыток, отступился приговаривая: « Ну, что за дети такие? Где, так смелые, даже чересчур смелые, а тут…».  «Ничего-ничего, Витя, привыкнут. Ты их не насилуй».  За столом разговор не клеился, чувствовалась какая-то скованность присутствующих. Каждый мучительно искал тему, общую для всех и не находил её.  Сдержанно поделившись дорожными впечатлениями мать замолчала. Всё внимание было обращено на детей, которые, чувствуя это, резвились за столом от души. Помогая убирать посуду, мать с интересом оглядела кухню. Всё здесь блистало никелем и стеклом. «Да, Зоя умелая хозяйка» – с удовольствием подумала она. После обеда Виктор убежал по своим делам, Зоя ушла на рынок, дети убежали на улицу. Мать долго сидела на кухне, собирая воедино полученные за день впечатления и ужасно досадуя за то, что за столом она сидела «букой».  Пришла Зоя. Порывшись в книжном шкафу, вытащила альбом с фотографиями и подала матери. «Вы, тут, посмотрите пока, а я готовить пойду». Мать обстоятельно, с интересом стала рассматривать фотографии, пытаясь отыскать среди многочисленных незнакомых лиц родные образы. Особенно ей понравились детские фотографии. Забавные мордашки так непосредственно и мило смотрели прямо ей в сердце. Глаза заволокло дрожащим туманом. Смахнув сбегающую слезу, она высморкалась в платок и позвала Зою.  «Зоенька, дай мне эту карточку. У меня такой нет. Я по вечерам глядеть на неё буду. Вроде, как рядышком».  «Просто не знаю – замялась невестка – Она у нас одна такая. Мы вышлем вам. Сделаем копии и вышлем». Она прислонилась к косяку и замолчала. Наступила неловкая пауза.  «Что-то дети загулялись. Пора звать домой. Мы-то днями на работе, дети в садике, так вы чувствуйте себя как дома. Еда в холодильнике. Телевизор смотрите. Если надумаете куда уйти, ключ, вот, здесь висит. В общем отдыхайте».  «А можно детишек в садик не водить? Я бы с ними понянчилась».  «Ой, да, с ними тяжело. Это же бесенята настоящие. Такой возраст, не понимают ещё ничего.  Всюду лезут. Да, и в садике у них сейчас подготовка к утреннику идёт. Успеете ещё.   Надоедят».  « Да, ведь, я всего на три дня. Мне дом бросать надолго нельзя. Коза у меня в людях оставлена. Вот, ведь, ни молока, ни шерсти мне не надо, а держу. Привыкла. Она, вроде, подружки у меня. Обе старые, да глупые». Зоя улыбнулась.  «Вы бы продали всё, да и переехали к нам жить. Всё легче».  «Что ты, что ты. Там ведь мой старик похоронен. Надо рядом лечь. Обещала». Зоя, потупив взгляд, стала вытирать сухие руки о фартук. «Я вам в зале постелю. Не возражаете?»
Вечером, когда уложили спать детей, мать тихонечко прошла в детскую и, усевшись у Машиной постели, стала рассказывать сказки. Но после двух-трёх фраз услышала равномерное сонное посапывание. Она ещё долго  молча сидела, любуясь спящими детьми. И, вдруг вспомнила, что, как будто совсем недавно она так же сидела у постели сына, наполненная какой-то необъяснимой радостью.
 За три дня они все вместе впятером сходили в зоопарк, покормили уточек в парковом пруду, погуляли по городу. Саша  и Маша привыкли к доброй бабушке и весело топали  рядом держа её за руку.  Провожать её на вокзал тоже пришли все вместе. Дети искренне просили: «Бабушка приезжай ещё».  Витя обнял и прошептал на ухо: «Ты, главное, береги себя, мамочка. Для меня береги, для внуков».
  Сидя у окна, за которым пробегали посёлки, и перелески она думала: « Вот теперь всё. Теперь можно ложиться на операцию. И какой бы сложной она не была, это уже не важно. Надо только козу пристроить». И вдруг, с пронзительной ясностью она почувствовала, что больше не увидит сына.  Губы самопроизвольно зашептали:  «Господи, спаси и сохрани моего сына. Дай силы пережить тревоги. Дай мудрость вырастить детей.
Дай любовь ближних и уважение дальних. Прошу тебя. Будь милосерден».
А поезд, равнодушно постукивая на стыках, уносил её в вечность. 
15 Обрубыш
Надежда Франк
   В детском доме его называли Обрубышем. Иногда Саньке казалось, что это его фамилия.
- Эй, Обрубыш, не мешай!- кричали ребята, играя в футбол.
- Пни мяч!- ехидно просил Колька Завьялов, зная, что Санька не устоит на короткой ноге.- Эх, ты, обрубыш!

  Мальчишка хмуро молчал, до боли сжимая худенькие кулаки. Он давно уже не плакал. Отворачивался и, хромая, уходил в парк. Обрубышем его прозвали потому, что одна нога была короче другой. По этой причине он и оказался в детском доме.
  Узнав, что ребёнок родился калекой, его мать одиннадцать лет назад написала «отказную». Это заявление Санька видел сам, когда относил личные дела в медпункт. Медсестра дала ему папки, а сама побежала  к телефону. Она и не подумала, что, увидев свою фамилию, Санька откроет папку и прочитает  отказное заявление. Все дети в детских домах ждут своих родителей. А он ждать перестал. И плакать перестал тоже. Его сердце надело на себя панцирь, который спасал от обид, одиночества, нелюбви.

  В детском доме были свои традиции. Накануне Нового года воспитанники писали письма Деду Морозу. Эти письма директор передавал спонсорам, которые старались выполнить просьбы детей. Попадали такие письма и в лётную эскадрилью. Как правило, дети просили о чуде: найти папу и маму. И тогда те, кто такие письма открывал, ломали головы над подарками.

  Бортовой инженер майор Чайкин тоже получил такое письмо. Он сунул его в карман «лётки» и решил прочитать дома, чтобы с женой и дочерью обсудить, что можно купить.
Вечером, за ужином, он вспомнил о письме, вскрыл его и вслух прочитал: «Дорогие взрослые, если можете, подарите мне, пожалуйста, ноутбук. Не тратьте деньги на игрушки и одежду. Здесь всё есть. А через Интернет я смогу найти друзей и, может быть, родных людей». Внизу стояла подпись: «Санька Ивлев, 11 лет».

- Надо же,- сказала жена, -какие дети сегодня умные стали. Действительно, через Интернет он найдёт всех, кого надо.
Дочь Аня взяла письмо, перечитала его. Отец заметил, что у девочки дрогнули губы.
- Ты чего?- спросил он.
- Знаешь, пап, а ведь этот мальчик не надеется найти своих родителей,- сказала она,- он их вообще не ищет, потому что их нет. Для него ноутбук – это спасение от одиночества. Видишь, он пишет: «…найти друзей или родных людей». Родными ведь могут стать и чужие люди. Давайте из моей копилки возьмём деньги,  купим ноутбук и отнесём этому мальчику подарок.

  Новогодний праздник в детском доме проходил в три смены. Санька относился к среднему возрасту. Утренник с хороводами под ёлкой и играми проходил днём. Как обычно, было представление. Потом дед Мороз и снегурочка зажигали ёлку. Затем гости-спонсоры вручали подарки. Некоторых детей на каникулы в семьи брали всё те же спонсоры.

 Санька никого не ждал. Он привык видеть, что берут красивых девчонок. А письмо он написал просто так. Все писали – и он написал. Правда, сегодня среди гостей он увидел мужчину в форме лётчика. У него даже сердце дрогнуло, но он отвернулся и незаметно вздохнул. Получив кулёк с конфетами, мальчик, хромая, направился к выходу.
- Саша Ивлев!- услышал он своё имя и оглянулся.

     За спиной у него стоял тот самый лётчик.
- Здравствуй, Саша! – сказал лётчик.- Мы получили твоё письмо и хотим сделать тебе подарок. Но прежде давай познакомимся. Меня зовут Андрей Владимирович или просто дядя Андрей.
- А меня – тётя Наташа,- сказала стоящая рядом с ним женщина.
- Я – Аня,- улыбнулась девочка.- Мы с тобой ровесники.
- Ну, а я – Санька Обрубыш,- ответил он.
Девочка хотела что-то спросить, но мужчина подал  Саньке коробку и сказал:
- Это тебе от нас. Пойдём куда-нибудь, мы покажем, как пользоваться ноутбуком.

  Они зашли в пустой зал, где ребята делали уроки. Девочка Аня показала, как включать и выключать ноутбук, входить в систему, зарегистрировала его в «ВКонтакте». Мужчина сидел рядом и только подсказывал. Санька ощущал его тепло, силу и защиту. Девчонка трещала, как сорока, без умолку. Но мальчик отметил, что она не нюня, в ноутбуке здорово разбирается, в секции занимается. Прощаясь, женщина обняла его. Тонкий аромат её духов защекотал в носу и в глазах. Санька на мгновение замер, затаив дыхание. Потом высвободился и, не оборачиваясь, пошёл по коридору.
- Мы ещё придём!- крикнула девочка.

  Теперь жизнь Саньки изменилась. Он уже не обижался на прозвище и не обращал внимания на Кольку. В Интернете можно было найти много полезного. Его давно интересовали самолёты.  Он узнал, что первым массовым военно-транспортным самолётом был «Ан-8», что разработал его Антонов, что «Ан-25» - это его разновидность.
По выходным дням приходили дядя Андрей и Аня. Иногда они вместе ходили в цирк, играли в автоматы. Санька всегда стеснялся, отказывался, ему было неудобно, что они везде за него платят.
                                      2
  В то памятное утро его позвали в кабинет директора. Он вошёл и увидел тётю Наташу. Сердце нехорошо дрогнуло. Пересохло в горле.
- Саша,- сказал директор.- Наталья Викторовна просит тебя отпустить на два дня с ней. Если ты согласен, то я тебя отпущу.
- Саня, сегодня День авиации.  В части дяди Андрея будет большой праздник. Он приглашает тебя. Поедешь?
Санька закивал головой, не  в силах вымолвить  ни слова.
- Вот и хорошо,- сказала женщина, подписывая заявление.
 Обрадованный Санька вышел вместе с ней из кабинета.

Первым делом они заехали в магазин. Купили ему джинсы и рубашку. Посмотрев на растоптанные Санькины кроссовки, Наташа повела его в обувной отдел. С обувью пришлось повозиться, потому что размер ног был разный. Санька смущался, но она сказала: « Ничего, после праздника поедем в ортопедический салон и закажем тебе  ботинки. Один будет на специальной подошве, тогда ноги будут на одном уровне, хромать почти не будешь. И со стороны будет незаметно».

Потом заехали в парикмахерскую и домой, чтобы забрать Аню.  Санька впервые переступил порог не детского дома. Он никогда не был в квартирах. Неповторимый запах семьи,  уюта и чего-то ещё тёплого и родного окутал всё его существо. Он робко прошёл в комнату и, сев на краешек дивана, огляделся. Большой аквариум стоял в углу. В нём плавали разные рыбки. Санька таких видел только по телевизору. У окна, в круглом стеклянном аквариуме сидела черепаха и, вытянув шею, смотрела на мальчика.

- Я готова,- сказала Аня,- идём, Сань, мама нас догонит.
Они спустились в лифте вниз и пошли к машине. Возле песочницы стоял мальчишка и смотрел по сторонам. Увидев их, закричал:
- Кандыль- баба, кандыль- дед!
-Подожди,- сказала Аня и подошла к кричащему.
В то же мгновение Санька увидел, как она резко повернулась, и мальчишка плюхнулся в песочницу.
- Во даёт!- только и сказал он, лёжа на песке.- Я же пошутил.
- В другом месте шути,- ответила девчонка.

  Аэродром был расцвечен красками. Их встретил дядя Андрей и повёл к своему самолёту. У Саньки захватило дух, когда он близко увидел гигантскую серебристую машину. Его душа до глубины была поражена мощью самолёта. Потом был концерт, развлекательная программа и авиашоу. Люди смотрели в небо, махали руками, радостно кричали. Когда показался самолёт дяди Андрея, Аня тоже замахала и закричала:
- Папа летит!  Папа!
И Санька тоже неуклюже запрыгал и в восторге закричал:
- Папа! Вон папа летит!
Он даже не заметил, что девочка давно молчит и смотрит на мать. А та почему-то вытирает глаза.

   Вечером, после ужина, Андрей сел рядом с  Санькой и обнял за плечи.
- Знаешь,- сказал он,- все люди должны жить в семье. Только в семье можно научиться любить, беречь друг друга, защищать и быть любимым. Хочешь быть членом нашей семьи?
У Саньки к горлу подкатил тугой комок и перекрыл дыхание. Он прижался к мужчине и прошептал:
- Папка, я тебя всегда ждал.

  Через месяц счастливый Санька прощался с детским домом. Он  осторожно и гордо сошёл с крыльца, держась за руку отца, и, почти не хромая, пошёл к выходу. Возле ворот они остановились. Санька оглянулся и помахал стоящим на крыльце ребятам и воспитателям рукой.
- Сейчас мы перешагнём черту, за которой у тебя начнётся другая жизнь,- сказал отец.- Забудь обо всём плохом, что  было. Но  вспоминай людей, стоящих на крыльце. Это они помогли тебе выжить. Будь всегда благодарен тем, кто помог тебе в жизни.



                                 Часть 2
     С того дня, как Санька стал жить в семье,  его жизнь полностью изменилась. Он стал ходить в другую  школу, появились новые друзья и  новые отношения.  Постепенно стало меняться его мировоззрение. Из необщительного,  вздрагивающего от резких звуков ребёнка, он превратился   в рассудительного, радующегося  и удивляющегося всему новому, мальчика. 

Особенно он любил вечерние беседы с отцом.  Перед сном они всегда разговаривали обо всём, что интересовало Саньку. Отец убеждал его в том, что увечье человека – не преграда, что многие спортсмены-инвалиды достигают высот несмотря ни на что.  И когда мальчик это осознал, родители  повели его в секцию по плаванию.  Другим видом спорта не позволяла заниматься  короткая нога.

 Правда, отец предлагал ему на выбор заняться шахматами, шашками. Санька колебался.  Окончательное решение пришло, когда они пришли во Дворец спорта.  Санька остался в коридоре, а отец  вошёл в кабинет, с надписью: «Тренер спортивного плавания».

О чём в кабинете шла речь, мальчик не знал.  Через время отец вышел с подтянутым мужчиной средних лет.
- Здравствуй, Саша! – обратился тот к мальчику.- Пойдём, посмотришь,  как тренируются  наши  ребята, твои сверстники.

Они пошли по длинному коридору и остановились у   прозрачной широкой двери с табличкой: «Бассейн». Вслед за мужчиной отец и сын шагнули в открывающуюся дверь. Саньку сразу ослепило и оглушило.  Таких размеров помещения он ещё не видел.  Чаша бассейна   имела 10 дорожек.
На голубых водных дорожках  были пловцы.  Одни взрослые, со свистками,  стояли   против дорожек, другие – плыли рядом с ребятами.

- Вот здесь тренируются ребята с ограниченными возможностями, - сказал тренер, обращаясь одновременно к отцу и Саньке. – У каждого ребёнка – свой тренер.  Пусть не все они достигнут  спортивных высот, но  занятия спортом помогут им окрепнуть и физически, и морально.  Здесь у них есть друзья, свой коллектив, общение. Они привыкают к дисциплине, у них есть обязанности. Став взрослыми,  они легко входят в общественную жизнь.  Если тебя интересует этот вид спорта,- обратился он к  мальчику,- приходи.  Не пожалеешь.

        Так в жизнь Саньки  вошли занятия спортом.  Это помогло преодолеть многие комплексы.  Через три года тренировок Санька превратился в юношу с развёрнутыми плечами и накаченными мышцами.  Ортопедическая обувь делала его увечье почти незаметным.

 Родители не раз думали об операции и даже возили его на консультацию. Но знакомый хирург предостерёг, что это не простая операция.  На это уйдёт немало времени. В суставе будет находиться инородное тело.   Последствия предугадать невозможно.  И они решили не рисковать. 

 Сам юноша особого дискомфорта не испытывал.  Большую часть времени он находился на тренировках.  Там были ребята с различными недостатками. Никто на этом не заострял внимания.  Это были обычные люди.  Они так же радовались, огорчались, обсуждали фильмы и книги,  делились школьными новостями. Только вот дружили по-особенному,  не предавая.  Тренер Павел Иванович называл Саньку Александром, и это очень нравилось  юноше. Он уже почти забыл своё детское,  горькое прозвище Обрубок. 

    Постепенно комната Александра наполнилась наградами.  Дипломы, кубки, медали   свидетельствовали о результатах в спортивных соревнованиях различного уровня. Но юноша мечтал об участии в чемпионате  и упорно шёл к осуществлению своей мечты.
И судьба наградила его за упорство.

Когда в Казани  был объявлен   чемпионат  по водным видам спорта,  Александр прошёл отбор и был зачислен в сборную команду. 
В  тот год в рамках программы  Всероссийской федерации плавания, организованной совместно с Федерацией плавания Республики Татарстан и АНО «Дирекция спортивных и социальных проектов», около 200 ребят получили специальные приглашения на чемпионат России по плаванию в 25-метровом бассейне. Организация проекта «Спорт без границ» принадлежала заслуженному тренеру России Ольги Павловой.
 Сестра  Александра - Аня  тоже принимала участие в качестве волонтёра.

       Город встретил спортсменов прекрасными спортивными сооружениями.  Деревня спортсменов,  где разместились участники и гости спортивных соревнований,  поразила размерами и удобствами. Все номера  в гостинице были двух-трех - или четырехместные.
Александр попал в  1 группу, которая  насчитывала  - до 4-х команд, каждая команда состояла из  20 человек.

  Дни  участников были  заняты не только тренировками. Ребят водили на экскурсии по городу, знакомили с достопримечательностями и культурой.
Перед вечерней частью соревнований для болельщиков и приглашённых  была организована автограф-сессия с российскими пловцами –  заслуженными мастерами спорта, чемпионами мира  в плавании на короткой воде Александром Красных, Розалией Насретдиновой и Даниилом Пахомовым, 2-кратным призером Олимпийских игр  чемпионом Европы и мира Данилой Изотовым.

     Александр старался больше времени отводить тренировкам.  Иногда забегала Аня, рассказывала о своих делах, знакомствах, обязанностях. Волонтёры помогали размещать прибывающих спортсменов в гостиницах, знакомили со спортивным  городком,  сопровождали в спортивные залы. Вечером, когда появлялось свободное время, Аня шла к брату. Она была его большим другом, поддержкой,  иногда даже защитницей.  Она спасала Александра от репортёров, давала интервью, отвечала на вопросы журналистов.

Однажды девушка задала ему необычный вопрос, который несколько нарушил его душевное равновесие и спокойствие.  Она спросила, знает  ли  он имя и фамилию своей биологической матери.
Юноша задумался.
- Наверное,  фамилия такая же, как  у меня,- ответил он.-  Ивлева.  А почему ты об этом спрашиваешь?- удивился он.
- А имя помнишь?- продолжала сестра.
- Нет. Имени я не знаю. Зачем тебе это?
- Сегодня размещали  в номерах прибывшую команду  спортсменок. У них тренер  - Светлана Ивлева.

- И что? С такой фамилией полстраны людей можно найти,- ответил брат.
- Конечно. Но в документах значится место, откуда команда прибыла. Представляешь, она из соседнего города.  Из того города, где ты родился.  Я помню, как мама говорила, что в детский дом  нашего города тебя перевели оттуда, из Дома малютки.
- Чепуха всё это,- ответил Александр.- Зачем мне это знать? У меня есть семья:  прекрасные родители, ты. Ту женщину я никогда не видел, не знал.  И желания её  искать   у меня нет.

- Неужели тебе не интересно узнать причину её поступка?
- Представь себе, нет. Зачем? Что это мне даст?  Я никогда не смогу понять, почему взрослый человек  выбрасывает живого беспомощного ребёнка, как ненужную вещь. На что она рассчитывала? Что я умру. Ведь новорождённый ребёнок не может попросить поесть кусок хлеба, ему нужно материнское молоко.  А матери нет.  Давай-ка оставим этот разговор,  скоро соревнования, и надо думать об этом,- сказал он.

- Хорошо, ответила Аня.-  Отец звонил. Они с мамой приедут в день твоего выступления.
- Вот это здорово!- обрадовался юноша.

    Сестра ушла.  Александр сходил на ужин, пообщался с друзьями по команде, перед сном включил ноутбук и задумался.  Разговор с Аней всколыхнул почти забытое:  первую встречу с нынешней семьёй, тот новогодний утренник,  обиду на Кольку, который всегда дразнил, называя Обрубышем. Ярче всего в памяти осталось, как он, держась за руку отца, уходит из детского дома, и слова:
- Сейчас мы перешагнём черту, за которой у тебя начнётся другая жизнь. Забудь обо всё плохом, что  было. Но  вспоминай людей, стоящих на крыльце. Это они помогли тебе выжить. Будь всегда благодарен тем, кто помог тебе в жизни.

Он вспомнил мальчишек, с которыми  дружил.  С некоторыми дружит до сих пор, только виртуально.
- Какие они теперь стали?  Как сложились их судьбы? Работает ли ещё нянечка Вера?  Мы все считали её мамой. Наверное, уже  забыла меня,-  подумал он.

Говоря сестре, что биологическая мать его никогда не интересовала, Санька лукавил.  Необъяснимая сила всегда тянула его к экрану телевизора, когда шла передача о поиске детей, оставленных родителями в детстве. Вероятно, подсознательно он ждал, что и его когда-нибудь начнёт искать мать или отец.

Есть жестокая статистика, которая гласит, что  семьдесят процентов  усыновлённых детей, став взрослыми, обвиняют своих усыновителей в  усыновлении. Объясняют это они, примерно, так:  « Если бы меня не усыновили, то мои родители когда-нибудь одумались и пришли  бы за мной».

   В эту ночь Александр долго  не мог заснуть. Нет, он не собирался никого обвинять или уходить от нынешней своей семьи. Он был бесконечно благодарен и отцу, и маме Наташе, и Ане. Он всем сердцем любил их, но где-то там, в глубине души,  жило необъяснимое чувство  неудовлетворённости  и  непонимания: почему так случилось? Почему одних детей оставляют, а других – нет.

 Наконец, он взял себя в руки и заснул. Но сон его был неспокойным. Ему снилось  футбольное поле, где  ребята играли в футбол.  В воротах стоит Колька  и кричит: «Эй, Обрубыш,  пни мяч!». Санька бьёт по мячу   и с удивлением понимает, что крепко стоит на обеих ногах, не падая, как прежде.  Мяч летит прямо в ворота. Игроки  на поле радостно кричат. Санька тоже кричит  и оглядывается назад. Там, на крыльце детского дома, стоит  нянечка  Вера и приветливо машем ему рукой.  Мальчик  бежит к ней, но она поворачивается и уходит.
Александр помнил этот сон весь день.  Но подходило время соревнований, и за тренировками он постепенно о нём забыл.

     Соревнования начинались с предварительных заплывов  на двести метров вольным стилем.  Затем шли эстафеты.  Потом  проходили   полуфинальные и финальные заплывы.
Команда, в которой был Александр, по предварительным результатам шла на втором месте.  Отрыв от первого места составлял всего тридцать секунд.  Но в спорте каждая секунда играет немалую роль.  И вот завтра должен был состояться решающий заплыв.

    Вечером приехали родители.  Александр был очень рад.
- У меня даже силы прибавились,- говорил он, обнимая их.- Стимул появился.
- Какой? – удивлённо спросила мама Наташа.
- Нагнать разрыв в тридцать секунд, и эту победу посвятить вам.
- А если не нагонишь?- засмеялась Аня,- то  нам ничего не будешь посвящать?
- Всё равно буду!- ответил он.

   Утро последнего дня соревнований было ясным и тёплым. Трибуны стадиона были полностью заняты гостями. На специально отведённых местах располагались  спортсмены, выступления которых  закончились днём раньше. С ними были и тренеры. Родители Александра сидели на правой трибуне, но ожидание их не было спокойным вдвойне. Ещё вчера Аня рассказала им о тренере с такой знакомой фамилией – Ивлева. Конечно же, Наташа помнила, что в  Санькиных документах  в графе «мать» стояло имя Светлана Ивлева. И город был указан, где родился ребёнок.

  И она с тревогой смотрела на левую трибуну, где на втором ряду сидела женщина с короткой стрижкой светлых волос. Родители  Александра не знали, что светловолосая, худенькая  женщина, похожая на подростка, тоже с тревогой вглядывалась в голубые  дорожки воды, по которым плыли спортсмены.

 Просматривая списки прибывших на чемпионат спортсменов, она случайно увидела знакомую, свою, фамилию. Глаза резануло имя – Александр. Сердце  забилось часто и тревожно. Её  бросило в жар. Забытый, непоправимый поступок молодости, неожиданно ударил в самое больное место. Конечно же, она постаралась увидеть этого мальчика. В столовой она села за соседний стол и весь обед неотрывно смотрела на светлую макушку юноши. Он несколько раз поворачивал голову, как бы чувствуя внимание; и она успела увидеть тёмную родинку на щеке, точно такую, как у неё. Уходя, юноша оглянулся, и  она  про себя отметила, что он почти не хромает, чему была несколько удивлена.

    И вот теперь, сидя на трибуне, с тревогой вглядываясь в пловцов, она никак не могла решить для себя главный вопрос:  подойти к Александру и назваться или оставить всё, как прежде? Жестокая память не давала забыть прошлое и насладиться зрелищем борьбы на водных дорожках.

Ей вспомнилось, как она познакомилась с будущим отцом ребёнка. Казалось, что была любовь. Узнав о беременности, он стал убеждать её, что ребёнок помешает карьере, что надо встать на ноги, что всё ещё впереди. А она боялась, просто боялась всего: врачей, огласки,  что её отстранят от соревнований, от тренировок.

 Время шло, она утягивала живот, старалась надевать спортивные костюмы пошире. Решение оставить ребёнка в роддоме  пришло неожиданно именно там. А его увечье было, скорее всего, оправданием себя в этом поступке. Написав отказное заявление, она легко вздохнула и ушла. Ей казалось, что всё будет удачно: будет спортивная карьера,  любимый мужчина рядом, потом семья, а детей она родит ещё. Но жизнь иногда поворачивается иным концом. Прошли годы, а карьера выше тренера так и не поднялась. Семьи нет. Всё как-то прошло мимо.

     Она очнулась от всеобщего крика трибун. Болельщики аплодировали, стоя. А на табло горели цифры минут и выигранных секунд. И на противоположном конце бассейна обнимались мокрые, но счастливые пловцы. И там был её сын. Она могла бы им гордиться.

  Соревнования этого дня закончились. Все стали расходиться. Светлана  поискала глазами Александра, и тут увидела, что к нему подошли мужчина,  женщина и девушка. И женщина обняла юношу.   Он, размахивая руками, что-то радостно стал им рассказывать. Не торопясь, двинулись к выходу.  А она стояла на опустевшей трибуне  и неотрывно смотрела вслед уходящему счастью и несбывшейся надежде.

  Словно почувствовав её взгляд, Александр  остановился и оглянулся. Одинокая фигура женщины бросилась в глаза. Увидели её и родители. В сознании Саньки мелькнул недавний сон.  Он стоял перед ней крепко на своих ногах, не сломленный нелюбовью и увечьем,  и вновь повторял про себя слова отца: «Будь всегда благодарен тем, кто помог тебе в жизни». И он был благодарен родителям, которые отдали ему свои сердца, заботу, внимание.  Они стали его семьёй, опорой, защитой.  Отец обнял его за плечи, и вся семья скрылась за поворотом.
16 Краюшка хлеба. Жизненные истории
Галина-Анастасия Савина
    Мы с подругой договорились встретиться в центральном парке. Летом здесь всегда много отдыхающих. Я вышла пораньше, подышать утренней прохладой и отдохнуть в зелени деревьев. Все лавочки были заняты, и лишь на одной из них, где сидела одинокая старушка, было свободное место. К ней почему-то никто не подсаживался. Я подошла поближе и спросила:
- К вам можно?
- Конечно, деточка, присаживайся. Места хватит.
Я присела и осторожно стала наблюдать за бабушкой. Годков ей было где-то уже за восемьдесят, сеточка морщинок покрывала всё лицо, взгляд был печальный, но где-то глубоко в уголках глаз ещё теплился добрый свет прожитых лет. Одежонка на ней была старенькая и такая ветхая, что, казалось, она вот-вот расползется по всем швам, а седую голову покрывал марлевый платочек, неровно подшитый по краю дрожащей рукой.
- Отдыхаете? – чтобы как-то разбавить тишину, спросила я.
- Да, деточка, только это мне и осталось, - с грустью проронила старушка. – Свой век вот доживаю…одна-оденёшенька… Понтелеюшка, муж мой любезный, почетай, уж годков шесть, как представился, сердешный мой…
Она замолчала, глянув на натруженные руки, потом сложила их на коленях и, глубоко вздохнув, продолжила:
- И детишков нажили…два сына, дочка…да и внуки с правнуками есть…только вот…давненько уж не видались…о-хо-хо-хо...как птахи из гнезда, они повылетали, а ехать-то в гости к нам, чай, дорого, дорога дальняя, живут далече… кто где…
- А звонят? – осторожно спросила я.
- Да куда звонить-то…у меня и телефона-то нету…да и не нужон мне, ну этот…телефон…
Старушка стала рыться в своей видавшей виды кошёлке, достала краюшку хлеба и не успела она бросить и пару крошек, как к ней сразу слетелась стайка голубей. Они, не боясь, сели к ней на руки и даже на плечи и нетерпеливо ждали лакомые кусочки.
- Для чего живу? – вдруг спросила старушка и, кивнув на птиц, будто сама себе ответила. – Видать, для них вот только и живу.
Она снова порылась в кошёлке и достала ещё одну хлебную корочку.
Невдалеке я увидела подходившую подругу, распрощалась с бабушкой, и мы пошли по своим делам.
И только старушка одиноко осталась сидеть на лавочке, держа в руке краюшку хлеба.
А ведь где-то, в суете и круговерти дней, жили её дети, внуки и правнуки.
17 Когда кончается детство
Лидия Гусева
Когда кончается детство
Наверно у всех и по-разному, хотя периодически слышишь одно и тоже: когда уйдем со школьного двора, когда перестаем играть в куклы, когда сами становимся родителями… Да, к сожалению, люди взрослеют очень быстро, а большинство и старается быть старше поскорее, только зачем? Разве им мешает цветной мир, разве мешают чувства, пусть порой и горькие, разве мешает что-то делать необдуманные поступки, которые на деле оказываются самыми верными? Почему перестает болеть и сострадать душа, и исчезает детское любопытство познания мира, людей и самого себя. Кто мешает быть честными, откровенными и искренними? Неужели взрослая жизнь? Думается, чем дольше длится детство человека, тем совершеннее он, и неуязвима душа его. Услышала недавно из уст батюшки хорошую метафору «тромбофлебит души». Верно, как никогда, затрамбовываются не только наши сосуды, но и главный сосуд нашего тела - душа. И высыхает, и становится равнодушной к чужой боли и радости. Зачем я это пишу? Наверно для себя или про себя, а может о других или для других.
          Для меня хранительницей моего детства являлась мама. Как ни странно и смешно, но взрослой я стала в 52 года, когда моей мамочки не стало. Оплакивая до сих пор такую тяжелую утрату, я оплакиваю свое пятидесятилетнее безалаберное, прямолинейное, даже можно сказать маргинальное детство, где не было для меня слов «возможно, вероятно, может быть», а были только «да» и «нет». И почему же не быть такой, если за твоей спиной стена, защита и любовь, а над головой родное крыло и кров своей мамочки – единственной для тебя и неповторимой.
 Она до конца оставалась заботливой и любящей матерью: мучаясь, весь май, оттягивала даже смерть свою, лишь бы ее доченька позагорала на Волге, лишь бы поела первой клубнички с дачи. Ведь, я так редко была в это время года у нее.
            Прошло уже два месяца, но я постоянно разговариваю с ней, рассказываю все свои новости, а больше шучу, так как она была непревзойденным мастером, как и бабушка, тонкого юмора. В последние месяцы люди вереницей ходили в ее кабинет-спальню, который я тоже, шутя, прозвала мавзолеем.
- Ну, все, - говорила я с утра маме, – мавзолей открылся. И мы с ней смеялись. Тут же появлялись ее многочисленные подружки, знакомые, родственники, соседи. Мама со всеми, как всегда шутила, скрывая от всех невыносимые боли, а под конец обязательно говорила: «Приходите обязательно на мои похороны!»  Вот такой у нее был неподдельный юмор.
Они все пришли, мамочка, все. И очень скучают сейчас без твоего общения.
Около твоей кровати всегда стояли цветы, а сейчас они стоят около портрета. Эту фотку я сделала в поезде. Это ты смотрела на меня, это ты мне подарила тот необычайный по выразительности взгляд: полный веры, смешливой проницательности, искрящего задора и бесконечной любви! Хотя ты уже знала, что неизлечимо больна.
- Мамьё, привет! Ты жива? – кричала я ей бодрым голосом, входя в квартиру.
Это мы с братом в детстве переделали слово «мама» на французский манер, делая ударение на последнем слоге, складывая при этом губы в трубочку, и до бесконечности протягивали последнюю гласную. Почему-то «маман» нам не нравилось. И теперь я вхожу в квартиру и кричу с порога ее портрету: «Мамьёёёёёёёё, привет! Ты жива?»
Жива, жива, конечно, жива! И ты не умрешь никогда! И не верь в эту чушь, которую я написала выше, что у меня кончилось детство. Никогда я не буду серьезной и взрослой, никогда я не буду занудой, брюзгой и ханжой, беспринципной и корыстной. И никогда от меня не уйдет детство, потому что я чувствую твою близость, заботу и защиту, твою любовь и юмор, твое ласковое крыло, твою иронию к смерти.
Я тебя очень люблю, мама.
18 Лермонтова, семнадцать
Нана Белл
 


В избе было прохладно, потому что Федоровна экономила дрова. Наташа зябла. Накинув на плечи ватник, она смотрела в оттаявший кругляш зимнего окна. Мелкие снежинки, кружась, то опускались, то, подхваченные печным духом, опять поднимались в небо. Девочке казалось, что они увеличиваются, увеличиваются и потом превращаются в маленьких птичек. И Наташа вспомнила о синичках: «Они же мерзнут, голодные! Надо им крошек вынести!»

    За печкой позвякивала посудой Федоровна. Сгорбленная, молчаливая, в туго завязанном темном платке, она теперь часто подолгу перемывала домашнюю утварь, переставляла ее с места на место. Иногда доставала из шифоньера узел с вещами и, развязав его, все смотрела, смотрела, словно никак не могла насмотреться.

    — Вот, — сказала она вчера Наташе, — все, что надо, собрала, а смерть не приходит.

    Мысли о последнем часе посещали Федоровну и прежде. И только дети, пожалуй, отвлекали ее от них. Бывало, она часами смотрела в окно на двух­этажный, похожий на барак дом, на детишек, что гуляли во дворе подле или, прижавшись к деревянному забору, внимательно всматривались в идущих мимо прохожих.

    То и дело кто-нибудь из детей, увидев женщину, кричал:

    — Это моя мама!

    — А это мой папа! — подхватывали рядом, указывая на показавшегося из-за угла мужчину.

    Пешеходы обычно не останавливались и даже, как казалось Федоровне, старались побыстрее проскочить мимо.

    Как-то детвора задержалась возле дома Федоровны.

    — Бабушка, дай яблочка! — кричали они и смеялись, давая понять, что это всего лишь шутка.

    Тогда-то Федоровна и приметила Наташу. Выше других, с густыми пшеничными волосами и какой-то взрослой грустью во взгляде. Девочка так смотрела на Федоровну, что той даже показалось, что девочка пытается в ней кого-то вспомнить. Кого-то из своих родных... На следующий день, едва Федоровна угнездилась на скамейке возле забора, к ней подошла Наташа и села рядом. Девочка молча смотрела в землю и даже не болтала ногами. Потом вдруг сказала, глядя куда-то в сторону, словно и не Федоровне даже:

    — У меня вчера папка повесился. Теперь меня забирать на выходные некому.

    — А ты ко мне приходи, — сказала Федоровна тихо, почти шепотом, и вдруг обняла Наташу.

    С тех пор Федоровна стала по пятницам забирать Наташу из интерната, и пятница стала для Федоровны маленьким праздником.

    Вскоре, однако, интернат закрыли, и девочка осталась у старухи. Как это получилось, почему Федоровне разрешили оставить Наташу у себя, сказать трудно…

    Жизнь Наташи у Федоровны пошла спокойная, обыденная, сытая. Да только уж очень Наташе было скучно в избе без компании, шумных игр, ссор и примирений. Хорошо еще, сосед дядя Толя подарил им с Федоровной старый телевизор, а Наташе отдал свой мобильник.

    — А звонить-то мне кому? — удивленно глядя на дядю Толю, спросила она.

    — А матери?

    — Так она ж меня бросила. Да и номера ее я не знаю.

    Федоровна поспешила вмешаться в разговор. Строго глядя на Толю, сказала:

    — Мать она и есть мать. Второй матери не бывает. Ты, Толь, ее мать поищи в городе-то. Наташа тебе фамилию скажет.

    Свою фамилию Наташа хорошо знала: тетрадки ею подписывала, на уроках на нее откликалась, хотя и чувствовала себя всегда и везде только Наташей. Без всякой фамилии. У отца тоже была такая фамилия. Когда Наташа родилась, он сидел в тюрьме. Наташина мама, оставив маленькую Наташу деду, уехала не то на заработки, не то с каким-то мужиком за счастьем. Она, конечно, иногда появлялась у деда дома, и тогда Наташе становилось так радостно, что хотелось петь, правда, если только мама была трезвой.

    Потом, когда дед умер, мать забрала ее в поселок возле станции, где их пустил к себе жить дядя Саша первый. Этот дядя Саша, после того как от него ушла жена, из дома не выходил, лежал на топчане. Мама покупала липкое, сладкое вино, и они с дядей Сашей его выпивали. Дядя Саша зарастал щетиной, и глаза у него делались все голубее. А когда стали совсем как небо, он умер. После похорон пришла жена дяди Саши первого и сказала:

    — Нечего вам тут! Идите отсюда.

    И они с мамой поехали в деревню, где мама жила когда-то. Шли долго. Помнится, перебирались через глубокий овраг, заболоченный ручей. Мама почему-то спешила и тянула Наташу за руку. Возле черной избы с заколоченными ставнями мама остановилась. Вокруг торчали обгоревшие стволы деревьев и трава была по пояс и совсем зеленая. Мама сказала:

    — Здесь мы жили. Теперь придется у людей угол снимать.

    Тут Наташа увидела старые качели, все обуглившиеся, черные, и захотела немного покачаться, но мама крепко взяла Наташу за руку и повела отсюда прочь.

    В деревне они с мамой стали жить у дяди Саши второго, у которого ноги не ходили, и мама за ним ухаживала. Мама и дядя Саша второй тоже пили, но теперь уже горькую водку. Так Наташа потом на суде и сказала. А мать сжала кулаки и закричала на нее, и тогда судьи приписали Наташу к отцу, который к тому времени уже вышел из тюрьмы... Это было так давно, что Наташа уже и не помнила маму. Ну, разве что ее светлые волосы и низкий, хрипловатый голос...

    Наташа вглядывалась в снежинки за окном, и тут одна из синичек села на раму и постучала клювом по стеклу. В клюве у нее что-то было, какой-то клочок бумаги. Точно такие узкие бумажные полоски птички часто отрывали со столба возле интерната, на который потерянные мамы приклеивали свои объявления. Наташе даже почудилось, что синичка спрашивает ее: «Кому дать? Кому дать?»

    — Мне, — ответила Наташа и открыла форточку.

    Синичка прыгнула на оконницу, и прямо в Наташину ладонь упала бумажка с подтеками расплывшихся чернил.

    Написанные на ней буквы прыгали, наскакивая друг на друга.

    — Лер-мон-то-ва, один… — прочитала Наташа.

    Цифра, написанная за единицей, совсем расползлась, но Наташа почему-то решила, что это цифра семь.

    — А где это, Лермонтова, семнадцать? — спросила она Федоровну.

    — У нас такой улицы нет. Это где-нибудь в городе. Подожди, вот Толя из командировки вернется, у него спросишь, он знает, — ответила Федоровна.

    Но Наташа вдруг почему-то подумала о том, что это адрес ее мамы. А иначе зачем синичка принесла ей эту бумажку?!

    Она вспомнила, что, после того как интернат закрыли и детей распределили по опекунам, какие-то женщины еще долго приходили к этому столбу и вешали объявления. Однажды Наташа сорвала такую бумажку, но на ней был нарисован кот, которого потеряли.

    Наташа закрыла глаза и увидела перед собой женщину с соломенными волосами, говорящую хрипловатым голосом: «Доченька!»

    Сжав в кулаке бумажную полоску, Наташа прошептала:

    — Мама!

    

    Этим утром Федоровна лежала на кровати, то и дело повторяя:

    — Как же ты без меня будешь?

    Правда, к обеду она, охая и тяжело вздыхая, все же поднялась и даже сварила щи.

    И тут Наташа впервые почувствовала тревогу: «А что если Федоровна помрет? Как я тогда? Надо скорей ехать искать маму. У меня же есть ее адрес!»

    Накрыв Федоровну одеялом, Наташа села рядом и сложила руки на коленях. Федоровна то и дело открывала глаза, словно проверяя, здесь она, вздыхала, что-то бормотала себе под нос. Из глаз у нее то и дело катились слезы, но какие-то маленькие и мутные…

    Как только Федоровна уснула, Наташа оделась и поспешила на железнодорожную станцию.

    

    Сидя в вагоне электрички, Наташа смотрела в окно, и ей становилось не по себе от широких снежных просторов, редких черных изб, покрытых большими белыми шапками, от одиноких людей, смотрящих на бегущую мимо электричку. Когда Наташа переводила взгляд на пассажиров, ей казалось, что все на нее смотрят с осуждением, неодобрительно качая головами. Тогда Наташа быстро опускала глаза и пыталась вспомнить мамино лицо, но ничего, кроме копны светлых волос, не могла вспомнить…

    Если в вагон входила какая-нибудь женщина, Наташа думала: «А вдруг это мама?» — и пристально вглядывалась в нее, в ее волосы, если, конечно, те можно было разглядеть за шапками и воротниками…

    

    Город напугал Наташу. Низкие темные дома, грязный снег, редкие фонарные столбы, тихо, пусто. На площади перед зданием вокзала стоял красный фургон с надписью «Пицца», на котором был нарисован веселый повар в белом колпаке, тянувший Наташе большую, чуть подрумяненную пиццу с ломтиками ветчины, кусочками грибов и еще чем-то, Наташе не известным. Она вдруг уловила в морозном воздухе запах свежего хлеба. Проходивший мимо мужчина в длинном черном пальто и шляпе с широкими полями, почти закрывавшей его лицо, мельком посмотрел на Наташу, и от его взгляда девочке стало не по себе.

    Наташа шла вдоль унылой одноэтажной улицы с темными окнами, шла, засунув руки в карманы, и влажными от волнения пальцами сжимала в руке бумажку с адресом и кусочек сахара, который вынула из сахарницы, едва только Федоровна заснула. Сахар Наташа взяла потихоньку, чтобы Федоровна не заметила.

    «Конечно, — думала она, — Федоровна ничего бы и так не сказала. Но удивилась бы, зачем мне сахар в карман. Подумала бы, что я куда-то собралась или мне опять плохо и надо вызывать „скорую“, делать мне укол. А если б я ей сказала, что это синичка мне принесла мамин адрес и мне надо ехать, то нахмурилась бы и не отпустила меня… И все же что я скажу маме, когда увижу ее? А что если она меня до сих пор не простила и будет кричать как тогда, на суде? Но ведь тогда я была еще маленькая и глупая. Лермонтова, семнадцать, Лермонтова, семнадцать…» — повторяла она про себя.

    

    Табличек с номерами домов ни на одном не было, прохожих, которые могли бы подсказать, — тоже.

    На привокзальной площади ей, правда, пытались объяснить, как пройти на улицу Лермонтова, но Наташа так волновалась, что толком ничего не поняла. То и дело Наташа останавливалась возле огромных рекламных щитов. Она видела их впервые. На одном из них была изображена женщина с распущенными волосами, в красном платье. В руке у нее был микрофон, который она держала как эскимо, собираясь не то лизнуть, не то откусить от него. «С песней по жизни!» — по слогам прочитала Наташа и все смотрела на женщину, на ее голые руки и шею. Смотрела скорей с удивлением; зачем она здесь, почему? Нет, эта красавица попала сюда по ошибке. «А может, она специально явилась сюда, чтобы кого-то обмануть? — вдруг подумалось Наташе. — Но разве такие красавицы обманывают?» Послышался гул мотора, Наташа повернулась и увидела все тот же фургон «Пицца». Повар опять протягивал ей нарисованное лакомство, и Наташа нахмурилась, еще крепче сжав в ладошке кусочек сахара. Она бы уже давно съела этот сахар, но он был ей нужен не для еды, и она терпела…

    

    Незаметно стемнело. Наташа уже почувствовала знакомую слабость, у нее кружилась голова. Стало холодно и немного страшно. Она думала: «Федоровна, наверно, уже волнуется».

    Кто-то шел ей навстречу и пристально смотрел на нее из-под широких полей своей черной шляпы. Странно, это был тот же самый мужчина в длинном пальто, которого она уже встречала в этом городе. И тогда он тоже шел ей навстречу.

    — Ты что, кого-то ищешь? — строго спросил он.

    — Нет, — испуганно ответила Наташа, и ее рука до судороги сжала бумажку с адресом и кусочек сахара.

    — Нехорошо говорить неправду!

    Мужчина стоял и в раздумье смотрел на нее. Наташа опустила голову и быстро пошла вперед.

    В палисаднике одноэтажного дома с обвалившейся штукатуркой Наташа заметила женщину с лопатой. Та, в оранжевом жилете, платке, из-под которого лезли в лицо волосы, очищала дорожку от снега. Махнув несколько раз лопатой, женщина закашлялась, достала сигареты, зажигалку, закурила, сделала несколько глубоких затяжек. Закашлялась глубоко, со звоном. Потом, в изнеможении погасив сигарету о сучок дерева, убрала окурок в карман и принялась вновь монотонно отбрасывать снег. Вероятно, почувствовав на себе Наташин взгляд, она замерла и медленно повернулась.

    — Кого тебе? — спросила она грубым, хрипловатым голосом.

    — Маму, — тихо выдавила из себя Наташа.

    — Здесь нет никакой мамы, — раздраженно сказала женщина.

    — А Лермонтова здесь есть? — почти прошептала Наташа, вынула из кармана руку и разжала ладонь, чтобы показать бумажку с адресом. Оплывший кусочек сахара тут же упал и глубоко провалился в снег. Но Наташе было теперь не до него. Она увидела, что буквы на бумажке совсем расплылись, так что не осталось ни одной, и ей вдруг стало ясно: теперь никто не поверит в то, что синичка принесла ей адрес мамы и что она, Наташа, ее дочка. И Наташа заплакала.

    Женщина отвернулась и стала опять закуривать, но теперь у нее дрожали руки и огонек все время гас.

    Втянув голову в плечи, Наташа побрела прочь, чувствуя слабость и волнами подкатывающую к горлу дурноту. Ноги подкашивались, и Наташа боялась упасть. Сейчас ей нужно было остановиться и за что-нибудь ухватиться, но всюду лежал только снег…

    Навстречу ей шел прохожий. Это был все тот же мужчина в длинном черном пальто и широкополой шляпе, под которой не было лица — одно только черное пятно. Мимо по проезжей части почти бесшумно полз фургон «Пицца», а сама Наташа словно плыла по воздуху. И ей было очень плохо.

    Она вдруг села на снег и тихо, одними губами позвала:

    — Мама...

    — Девочка, что с тобой? — крикнула женщина с лопатой. Голос слегка дрожал.

    — Ничего, — шепотом, не оборачиваясь, ответила Наташа, продолжая всхлипывать.

    А мимо все ехал и никак не мог проехать фургон «Пицца», и мужчина без лица все шел на нее, раскачивая свое длинное черное пальто, и Наташа уже слышала, как ее мама говорит ей:

    — Наташа, доченька…
19 Под мостом, где то место
Игорь Афонский
(отрывок из повести)
Это был обыкновенный мост для очень хорошей дороги. Куда вела эта дорога? Этого Олег точно не знал. Все другие, основные линии автострады проходили рядом. Мост, построенный для военных целей, для обеспечения военного полигона и связи с другими частями. Дорога была самая лучшая в этом забытом всеми крае. Именно эту автостраду нужно было пересечь утром рано, чтобы попасть в это самое место. Во время зарядки его взвод направлялся к арыку, принимал там настоящие ванны. Воды не больше чем по колено, но можно опуститься, окунуться. Летом там вода не успевала остыть за ночь. Оросительный арык – это полноводный тёмного цвета поток, который во многих местах искусственно перекрывали. Знаете, а купаться там никто не запрещал! Наверное, местным жителям это в голову не приходило, а для всех остальных никто табличек не вешал! Любой опытный медик рассказал бы о высоком проценте удобрений, которые могут вымываться такой водой, если их даже специально не добавлять. Нитраты – это селитра, гербициды! Такие ужасные слова! Но в то время они ничего не говорили этим юным, тупым головам и безмозглым сержантам, которые сами так же, не раздеваясь, залезали в арык. Охладиться! Потом, когда все вышли, обулись, то бегом направились в расположение палаточного городка. Так же поступали и другие солдаты из взводов соседних батарей. И это для всех считалось нормальным явлением! Какие они были наивные! Какими они оставались безграмотными! Но тем местом считается именно «под мостом». От арыка следовало пройти немного дальше, пробежаться трусцой, пересечь дорогу, спуститься по крутому склону, и вот она – чистая холодная Сурхан- Дарья! Даже не сама она, а какой–то неведомый её приток, её маленький сай. Ледяная, живая вода, с настоящей форелью. Там взвод так же раздевался, в одних исподних штанах заходил в воду по колено и умывался. Холодная вода в этом жарком климате – это предел солдатских мечтаний! Речная вода сходит с горных ледников, быстро преодолевает любые расстояния. От этого места гряды гор и не видать, но не ключевая же она на самом-то деле? Тогда же они все вместе и выстроили тут запруду. Днём солнце немного нагреет поверхность, и тогда можно будет искупаться. Но для подневольного солдата попасть сюда самому практически невозможно. Это происходит только в строю, только с сержантом!
На этот раз Олег привёл сюда свою мать. Она приехала к нему в часть, им дали время для этого свидания. Олег и раньше получал увольнительные или уходил в «самоволки», чем нарушал статьи Воинского Устава. Как говорил Олег:
- Главное было не попадаться! И не быть пойманным!
А теперь их подразделение выехало на полигон. Туда и приехала на сельском автобусе его мать. Тогда Олега отпустили ещё раз. Теперь, лёжа в нагретом слое воды, на спине, он испытывал настоящее наслаждение. С чем это можно было сравнить? Скажем, как в далёком детстве. Он однажды провёл одно лето у родственников под Ангреном. Там тоже был большой сай - такой быстрый поток, остро пахнущий хлоркой. Их запруда работала! Гребок рукой, тело уходит в холодную тень. Мост - вершина, произведение архитектурного творчества, конструкторской мысли, служил единственной цели – тень от него было всё, что нужно в такой знойный день! Мать сидела на камне, перебирала его форму: куртку с соляными разводами подмышками и вытертыми следами от кожаной портупеи. Она курила. Это было скорей всего нервное. Она никак не могла бросить, даже когда он привозил из Прибалтики антиникотиновую жевательную резинку или лечебный антиникотиновый пластырь. Она курила. Начала курить давно, у неё всегда была пачка сигарет в сумочке. Они ни о чём не говорили, хотя всегда понимали друг друга с полуслова. Её юбочный костюм цвета «хаки» ей очень шёл. Новая причёска!
- У тебя новая причёска?
- Нравится?
- Конечно!
Хорошо уложенные волосы, маникюр на руках человека, который всю сознательную жизнь проработал на одном месте, на вредном производстве, в одном и том же цеху! Удобная летняя обувь. Фотоаппарат «Виллия–Авто» лежал рядом. Это был его фотоаппарат. Они истратили несколько кадров, получатся простые любительские снимки. Чёрно–белые, много, это будет целый раздел в семейном альбоме. Олег подумал, что они с матерью сейчас похожи на шпионов иностранной разведки, которые в пограничном районе специально фотографируют этот стратегически важный объект.
- Мы – шпионы!
Она не понимает!
- И теперь любой патруль просто обязан взять нас с поличным, чтобы конфисковать эту плёнку! Понимаешь? Забрать плёнку и их самих отправить на доследование!
Ему вновь стало смешно:
- Так и попадаются все неопытные новички!
Он вышел из воды, было теперь холодно! Но в тёплом воздушном потоке было бы слишком жарко, а так он уже через секунду высох. Если бы он курил, то именно это он сейчас и сделал бы – взял докурить или попросил бы новую сигарету! Это должно было шокировать его мать, так как Олег с детства не мог терпеть табачный дым, даже не дым, а прокисший запах от дыма на домашних предметах. Это, когда полотенце для лица пропитывается сигаретным кислым дымом, одежда воняет за версту. От одного этого его уже воротило, но он никуда не мог деться – курили многие. Зато любил нюхать сам табак, мять в руках сигарету, ловить нежный запах далёкого штата Виржинии. Интересно, а сейчас удивил бы мать его поступок? Наверное, нет. Она сейчас занята другим, мысль о том, что сын вот-вот уедет, не давала ей покоя! Конечно, она сама должно скоро отправиться домой, но в итоге и сын, как и все в этой учебке, уедет! Гнетущая тишина затянулась. Они собрались, следовало идти на остановку. В городе они бродили по восточному рынку. Там простые узбеки в своих халатах на ватных кушаках ждали своих покупателей. Товар – арбузы. Есть дыни, сухофрукты, свежие яблоки, ягоды, другие многочисленные фрукты.
- Что будем есть?
В чайхане подают плов, лагман. Они пообедали.
- Что хочешь?
А ему захотелось увидеть! Побольше! Увидеть, запомнить, сопережить! Слово-то какое! Вроде и «жизнь», а это «пере» проходит через жизнь своей широкой полосой! Нет! Ему хотелось именно прожить! Ему просто следовало прожить свою жизнь. Как бы это ни было трудно, прожить и вернуться, не сюда, конечно, на этот восточный базар! Зачем ему этот рынок? Перекрёсток! Опять «пере», а «крест» зачёркивает всё. Ему следует вернуться домой, в свою жизнь. Яркую и необычную, как калейдоскоп! Это ему повезло, что рядом с ним родной человек, до самого вечера можно гулять. Пройдёт месяц, их койки займут другие бойцы, другое поколение. Им же самим будет нужно занять койки других. Хорошо, если те, другие, уехали на «дембель». Порой другие бывают менее счастливыми, их отправляют в запаянных цинковых ящиках, чтобы потом похоронить под отмашку и залп из карабинов. Те, другие, уже сейчас лежат по госпиталям и санаториям. Во сне ищут свои ампутированные конечности, давятся в слезах, вспоминают прошлое и совсем не видят своего будущего! Те, другие, это Олег и его друзья через какое–то время узнают, неважно, кому и в чём повезёт. Они уже все на этой тропе. Им уже не свернуть!
Так они долго гуляли, ели мороженое, смотрели фильм, или до этого смотрели фильм, а потом ели мороженое, неважно! Вот, наступила пора прощаться! Олег:
- Не волнуйся. Всё будет хорошо! Я вернусь! Ты так и знай!
Она потихоньку крестит его, опять «крест»! Потом целует, обнимает! Она уже не такая высокая. Или он вырос. Прощаются. Олег помнит «то место», там можно нырнуть, очень глубоко нырнуть!
- Но нужно возвращаться! Нам всем нужно возвращаться!
В гости
Однажды к Олегу подошёл старший сержант его батареи, с сообщением «явиться в расположение казармы» его вызывал комбат. Старший сержант, высоченный и рослый, как гренадёр, весь загадочно пыжился и некстати так улыбался, словно «выхаривал» что–то. С этим старшим сержантом в батарее случилась неприятность, его «застукали», когда он обыскивал кровати солдат во время утренней зарядки, искал наличные деньги и другие ценности. После этого в батарее отношение к нему резко изменилось. Он стал изгоем, теперь любой, кто обещал набить ему «фейс», мог это спокойно сделать. Сержанты отвернулись от него за столь низкий поступок. Его поймали за руку, обвинили в воровстве, и это был человек, который должен был служить примером для подражания своим подчиненным! Ситуация в обществе, как в кривом зеркале, перекошена, искажена. Получается, если бы он открыто что–то вымогал, то на такое поведение закрыли бы глаза, почему–то служебный рэкет не вызывает у людей омерзения и чувства протеста, к таким вещам привыкли! Недаром о служебном месте говорят как о «хлебном» - это место кормит, не человек работает, и не государство содержит, а «место» - седалище! То есть, если этот сержант не смог поставить своих подчиненных в такую ситуацию, когда они сами от него откупались, то получается «грош ему цена»! Этот тип вдруг стал бесцветным и серым, мало кого интересовало его будущее, он влачил существование до окончания своего срока службы. Так как уголовного дела на него не завели, видно, что не хотели «выносить сор из избы», то наказал его только обладатель похищенной суммы денег, врезал оплеуху своей крепкой крестьянской рукой. Этот отпечаток на лице уже ничем не смоешь, он остался в душе каждого.
Комбат хмуро улыбался - рядом с ним в комнате находилась привлекательная женщина в светлом импортном костюме с сумкой у ног. Это была Мать Олега. Такой скорой встречи он никак не ожидал. Ещё сегодня он писал ответ на её письмо, а тут, вот, адресат перед ним. Ему ничего не пришлось ей объяснять и рассказывать, она уже всё знала сама! Они обнялись, женщина не сводила своих глаз с сына.
 - Вот, ты каким стал, солдат!
Немного подождав, комбат продолжил разговор с гостьей, он посоветовал остановиться у местных жителей, на этой же улице. Часть находилась в городских пределах, но улицы считались окраиной, дома стояли частные, с садиками и огородами, строились они высокой стеной наружу, отгораживались так от всех и вся.
- Одно! - сетовал офицер, - скоро полевой выход, а отпустить вашего сына я не могу! Не имею права.
Посидев немного в Ленинской комнате, поговорив немного о родных и близких им людях, Олег с матерью пошли к КПП, так расстались. А вечером она ждала его у ворот!
Каким она увидела его? «Худющим» и «чернющим» от загара.
- Одни глаза, ну, разве так можно?
- Ешь, не разговаривай, пожалуйста, с набитым едой ртом!
Она рассказала, как осторожно расспрашивал её комбат при их встрече. Оказывается, что однажды на встрече с родителями солдат, он сразу выложил перед ними всё ближайшее будущее их родных чад. После чего один родитель схватился за сердце, а родительница другого грохнулась на пол, потом стоял рёв, и это продолжалось в течение полутора ближайших часов, в ходе таких причитаний одного сына похоронили, а с другим не хотели расставаться.
Они много гуляли по маленькому пыльному городку, ходили на киносеанс в кинотеатр. В очередной раз смотрели шедевр местных и зарубежный мэтров Большого Экрана. Сказка из «Тысячи и одной ночи». Потом на вокзале, в кафе ели мороженое, там была самая большая порция по пятьсот граммов, усыпанная шоколадной крошкой. Покупали арбузы, виноград и яблоки – всё это стоило буквально копейки. Сложилось впечатление, что Олег хотел надышаться полной грудью напоследок. Мать помогала исполнить его желания! Но скоро обычные желания иссякли.
Машина увозила батарею за город, комбат сдержал слово – Олега не отпустили в увольнение. Где–то за поворотом он увидел родное лицо, привстал с места и помахал рукой. Но мать искала его глазами в другой
машине и заметила поздно. Они расстались!
Вечером она приехала в полевой лагерь. Там старшим офицером был другой человек, с ним удалось договориться и забрать сына ещё на один день. Шли долго пешком к проезжей части, по пути свернули на речку, чтобы искупаться в ледяной воде. Это была чистая горная река, которая потом соберёт в себя все стоки оросительной системы, она указана даже на среднемасштабных географических картах. Нырнув в воду запруды, Олег видел быстрые всплески рыб – это форель.
- Вот бы порыбачить!
Но безнадёжно, скоро сядет солнце, следовало идти. Напоследок они сфотографировались. Олег быстро оделся в высохшую форму, и они пошли к рейсовому автобусу. Вообще–то все три ночи Олег провёл в соседнем с полком доме. Для этого после отбоя он перелазил через забор, открывал калитку специальным рычагом, проскальзывал внутрь тенью, а за столом сидела она:
- Ужин готов!
Под утро он возвращался, как бы официально из увольнения или пристраивался к бегущим после зарядки бойцам. Сержанты его взвода прикрывали эти мероприятия без всякой корысти.
Орлов вернулся после похорон друга, он как–то остепенился, стал серьёзным, иссякли его балагурство и былая безалаберность. Он перестал «гусарить», сказал, что познакомился с кем–то в этой поездке, что его ждут. Шмыглюк попросил принести хотя бы арбуз. Олег передал через окно два, второй для солдат его взвода.
Олег пару раз нарывался на патруль, при этом один раз сбежал, потому что уже хорошо знал все закоулки, а второй раз «отмазался» тем, что сказал, мол, живет с родственниками. Парни «щелкали зубами», но отпустили его. Он явно находился под чьей–то защитой свыше! Ему везло! Но скоро этот отпуск завершился. Тот, последний вечер они провели с Рашидом и его приехавшими родственниками. Они занимали соседнюю комнату. Был приготовлен отличный плов, вкусный лагман, спиртного за столом не было. В настоящих, придерживающихся старых обычаев восточных семьях не принято употреблять водку за столом. Сначала Рашид обильно матерился на своей половине, его было хорошо слышно, даже родственники качали головой, видя, как изменился их сын. Когда мать Олега отчитала Рашида, сказав, «что в их семье дома никто не матерится», то сам факт, что его отругали, смутил молодого повара, но ненадолго, просто все перешли на узбекский язык. Русские за столом были на общих правах гостей, а это святое! Олег отвечал на вопросы, которые ему переводил Рашид, ответы очень веселили всех, смех заполнил души людей. На десерт принесли гранаты и хурму из сада, осенний урожай! Хурма - тёрпкий плод, но после заморозков таяла во рту. Потом пили чёрный индийский чай, подарок повара, тот уже привык к хорошим вещам. Достали длинный многострунный инструмент, очень напоминавший казахскую домбру, настроили его и долго играли по очереди, придумывая куплеты на разные темы.
На следующий день междугородний автобус увез одинокую женщину на север республики. Она уехала домой. Следы ночных слез и бесчисленных пачек сигарет лежали усталостью после этой поездки. Олег вернулся на полигон, в полевой лагерь. Там долго находился под впечатлением от этой встречи. Именно такие перемены ставят всё на свои места, или выворачивают жизнь наизнанку. Теперь он был спокоен, был готов ко всему в этой, своей, последующей жизни.
-  Нужно было просто жить!
20 Сердце матери
Нина Гаврикова
Сердце матери

Загнанной в нору раненной лисицей металась по квартире Аполлинария Афанасьевна. В сердце будто свищ образовался, постоянно ныл, не давая покоя душе ни днём, ни
ночью.
Июньское солнышко, раздвинув макушки деревьев, готовило место для ночлега. Огненные лучики, как растопыренные пальчики, врезались в пышную зелень деревьев.
В деревне в это время радостно поют соловьи, и беспокойно считает года кукушка, а в городе слышен только гул машин.
Пожилая женщина несколько минут не отходила от окна, всматривалась в беспорядочное движение улицы, но напрасно – сын лежал в реанимации, а она таяла, как сахар в кипятке, от того что ничем не могла помочь Толику. Телефонный звонок
ударом колокола разорвал безмолвие, старушка вздрогнула:
– Алло.
– Тёта Поля, это я, Кира Неказистая, звоню из деревни, у вас рой вылетел, что делать? Мужики посадили его на яблоню. У вас домик подготовлен, чтобы опустить пчёлок?
– Да, милая, Кирочка, узнала тебя. Нет, не успели подготовить. С Захаром приезжали в прошлый раз, только проверили, всё ли ладно в домиках. Рой обирайте себе, когда приедем в деревню, разберёмся, что делать, – не закончив фразу, всхлипнула в микрофон телефона.
– Тёта Поля, что случилось? – почуяв неладное, спросила соседка.
– Горе, у нас большое горе, Анатолий лежит в больнице, вот уже двенадцатый денёк не приходит в себя, – и понятно стало, что безутешная мать, как сено в валках, ворошит памятные денёчки. – Он – старший из братьев. Первенство сразу отдал Захару, который, как балалаечка, радостно бряцал по дому. Сам Толик, как тополёк – стройный, сдержанный, никогда ни о чём не рассказывал, всё в себе держал. Тут на днях пришёл ко мне, интересовался, болит ли голова при высоком давлении? Я растерялась – иногда бывает большое давление, а голова не чувствует. А бывает и маленькое давление, да в голове шум, как ветер в трубе завывает. Толя ничего не сказал, болела ли у него голова? Он только достал таблетки, запил водой, потом прилёг на диван, немного отдохнуть, попросив, чтобы к пяти вечера разбудила. Они с женой ремонт затеяли, работники должны были управиться к этому времени. Пока он дремал, я сидела, не шелохнувшись, в изголовье, рассматривала, как постарел мой малыш. Что говорить, пенсию просто так не дают. Внешне он похож на отца.
Только с годами у тополёчка появился крупный нарост – животик. Чернёное серебро волос рассыпалось по подушке. Лицо сделалось цвета заката перед дождём. Узкие губы сильно сжаты, может, от боли? На прямом носу будто сеточка нарисовалась. Он не разрешил закрыть дверь на балкон, тяжело дышал, пот извилистыми змейками сползал вниз. Жалко было будить, – тут она снова начала всхлипывать, но одолев себя, продолжила: – Толюшка ушёл домой, а вечером всё и случилось…
Шмыганье носами прервала Кира:
– Тёта Поля, я где-то читала, что о высоком уровне артериального давления может сигнализировать красный нос с прожилками кровеносных сосудов. И ещё периодически
наблюдается покраснение лица, всё это указывает на повышение давления. Написано, будто такое бывает перед гипертоническим кризом.
– Да, так и есть. Мы сначала думали, что у него сердце чечётку бьёт. А оказалось, что тропочку протаптывали вестники инсульта. Ладно, Кирушка, оберите себе рой, если сможем, то приедем, подготовим домик, я тебе потом перезвоню, не хотела тебя расстраивать, да не получилось. Всю неделю набирала твой номер, нажму кнопку вызова, да снова отключу. У тебя самой жизнь – не извёстка белая. А тут ещё
я с проблемами. Давай, до свидания.
Хозяйка прошла на кухню, налила в чашку чай, села за стол и начала штопать заплатки на обрывки памяти. Как всё было хорошо ещё два года назад. Радость активным гейзером выбрасывала горячие струйки из глаз. Она – жительница деревни, как вдова ветерана Великой Отечественной войны имела право воспользоваться деньгами, которые выделил президент России на приобретение квартиры. Денег не хватило, поэтому пришлось добавить свои трудовые накопления. Купили однокомнатную квартиру в областном центре. Получилось так, что она стала жить ближе к Анатолию. Захар жил на другом конце города. Ремонт сыновья сделали быстро, и опять Толику больше досталось, он вёл переговоры с работниками, и рассчитывался сам. Ему и по должности положено было всё время заниматься переговорами. Если работаешь начальником, ты обязан быть дипломантом! Иначе любая работа в штопор сможет встать, не начавшись. Только сейчас Аполлинария Афанасьевна задумалась, как трудно приходилось немногословному сыну находить компромисс в делах. Она сама была женой начальника.
Старушка смотрела сквозь чай на дно чашки, а перед глазами встала картина военного времени. В семье она была старшей, после неё ещё три брата, копеечку пришлось научиться зарабатывать рано. Мама Поли договорилась с портнихой, чтобы та взяла дочку обучать портняжному ремеслу. До посёлка пять километров. Весна в тот год выдалась затяжная, девочка торопилась на работу. Подтаявшая вода
вместе с многочисленными льдинками забиралась в дырки старых сапожек и обжигала ноги. Когда она добралась до места, то ноги уже ничего не чувствовали. Зайдя в избу, скинула у порога обувку и на цыпочках проследовала к окну. Там под столом были обрезки ткани, она тихонечко спрятала туда свои ледышки. Начала шить рубаху, кто-то вчера принёс отрез. Мерки снимала сама хозяйка, и кроить не дозволила ученице, а вот смётывать и строчить кинула Полине. А та и рада: довоенный ситец – мягкий, покладистый. Только управилась девочка с заданием, как в дверь постучали, на пороге появился строгий военный, приехавший в отпуск. Красавец обвёл избу
взглядом, задержался на Полине, словно первый раз видел. Она вежливо поздоровалась. Из кухни выскочила портниха, увлекла его за собой. Через несколько минут они вышли вместе. Парень держал в руках свёрнутую обновку. Портниха подошла к Поле, объяснить, что ткани ещё осталось, но ей на платье не хватит, только на рубаху младшему брату. Ученица кивнула, поблагодарила военного. Она искренне обрадовалась, потому что такого дорогого вознаграждения за свою работу в жизни не получала. Портниха – скупая, бывало, поставит к порогу чугунок с горячей картошкой остывать, а у голодной девчушки от запаха белые круги перед глазами плавают. Но ни разу не посмела Полина даже маленькую картошину взять.
Победа! А как жить дальше? Отец с фронта не вернулся, младший брат уши застудил, перестал слышать. Мать возила его в город, обследовали, но, видно, поздно спохватились: он сначала перестал слышать, а потом и говорить совсем перестал, только мычал. Славика определили учиться плотницкому делу, мальчик хоть и не слышал, но всё понимал. Другие братья уехали в город на заработки.
Однажды вечером Полина сидела за машинкой, шила соседке платье. В дом постучались, на пороге появился тот самый военный, оказалось, что пришёл свататься. Девушка была в смятении, что делать? Мать увела её на повит, уговаривала согласиться, потому что хорошо знала его родителей:
– Доченька, соглашайся, родители у жениха тороватые, будешь кренделями в мёд макать да молоком прихлёбывать.
– Мам, я что, мёда не едала? Сначала бабушка, а теперь и мы пчеловодством занимаемся…
Но потом сдалась, согласилась, пожалела маму. После того как расписались, муж захватил молодую жену в охапку и увёз жить к себе в деревню. У Добротиных дом
хоть и небольшой, но семья справная: скотины полный двор, пасека своя. Ульи после приезда молодожёнов сразу разделили поровну: Герману, его брату и родителям. Только никак не могла Полина взять в толк – почему, когда мёд качали, так
получалось, что у деверя урожая всегда было больше всех? Но прожив несколько лет, догадалась, как всё делалось, но не смела говорить вслух. А дело было так: днём, пока все работали, свекровь совершала грандиозный обмен, а проще сказать – кражу. Запакованные рамочки с мёдом брала у них в домиках и ставила деверю, а им подставляла пустые.
Через год Германа назначили начальником леспромхоза, супругу он устроил работать поваром в детский сад. В шестидесятые годы выделили место под строительство
дома, и молодая чета затосковала, где взять денег на строительство? Неожиданно благодать божия спустилась с небес на их пасеку. Накачали янтарного золота столько, что заполнили все ёмкости. Пришлось даже наливать в оцинкованные корыта и ванны. Супруг несколько раз просил у председателя колхоза лошадь. Полина сама запрягала Белоблюшку. Одной пришлось ехать в город, самой стоять на базаре – превращать янтарное золото в советские рубли.
Герман привёз тёс, но сам допоздна задерживался на работе, поэтому Полине с братом пришлось вдвоём строить дом. Вместе корили брёвна, вместе укладывали в сруб. Вместе окна конопатили. Вячеслав к тому времени женился на такой же
глухонемой, как он. Жили они в посёлке. Брат часто показывал руками, будто вспоминал ту красивую новую рубаху военного времени, на которую остаток ситца отдал Герман.
Муж трепетно относился к Аполлинарии Афанасьевне, словно забрал цветущую герань из родительской деревянной кадочки да пересадил в хрустальный горшочек. Правда, иногда забывал поливать цветочек нежностью, заботой и лаской. Как бывший военный – был требовательный, но справедливый. Семейная жизнь понеслась, как грузовая машина по просёлочным ухабам. То бугорок, то ямка, а то лужа глубокая. Не успели достроить дом, как мама у Полины ослепла. Взяли к себе жить. Скоропостижно скончался свёкр, а потом вдруг свекровь парализовало, пришлось ухаживать.
Хорошо, что сыновья росли послушными, помогали во всём. Окончили школу, Анатолий институт. Оба отслужили в армии, женились. Безропотно отдала жёнам сыновей
Аполлинария Афанасьевна, но сначала было такое впечатление, будто обеих рук лишилась. Долго не могла свыкнуться с мыслью, что её ангелочки живут не дома. Каждый свою жизнь устраивал: у старшего сейчас оба сына женаты, подрастают
два внука. У младшего – три дочери, есть две внучки и ещё пополнение ждут. Захару родители помогли кооперативную квартиру купить, а Толик всего сам добился.
– Вот ведь, как отец, всё сам, и так же, как у отца когда-то, развился инсульт, – еле шевелила губами старушка, она встала, подошла к окну. Память опять возвратила её в деревню, в их просторный, уютный дом с раскидистыми яблонями и сиренью под окнами. Тогда они оба с мужем уже были на пенсии. Она задержалась на сенокосе, а у Германа в это время гипертонический криз случился. Позвонила сыновьям. На следующий день Анатолий привёз бригаду врачей из области, следом привезли аппарат
искусственного дыхания. Тогда тоже ядрёный перец беды на губах жёгся, да она была бойчее, не то, что теперь в восемьдесят два года. Тогда Герман Макарович цепко за лучик жизни ухватился. Выкарабкался из преисподней. Встал, начал ходить, вот только с головой проблемы начались – забывал, что делал. Однажды надел рейтузы Аполлинарии Афанасьевны(видно, со своими спортивками перепутал) и ушёл в другую
деревню. Она до вечера искала его. Привела домой, наплакалась. Восемь лет за мужем ухаживала. Ни одного плохого слова не проронила, хоть и трудно ей достались эти годы.
Но муж – это не сын, не должны родители детей хоронить, это против закона природы. Перед глазами всплыл образ Анатолия, лежачего в реанимации. Глаза у него плотно закрыты, лицо пунцового цвета. Аполлинария Афанасьевна каждый раз, когда приходила, брала сына за руку. Первые дни он сжимал руку, будто отвечал на вопросы мамы, а последние два дня – совсем не реагировал. Значит, дело было плохо.
А Захар? Как переживал за брата? Он рыдал, не стесняясь никого, громко голосил, выходя из реанимации. Захар не представлял жизни без брата, который, как щит, ограждал его от всех напастей.
Грозно прорычал телефон, Аполлинария Афанасьевна нажала на кнопку:
– Мама, это я, мне позвонили, что Толик пришёл в себя, хочет трели соловья послушать, просит, чтобы его отвезли на родину, в деревню. Я еду за тобой…
Повидавшая много на своём веку, женщина верила, что материнская любовь и молитва спасёт сына!
21 Несчастный случай
Любовь Казазьянц
Несчастный случай
Посвящается моей младшей дочери Маргарите.

-Мама, мамочка! Что я тебе сейчас расскажу! Там на путях…  Подружка говорит, такое!.. Ой, не могу! – вбежав на кухню, всхлипывала и заикалась Машуня. От нетерпения девочка не переставала крутиться вокруг кухонного стола, стоящего посередине кухни.
-Я тебя слушаю, - сказала мама. – Что с тобой такое? Ну говори же, успокойся! У тебя и глаза на мокром месте!
Мама ласково поправила косу младшей десятилетней дочери, заботливо пригладила густую чёлку дочурки. Смахнула слёзы с её ресниц, но они продолжали капать сами собой.
-Я уже успокоилась, мамочка. Можно я сбегаю с девчонками к железной дороге? Там такое случилось!
-Что же там такое произошло? Зачем тебе надо бежать? Да и пора спать укладываться, уже темнеет.
-Ну, мамочка, ну, пожалуйста! Я очень быстро, одна нога там, другая здесь, - не унималась Маша.
Из окна на кухню пахнул свежий ветерок. Солнце садилось. Сквозь густой куст шиповника почти не было видно дороги. 
-Что же ты так хочешь увидеть, на ночь глядя? Светопреставление, что ли?
-Да нет, мамуля. Говорят, на путях поезд кого-то переехал, а мертвец – без ног, без рук.
-Господи, ни к чему тебе туда ходить! Марш спать!
-Мам, ну я побежала, меня уже ждут.
Маша схватила со стола гроздь винограда и бросилась к двери.  Женщина не успела и слова вымолвить, лишь заметила в дверях край разноцветного подола платья дочери.
-Стой! – мать выскочила за девочкой и в растерянности остолбенела на лестничной клетке, не зная куда бежать. А её и след простыл.
-Господи! -  в растерянности вздохнула она.
Через минут сорок возвратилась Маша.
-Наконец-то! – всплеснула руками мама.
Маша вошла тихо, с подавленным видом. Не поднимая глаз на мать, девочка опустилась в кресло у входа в комнату. И просидела несколько минут не двигаясь. Через минуту её прорвало: Маша долго рыдала на мамином плече.
-Ой, бедный! Ой, несчастный! – плача, причитала она.
-Ну, хватит, успокойся дорогая, - приговаривала мать, утирая глаза дочурки кухонным полотенцем. - Расскажи, полегчает.
-Прибежали мы с девчонками на станцию, а там – «фараонские» машины – штук десять, и все с мигалками. Воют, визжат. Народу набежало! И все посмотреть хотят. Ой, бедный! Ой, несчастный! В конце перрона, на путях лежал мальчик… без головы. Одежда и ноги – в грязюке… Лежал на животе… Ой, бедный! Ой, несчастный! Перевернули его: руки сцеплены на груди и в них крестик… Крестик и цепочка. – Маша закрыла лицо руками. Вся сжалась, съёжилась, вспоминая кровавую картину.
-Голова - отдельно. А глаза страшные, выпученные. Волосы слиплись. Ой, мама, глаза-то какие страшнющие!.. Ой, бедный! Ой, несчастный! Говорят, он сам прыгнул под поезд. Зачем?.. Почему прыгнул? И «фараоны» сказали, что сам прыгнул… Мама, он боялся чего-то больше, чем прыгнуть!?.. Ой, мама,  как страшно, как страшно мне! Мамочка, от страха такая старая стала. Я теперь знаю – люди от страха стареют!
-Пойдём, ляжем. Постарайся уснуть, доченька!
Маша, не раздеваясь, спряталась под одеяло. Взяла маму за руку. Всю ночь Маша ворочалась,  во сне стонала, всхлипывала. Ей снился тот самый мальчик. Она проснулась от страха, схватилась за шею.
Утром, за завтраком девочка рассказала маме свой сон. Вначале ей снились, кресты на кладбище. Она увидела как тот бедняга в смятении метался на перроне. Его обвиняли в краже денег. Ему негде было их достать. Она видела его глаза, полные слёз и страха. Переживание, растерянность, негодование, отчаяние переполняли душу несчастного. И последние мгновения перед смертью – последняя молитва. Гудок паровоза… лязг колёс… последний вздох и… открывается Вечность…
22 Равные частицы
Ольга Гаинут
    На прощание обнимаемся. Расставаться всегда не хочется.
    - Ну, не тужи. Ты же знаешь, что у меня работа опасная, ответственная. Что я занимаюсь интернациональными перевозками.  Водитель рефрижератора должен быть отдохнувший, довольный, полный сил. Так обеспечивай мне всё это.  Я приношу хорошую зарплату, а ты устраивай быт нашей семьи.
 
    Напутствия так и сыплются на мою голову. Мозг почти отказывается запоминать, а руки и ноги – выполнять. Я не имею ни минуты свободной.
    И -и-и, начали.  Мчусь заводить стиральную машину. Готовлю завтрак. Антошке  всего одиннадцать месяцев. Ему развожу кашу в бутылочке. Александре четыре года, она любит бутерброт с вареньем и какао, Егору уже девять лет, он предпочитает по утрам гречку с молоком. Пока кормлю малыша, Александра  решает отказаться от привычного рациона и канючит дать ей бисквит с мёдом.

   - Доченька, ты видишь, что у меня не десять рук. Ешь то, что тебе приготовлено, – убеждаю её, но понимаю, что тот, кто управляет сегодня её желаниями, очень несговорчивый.  Не отрывая бутылочку изо рта Антошки, тянусь второй рукой за бисквитом. Ножки стула скользят, и только немыслимый кульбит моего сильного тела спасает нас от падения. Доброжелательное настроение, сопутствующее моему пробуждению,  начинает понемногу разворачиваться, чтобы покинуть меня. А время мчится, как угорелое. Антона нужно закинуть в детский сад,  Александру - в  школу при консерватории, Егора - в частную английскую. Все три заведения расположены совсем не близко друг от друга.

    Детей надо  умыть, одеть,  рассадить в кресла машины. Если вы думаете, что одеть - это так легко, как хлопнуть в ладоши, то глубоко заблуждаетесь.
    - Это платье сегодня не хочу, - кричит дочь. – Только юбочку с красной оборкой и белые колготки.
    Мои доводы, что сегодня холодно и что все детки  оденут брючки, не нравятся и не принимаются к руководству. А время так и скачет подобно непоседливому жеребёнку.
    -  Ладно, одевай, что хочешь, - соглашаюсь, - лишь бы быстрее.
    - Егор, не забудь поделку из дерева и шишек! – кидаюсь к сыну. – Как какую? Которая вчера была сделана моими руками, хотя задавали тебе.
    - А вот мы маленькому оденем курточку, - наклоняюсь к Антону. Но характерный запах не оставляет никаких сомнений: надо менять памперс.
    - Как некстати! - восклицаю, - уже опаздываем!
   Однако делать нечего. Быстро бежим в ванную. Там стол для переодевания малыша.
    - Ой, да тут не только памперс, а и вся одежда пропиталась, - моей досаде нет конца. – Егор, - зову на помощь старшего сына, - подержи Антошку, чтобы не упал.
   Антон, между тем,  совсем не согласен лежать, как кукла, он же не бэбэ, а почти мужичок, умеет и переворачиваться и садиться. При этом содержимое памперса вырывается наружу, словно мусор из  контейнера.
    Пока раскрываются все ящики в шкафу спальни и набираются чистые вещи, слышу крик Егора: «На помощь! Он сейчас свалится! Не могу больше удерживать! И дышать нечем!»

    Наконец-то, я рядом, малыш помыт так, что почти искупан, переодет и готов к выходу из дома.  Тут  раздаётся рёв Александры: пыталась сама собрать себе волосы в хвост и запутала резинку так, что хоть выстригай ножницами клок светлых кудряшек. А слёзы выскакивают из глаз, как огромные спелые горошины из стручков. На помощь приходит губная помада. Почему?  Потому что любые слёзы её слушаются.  Как вы думали? Девочке в четыре года неприлично выходить из дома с ненакрашенными губами. Вот так.
    - И братика я расчешу, - Александра запускает расчёску в спутанные кудри малыша. Он недоволен, дёргает резко головой, не удерживает равновесие и падает. Из разбитой нижней губы ручейком, не сильным, но настойчивым, течёт кровь. Кофточка под незастёгнутой на молнию курткой моментально оказывается в красных пятнах.
    - Снова менять, - еле сдерживая себя от нервного срыва, поясняю  дочери и сыну. – Стойте спокойно и ждите.
    Выйдя с малышом, вижу, что дочь не вытерпела и высыпала большую коробку с игрушками, чтобы не терять напрасно времени. Чувствую, что не хватает только капли, которая переполнит чашу моего терпения.
    - Я возьму с собой эту большую куклу, - заявляет Александра.
    - Нет, ты же знаешь, что игрушки приносить нельзя, - убеждаю её. Снова покатились горошины  из стручков. Да так обильно, что глаза покраснели, и ладошки стерли всю губную помаду. Пришлось опрометью нестись в ванную за новой порцией косметики. Есть же нормы: без помады нельзя. И всё.
    Вот рюкзаки разобраны, поделка не забыта, кукле приказано ждать до вечера, малыш удобно оседлал меня. Можно выходить.
    Уф. Дверь квартиры захлопнута, ключ надёжно спрятан в моём кармане. Важна каждая деталь, забыть что-либо никак нельзя. Кнопка лифта нажата.  Как не работает?  Лифт сломался?  Этого только не хватало!  А, было же объявление об отключении электричества на один час.  Память стала подводить. От недосыпа, наверно. И поплелись  бы мы с седьмого этажа спокойненько, не торопясь. Но времени  в запасе совсем нет. Цейтнот.  Пришлось нестись, сломя голову. А при слабом освещении из окон вместо одной ступени мерещатся две и наоборот. Первой упала дочка, и третий раз за утро пакатились горошины.  За ней ударил колено Егор, завернув на следующий лестничный пролёт раньше, чем закончился предыдущий. Не остались в гордом одиночестве и мы с Антоном: шлёпнулись на ступеньку, как на стул. Вернее, я своим мягким местом, а сын с размаху лбом чуть не выбил мне передние зубы, от чего и он и я застонали.
    В итоге к машине все подошли ранеными, как солдаты после учебного боя.
    И вот я дома. Что? Отдохнуть? А бельё нам развесит серый волк?  Игрушки на место водрузить надо? А с пылесосом побаловаться?  И за продуктами в магазин  не отправишь соседку.  И только, было, решаюсь сесть за компьютер поработать, как будильник в мобильном телефоне  безжалостно напомнил: время забирать детей. «Ладно, - успокаиваю себя, - ещё же ночь в моём распоряжении». Ноги подкашиваются, мысли лихорадочно скачут, уставшие руки и глаза недовольно пищат, но отправляю всем частям своего тела СМС: «Отдохнёте  за рулём.  Возражения не принимаются»

     Пока Александра занималась после школы музыкой, мы с Егором и Антошкой в ожидании её часик бродили по соседним магазинчикам. Старший сын  рассказывал, что его поделке в классе присудили  третье место. «Будь у меня побольше времени, - подумалось мне, - могло бы и первое место быть. Да и детям не позавидуешь: столько уроков, что не приведи, Господи. А тут ещё какие-то поделки. Домашнее задание не успеваем делать. Хорошо, что я с английским языком на «ты»  и всегда могу помочь сыну, а как другие дети -  ума не приложу».

     Вечер прошёл ещё хлопотливее, чем утро.  Егор делил шестизначные числа на трёхзначные, а потом возводил в степень десятичные дроби (так и хотелось посмотреть на того, кто придумал такую программу для детей, которым только исполнилось девять лет), Александра непременно хотела захватить всё моё внимание. Она явно ревновала младшего братишку к родителям. Поэтому хотела перетащить на себя как можно больше: чтобы только ей читались книжки, только ей рассказывались истории, только её купали в ванне с мыльными пузырями.
     - Давай рисовать жирафа, - оттесняла она рукой малыша, чтобы не мешал ей. – Нам рассказали, что есть животные позвоночные и беспозвоночные. Жираф  - это какой?
     У меня делались глаза, как блюдца: а кто его знает, того жирафа? И совсем непонятно, зачем детям в четыре года знать про позвоночник. А малыш тем временем хватал карандаши без деревянной оболочки, откусывал  и весь перемазывался. Мы  смеялись, глядя  на его сине-жёлто-зелёную мордаху.
Александра принялась танцевать под музыку из телевизора и, конечно же, нечаянно сбила малыша. Оба ревели обильно и долго. Егор прибежал и поругал их, что мешают делать уроки. Было успокоившиеся, они снова заревели. У меня не было никакой возможности вырваться из кухни: суп тоже хотел быть со мной, да и каша не желала  оставаться одна.

   Сели ужинать. Александра ухитрилась затолкать в рот Антону большой кусок пирога. Малыш подавился и стал синеть. Моё сердце чуть не выскочило от страха. Вспомнился метод первой помощи при попадании пищи в дыхательные пути. Перегнув бедного ребёнка вниз, награждали его тумаками и я  и Егор.  Малыш сильно испугался и обиделся за удары. И долго ревел. Немного успокоившись, стали ругать Александру. Потом долго ревела она.
   Дети уснули. Не смотря на усталость меня радовало одно: хоть все здоровенькие, и это главное. А дроби мы осилим, и на английском заговорим, и на гитаре будем играть.
   Но вместе с тем промелькнула, как маленькая трусливая мышка,  испуганная мысль: «А ведь с таким ритмом я неизбежно начну деградировать. У меня нет времени на чтение классической литературы, на поход в музей, концерт,  даже на общение с друзьями и родственниками».

   Наконец-то засветился огонёк процессора. Я работаю программистом на полставки. Далеко за полночь выпрямляю натруженную спину, потираю уставшие глаза и плюхаюсь в кровать. Чувствую, как ноет всё тело, но сон почему-то не желает овладевать мной,  уступая место воспоминаниям.

    Познакомились на дне рождения друга. Она привлекала сначала внешностью: высокая, стройная, крепкая, как спортсменка. А потом с ней оказалось интересно разговаривать. Выяснилось, что увлекается подводным плаванием и альпинизмом. Он, напротив, был представителем интеллектуального труда. Как противоположно заряженные частицы, они притянулись друг к другу быстро и прочно.
   - Как приятно лежать на свежей траве и смотреть в  небо, - размышляла она, раскинув руки и  расслабленно улыбаясь. Нега завладела всем существом.
   - А деревья машут ветками над нашими головами, словно мы и они – добрые собеседники, - поддерживал  он, лёжа также на спине и наслаждаясь свежим ветром, благоуханиями парка и бесконечным щебетанием птиц.
   -Наши души всегда будут на одной волне? – спрашивала, одновременно утверждая, она.
   - Всегда, - заверял он. –Мы осилим все преграды.
   - И всё будем делать вместе, находя компромиссы в трудных ситуациях.
   - Конечно! – соглашался он. – Выход можно найти всегда. Мы же равные в правах частицы общества.
   Сияющие радостью его  глаза  тонули в искрящихся счастьем её глазах.
 
   Совершенно незаметно пролетели  десять лет после свадьбы.
   - Моя жена не работает, - хвастался он друзьям. – Я хорошо зарабатываю и могу содержать свою семью.
  Однако каждый день, приходя после работы домой, видел, что жена так измотана бесконечной домашней рутиной, что язык не поворачивался хвалить себя. Важная, но однообразная работа по дому не приносит радости, а только угнетает.
   - Вспомни, до свадьбы ты говорил, что мы равны в правах, - как-то высказала жена.
   - Помню, - не отрицал он, чувствуя, что сейчас услышит что-то необычное и не совсем приятное.
   - Так вот, я так больше не могу, - слёзы наполнили глаза, как вода их маленький бассейн во дворе дома. – Давай поменяемся. Ты – с детьми дома, а я – заработывать деньги. У меня прекрасная профессия. Ты не дал мне работать в первый же год совместной жизни. И теперь я чувствую себя выброшенной из жизни. Если так продлится ещё немного, я не выдержу от самоуничижения.
   Муж  промычал что-то нечленораздельное и ушёл гулять с детьми. На другой день они пришли к компромиссу, предложенному женой.

   «Мама»,  - зовёт во сне Александра и что-то лопочет.
«Через пять дней приедет из рейса твоя мама, - мысленно отвечаю ей. – Звонила из соседней страны. С её рефрижератором всё в порядке. И с ней – тоже. Три дня мы благополучно прожили. Надеюсь, и остальные как-нибудь не хуже пройдут».
   "Родная, - скажу жене, как только вернётся, - ты была абсолютно права.  У нас в стране равные права у женщин и мужчин. А я был болваном, когда не верил, что сидеть дома с детьми – это не просто работа, но и одна из самых тяжёлых работ в мире. Как хорошо, что я набрался такого опыта. Спасибо тебе. Теперь уж никогда не стану  гордиться тем, что моя жена не работает".
   Не работать - значит не выходить в социум, не загружать мозг нужной информацией, отставать от жизни, опускаться всё ниже и, как результат, превращаться в непривлекательное, неинтересное существо, которое и само себя не уважает.
 
   Раз по закону равноправие, то и на деле не должно быть по-другому. Мы справимся. Да, будем всё делать вместе. Выход  всегда можно найти. И деградация к нам не придёт. Мы просто не откроем ей дверь.
23 Мама
Людмила Павласек
На этой фотографии маме восемьдесят пять лет и она такая здесь славненькая, мы ещё ходили с ней и делали завивку. В девяносто один её не стало, хочется чтобы родные запомнил её вот такой - румяной и красивой.


           Рано утром, сквозь сон,  слышу мамин голос — она зовёт меня.
 - «Бегу-бегу», - летит к ней моя весточка-мысль и замирает на полпути и возвращается ко мне...
Нет там мамы, она далеко и не нужна ей больше моя забота. Душа её освободилась от беспомощного тела и, может быть, уже встретилась с нашим папой, по которому так тосковала она последние годы. И с сыном Володей, так рано ушедшим из жизни — он был единственным сыном её и любила она его безмерно.
           Вчера было девять дней, как сердце её остановилось и худенькая рука мамы остывала в моих ладонях, хотелось согреть её; и тело ещё отдавало последнее тепло, но тихо было в том месте, где раньше билось сердце. Я торопилась сказать как можно больше ласковых слов, передать ей последний привет от всех родных и была уверена, что она меня слышит — таким спокойным и светлым стало лицо её.
Пальчики ещё были гибкие и, может быть, слёзы мои чуть-чуть согревали их, и ноготочки, которые, отдохнув за последние годы от крестьянской тяжёлой работы, были теперь красивые, но стали они  сейчас голубыми.
           Впервые так близко я увидела как приходит Смерть и казалась она мне  такой же таинственной, непостижимой и красивой как Жизнь...

           Хочу рассказать о нашей маме, как рассказывала уже об отце. Ведь это они, наши родители, положили основу в канву нашей жизни на этой земле. Много тяжестей и испытаний выпало на их поколение.
Родилась она в тысяча девятьсот двадцать седьмом году в семье Василия и Александры Агаповых, в маленькой сибирской деревушке Шарагун, много названий бурятских селений сохранилось в наших местах, где они проживали в далёкие времена по близости от Байкала.
Позади была Первая Мировая, Великая Октябрьская революция и кровавая гражданская война. Словно в страшную бурю, потрёпанные и обнищавшие деревни едва выживали от потрясений и голода.
После гражданской было небольшое затишье — возделывалась земля, множился скот и дети рождались в крестьянских семьях. В соседней деревне, на старой заимке, в это время мой дед — папин отец с братьям построили добротные дома для четырёх семей, навозив горы плитняка для фундаментов и толстых брёвен из тайги, волоком, по санной дороге.
           Мамина бабушка — Авдотья Ликандровна, необыкновенным созданием была, рано овдовев, она стала оттоманшей не только в своей семье но и в деревне! Каким-то чудом уживалась в ней эта лихая отвага и трепетная, набожная и ласковая Душа. Это она, во время продразвёрстки, когда отряды заготовщиков продовольствия выгребали из сусеков у крестьян даже посевное зерно, обрекая их семьи на голод, подговорила баб спрятать семена в лесу;  и по ночИ, сложив свои кулёчки в телегу, таясь ото всех, они сами тихо укатили её и спрятали зерно в лесной сторожке.
А случай, когда сгоняли их в коммуну и бабка Авдотья встала на крыльце своего дома с топором в одной руке и с иконой в другой, чтобы не пустить злодеев в дом. Я описала его в рассказе «Из генетической памяти», в главе четвёртой, маме было тогда пять лет, старшей сестре, Глане, девять, а младшая сестрёнка Вера была новорожденной.
           До сих пор не даёт мне покоя мысль о том, кто же такой был Мамонт, почему мне его показали и как прабабушка моя красной нитью прошла через его жизнь? Мама рассказывала про какого-то дядю Орсю, Арсений значит, что бабушка с дедом его вырастили как приёмного сына и он приезжал, когда они уже жили на старой заимке и привёз куклу, маме было тогда лет семь. Бабушка, завидев его, всплеснула руками и побежала в гору, ему навстречу как молодая, старшие внучки изо всех сил бежали за ней и догнали, когда она, наступив на свою долгую юбку, упала ничком, а подбежавший дядя Орся поднял её и прижал к себе как маленькую девочку.
Возле дома, испуганная тем, что все убежали от неё, каталась по земле и громко ревела их двухгодовалая сестрёнка, только когда дядя подал ей куклу, рёв её внезапно оборвался, глаза округлились и она вцепилась пыльными ручками в это чудо! Дядя был одет по-городскому и погостив несколько дней, уехал. Больше она никогда его не видела, бабушка грустила, но ничего не рассказывала о нём. Может быть, он и есть тот самый Мамонт? Ведь раньше наши родные всё скрывали, что случилось в сталинские времена, чтобы уберечь молодых от комплексов и последствий. Уже взрослой я узнала о двойном раскулачивании наших предков по папиной линии, что были репрессированы два его дяди и лет десять назад моя двоюродная тётя смогла получить копии документов из районного архива об этом раскулачивании. А у любимой папиной тёти Анны был расстрелян муж в Иркутске, а они с дочкой Галей сосланы в Среднюю Азию и жили позднее в Ташкенте.
Я вставлю здесь эту главу про далёкое пасхальное воскресенье моей прабабушки и мамы, они вместе — старенькая и маленькая, переживали его.

           «В то апрельское воскресенье был первый день Пасхи.
Для его бабушки — самый святой и светлый праздник, который ничто не могло омрачить!
Погожее солнечное утро предвещало радость Душе — свежевыбеленная изба, выставлены зимние рамы и окна сияют чистотой, на полу, пахнущие свежестью тканые половики, праздничные занавески и скатерть и горящая лампадка у икон. На столе нежная зелень пшеничных всходов и крашеные луковым пером яички на большом блюде. Сладко пахнет кулич.
На лавке у окна, в солнечном свете, сидят притихшие нарядные дети в ожидании праздничного завтрака.
           Вдруг на дворе, нарушая это состояние радостного покоя, злобно залаяла собака, послышался топот сапог и грубая ругань. Оказывается, на последней сходке было объявлено об организации коммуны и так как отец семейства записался в коммуну, то должен был теперь оставить свой дом и со всеми домочадцами и хозяйством переехать в другую деревню, и нужно было сдать всю живность на общий двор, включая куриц и исключая кошек и собак.
А в эту деревню должны были переехать те, кто не хотел вступать в коммуну.
Мало того, что это творилось жестоко, вопреки всякой логике и здравого смысла, но ещё и выбран был такой день, чтобы сильнее ударить, унизить и показать, что ни ты сам, ни твоя вера, ни твои ценности ничего не стоят!
           Тогда, его маленькая сухонькая и сгорбленная от постоянной тяжёлой работы бабушка, как отчаянная птица бросилась защищать своё гнездо! Она как безумная, с иконой в одной руке и с топором в другой, встала на крыльце.
    - Брось топор, бабка, если в дурдом не хочешь! - заорал на неё молодой мужик в военном и при этом резко выдернул и отбросил топор в сторону. Бабушка, потеряв равновесие, упала лицом вниз, роняя икону пОд ноги. А они, перешагивая через неё, поднялись в дом, при этом, здоровяк с красной мордой, который шёл последним, наступил тяжёлым грязным сапогом на иконку — она треснула и раскололась вдоль светлого лица Богородицы. Дрожащими руками, подобрав и целуя и прижимая к груди эти две половинки, она стала усердно молиться, прося прощения у Господа, что так озлобилась в Светлое воскресенье Христово.
Она молилась за этих людей, которые, презрев всё святое, идут по земле как слепые. Она оплакивала их и жалела, как оплакивают и жалеют своих детей, рано ушедших из жизни, не познавших в ней любви и счастья...
Он медленно опустился на колени и, подняв измятую фотографию, бережно прижал её к губам. Опустив голову, и действительно, очень похожий сейчас на смертельно раненого мамонта, он застыл так, беззвучно шевеля губами.
И как тогда, яростный и уверенный в своей правоте отряд, сгоняющий людей как домашний скот в одно стадо, затих, пристыжённый перед молящейся за них старой матерью и, стараясь не шуметь, ушёл со двора. Так и теперь - в комнате стало тихо и хотя никто из них не смотрел на него и не слышал его беззвучной молитвы, но словно Святой Дух, пусть на мгновения, спустился на них, открывая глаза и пробуждая Душу.
           Как же он был потрясён, он, не помнящий ни одной молитвы, созревший на поле советского атеизма, той силой, той ощутимой всеми клетками энергией любви, которая сейчас накрыла его, защищая от чужой и своей злобы.
Светлый образ бабушки часто оживал в его памяти и тогда, словно божественный Свет освещал его Душу в самых глубоких её тайниках. Этот образ согревал его, вдохновлял радоваться и верить в жизнь.
           Тогда, в пасхальное утро, она не вошла больше в свой дом.
Сын бережно поднял её и, усадив на приготовленную телегу, сказал:
    - Маменька, присмотрите за ребятами.
Она гладила их головки, прижимаясь губами то к одной, то к другой пушистой макушке, ещё пахнущей берёзовым листом и богородской травой от вчерашней бани. Рядом была поставлена деревянная сельница, в которой на подушке безмятежно спал младенец. Яркое весеннее солнце слепило его и он жмурился во сне, смешно шевеля губками и растопыривая маленькие розовые пальчики, которые выбрались из пелёнок.
Сюда же были положены иконы, завёрнутые в вышитые полотенца. Горячий самовар, укутанный в покрывало, был установлен в квашню и чугунок с домашней лапшой, и корзина с хлебами и крашенными яйцами, приготовленными для разговения после Великого поста. На задке телеги был пристроен большой фикус в катке - он недавно выпустил нежные листочки, которые были ещё скручены в блестящие трубочки.
И, наконец, плетёное из бересты лукошко, из которого на всех доверчиво и благодарно смотрела янтарными глазами кошка у которой были ещё слепые новорожденные котята.
           Так телега, загруженная самым дорогим, что у них было, окружённая взрослыми и подростками, тронулась в путь, к новой неведомой жизни.
На этом пути между прошлым и будущим, на лесной поляне прошёл последний счастливый пасхальный завтрак их большой дружной семьи.
Ещё прозрачный, лес был наполнен розовым светом и сладко-терпким запахом цветущего багульника. Белоствольные берёзы, озарённые солнцем, как огромные свечи освещали весь лес!
И птицы, в медовый месяц ещё не озабоченные вскармливанием своего потомства, распевали на все лады. Золотые пчёлки, после долгой зимы, радостным роем кружились над розовыми облаками багульника; и согретая земля парила, наполняя воздух пьянящим ароматом жизни.
    - Благодать-то божья! - бесконечно повторяла бабушка, подходя то к одному, то к другому. И лицо её светилось и глаза наполнялись влагой, которая, как берёзовый сок из переполненной лунки, стекала по морщинистым щекам.
Что это были за слёзы? Оплакивала ли она всё утраченное сегодня — дом, который строили с мужем, где родила и вырастила своих детей, ухоженную землю, которая кормила их и защищала, хозяйство, нажитое тяжким трудом...
Да нет же! Она плакала от радости, осознавая, что утратив по чьей-то жестокой воле нажитое земное добро, они не лишились божьей благодати — светило ясное солнце, пели птицы, смеялись дети, радуясь полноте жизни!
И земля уже вынашивала в своём чреве новые плоды, чтобы жизнь на ней продлилась.
          Он вздрогнул, когда её маленькая тёплая ладонь погладила его склонённую голову, ероша жёсткие непослушные волосы.
    - Не бойся, дитятко, Господь сохранит тебя! Я подарю тебе своего Ангела-хранителя.
    - А как же ты, бабенька, кто тебя будет охранять? - смеялся он, обнимая её хрупкие плечи.
    - У меня ещё есть, запасной, - звонко, по-девичьи, рассмеялась она.
Теперь, завершая свой земной путь, он был уверен, что тогда, в своей просветлённой радости, она смогла увидеть его будущее, уже почти взрослого, с отягчённой мыслями головой. И Ангел, подаренный ею тогда, действительно, всю жизнь был рядом с ним — охранял и спасал его.
           Здесь, в заточении, свободный от суеты, которая часто не даёт нам на свободе ни сосредоточиться на своей цели, ни осознать истину, ни принять испытание как урок, он очень многое осознал и понял, как важно уметь радоваться даже самому малому, что дарит тебе жизнь.
Может быть, благодаря этому божественному дару, и прожила его бабушка почти сто два года в радости, не смотря на все тяготы жизни.»

            Внучки постоянно бегали за ней, как цыплята за курицей, держась за юбку. Она и в лес их брала, неся младшую на горбушке, за лето набирала ягод, грибов, целебных трав на всю зиму. Однажды к ним вышел волк и она, спрятав девчонок под юбку, наставив на него палку, так громко «бабахала» как из ружья, что он, поджав хвост, убежал!
  - «Хорошо, что волк был старый и было лето!» - радовалась она, рассказывая эту историю.
В свои семьдесят с лишним, она, наказав внучкам тихо поиграть дома, бежала в соседнюю бурятскую деревню Красная Буреть, где она подрабатывала — косила сено или жала рожь и пшеницу ловко связывая в снопы. Возвращалась всегда с гостинцами, получая за работу то отрез сукна или ситца, то денежки, на которые там же в лавке, брала она спички, соль, сахар и немного сладостей внучкам; завязав всё это в фартук, спешила усталая и счастливая домой!
Если кто-то сделает дурное, она головой покачает и скажет: - «Ах ты, Лихоманка». Я в детстве понять не могла что это значит, только позднее оценила это веское определение — делаешь плохо, значит лихо-горе к себе манишь! А когда прибегали к ней пожаловаться на разбитые колени или порванную одежду, всплеснув руками, говорила: - «Вот беда-то!», и звонко смеялась беззубым ртом и сразу понимал каждый, что бывает беда пострашнее!
           Я про мамину бабушку рассказываю так много — это потому, что мама последнее время часто её вспоминала, разговаривала с ней, бывало, покричит: - «Бабенька, иди, посмотри на свою Маню — лежу я, как верба срубленная, ничего не могу...» А маму свою, Александру Леонтьевну, жалела — тихая она была  и робкая, после войны родила ещё двух сыновей, последний, Витя, совсем был поздний, уже у старших дочерей дети пошли. Переживала очень, что не успеют его на ноги поставить, так и получилось, сначала отец умер, а вскоре и она, младшему десять лет было.
           Так хочется ещё одну историю про бабеньку Авдотью рассказать, она случилась в середине тридцатых, когда и до сибирских деревень дошла беда — уничтожение церквей. В большом селе Буреть, на солнечном пригорке над Ангарой, стояла красивая белокаменная церковь, народ из всех окрестных деревень и заимок крестился, венчался и отпевался здесь. Перед тем, как взорвать её, вынесли большие иконы и на телегу погрузили, видно, приказ был сохранить их как материальную ценность. Старухи и бабы, поняв, что бесполезно кричать и драться, молча крестились, а потом непредвиденное случилось! За селом встретили эту телегу старухи во главе с нашей Ликандровной и, стащив на землю уполномоченного, который должен был доставить иконы в район, увезли их на старую заимку, оставив его сидеть связанного у дороги, обещав, что коня вернут. Какое-то время поискали те иконы, народ попытали в деревнях, но все молчали, да и что со старух возьмёшь!?
Вот почему заимка наша такая необыкновенная была, хотя когда-то имя ей поменяли и вместо Старой — Бернатовской, официально называлась она Ворошилово. Пространство её намоленным было, особенно в войну приходили сюда помолиться за своих солдатиков и Победу. И каким же чудом было, когда спустя годы, в перестройку, в Бурете была открыта церквушка в старом детском саду, где водрузили на крыше куполок с крестом и батюшка, приехавший из города освятить её, был поражён иконами, которые принесли в неё местные жители.
           А мама характером похожа была на бабеньку свою — боевая, на работе как огонь, всегда в передовиках ходила, две медали у неё за доблестный труд и пачка почётных грамот, даже на съезд колхозников в Москву ездила! Но и в праздники умела повеселиться, с круга не сойдёт как плясать пойдёт, подпевая себе частушками.
И певунья она у нас была, всегда заводила  и много песен помнила, папа гордился этим! Из дочерей её самый сильный голос у Лиды, средней нашей сестры, Наташа, младшенькая, тихо поёт, но нежно и даже под гитару.
А я только подпеваю, но с большой радостью и упоением!
Уже когда мама лежала, я подсяду к ней и споём мы вместе песни три из её молодости, она устанет, но радуется, что все слова вспомнила, щёчки зарумянятся...
На девять дней мы с девчонками тихо попели любимые её песни, думаю, она порадовалась, слушая нас.
           Я же ещё много чего не рассказала про маму!
Девчонкой любила она, на коня забравшись, гонять с мальчишками наперегонки, а при случаи и подраться с ними, если заступиться за кого-то надо! Когда наш будущий папа в армию уходил, ей было только двенадцать лет, потом война началась и он на фронте прошёл её до конца. А она в четырнадцать закончила курсы тракториста и получив тяжёлый гусеничный трактор всю войну работала на нём. С гордостью рассказывала как упросила старого кузнеца-мастера Станислава Новаковского сделать ей гаечные ключи для трактора и берегла их как зеницу ока, чтоб мужики в ремонтных мастерских не украли их, а после войны папе их передала, когда он пересел на её трактор!
Самое страшное, что врезалось ей в память из того времени — это страх, что ночью из леса выйдут бродяги и нападут на них. Работали круглосуточно, посменно, чтобы трактор не простаивал, в поле и спали, совсем молодые девчонки и мальчишки, а спрашивали с них как со взрослых.
Хотелось ещё и на полянки побегать, в песнях душу отвести, поиграть — детство рано оборвалось у них.
           Закончилась война, от радости плакали всей деревней, потом пели и плясали и снова плакали!
Девки женихов с фронта ждали, только мало их вернулось, да и то, многие покалечены были.
Глашу, мамину сестру старшую, сосватали и увезли в другую деревню — красивый, здоровый и весёлый парень был дядя Паша, да только одной ноги не было у него, выше колена пристёгивалась деревяшка. А жених её погиб в сорок четвёртом. Что с этой деревяшкой в деревне — ни косить, ни воду носить, ни дрова напилить...
Жалел он Глашу и любил всем сердцем. Помню такую картинку: сидят два фронтовика, папа и дядя Паша, а на  табуреточке сестрёнка моя Наташа, лет шесть ей, поёт им длинную и печальную песню «Враги сожгли родную хату...», а дядя Паша голову отпустил и заплакал, остановиться не может, папа его успокаивает, мол, у тебя хата целая, а он, - «Глашу жалко...» и голову ещё ниже отпустил. После войны он курсы бухгалтеров закончил и в совхозе проработал долго, уважали его.
          Когда папа вернулся уже с восточного фронта весной сорок шестого, такой бравый, высокий и кудрявый, девки дыхание затаили — на кого глянет.
Маруся, мама наша, тут проявила всю отвагу и ловкость свою, правда, заикался он сильно после контузии и прихрамывал из-за глубокой раны на бедре. Мама её уговаривала, куда, мол, голову свою суёшь, к богачам в семью, не справишься... Это она ещё помнила как их раскулачивали, какое большое хозяйство у братьев было — табун скота, да всякие там сеялки-веялки!
Так и начали жить-поживать, дом пустой сначала был, но зато большой, красивый  и тёплый — один из тех, который папин отец с братьями строил; набили сеном матрас, мама подушку дала одну на двоих и папиной шинелью укрылись.
Приданого невеста не успела приготовить, не до этого было! Но главное - бабушка была, папина мама, Марья Николавна, на её руки мы и посыпались один за другим, родители работали без продыху. Большая папина родня, я думаю, приняла Марусю Агапову сначала настороженно, но вскоре полюбили её за ловкость в любом деле, трудолюбие и весёлый нрав. Всегда у неё было что на стол поставить — угостит, приветит, песни вместе попоют, тогда ещё было принято на праздники большой роднёй за столом собираться. Бабушка наша любила её, жалела и помогала по хозяйству и с внуками.
           Какая-то удивительная бережливость и щедрость одновременно уживались в ней; бывало, приедет с базара, где выручит денежку с проданных продуктов, отложит часть их в платочек-копилку и, завязав в узелок, улыбнётся хитро. Первую ценную вещь, что молодые купили в дом, была швейная машинка — мамина гордость! Она стояла у нас в переднем углу, на маленькой скамеечке, специально заказанной у дедки Миши-золотые руки, под футляром и сверху накрытая вышитой салфеткой.
В колхозе, в послевоенные годы, часто под трудодни выдавали материал разный, китайский в основном, — ситец, штапель, байку, коленкор, а за хорошую работу награждали дорогим отрезом на платье. Мама, взяв курс кройки и шитья у бабки Зоси, портнихи нашей деревенской, стала обшивать нас всех; нашьёт на Пасху, нам, девчонкам, платьишки с крылышками, папе с братом рубашки да трусы семейные, а себе с бабушкой фартуки нарядные с оборками. Иногда нарядимся все в одну расцветку — весело даже! Машинку эту, уезжая ко мне, подарила она соседке, подружке своей, думаю, грустно ей было расставаться с ней.
           Мама всегда гордилась, что у них с дедом девять внуков и теперь уже шесть правнуков!
На летние каникулы орава внуков съезжалась к ним в деревню, было весело, но какая ответственность — всех накормить, проследить, чтобы всё ладно было, только с годами осознаёшь всё это.
Постоянно хозяйство держали, чтобы ещё и детям помочь. И мудрая она у нас была, никогда не вмешивалась в наши семейные дела и слова плохого ни про зятьков своих ни про невестку не сказала, по крайней мере, я не слышала!
           Больше десяти лет мы прожили с мамой вместе, самых трудных лет её старения и глубокой старости. Ещё в Швейцарии мы праздновали её восемьдесят лет и на этот юбилей повезли с мужем её в Испанию, где она впервые увидела море и очень удивлялась, что так много воды солёной и что мандарины на деревьях прямо в городе висят и никто их не срывает!
Хорошо что в то время уже была связь по Скайпу и мы могли связаться с родными и видеть их, это было большой радостью для неё, а подружке её, тоже Марусе, звонили на сотовый телефон и они долго болтали, смеялись и пели песни. Здесь, в Чехии, ей без проблем дали вид на жительство, оформили медицинскую страховку, она радовалась, что у нас есть сад-огород, растут яблоки, виноград, которые она сама раньше никогда не срывала с дерева. Только часто вспоминала про грибы, которые в изобилии в сибирских лесах растут, просто мечтала о них! У нас, прямо за домом, лес небольшой и она любила с тросточкой гулять по лесной дорожке, там красиво, птицы поют..
           Однажды чудо случилось — приходит наша мама, усталая, потная, руки все в земле, но такая счастливая, на животе подоткнутый фартук топорщится и выкладывает на стол сухие белые грузди — такие крепкие, только все шляпки в земле, словно только что пробились из-под земли и дождик не успел их обмыть. Я удивлялась, так как лес наш я уже давно обследовала и даже поганки тут редко встречались, а грузди, их и в книгах чешских про грибы, не увидишь! Мама тогда грибочки ласково отмочила, почистила и мы их в баночку посолили, а себе в численник она записала когда можно будет их скушать. На другой день, с утра пораньше, она погнала меня в лес, велела корзинку взять, ей тогда уже лет восемьдесят шесть было, ноги плохо поднимались; дошли мы с ней до того места, где надо было в ложбинку пройти и потом на небольшой косогор забраться — под ногами сухая листва и иголки хвойные, я едва туда закарабкалась, цепляясь за кусты. Она мне снизу кричит: - «Ищи там, наклоняйся, палочку возьми...», а я ей: - «Ты зачем же сюда полезла, как не убилась!»
Короче, грибов я никаких не нашла, было сухо и грибами не пахло, только увидела то местечко, где мама руками разгребала листву и груздочки свои собрала.
           Поняла я, что это ей подарок был от Бога за веру её, думаю, не первый раз она их тут искала и верила, что найдёт!. Да и на косогор этот её подняли и спустили с него силы какие-то высшие! Увидев мою пустую корзинку, она вздохнула: - «Непутёвая», подцепив её под ручку, мы поковыляли домой, посидели на лавочке за огородом, говорю ей: - «Мама, давай помолимся, спасибо Боженьке скажем, это он тебе грибочки подарил, такие здесь даже не растут, только ты больше туда не лазай, а то он подумает, что ты жадная и свалишься оттуда». Она согласилась.
           Ну а мне, я уверена, был особый подарок от Бога — пройти испытания через маму, которые Он мне приготовил! За три года до ухода, что-то вдруг поменялось в ней, может быть, так часто бывает со старыми людьми, когда они станут беспомощными. Я от многих слышала, что старенькие родители капризными и злыми становятся и какие-то негативные мысли им в голову лезут, мешая жить в покое.
Она холодно смотрела на меня и взгляд словно говорил: - «Легко любить хорошего, покладистого и доброго человека, а вот полюби меня — такую, как есть!» Неожиданно, она вскрикивала не своим голосом, пугая меня, а видя мой страх, смеялась: - «Ну, испугалась, пугало!»
           Я сначала растерялась, не знала что делать — сердилась, обижалась, пока не осознала, что надо воспринимать её как своего любимого больного ребёнка.
Возможно, какая-то тёмная энергетическая сущность вселилась в неё, когда она стала слабая, а тёмные питаются негативными эмоциями — страхом, обидой, раздражением...
Когда во мне осталась только безусловная любовь к ней, а у мамы уже мало своей энергии было, она и покинула её. И снова всё наладилось -  мама жалела меня, поймав мою руку, прижмёт к губам и скажет: - «Совсем я тебя замучила, доча», или после обеда: - «приляг, моя, отдохни маленько».
- «Ой, какие ручки-то у тебя холодные, как же ты без меня тут останешься, бедненькая...»
Я ещё не совсем привыкла жить без неё.
Иногда так хочется, чтобы она поговорила со мной!
Молюсь, чтобы Душа мамина дальше светлым путём пошла, а я осознанно продолжила свой земной путь.
24 МАМА
Галина Ромадина
               

Я Вас прошу: и ныне и всегда —
Вы матерей своих жалейте милых.
Не то, поверьте мне, вас ждет беда,
Себя вы не простите до могилы.
                Р. Гамзатов


«Придет чёрный день, и он не должен тебя застать врасплох, об этом нужно помнить всегда», — последние годы мама часто говорила мне эти слова.
Мама, мама! Ну, вот мы и дожили до чёрного дня.
Начались неурядицы,болезни, и уже не радует весенняя распутица и первые тюльпаны в нашем саду.

Нашей маме Марусе пошёл уже восемьдесят шестой годок! Болеет она уже давно и тяжело, поэтому ее в семье стали звать «наша больная». Ее характеру и чувству собственного достоинства можно только позавидовать. Не вставая с постели уже несколько лет, она остается главной хозяйкой в доме, с которой нужно держать совет и выслушивать ее «ценные указания». Но, как водится, слушать слушаем, а делаем по-своему.

Однажды, уставшая лежать на спине, она с трудом и с моей помощью, переворачиваясь на бок, говорит себе: «Вот как ты устала,касаточка моя!» и каждый раз я думаю: «Доживет ли наша больная до утра?» В бреду, в муках проходит ночь, а к утру вдруг полегчает,и как птица Феникс, возрождается к жизни. Начинает поругивать меня, как «нерадивую» сиделку, возмущаться и сетовать на тяжелую жизнь и, слабея, дает указания на день. Наступает очередное увядание, которое прогрессирует раз от раза все больше и больше.

Жизнь моей мамы — это наглядный пример, как себя нужно любить. Она в своей жизни кушала и пила только то, что ей нравилось, и столько, сколько хотела. Никаких диет, никаких ограничений быть не могло. Врачей обходила стороной и, как бы ни болела, о больнице не могло быть и речи…
— Вы что, хотите от меня избавиться? — спрашивала она, когда речь заходила о больнице, и никакие уговоры не могли изменить ее решение. Я была ее домашним доктором и только мне она доверяла свои болячки. Я знала все о состоянии ее сердца, печени, давлении, но самое страшное — это состояние ее ног. Были использованы и медицинские, и народные средства — ничего не помогало. Если бы, я ее положила в то время в больницу, одну ногу точно бы ампутировали. И я, прочитав много литературы, пошла на крайний метод лечения. Каждое утро, помолившись Пантелеймону Целителю, я начала заговаривать маме ее воспаленные раны на ногах, вспомнив, как это делала покойная бабушка полсотни лет назад. Мама очень поверила в это лечение и даже не засомневалась в моих способностях. К моему великому удивлению, через две недели раны стали заживать, боли утихать. Подумав, что это,возможно, случайно так получилось, просто совпадение, раны сами стали заживать, и я решила оставить одну маленькую ранку без заговора, посмотреть, заживет ли она сама... Эта ранка не зажила. Два года она прожила со слабыми ногами, но невоспалёнными.

Мама любила жизнь, ценила ее, наслаждалась ею. И говорила,что земля — это рай, подаренный Богом, и жить нужно достойно,чтобы не огорчить Создателя. Даже на работу она ходила как на праздник.
Да... В молодости она была видной женщиной, королевская осанка украшала её. И как русская крестьянка умела делать все, за что  бралась: и прясть, и вязать, и шить, и вышивать, и хозяйство вести со всей красотой и опрятностью. А косить... «Что взмах, то готова копна», — как говорил Некрасов. Мужики только языком щелкали и головой качали, глядя на ее скошенные ряды.
— Вот у кого учитесь косить, у Маруськи Семёновой,— говорили они.
Голосистая была, любила песни петь, на покос ходили с песнями. Вот только в новом столетии наступила тишина, и песен уже никто не помнит, и знать не хочет.
Когда человек жив, здоров и находится рядом, мы не знаем цены его взглядам, его поступкам. Но вот ушел от нас родной человек, нет его, и начинаешь задумываться над сказанным им когда-то, по-иному смотришь на вещи, которые он любил,  и только теперь понимаешь, что они говорят с нами вместо него.

Я смотрю на мамины платья и вспоминаю, как она их носила,какое платье куда надевала. Она любила наряды и знала им цену. Фигура ее до глубокой старости не менялась, и только в последние годы она стала ходить с палочкой, поэтому гардероб ее только пополнялся. По истечении длительного времени все наряды выглядели, как новые. Ткани были натуральные и сохраняли первозданную яркость красок, и была моя мама, как летний день, всегда нарядная и красивая.

Своей безграничной любовью к книгам и природе, особенно к лесу, я обязана своим родителям. Папа очень любил читать книги, и мы с ним были записаны во все библиотеки, которые находились в округе. Папа читал и рассказывал маме, потому что её руки всегда были заняты работой. А когда папы не стало, она перечитала все романы отечественной классики и много западной литературы. Но любимыми книгами, которые она читала в часы грусти и печали, были поэзия С. Есенина и сборник старинных народных песен.

Как поздно мы начинаем все понимать. Я говорила маме: «Не ходи в лес, у тебя же ноги болят». А она не слушала, брала палочку,и мы уходили в лето. Может, в этом и заключается ее долголетие.
Приятно заходить в лес ранним июньским утром. Воздух чист и прохладен. Повсюду сочная, никем не примятая трава, с букетами белоснежных ромашек, голубых колокольчиков и множеством цветущих травинок.  А на солнечном лугу — море цветов! И идём мы с ней среди такого живого ковра, вглядываясь в туманные дали, любуемся красотой лесных полян и с наслаждением вдыхаем целебный воздух наших лесов и полей. Росистая трава слегка холодит ноги. А какое охватит волнение, когда найдешь первый гриб и нахлынет чувство восторга, когда увидишь первые ягоды земляники! О лесе можно писать бесконечно, он прекрасен в любое время года.

Неужели когда-нибудь все забудется нами: и солнечный июньский день, и ароматный букет ландышей, принесенный из леса, и пение жаворонков в поле, и чёрный хлеб с солюшкой, который кушали на привале, когда все цвело вокруг и все дышало счастьем и любовью. Мама, мама! Я никогда не хотела, чтобы наступали эти чёрные дни.

Без родителей я чувствую себя очень одиноко. Только сейчас я понимаю, как мне было необходимо в жизни родительское сострадание, сочувствие и любовь, чего мне сейчас так сильно не хватает. Но, не смотря, ни на что, я чувствую, что мама всегда рядом,  и если я что-то делаю, то делаю так, чтобы ей понравилось, чтобы она была спокойно за нас на том непонятном для меня свете. Когда я болею, мама всегда рядом, я не вижу, но чувствую, что мама сидит у меня в изголовье, и я вновь ощущаю себя ребёнком. А совсем недавно я проснулась от чувства, что в комнату вошла мама, сквозь полуоткрытые глаза вижу, как мимо  проходит тень. «Мама, ты, что здесь делаешь?» - неосознанно задаю вопрос. Тень быстро выходит из комнаты. Лежу в полусне и думаю: мама пришла посмотреть, всё ли в порядке и продолжаю крепко спать. Только утром, окончательно проснувшись, я начинаю понимать, что всё происходящее на уровне мистики, что маму я воспринимаю, как живую, и первая мысль по утрам, которая часто приходит в голову – а проснулась ли мама?       
25 Главное слово
Юрий Классик
 Сын! У меня сын!
Внутри меня бурлила радость. От возбуждения я покрылся испариной. Сердце забилось так, что мне подумалось, оно сейчас выскочит наружу.
 Только что позвонила жена и сообщила эту радостную весть, что у нас родился сын. Конечно, дочка тоже не плохо, но мне хотелось сына, наследника, продолжателя рода и фамилии, кому я смог бы передать свою любовь к единоборствам, свои знания и навыки, своё мужское понимание устройства мира, наконец.
 "Маленький сморщенный человечек, такой слабый и беззащитный. Не верится, что в будущем ему предстоит стать чемпионом. Но ведь недаром же я потратил столько сил, времени и пота на тренировках. Это ему обязательно должно было передаться и в дальнейшем пригодиться". - Так я думал, любуясь на своего первенца. Несмотря на свою слабость, когда я протянул ему палец поздороваться, он неожиданно крепко, по-мужски, пожал его. От умиления на глазах у меня выступили слёзы.
 "Первое слово, которое он произнесёт, обязательно будет папа", -мечтательно подумал я. Когда вечерами, уставший после работы, я приходил домой, то первым делом шёл к кроватке сына и повторял ему слово "папа".
 "Это папа пришёл. Смотри папа. Ну, скажи – папа". – Подолгу разговаривал я с ним.
 Говорить мой сын начал довольно поздно. Ему было уже полтора года, а он всё ещё лепетал на непонятном мне языке. Но однажды утром, никогда не забуду этот ясный солнечный день, один из последних дней осени, сын встал в кроватке, держась за ограждение, посмотрел на меня большими круглыми глазами, и отчётливо сказал: "Мама".

 Я любил деда Васю. Большой сильный человек он всю жизнь прожил в деревне. Из бедной крестьянской семьи, в молодости работал конюхом, во время Великой Отечественной воевал на фронтах в пехоте и был с ранением демобилизован. В его голове остался осколок, остался на всю жизнь. Удалить его врачи не смогли, но может, тогда ещё не умели делать такие операции. А позднее он привык к головной боли и, что греха таить, частенько заглушал её водкой.
 После войны Василий Егорович выучился на тракториста.
Его руки, всегда тёмные и пахнущие маслом, внушали мне, тогда ещё малышу, уважение и страх. Даже не страх, а скорее раболепие. Ведь он так легко управлялся с большой шумной машиной на огромных колёсах. Помню, как он сажал меня рядом и мы с ним ехали до магазина и обратно. В сельпо он покупал хлеб, крупу, себе бутылку водки, а мне пряников. Я их очень любил. Они мне казались такими вкусными, что и сейчас, спустя без малого сорок лет, мне вспоминается их необыкновенный вкус. Сейчас таких пряников не делают, но может мне так думается.
 Когда я учился в школе, летом на каникулы мама привозила меня в деревню к своим родителям, где я бегал на речку, купался, загорал, ловил рыбу, делал набеги на колхозные поля с местными деревенскими мальчишками, с которыми подружился. Как? Это отдельная история с заплывшим глазом и разбитой губой. Бабушка поила меня коровьим молоком и варила мне кашу. Вспоминается, как я ел её деревянной ложкой. Дома в городе у мамы такой не было. Один раз мне захотелось попробовать её на прочность и, не рассчитав, я откусил половину ложки. Дедушка так ругался, что я до сих пор помню свой детский ужас от содеянного. Больше мне деревянных ложек не давали и я как дома, ел алюминиевой.
 В тот год, когда я поступил в институт, дедушка заболел. Анурез, как сказали врачи, результат хронического простатита.
 Ему прописывали мочегонные и прочие лекарства, которые не помогали. Становилось всё хуже. Дедушка жаловался на головные боли, но поскольку они были у него всегда, никто на это не обращал внимания. Позднее врачи всё же определили причину болезни. У Василия Егоровича в мозгу выросла большая опухоль, но это было, когда его парализовало и помочь чем-то, было уже поздно. Он лежал и медленно умирал. Война догнала его в старости. Врачи не думали, что в обездвиженном состоянии он так долго проживёт, но у него было очень сильное, большое и главное доброе сердце.
 Последний раз я видел его за неделю до смерти. Он никого не узнавал и не говорил. Я подошёл к кровати, взял его за руку и сказал: "Здравствуй, дедуля". Губы его зашевелились и, не глядя на меня, он прошептал: "Мама".
 Это всё, что он мог сказать…
26 Мама
Людмила Мизун Дидур
Смысл всего земного бытия мы вкладываем в это слово: МАМА. Магия волшебства. Самая нежная забота, самая крепкая опора, самое любящее сердце мамино. Как велика материнская любовь! А жертвенность матери безгранична. Не задумываясь, отдаст она свою жизнь за ребёнка, которого носила под сердцем.
 Как важно оценить ещё при жизни матери её нежность и заботу, любовь и самоотдачу. Хотя мама любит нас такими, какие мы есть, не ожидая от нас благодарности, до самых своих последних дней. А мы всё это начинаем понимать только тогда, когда мама уйдёт навсегда. И то, что ничтожно мало её любили, и то, что недостаточно проявляли свою заботу и нежность в ответ.
 - Милая моя, добрая, единственная и неповторимая, незабвенная моя мамочка! Столько тревог я принесла твоему сердцу. Как и все в молодые годы я, переживая собственные огорчения и неудачи, жалела лишь себя, не понимая, что ты страдаешь гораздо больше. И каждая моя беда рубцом оставалась на твоём сердце.
 Сама, такая тонкая и романтичная, ты всегда поддерживала мои робкие шаги в искусстве. Прививала любовь к литературе, рисованию, рукоделию. Ты гордилась мною, видя мои успехи в танце. Мне всегда доставляло радость оставаться с тобою наедине. Я чувствовала твою любовь. Ты называла меня: "Детка золотая". И до четырёх лет я думала, что это моё имя. А когда через четыре года после моего рождения появилась на свет моя младшая сестрёнка Аллочка и я стала ревновать, ты сумела мне объяснить, что не стала любить меня меньше: "Любой пальчик на руке поранив, больно одинаково".
 Ты научила меня чувствовать жизнь, как её чувствовала сама. Сквозь призму твоего восприятия я познавала мир. И он открывался для меня с самой лучшей стороны. Никогда в нашем доме не было никакой брани. Уважение и любовь царили в нём. Я боялась, что не научусь любить так, как любила ты. Папа был единственным и самым желанным мужчиной в твоей жизни.
 Никакие, даже самые прекрасные литературные героини не могли сравниться с тобой в умении любить. В детстве я мечтала написать о вас книгу, но всегда боялась, что у меня не хватит таланта описать твоё восторженное чувство преисполненное чистотой и верностью. Ты боготворила папу, смотрела на него всегда с трепетом и нежностью. А если и случались какие-то размолвки, то исключительно по работе, и это вызывало улыбку у окружающих.
 Всегда весёлый и заводной, папа делал твою жизнь насыщенной и интересной.
В 1951 году, когда он приехал к тебе из Австрии, где служил, проехав родные места, ты, не раздумывая, на вторые сутки очного знакомства вышла за него замуж и уехала с ним на Украину. В дороге папа всё сокрушался от тяжести твоего приданного. И удивлению не было конца, когда, по приезду, в чемоданах оказались только книги. И на Донбасс ты поехала за ним не сомневаясь. И в горе и в радости ты была с ним. Все его успехи и твои тоже. Вы дополняли друг друга. Папа доверял тебе, как самому себе. Ваше чувство проверяло время. Вам можно было позавидовать: зимой уходили в лес на лыжах; пешие прогулки по грибы и пробежки по утрам; летом вместо моря - турпоходы в горы. Приезжали весёлые и счастливые. До сих пор помню отрывок вашей походной песенки у костра: "...Чайничек с крышечкой, крышечка с шишечкой, шишечка с дырочкой и пар идёт...". В детстве я не понимала смысл этих слов. А теперь у меня есть такой заварной чайник с дырочкой в шишечке. А вашу песенку я напеваю, угощая гостей чаем.
 Однажды, возвращаясь из такого путешествия, отец обнаружил чемодан неподъёмным. Спрашивает:
- Ты, что, в него камней наложила?
- Угу, - кивнула ты.
 Раскрыв чемодан, ахнул. До краёв он был набит белыми бочонками отшлифованных водой камней из Терека. Папа выбрасывал, а ты плакала и собирала их в сумку. Дома мы все до камушка раздарили своим друзьям. Ни одного из них не осталось на память.
 Теперь-то я понимаю в кого я такая. Камни - моя стихия. У меня коллекция минералов. А, вспоминая рассказ про твою любимую куклу Лупетку*, - появилась любовь ко всем куклам. Их у меня 65, и у каждой есть место в квартире. И стихи я пишу, потому что их писала ты. А когда я стихи читаю, все слушают меня, затаив дыхание, потому что так читать научила меня ты.
 Имея педагогическое образование, ты не состоялась, как учитель, хотя твои знания тебе пригодились, воспитывая нас троих. На Украине со второго класса изучают украинский язык, которого ты не изучала, живя в России. Но ни одного дня ты не просидела дома: дет. сад, детский дом, проф.тех. училище - везде ты работала воспитателем. И тысячи детей благодарны тебе за твою доброту. А ради отца ты посвятила себя стрелковому спорту. Добившись своих собственных высоких результатов, перешла на тренерскую работу.
 С тех пор вы с папой стали неразлучными и на работе и дома.
Как я горда вами! И беспредельна моя благодарность за всё, что вы для меня сделали.
 Когда папы не стало - счастье ушло из твоей жизни. Радость больше не заглядывала в твой дом. Я попыталась оставить с тобой пожить 13-летнего сынишку, чтобы помогал по хозяйству и отвлекал от одиночества. Но уже через пару дней ты попросила его забрать, потому что боялась испугать внука, когда, причитая в плаче, срывалась на крик.
 За год одиночества ты записала в толстую тетрадку много стихов, все они были посвящены папе**.
 (Потом, я долго не могла их прочесть, потому что мне не хватало воздуха, слёзы слепили глаза и я, как и ты, долго кричала, а муж прятал тетрадь. А когда я её находила, всё повторялось снова).
 После смерти папы, ты замкнулась на работе, хотя она уже не приносила тебе радость. Жила, как в прострации. Помню через неделю после похорон ты спросила: "А кто готовил поминальный обед?" И была удивлена, когда узнала, что готовила я.
 Помню, ты пыталась купить себе обновки, но, стесняясь своего желания, прятала их в шкаф, так ни разу и не надев. Глаза твои начинали светиться, только, когда ты говорила об отце. И, когда он тебе снился, ты была счастлива недолго и зыбко...
 (Болела сильно и продолжительно. После операции (рак молочной железы) ты прожила 5 лет и пережила папу ровно на один год и двадцать один день).
 25-го мая 1989 года утром ты рассказала мне свой сон. Будто бегом бежала вслед за отцом по снегу и так торопилась, чтобы не упустить его из виду. Ты была такой спокойной:
 - Зимой умру, - сказала, вздохнув. А потом ты долго кричала, не замолкая ни на минуту от страшной боли.
                ***
 ...Соседка по койке в палате бесцеремонно произнесла, что кто-то там так же, как мама, кричал весь день, а на утро помер. Я готова была прибить ту тётку.
 Ничем я не могла помочь своей мамочке. И, только после очередного укола морфия, она прикрыла глаза. Медсестра мне шепнула, чтобы я сходила домой. Но домой я не пошла. Взяла какие-то вещи, чтобы отнести к маме на квартиру. По дороге встретившаяся соседка спросила:
 - Как дела у матери? - и пожалела об этом. Я кричала так, как не кричала никогда...
 На квартире у мамы я что-то мыла, тёрла механически сквозь страшных хрип и рыдания. Опухшая вернулась в больницу. Муж принёс свежий супчик. Все эти дни домашние хлопоты, дети, работа в шахте, готовка и походы в больницу были на нём.
 Мама, на удивление, покушала с удовольствием. Я кормила её, приговаривая, как маленькой:
 - Вот молодец, моя хорошая, моё Солнышко, родненькая моя...
 Она, поблагодарив меня, сказала, что поспит. И мне велела отдохнуть.
 Мне разрешали занимать кровать напротив. Я прилегла. Всё завертелось перед глазами. Я ни за что не допускала мысли уснуть. Всё время поднималась, чтобы посмотреть на маму. Сидела, прикладывалась к подушке, снова вскакивала. За окном была глубокая майская ночь...
 И тут я услышала, как она меня позвала. Оказывается я, всё-таки провалилась в сон.
 - Сейчас, мамочка...
 Я тронула её руки, они были холодными.
 Я тихонько вышла из палаты. Сказала дежурной медсестре, что мама умерла. Она велела мне идти домой. До самых похорон я не кричала, удивляясь спокойствию моих эмоций. Приехали сестра и брат. Похоронили на том месте, где наметила для себя мама - рядом с папой и её мамой.
 Месяц май родителей соединил, потом разъединил и снова воссоединил на небесах.
 Помню в детстве моя подружка говорила:
 - Нельзя наступать на трещинки на асфальте, а то мама умрёт.
                ***
 - Мамочка! Я ведь до сих пор перешагиваю все трещинки, подбирая шаг.
 Верю, что ты смотришь на меня с небес и улыбаешься моему чудачеству.
 Я грущу за тобой и папой. Навещая вас, прибирая могилки, на душе становится спокойнее, а, возвращаясь домой, радостно от встречи с Вами.***
27 Глядя на любимое фото...
Виктор Панько
ГЛЯДЯ НА ЛЮБИМОЕ ФОТО...

     Проводы в армию. Первый ряд: Алексей Михайлович Ротарь, Виктор Панько, Евдокия Михайловна Панько, София Ротарь с внуком Толей, Нина Андреевна Дьякова. Второй ряд: Георгий Иванович Мотря, Иван Васильевич Панчёха, тётя Евгения Панчёха, Евгения Михайловна Дьякова, Агафия АндреевнаДьякова. На заднем плане: Павел Васильевич Панчёха, Евгения Алексеевна Мотря, Таисия Луковна Панчёха, тётя Аня Барбарош. Фото 8 декабря 1963 года.


Пятьдесят лет… Когда они пролетели?... Каким я был полвека назад? Да-а-а… Эта фотография сделана 8 декабря 1963 года. Я тогда работал учителем физики и математики Данульской средней школы и одновременно – заведующим кабинетом физики. В кабинете был фотоаппарат. Возможно, я его зарядил и отдал кому-то щёлкнуть.
Конечно, для меня тут запечатлён момент исторический, повернувший мою жизнь на много-много градусов в сторону, которая привела меня сюда, на «Проза.ру». Самый важный момент проводов в армию – на пороге дома перед отправкой на машину для следования в Рышканы, в военкомат, а затем – в Бельцы на призывной пункт…
На переднем плане - молодой человек в ушанке, телогрейке, сапогах, рядом – предусмотрительно купленный заранее рюкзак. Молодой человек – это я. Мама взяла меня под локоть…
Мама, мама… У нас мам ещё до сих пор называет кое-кто «мамунька»… Помню, когда я в семнадцать лет поступил на физмат в Бельцы, она приезжала ко мне, мы шли с нею по улице, и она здоровалась с каждым встречным: «Добрый день… Добрый день… Добрый день…». Встречных – сотни. Я говорю: «Мама, это – город, тут столько людей! Чего ты здороваешься? Оставь!». Ответила: «Нельзя, Витя, это – люди. Что же тут плохого?». Её звали Евдокия, и она умерла в День святой Евдокии, в свой день рождения в возрасте 80 лет. Умерла от рака кожи лица. Полгода я был с нею рядом, и мы успели переговорить с нею о многом… Когда она умерла, мне шёл уже шестой десяток, я был на почте, там были люди, и я плакал, а один человек спрашивает: «Чего этот дядя плачет?». «Мама у него умерла». «Ну и что?». Он не понимал…
Она вырастила меня одна, с бабой Олей. Мы перенесли голодовку, она научила меня в пятилетнем возрасте читать. И сама любила читать по выходным дням разные книги, особенно – Шукшина, хотя имела всего два класса румынской школы… Других детей у неё не было, и она, как я теперь понимаю, меня сильно любила, хотя виду никогда не подавала и между нами особой нежности, высказываемой внешне, не было. Несколько раз она применила в воспитательных целях вишнёвый прутик, который висел в углу комнаты на видном месте, причём один раз – по наговору сверстников – несправедливо. Было больно и обидно. Через много лет тот «друг детства» признался, что это он сказал, что я был вместе с ним в соседском саду за грушами, хотя я там не был и ничего об этом не знал. Мама, мама, прости меня за всё, может быть, ты пережила из-за меня немало тревог и горя… Когда был, в армии, на землетрясении в Ташкенте - каждый день землетрясение, и радио об этом каждый день говорило, а я был там  целых три месяца.  Переживала, когда я работал в милиции. Беспокоилась о неурядицах моей семейной жизни…  Прости, прости, прости!
Жили мы в маленьком крестьянском домике, крытом соломой, видна стреха из тростника. Окна маленькие. Рядом на фотографии все мои близкие родственники. Рюкзак держит дядя Алёша, мамин брат. Он перед войной был лесником, а потом отбыл 10 лет в лагерях Караганды как «враг народа», хотя, конечно, никаким врагом народа он, наверное, не был,  потому что потом его реабилитировали. А рядом с ним на фотографии – другой мамин брат – я его называл «нанашко», потому что он меня крестил. У него –тоже была судьба непростая… А вот – соседи – дядя Павло Панчёха и его брат – дядя Ваня Панчёха, нанашко Ваня Тучак. Они воевали на фронте, а мы, малыши, спрашивали их о том, сколько они убили немцев. Они отмалчивались на эту тему, хотя и имели и медали, и, возможно, ордена. Нам было интересно смотреть неа белый свет через призмы от военных биноклей, они нередко бывали среди детских игрушек…
Пятьдесят лет… Всего и не расскажешь. А память – осталась.
28 Руки матери
Олег Маляренко
      Третью ночь подряд Денису снилась мать. Она умерла девять лет назад, ещё не старая. Была здоровой женщиной, никогда не гнушалась тяжёлой работы. Денис не помнит, чтобы она когда-либо болела. Когда соседи позвонили ему, что скорая помощь увезла мать в больницу, он бросил все дела и примчался к ней. Врач сказал, что у матери обширный инсульт, шансов на выздоровление мало, но ей нужен постоянный уход. Денис превратился в сиделку, отходя от материнской койки лишь для того, чтобы где-нибудь вздремнуть. Чуда не произошло, и через пять дней мать, не приходя в сознание, умерла. Это явилось сильным потрясением для сына. Горько было от того, что он не мог сказать ей прощальные слова.
      Денис постоянно вспоминает мать, ездит на её могилку, но до этого она во снах не являлась ему, ни разу.
      В первую ночь Денису приснилось, что он вошёл в родительский двор и увидел, что вместо старого неказистого домика, построенного дедом в давние годы, стоит великолепный новый дом. Как строитель, он обратил внимание на замечательную планировку и отделку дома. Комнаты казались довольно громадными, вероятно, от того, что были пусты.
      Навстречу Денису вышла родительница с ласковой улыбкой.
      - Мамочка, кто построил этот дом? – спросил он.
      - Я построила его, сынок.
      - Как? Сама?
      - Да. Почти без посторонней помощи.
      Денис внимательно поглядел на сильные, мозолистые мамины руки. Такие руки могут сделать всё на свете.
      - Мамочка, а почему ты не обратилась ко мне? Забыла, что твой сын строитель?
      - Нет, не забыла. Но не хотела привлекать тебя на эту стройку. Ведь ты устаёшь на работе, а потом тебе надо отдохнуть, уделить внимание жене и внучкам. А у меня много времени свободного, вот я и построила не спеша. И теперь на склоне лет буду жить в просторном и светлом доме.
      В другой раз Денис увидел во сне какой-то праздник. Все вокруг веселятся, танцуют и поют. По маминым словам, она в молодости была первая певунья и плясунья на селе. Вот и сейчас она легко и весело танцует вместе со всеми, то ли краковяк, то ли польку. Эти танцы Денису не знакомы, поэтому он стоит в стороне. Мама издалека приветливо ему машет. И Денис пошёл плясать, да так ловко, словно только этим и занимался. Толпа расступилась, и они с матерью стали плясать только вдвоём под нескончаемые аплодисменты, пока к ним не присоединился мужчина, лицо которого показалось Денису знакомым. Спустя некоторое время до него дошло, что это его умерший отец, но нисколько этому не удивился. Денис почувствовал необыкновенную теплоту к родителям.
      Но самое яркое сновидение явилось Денису в третью ночь. Он с матерью сидел на пустынном морском побережье. Под голубым небом раскинулось тёмно-синее море. Тишину нарушали только крики чаек и плеск ленивых волн. Мама погладила его волосы на голове, как делала в далёком детстве. Её пальцы были удивительно мягкими и нежными.
      - Мамочка, верно, ты до сих пор считаешь меня маленьким мальчиком, - сказал Денис.
      - Да, сынок. Сколько ни будет тебе лет, для меня ты остаёшься ребёнком.
      - Какая ты у меня замечательная! Я так благодарен тебе за всё и сильно тебя люблю.
      - Спасибо, Дениска. И ты для меня дороже всех на свете.
      Денис проснулся и задумался - что могут означать эти сны? В последние годы он плохо запоминал сновидения, но эти три отчётливо сохранились в памяти. Он был неплохим сыном, но так мало говорил маме при жизни тёплых и ласковых слов. Она много лет проработала в горячем цеху на металлургическом комбинате. Рано овдовела. Отец был пожарным и погиб на пожаре, спасая людей. Ни разу мама не наказывала сына, но не упускала случая, чтобы похвалить его. Последние годы она жила одиноко, а Денис навещал её изредка, хотя и следовало делать это почаще. Думал, что её ждёт долгая жизнь, а она не успела выйти на пенсию. Печально, что ничего уже изменить нельзя.
      Когда Денис рассказал жене Лиде о своих снах, она предложила ему заказать молебен об упокоении души матери и съездить на её могилу. Она, конечно, права, и так он и сделает, как только освободится.
      Третий месяц Денис вместе с бригадой строил коттедж для авторитетного бизнесмена. Заказчик каждый день наведывался на стройку и торопил. Поэтому работали без выходных, с утра до вечера и почти без перекуров. При этом строго соблюдался «сухой» закон. Бригадир предупредил, что выгонит любого выпившего немедленно, а у него слово никогда не расходилось с делом. Работа спорилась, и домой Денис приходил сильно усталым.
      Наконец наступил день, когда строительство завершилось. Заказчик вместе с семьёй обошли весь дом, придирчиво его осмотрели и остались довольны качеством работ. Он честно расплатился с бригадой, даже немного прибавив за срочность.
      Тут же в бытовке строители отметили завершение стройки. После напряжённого труда можно было и расслабиться. Настроение у всех было приподнятое. Шутили, смеялись, подначивали друг друга. Мужики пытались наверстать упущенное, поэтому набрались основательно. Засиживаться долго не стали и мирно разошлись по домам.
      Денис шёл по вечерней улице слегка заплетающейся походкой, но строго на автопилоте. Карман брюк приятно оттягивала толстая пачка денег. Мысленно он соображал, на что их потратит. В первую очередь, надо приобрести обновки Лидусе и дочкам. А если что-то останется, то и себе.
      Ключ никак не хотел попадать в замочную скважину калитки, сколько Денис ни пытался. Звонок не работал, поэтому он громко постучал ногой по калитке. Вышла Лида и осуждающе глянула на мужа.
      - Хорош, нечего сказать. Давно не видела тебя пьяненьким. Ты хотя бы дочек постеснялся.
      - Какая ты, Лидуся, неблагодарная, - завёлся Денис. – Три месяца я вкалывал как проклятый, чтобы заработать для семьи. А ты меня так встречаешь.
      В другое время он не придал бы значение колкости жены, обратил бы её в шутку, но на этот раз сорвался. Так слово за словом вспыхнул маленький скандальчик. Денис передал растерявшейся жене деньги, а сам пошёл вдоль по улице.
      Вскоре он поймал такси и отправился на дачу. Зашёл в домик, и, не раздеваясь, улёгся на кровати. Для полного душевного покоя закурил сигарету и уснул.

      Денис проснулся среди ночи от сильного приступа кашля, да и очень горячо было ноге, высунутой из-под одеяла. Дышать было трудно, и от едкого дыма слезились глаза. Вокруг полыхал огонь. В сознании мелькнуло, что надо срочно покинуть домик, но сил не было даже для того, чтобы пошевелиться. От огня треснуло окно, и задребезжали разбитые стёкла…

      - Как, по-твоему, он дышит? – раздался тихий женский голос.
      - Да. Слабо, но дышит, - услышал Денис голос дачного соседа Яши. Хотел открыть глаза, но веки словно склеились.
      Наконец это ему удалось. Оказалось, что лежит посреди дачного двора на чём-то твёрдом, а вокруг него стоят несколько фигур. Денис хотел подняться, но почувствовал слабость, от боли словно раскалывалась голова и слегка тошнило. Над ним склонился Яша:
      - Как ты чувствуешь себя?
      - Как в раю, - попытался пошутить Денис.
      - Потерпи ещё немного. С минуты на минуту приедет скорая помощь. Тебе чего-то хочется?
      - Только пива. Желательно холодненького, - сказал под всеобщий смех.
      - Пива обещать не могу, а холодной воды принесу, - заверил его Яша.
      Скорая помощь отвезла Дениса в больницу, где у него обнаружили лёгкое отравление угарным газом и незначительный ожог пальцев ноги. Врачи сказали ему, что он редкий счастливчик. Промедли немного его спасатели, и исход был бы летальным.

      Сосед Яша рассказал Денису, что ночью что-то побудило его подняться и выйти во двор. Собака лаяла не как обычно, а с подвыванием. Глянул на его домик, а внутри него полыхал огонь. Для размышлений не было времени. Вылил на робу ведро воды, надел её и перепрыгнул через забор на его участок. Разбил окно, забрался внутрь, и увидел потрясающую картину: вокруг всё горит, а Денис безмятежно спит, укрывшись с головой одеялом. Подхватил его и вытащил во двор. Тем временем Яшина жена подняла по тревоге других дачников, и они общими усилиями с помощью вёдер и шлангов погасили пожар. Поэтому пожарных вызывать не стали, но скорую помощь вызвали.

      - Послушай, Денис, - задумчиво произнесла Лида. - Я никогда не верила в мистику, считая её обыкновенными фантазиями. А вот теперь готова в неё поверить. Больно всё логично и последовательно выстраивается. Все твои сны с матерью, которая прежде не снилась. Пожар, что тебя не тронул. И чудесное появление Яши, как твоего спасателя. Не иначе, как руки матери отвели беду от тебя. Давай в ближайшие выходные поедем к ней на могилу.

      Пронизывающий холодный ветер гулял по кладбищу, нагоняя ещё большую тоску, которой неизбывно наполнено это печальное место. Мрачные могилы словно насупились, поблескивая дождевыми каплями. С редких деревьев слетали последние листья.
      Денис положил у основания памятника матери два букетика осенних цветов. Постоял молча, склонив голову. Неловко смахнул рукой набежавшие слёзы.
      - Спи спокойно, дорогая мамочка. Спасибо тебе за всё, что ты дала мне в жизни. Возможно, что в своём далеке ты думаешь и беспокоишься обо мне. Я жив, и у меня всё в порядке.
      Денис приблизился к памятнику и поцеловал его холодный и мокрый камень. По камню шла свежая трещина, которой прежде не было.
29 Белое озеро
Рената Каман
Есть одно озеро, что белое, словно молоко, и тёплое, словно объятия матери.
Есть одна женщина, что мечтает о дочери с золотистыми волосами.
Есть одна маленькая девочка, что ждёт маму, покинувшую её однажды.
Есть одна история, о которой никто никогда не рассказывает.

Аня

   Аня запускает бумажный кораблик в огромной луже, что случилась сегодня утром. Вчера её ещё не было - она отчётливо помнит.
   Мама Раиса  - на самом деле, Раиса Васильевна, директор детского дома под номером два на улице Озёрной - присаживается на корточки возле Ани.
- Красивый кораблик, Анечка, у тебя получился, - говорит, поглаживая девочку по голове.
- Он не у меня получился, а у Сашки, - отвечает Аня, не отрывая взгляда от кораблика.
- Сашка подарил его тебе?
- Ага.
   Мама Раиса жалеет Анечку, смотря на неё с щемящей грустью.
- Тогда ты поиграй здесь немного, - говорит женщина, поднимаясь. - Я буду у себя в кабинете.
- Ага.
   Сегодня небо чистое и голубое: совсем без облаков. Девочка сдувает упавшую на лицо прядь шелковистых волос, напевая мелодию, которую учили в четверг на уроке музыки. Красивая мелодия - Аня сразу запомнила. Мама наверняка знает её, и может исполнить без единой ошибки. Когда вернется, они будут вместе напевать, разгуливая по огромному городу, держась за руки. Внезапно Аня устремляет взгляд на большое окно, что находится на втором этаже старенького здания. Она опять наблюдает за ней, эта женщина, что приходит по воскресениям.

Светлана

   Светлана работает кондитером на небольшой фабрике. По воскресениям приходит в детский дом, порадовать детей вкусным пирожным. Сегодня женщина приготовила песочные корзинки, наполнив их сладким кремом и украсив дольками фруктов.
   Положив тонкие перчатки и шапочку на край стола, подходит к окну. Деревянное старое окно, переклеенное скотчем, может в любой момент обрушиться с треском. Поэтому Светлана старается не дотрагиваться, не пытается приоткрыть створки несмотря на духоту в небольшом помещении. Она наблюдает за девочкой, увлеченно играющей с бумажным корабликом. У девочки - золотистые волосы, прилежно лежащие на хрупких плечиках. Красные туфельки блестят на солнце, и явно пришлись по ноге.
- Вы уверены, что не хотите пообщаться с Анечкой наедине? - спрашивает Раиса Васильевна.
   Светлана вздрагивает и оборачивается. Неохотно отойдя от окна, оставляет девочку Аню, выбравшись из вороха мыслей, почти сложившихся в ту самую картинку, если бы не голос директора, немного резкий и с хрипотцой.
- Уверена, - отвечает Светлана, развязывая белоснежный фартук.
- Аня - очень умная и прилежная ученица. Добрая и хорошая девочка.
- Не сомневаюсь, - говорит Светлана, сжав ручку двери. - Доброго дня, Раиса Васильевна.

Раиса Васильевна

   Раиса Васильевна смотрит вслед женщине, выходящей за высокие железные ворота, с огромной надеждой.
- Эх, кто бы заменил эти старые окна!
   Затем переводит взгляд на Аню, до сих пор увлеченно играющую с бумажным корабликом во дворе детского дома.
- Прекрасная девочка, - произносит шёпотом, потирая виски.
   Анечке больше не снятся плохие сны, и Раиса Васильевна этому рада. Пусть девочка вовсе забудет историю, о которой никогда не рассказывают. Она и сама рада бы забыть, да никак не получается.
   Анечка нравится многим семейным парам, желающим взять к себе ребёнка, создать семью. Но всё заканчивается в кабинете Раисы Васильевны, за дверями, которые плотно прикрываются, когда директор кладёт на стол личное дело Анечки. Девочку жалеют, ей сочувствуют, но никто не решается взять ребёнка с такой психологической травмой, наверняка, наложившей отпечаток - именно так обычно формулируется причина отказа. Несмотря на многочисленные уговоры и уверения Раисы Васильевны, потенциальные родители всё же просят перейти к другому ребёнку.

История, о которой никогда не рассказывают

   После дождя, оставляющего прозрачные капли на окнах, в воздухе всегда витает необычайный аромат. Анечка любит вдыхать его, приоткрыв окно. В небольшой квартире всегда душно и накурено, поэтому аромат свежести, живущий за окном, так манит девочку. Аня открывает окно, когда никто не видит, иначе дядя Максим, живущий с ними, сильно разозлится. Окна всегда должны быть закрыты, а плотные коричневые шторы нельзя сдвигать с места. Но Анечка так любит смотреть в окно, особенно после дождя, что втихаря нарушает главное правило дяди Максима, которое он сам так называет. Рядом с домом расположен детский сад. Аня наблюдает за детьми, весело бегающими на участках. Она бы с удовольствием поиграла с ними, но дядя Максим не разрешает.
- Опять таращишься в окно! - кричит мужчина, влетая в комнату. - Сколько раз тебе повторять одно и то же!
   От дяди Максима невкусно пахнет, поэтому Анечка невольно прикрывает нос ладошкой.
- Какие мы манерные! - говорит, дёргая девочку за волосы.
   Анечка не знает, что это значит, но, наверное, что-то не очень хорошее, раз дядя Максим злится.
- Это дядя Серёжа, - говорит он, указывая на мужчину, вошедшего в комнату следом. - Он с тобой немножко поиграет, а я пока схожу в магазин. Ты же не будешь капризничать?
   Дядя Максим берёт пару бумажных купюр, протянутых гостем, смеётся и выходит из комнаты, хлопнув дверью.
   Игры, в которые играют с ней разные дяди, в том числе и дядя Максим, какие-то странные, и совсем не нравятся Анечке. «Разве так играют с детьми?» - думает она зажмурившись.
   Вчера вечером мама сказала, что Аня теперь будет жить в другом доме. «Там много других детей, и ты найдешь себе друзей...»
   Как только этот дядя уйдёт, девочка нарисует красивый замок с башнями, в котором будет жить, когда станет принцессой. На прошлой неделе мама принесла коробку цветных карандашей и белые листочки, которые Аня спрятала в шкаф, чтобы дядя Максим не забрал.

Белое озеро

   Светлана присаживается на лавочку рядом с Аней, которая весело напевает мелодию, болтая ногами.
- Есть одно озеро, белое-белое, - произносит женщина, глядя на девочку.
- Как молоко? - спрашивает Аня.
- Да, как молоко. Это необычное озеро.
- Оно волшебное?
- Да, волшебное.
- Исполняет любые желания?
- Что-то вроде того.
- Тогда отведите меня к этому озеру, пожалуйста. Мне очень нужно.
- Мне и самой нужно, если честно. Но добраться до этого озера не так-то и просто.
- Оно слишком далеко?
- Далеко.
- Жаль, - вздыхает Аня, слезая со скамьи. - Мне пора идти. До свидания.
- До свидания, Аня.
   Светлана смотрит вслед девочке, что вприпрыжку удаляется. Женщине понадобился не один год, чтобы начать разговор с девочкой Аней. Пришлось отбросить все сомнения и страхи, подняться по лестнице и пройти в кабинет директора. И дело вовсе не в истории Анечки. Дело в истории самой Светланы, которую она всегда носит с собой.

Аня

   Подбежав к кровати, Аня достает из-под подушки небольшой блокнот. Взяв карандаш, принимается с усердием что-то писать. Почерк у Ани красивый, правильный.
- Белое озеро, - читает вслух. - Когда вырасту, обязательно найду это озеро. Пусть мама ещё немного подождет.
   Девочка кладёт блокнот обратно, под подушку, и выглядывает в окно. Женщина, что рассказала про озеро, ушла.
- Анька, пойдём рисовать! - кричит Сашка, влетая в комнату.
- А у тебя есть белый карандаш? - спрашивает девочка.
- А зачем тебе?
- Нарисую белое озеро.
- Таких не бывает!
- А вот и бывает! Оно белое-белое, словно молоко!
- Ага. Так я и поверил!
   Аня не злится на Сашку. Он просто не знает, что такое озеро существует.

Светлана

   Женщина кладёт фотографию девочки с золотистыми волосами в ящик стола. Это Юля – её дочь, которой больше нет. Когда-нибудь Светлана покажет Анечке эту фотографию, расскажет про маленькую девочку, которая всегда улыбалась.
   А сейчас женщина усердно клеит новые обои в детской комнате. Осталось совсем немного, и Светлана заберёт к себе девочку. Она должна попробовать.
   Сегодня воскресение, и она решила испечь ванильное печенье с кусочками шоколада. Детям понравится. Дорога до детского дома занимает около двадцати минут. Светлана идёт пешком, мысленно обдумывая разговор с Аней.
   Во дворе детского дома полно детей. Кто-то играет в мяч, кто-то - в догонялки. Анечка рисует мелом на асфальте.
- Я отведу тебя к Белому озеру, - говорит Светлана, присев рядом.
- Правда?
- Правда. Но не сейчас.
- А когда? – спрашивает Аня, нахмурившись.
- Потом. Мы обязательно вместе отправимся к озеру, обещаю. Но для начала нам нужно узнать друг друга поближе. Теперь я буду приходить к тебе каждый день, если ты захочешь, конечно.
- Ты заберешь меня отсюда?
- Только если захочешь.
- Я буду жить с тобой у тебя дома?
- Если согласишься.
- Светку тоже недавно забирали её новые мама и папа. Но она опять вернулась.
- Вот как?
- Ага.
- Ты какой цвет любишь?
- Жёлтый.
- Я угадала, - смеется Светлана. - Я наклеила жёлтые обои в твоей новой комнате.
- У меня будет своя комната? – восклицает Аня. - Только моя?
- Ага.
- Ты хочешь стать моей мамой? – спрашивает девочка после некоторого молчания.
- Можешь называть меня мама Света.
- Хорошо. Я согласна.

Два года спустя

- Мама Света, - говорит Аня, отламывая кусочек хлеба, - Вера Петровна похвалила меня и сказала, что я очень умная. Вот так!
- Умная, не то слово! - улыбается Светлана, разливая горячий чай по кружкам.
- У меня же одни пятёрки, мама Света!
- Я горжусь тобой, Анечка! Учебный год подошёл к концу, впереди у нас с тобой - целое лето. Может, поедем к морю?
- Ты обещала, что отведёшь меня к белому озеру, помнишь? - спрашивает Аня, затаив дыхание.
- Думаю, самое время. - отвечает Светлана глядя в окно.

Белое озеро

    Аня крепко держит небольшую баночку с ракушками, которые они успели собрать с мамой Светой за несколько дней. Она внимательно смотрит в большое окно автобуса, пытаясь запомнить всё до малейших деталей. Аня раньше не видела таких красивых мест. И солнце у них в городе не греет так сильно, как здесь. Они с мамой Светой едут к Белому озеру.
   Белое озеро именно такое, как Аня себе и представляла. Белый песок, по которому они ступают с мамой Светой босиком, мягкий и приятный на ощупь. Анечка берёт горсть песка, подбрасывая кверху.
- Искупаемся? – спрашивает Светлана, кладя небольшую сумку на песок.
- Конечно! - кричит Аня, забегая в воду.
   Они погружаются в тёплую воду, держась за руки. Волна проносится сквозь Светлану криками, слезами, жгучей болью. Она держит на руках Юлечку, но та уже не дышит. Прохожие с ужасом смотрят на мать, крепко прижимающую к груди девочку в красном платьице. Люди подходят ближе, заключая в круг, сдавливая воздух.
   Юлечка любила воздушные шарики. Разве дети могут их не любить? В тот день Светлана купила огромный красный воздушный шар, под цвет нового платья. Они шли в парк, чтобы прокатиться на всех каруселях без исключения. Юля с улыбкой смотрела на шарик, что так и рвался покорять голубое небо. В какой-то момент ленточка выскользнула из руки, и шар ринулся ввысь. Юлечка не задумываясь бросилась за ним, выбежав на дорогу. Визг, свист тормозов смешался с криком Светланы и возгласами прохожих. Затем - секундная тишина, после - рыдания матери.
   Волна обволакивает Светлану, пропуская страшные воспоминания, облегчая боль, унося страхи и сомнения. Женщина открывает глаза. Анечка смотрит на неё, протягивая руки. Вынырнув, Аня крепко прижимается к Светлане, обняв за шею.
- Отличное погружение, - говорит женщина, улыбаясь.
- И глаза не щиплет вовсе! - смеется Аня.
Они идут по белому песку, горячему, слегка обжигающему ступни.
- Мама Света? - говорит Аня, взяв Светлану за руку.
- Мм?
- А можно я буду называть тебя просто мамой?
- Можно. Конечно, можно, - отвечает женщина, проводя ладонью по мокрым волосам Ани.
- Ура! – восклицает девочка, удаляясь вприпрыжку, вздымая песочную пыль.
   Аня улыбается, напевая мелодию, оглядываясь по сторонам. Споткнувшись, падает на мягкий песок.
- Осторожно, доченька! - Светлана подбегает к ней. - Ты в порядке?
- В порядке, мамочка! - отвечает Аня, подкидывая горсть песка к небу.
   Они хохочут обнявшись. Люди, проходящие мимо, смотрят с улыбкой, некоторые смеются в ответ.
   Когда они вернутся домой, Аня нарисует рисунок, где они с мамой гуляют по берегу Белого озера, взявшись за руки. Светлана поставит рамку с их фотографией на комод. История, о которой никогда не рассказывают, забудется. Раиса Васильевна уйдет на пенсию, чтобы проводить время с единственной внучкой. Детский дом под номером два  на улице Озёрной продолжит складывать истории в коричневые папки, с горечью открывая двери вновь прибывшим детям, но с радостью провожая уходящих, не желая их возвращения.
30 Пылиночка. Рассказ
Ави -Андрей Иванов
https://vk.com/ivanov1963

- Здравствуй, мой мокрый Ангел! С небес шёл дождь? А я и не видел. Уже давно из дома не выходил. А как ты? Что нового?
- Здравствуй, египтянин! Да. Вот, под грозу попал. Молнии и гром - это весело! - Улыбнулся Посланник, отряхивая сырые крылья. И добавил уже серьёзно. - У меня, как всегда, никаких перемен. Служба, одна только служба, и больше ничего. Для тебя новость принёс. Поэтому я здесь.
- Чай будешь? У меня для тебя, как всегда, неприкосновенный запас имеется. Будешь свой, обычный, как ты любишь? Зелёный, с жасмином, без сахара?
- Давай. Можно и с сахаром.

Мы присели в старые кресла у камина, друг напротив друга. Два добрых приятеля. Я, уже изрядно постаревший писатель, и мой вечно молодой Небесный Странник.
Свет я не включал. Знаю, Ариэл не любит электрический свет. Нам вполне хватает мерцания огня в камине и двух свечей. Зато настоящих, восковых.

Дома тихо, тепло, уютно. А тут ещё нежданно-негаданно такая большая радость - посещение моего доброго товарища, служебного Духа. Сидим вот вдвоём, греемся, чай на пару хлебаем.

- Помоги вспомнить, когда ты был у меня в последний раз? Сколько же лет прошло? Десять? Пятнадцать?
- Разве это так важно, египтянин? Я всегда помню о тебе. И молюсь.
- Чем на этот раз вызвано посещение? Какую весть принёс, Странник? Добрую или не очень?
- Новость есть новость. Она не бывает плохой или хорошей. Реакцию на весть придумывает твой ум. Только он окрашивает новость в плохую или в хорошую. В зависимости от многого. От твоего настроения, от погоды, здоровья и, чаще всего, от твоих ожиданий или страхов. Ничего не жди. Всё, что нужно, произойдёт само. Ты готов слушать? Или вначале чай допьём?

- Не тяни, Ариэл, я ведь понимаю, из-за пустяка ты не придёшь. Прошлый раз сообщил, что мне дарован литературный талант. С тех пор я и начал писать. Пять книг уже опубликовал. Людям вроде бы нравятся. Они считают, что это я сам всё сочиняю. Так интересно и складно. А благодарить то им нужно не меня. Сам понимаешь КОГО. Давай теперь к делу, с чем пожаловал?

- Хорошо, скажу прямо. Ты готов расстаться с матерью?

Примерно этого я и ждал. И страшно боялся. Матери под восемьдесят. Высохла, сгорбилась, стареет так, что эти перемены заметны уже не как раньше, с годами. Теперь всё гораздо быстрей и печальней. Каждую неделю наблюдаю, как она тяжко доживает свой земной век. Болеет, охает, ахает, плохо спит и почти не ест, живёт лишь воспоминаниями, унывает по пустякам, часто плачет. С памятью проблемы усиливаются. Понятно, старость - не радость.

И всё-таки, весть Посланника грозно, наотмашь ударила меня своей неотвратимой болью. В самое моё сердце. В самую мою раскалённую, болевую и беззащитную точку Души.

- Когда?
- Скоро, египтянин, скоро...

Свечи потрескивают в тишине. Мне кажется, что гость слышит бой моего ноющего сердца. Так тихо стало...

Всё же я смог заговорить первым.
- Хочу тебя спросить. Как это будет с ней? Долго и мучительно? Или быстро и безболезненно?
- Это ОН решит позже. Пока я сказал тебе только то, что ты должен был услышать.
- Ещё можно тебя спросить, Ариэл? Почему всегда так? Ведь Творец может всё! Абсолютно всё! Почему самые дорогие и необходимые люди всегда уходят от нас? Почему они должны, обязаны покидать тех, кто их любит и тех, кого любят они? Зачем мне это Вечное Небо над головой? Зачем мне все эти бессмертные звёзды? Они есть и будут всегда. Почему же нельзя сделать так, чтобы и люди не расставались, не уходили, покидая нас. Обрекая на боль мучительной утраты и горечь унылого одиночества? Мне не нужны эти бессмертные звёзды, мне нужна моя мать! Ведь ОН может всё!

- Вкусный у тебя чай, египтянин. Согревает, расслабляет и как-то одновременно бодрит. И свечи настоящие, восковые. Где ты их только берёшь? Ведь не в церкви? - Задумчиво проговорил уже согревшийся Ариэл. Он не отрываясь смотрел на огоньки пламени. - Люблю запах воска.
- Иногда и в церкви. Но чаще на пасеке, когда там бываю. Товарищ тут, неподалёку, пчёлами занимается. Теперь всё реже и реже бываю у него. Теперь больше я дома. Пишу себе книжки и пишу. Да и мама хворает, грустит, когда я в отъезде.

- Почему ты решил, что ОН оставит тебя, когда придёт время уйти твоей матери? ОН был с тобой с рождения. Почему же ты, маловер, решил, что ОН покинет тебя в печали?
- Ариэл. Может быть, это мой эгоизм и трусость? Может, я просто привык к матери и её заботе, с которой мне так страшно расставаться?
- Я так не думаю. Ты искренне любишь свою мать. У тебя больше ведь и нет никого среди людей. Ни детей, ни жены, ни друзей. Только твои книжки и мать. Конечно же тебе страшно. Но ведь не мне же объяснять тебе, что всему свой срок. Успокойся и не ропщи на Творца. Возьми себя в руки. Свои вопросы и укоры, египтянин, задашь ЕМУ на суде, а не сейчас. Твоя мать прожила здесь долгую и добрую жизнь. Пора ей и на покой. Ты прекрасно знаешь, что смерти нет. ОН приготовил ей самое светлое и красивое место рядом с собой.
- Да, ты прав. Я это знаю. Но почему то от этого мне нисколько не легче.
- Тогда просто напомню тебе, мой друг, что ОН никогда не даёт людям испытания, предварительно не дав им сил, чтобы было возможно с честью перенести их. Наверное, ты просто забыл об этом.

Мы помолчали.
Ариэл, как всегда, был прав. Не о матери думал я и не о её уходе. Я думал только о себе самом. О своей будущей утрате, о своей тоске по матушке, о своём предстоящем горьком одиночестве. Проклятый жалкий эгоист. Жалел не мать,а себя. И совершенно забыл о том, что несу свой крест, и должен пронести его достойно. До самого конца этого временного путешествия. Так достойно, насколько это сделал ОН сам и как пронесла через всю жизнь этот нелёгкий крест моя старенькая и больная мама.

- Не я первый, не я последний. - Пришла ко мне спасительная, утешающая мысль. - Миллиарды или даже триллионы людей смогли ведь достойно перенести боль утраты своих родных и близких. И не роптали. Не унывали. Не ныли.
А лишь вспоминали своих ушедших родных добрым словом. Почти всегда со слезами истинной глубокой печали. С тёплой и очищающей грустью. А затем и сами они уходили вслед за родными в безграничные дали Небес.

Таков вечный закон бесконечного бытия. Круговорот живых существ на планете. И нечего тут излишне страдать. И, не дай Бог, возроптать на Творца. - Эта мысль внезапно словно открыла мне глаза, на то, что я всегда знал и сам. Но вот только  забыл, а сейчас вдруг вспомнил. Это стало некоторым облегчением от тяжкой вести о грядущей утрате, которую принёс мне Посланник Небес.

- Теперь ты знаешь. Надеюсь, будешь особенно ценить время, оставшееся матери на вашей земле. Облегчи ей это последнее время. Будь бодр, спокоен и весел. Даже через силу. Ведь она живёт теперь только ради тебя. И тобой одним. Не забывай это и береги свою мать каждую минуту. Помни о ней и заботься. Согревай её последние дни старости. - Спокойно, уверенно и бесстрастно проговорил мой добрый друг.

Мне захотелось сейчас же вскочить с кресла, обнять и расцеловать Ариэла. Но я знаю, не любитель он этих человеческих нежностей. К тому же, он и так знает все мои невысказанные чувства и мысли.

Мы в молчании, не спеша допивали остывающий чай. Прощаться не хотелось. Я никак не мог подобрать нужные слова, а, возможно, они сейчас нам были и не нужны.

- И ещё! Всегда помни, что ты пылинка в руках Бога. - Вдруг снова заговорил мой гость на прощанье. - Его самая любимая драгоценная пылинка. И твоя матушка такая же бесценная для НЕГО пылинка. Каждого человека и всякое живое существо ОН безгранично любит, как своё дитя. Угаснут все звёзды, утихнут все звуки, пересохнут все реки, сгорят все планеты и звёзды. А Его Вечная Любовь к своим творениям будет неизменна даже и тогда. Всегда будет так же сильна, как и прежде. Помни это и не унывай. Я тоже помню о тебе и молюсь.

- Ариэл! Когда ты вернёшься ко мне снова? Чаю и восковых свечей я припас ещё не на один раз.
- Ты узнаешь, египтянин. Обязательно узнаешь в своё время. Когда тебе подойдёт срок вернуться к НЕМУ, я снова приду, сообщу и заберу тебя. А пока живи, пиши свои книги, радуйся всему, люби свою, ещё живую, мать, и за всё Благодари ЕГО. До встречи, мой друг.

Дождь уже перестал. Небо прояснилось.
Где-то там, за моим мокрым окном, в бесконечных дальних высях Небес, приближался к своему Вечному дому мой крылатый друг, служебный посланник Ариэл.

И вдруг я заплакал. Не горькими слезами жалости и близкой утраты. А тёплыми слезами светлой радости. И мне стало так хорошо и легко от этих, согревающих мою Душу, чистых, утешительных, почти детских, слёз.
Это мой добрый Ангел уже утешал меня слезами очищения, надежды и умиления. Знаю! Это он снова горячо молится обо мне ОТЦУ.

Сейчас я плачу, значит, не оскудела ещё до конца моя уставшая Душа. Значит, не обнищала, не засохла и не зачерствела от суеты земных хлопот и горестей. Значит, я истинно живой и верный, и жить буду вечно. Как и моя матушка - старушка, моя драгоценная родная пылиночка в добрых руках Любящего Бога.
31 Недостача
Ольга Емельянова
Нина рассеянно смотрела в окно, выходящее во двор управления. Из одного здания в другое сновали сотрудники, с трудом протискиваясь между припорошенными первым снегом машинами. Серое небо нависло прямо над крышами высотных домов и почти ощутимо давило мрачной свинцовой тяжестью.
Резко распахнулась дверь, и в кабинет энергичным шагом вошла полная седовласая женщина, начальница Нины. Шумная Евгения Михайловна начала отдавать распоряжения, и вскоре девчонки разбежались выполнять указания.
- Ну, и что с настроением? – Спросила она, едва взглянув на Нину.
- Мне опять муж приснился.
- Покойники всегда снятся к перемене погоды. Видишь, что на улице делается. Не хандри. – Евгения Михайловна быстрыми движениями раскладывала на столе бумаги. – Надо ревизорам сказать, что в детском приемнике-распределителе какая-то неразбериха с продуктами. Чует моё сердце, недостача там.
- Женя, ты знаешь, я все чаще думаю, что лучше бы я погибла в той аварии вместе с Санькой. Мне так трудно без него. Я не понимаю, зачем мне вообще жить?
- Ты с катушек съехала? – Несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, женщины дружили. – Послушай, Нинуля, хватит страдать. Благодари Бога, ты выжила, у тебя есть работа, нормальная зарплата, тебе еще нет и тридцати! Все еще будет, ведь ты у меня умница и красавица, просто куколка! – Она часто называла своих подчиненных «куколками». – И вообще-то у тебя сын растет, подумай об этом!
- Когда свинью режут, ей не до поросят.
- Совсем сдурела! Ты сама эту чушь выдумала или слышала где? Выброси сейчас же из головы! Кому сейчас легко? Посмотри, что вокруг творится, у других и проблем, и детей побольше, чем у тебя.
Евгения Михайловна никогда не унывала и не жаловалась, хотя с пьющим мужем ей жилось непросто.
- И вообще, хватит киснуть! Работа – лучшее лекарство от хандры, – она энергично нажимала кнопки телефона. – Черт, ревизоры все разъехались.
Выслушав чей-то ответ, начальница задумалась. Затем строго посмотрела на Нину и приняла решение:
– Так, подруга, давай-ка собирайся и живо дуй на ревизию в детприемник. Заодно и развеешься.
Нина, как зомби, собрала со стола документы, натянула старенький пуховик и пешком отправилась в приют. Там она взвесила и пересчитала остатки продуктов и занялась изучением документов. В помещении было жарко, дверь в соседнюю комнату распахнута настежь, поэтому Нина краем уха слышала, как молоденькая девушка в милицейской форме беседовала с чумазым мальчишкой лет десяти, которого недавно привезли с вокзала. Его задержали за попытку стащить пирожок у лотошницы.
- Ну, что, мальчик, давай знакомиться? Меня зовут Татьяна Анатольевна, а тебя?
- Колька, – нехотя буркнул мальчик.
- А как твоя фамилия?
- Ну, Соловьев, а чо, в тюрьму посадите? – Колька громко шмыгнул носом. – Не брал я тот пирожок, на фиг он мне сдался.
- А зачем от милиции убегал? – Татьяна Анатольевна вытащила из стопки какие-то бумаги. – Вот у нас заявление от твоей родной тетки, уже две недели тебя разыскивает.
- Вот зараза. То орет, что навязался на ее голову, а то ищет.
Нина оторвалась от бумаг, подошла к открытой двери и наткнулась на тяжелый, совсем не детский взгляд. Колька смотрел на нее из-под надвинутой на брови вязаной шапочки буквально несколько секунд, а потом скосил глаза на казенную мебель и отвернулся. Кроме шапки с облезлым помпоном, драных кроссовок и старого джинсового костюмчика никакой другой одежды женщина не заметила и поежилась, вспомнив, как продрогла в пуховике, пока дошла сюда. Мальчишка старался унять озноб, но ему это плохо удавалось даже в жарко натопленном помещении. Он поочередно натягивал на красные от холода ладошки короткие рукава старой замызганной курточки.
На тумбочке инспектора забурлил чайник и отключился. Татьяна Анатольевна бросила в большую белую чашку пакетик с чаем, четыре кусочка сахара, залила кипятком и поставила перед Колькой. На такое же белое блюдечко положила большой бутерброд с сыром и колбасой.
- Угощайся, Коля, ты, наверное, проголодался?
Мальчик настороженно посмотрел на нее, но не устоял, схватил бутерброд грязными руками, откусил столько, сколько влезло в рот, и шумно отхлебнул из чашки.
- Коля, а ты можешь мне рассказать, где ты жил это время, что ел? – Татьяна Анатольевна смотрела на мальчишку с неподдельной жалостью.
- А, тебе-то чо? – С набитым ртом нехотя прогундосил Колька, но, глянув на девушку, всё же ответил:
- В подвале, там тепло от труб. А еду я себе покупал, честное слово. Бутылки сдавал и покупал. Не ворюга же я, в самом деле. Иногда давали что-нибудь по мелочи возле магазинов, но это редко. Жадные все и злые.
- Коля, а, где твои родители?
- А то ты не знаешь, – с вызовом ответил Колька.
- Да откуда же мне знать? – удивилась Татьяна Анатольевна. – Я тут новенькая, первую неделю работаю.
- То-то я гляжу, тебя раньше не было. Мамка рассказывала, что папанька давно сдрыснул, я и не знал его, а сама она померла. Скоро год уже.
- Она что, болела?
- Не-е... Хахаль прибил по пьяни, гад.
- Извини, Коль, а что у тетки-то тебе не жилось? Она и опекунство оформила на тебя, – инспектор что-то записала на листке.
- Во-во! Из-за этих бабок она и вцепилась в меня. Козе понятно: не я ей нужен, а бабло, шо за меня платят. – Мальчик быстро расправился с бутербродом и теперь, согреваясь, двумя руками держал кружку с чаем.
- Они тебя обижали? Я имею в виду твоих тетю и дядю. Может, тебе лучше в детдоме будет?
- Ты чо, с дуба рухнула? На фига мне твой детдом? Сама ж говоришь, тетка ищет. Она вообще-то добрая, када трезвая. Да и дядька лупил меня тока пьяный.
То ли от горячего чая, то ли от жалости к себе Колька размяк, из припухших глаз потекли слезы, которые он размазывал ладошками по грязному обветренному лицу.
В кабинет инспектора вошла полная женщина в форме капитана милиции. Нина поспешила к своему столу.
- Ну, ладно, хватит рассусоливать, давай бумаги, – капитанша взяла листки и, обняв Кольку за плечи, повела вглубь коридора, приговаривая:
- Сейчас мы тебя покормим, помоем, а потом решим, что делать дальше.
Еще некоторое время Нина слышала ее голос, безуспешно пытаясь уловить в нем нотки сочувствия, и тупо смотрела в накладную на сахар. От бодрой мелодии мобильника она вздрогнула и посмотрела на экран – Евгения Михайловна.
- Нин, ну, что там у тебя? Всё в порядке? – Звонкий голос начальницы вывел женщину из оцепенения.
- Да, Женя, у меня все в порядке. Недостачи нет, просто бухгалтер накладные перепутала. – И немного помедлив, добавила, – спасибо тебе.
- Да за что, Нинуля?
- За всё, Женечка. Спасибо тебе за всё…
32 Урок русского языка
Виталий Буняк
                В память о моей маме.
 
     Какое все-таки удивительное это свойство нашей памяти – возвращать нас в прошлое колдовством воспоминаний!
… Было это  много лет назад,  в пору моей  юности.    Я, тогда еще молодой и не целованный, стал курсантом  летного училища, о чем сразу письмами известил родных и знакомых. Почтовое отделение находилось на территории  училища, и в первые дни я, вместе с  другими курсантами,  часто ходил туда узнать, нет ли для меня писем. Запомнилась красивая, с волнистыми  волосами женщина, сидящая за стойкой. Она  спрашивала фамилию, и спокойно, несмотря на то, что  за день к ней обращались десятки курсантов, с улыбкой чаще всего отвечала:
          - А вам, молодой человек, еще пишут…
Голос был мелодичный,  запоминающийся. И сама она была из тех женщин,  о которых говорят – глаз не отвести. Она многим нравилась, и первокурсникам тоже. Потом старшекурсники нам объяснили, что эта  красивая дама - жена одного из командиров учебного летного отряда  училища.  Но и после этого многие заглядывали на почту просто, чтобы на неё полюбоваться. Конечно, она это чувствовала,  и только снисходительно улыбалась.

     Потом в отремонтированном  вестибюле здания учебно-летного отдела повесили свежевыкрашенные ячейки для писем, с крупными буквами алфавита. В учебных эскадрильях  первокурсников были назначены почтальоны, и ходить на почту за письмами нам запретили.
     Теперь каждое утро, заскакивая в вестибюль, я с надеждой проверял письма своей ячейки. Чаще всего приходили письма от мамы. Реже приходили конверты, знакомый почерк на которых, приводил меня в трепет.

     …Про себя, я её называл «моя Голубоглазая».   Хотя моей Инна, как бы мне этого не хотелось,  никогда не была.  За месяц  перед моим поступлением в училище я познакомился с ней на танцах. Заметил её сразу, но подойти не решался. Она танцевала с подружкой, и только один раз на меня взглянула. Когда был объявлен белый танец, она неожиданно пригласила меня.  Я заглянул в её голубые глаза, и меня словно ударило током.   Я трепетно обнимал её гибкий стан, боясь прикоснуться к   девичьей груди, и меня то и дело накрывало горячей волной. Танцевал я  из рук вон плохо, но она тонко угадывала мое малейшее движение, и с легкостью откликаясь, казалась невесомой. Мы с ней болтали, сейчас уже не помню о чем, и танцевали весь вечер, К концу я даже поверил, что тоже умею танцевать.
      Мы условились встретиться на следующий день. Проводить себя она разрешила только до автобуса.
 
     Назавтра я с нетерпением ждал вечера. Потом еще долго ждал в условленном месте, но она так и не пришла. Я корил себя, что не спросил ни ее адрес, ни телефон. Я был так ею ослеплен, что совсем не запомнил её подруг, через которых можно было бы с ней связаться.
     Ночью мне не спалось. Я включил  светильник, наугад  раскрыл томик стихов Генриха Гейне  и начал читать: 

Юность кончена. Приходит
Дерзкой зрелости пора,
И рука смелее бродит
Вдоль прелестного бедра.

Стихи сразу взбудоражили мое воображение, и я продолжал: 

Не одна, вспылив сначала,
Мне сдавалась, ослабев,
Лесть и дерзость побеждала
Ложный стыд и милый гнев.

Но в блаженствах наслажденья
Прелесть чувства умерла.
Где вы, сладкие томленья,
Робость юного осла?

Тогда мне еще не приходило в голову, что «юный осел» - это я сам и есть. 
     Конечно, я уже встречался  с девчонками, но как только  начинал чувствовать, что  нравлюсь, мой интерес к ним угасал. Так что любовный опыт у меня был никакой. Когда  вечером следующего дня мы встретились, я оказался на верху блаженства. Инна была старше меня и училась в пединституте. Очень обрадовалась, когда я ей сказал, что моя мама тоже окончила педагогический и работает учительницей. С замиранием сердца я вспоминал после наших встреч, как она невзначай касалась меня тугой девичьей грудью, отчего  меня обдавало дрожащее  томление. Но все мои инициативы она мягко останавливала, и этим еще больше разжигала во мне внезапно вспыхнувшее чувство.

          И вот теперь,  находясь в училище, я вспоминал о ней каждый день. На самоподготовке или в личное время я, как и все, писал  письма. Иногда, я  сначала  писал маме. Писал кратко, торопливо излагая  все в общих чертах: жив, здоров, сыт,  одет, не забудь передать привет… -  всего на одну страничку. Затем,  я обстоятельно сочинял послание Голубоглазой. Мучительно подбирал нужные слова, зачеркивая и изменяя чуть ли не каждое предложение. После,  все старательно переписывал на чистовик, и несколько раз проверял, нет ли ошибок. Я тогда еще не догадывался, что Голубоглазой  были не интересны  мои творческие мучения. Только позже я узнал, что  все это время она продолжала встречаться с другим парнем,  а меня имела на примете,  как «запасной аэродром».
    Письма от Голубоглазой  приходили все реже и реже.  Каждый день я с волнением заглядывал в ячейку в надежде увидеть знакомый почерк, но тщетно.
 
   …В то утро я получил письмо от мамы, но читать его сразу не стал.  Кто бы мог подумать, что это письмо  я буду вспоминать долгие годы, каждый раз, когда буду что-то писать!  А тогда о нем я вспомнил только вечером.  Каково же было мое удивление, когда, распечатав конверт, я увидел вместе с письмом от мамы и свое последнее к ней письмо. Оно было все пестрым от красных чернил, которыми мама исправляла мои ошибки. Мне стало неприятно. На обратной стороне, все теми же красными чернилами мама писала, что писать я стал более грамотно (!). По правде говоря, моя писанина не тянула даже на двойку. Далее мама советовала, что мне все же следует  обратить внимание, на чередование гласных в закрытом слоге в каком-то
 
 там падеже, и еще что-то про деепричастный оборот. В конце, как бы извиняясь, мама добавила:  «Сыночек, писать с ошибками будущему летчику, как и любому культурному человеку, – стыдно.  Вспомни, что я тебе говорила: чтобы научиться писать грамотно, надо всегда, даже самую маленькую записочку писать с соблюдением правил  грамматики и орфографии, тогда это войдет в привычку. Я знаю, что за эти исправления ты на меня не обидишься, ведь ты же у меня - умница!».
     Я почувствовал, что покраснел. Меня неприятно  задело это существительное – «умница», я, все-таки,  «он», а не «она». Потом, подумав,  понял: напиши она «умник», - это была бы уже насмешка.
     …Нет, мама написала все правильно.  Ведь  она была учительницей русского языка!
33 Твоих волос, божественная россыпь
Любовь Чурина
 Мама смеялась заразительно, её серебристый, похожий на перезвон колокольчиков смех разносился
по лесу. Он кружил вокруг деревьев, и вновь, как бумеранг возвращался к нам. Она держала нас за руки,
и мы бегали вприпрыжку по кругу, толкались, падали, и смеялись, смеялись… Она вскакивала первой
и бежала, летела, по лесной тропинке, осторожно касаясь кончиками пальцев, стволов деревьев. Мы бежали следом, пытаясь догнать её. Она в этот миг, была такая прекрасная. Её длинная коса расплелась и волосы как крылья, порхали за спиной. Папа первым догнал её, и они, закружились в вихре вальса. Затем, запыхавшись, упали на траву. Мы добежав, падали рядом, и опять все смеялись.
- Мои хорошие, как я вас, всех люблю, - ласково говорила мама, обнимая меня и сестрёнку, и целовала нас в розовые щёчки.
 А папа в это время, собирал её рассыпавшиеся волосы, пытаясь соорудить из них, что-то на маминой голове. Она опрокидывала голову назад и дурачась, начинала трясти ею, как лошадь гривой. Волосы закрывали её лицо, а папа раздвигал их и целовал её глаза, губы. Машенька с удивлением задрав вверх свою милую мордашку, смотрела на них. А я в смущении отворачивался, мне было радостно на душе, но как-то немножко стыдно, неловко Нет, я не осуждал их, но мне уже было двенадцать, я всё же был взрослым, и от этого немного смущался. Папа, наконец – то оторвавшись от мамы, поворачивался к нам и счастливый, хватал Машеньку на руки, и кружил, кружил. Потом ставил её на ноги, и пошатываясь, она падала в мамины объятия. А он смущённо смотрел на меня, будто говоря, - извини сынок, я так счастлив.
 Мы до вечера бродили по лесу. Машенька устала, и уснула. Папа нёс её на руках, до автобусной остановки. И мы ехали назад в город. Это был не забываемый день.
- Проснись, сынок, тебе пора. – Я открывал глаза и… натыкался на действительность. Опять закрывал их, пытаясь вернуться, туда, на поляну. Где мама, папа, Машенька и я, и мы так счастливы.
- Мама, ты опять успела? – Я смотрел на неё, почти с ненавистью. Лицо одутловатое, фиолетового цвета, лиловый синяк под глазом. А волосы, когда-то, такие прекрасные. – От воспоминания у меня даже перехватило дыхание. - Папа не давал ей прикасаться к ним, сам ухаживал. Мыл ей голову, расчёсывал. Я на мгновение закрывал глаза, и видел отца, расчёсывающего и заплетающего в косу, мамины длинные волосы. Но передо мной, спутавшаяся копна, давно немытая и нечёсаная, как болотная кочка.
- Где Маша?
- Где, где! В туалете закрылась. Опять ревёт. Уже девять лет, а всё как маленькая. – Пропитым, хриплым голосом отвечала она.
- Опять ты её донимала? Не будет она собирать бутылки. Тебе надо, иди сама, собирай. – Подходя к дверям ванной комнаты, говорил Кирилл. – Машенька, открой, это я.
- Кирюша, - она открыла дверь, - Кирюша, я боюсь её. – По её лицу текли слёзы.
- Не плач, я что-нибудь придумаю. – Вытирая ей слёзы, нежно говорил брат. – Пойдём, я тебя чаем напою.
Они шли на кухню. Кирилл наливал чай. Пили молча. Затем он провожал её в школу, а сам шёл на работу.
Вот уже четыре года, как погиб папа. Его по дороге с работы, сбил грузовик. Водитель оказался
пьяным, его, конечно, осудили, но им от этого не стало легче. Мама так и не смогла перенести эту утрату. Почти не переставая плакать, сначала она ещё держалась, а потом, пошло, поехало. Нашлись сердобольные подружки, она стала возвращаться с работы подвыпившая. Смущаясь наших немых вопросов.
- Поймите меня, мои дорогие. Мне так немного легче, - прижимая нас к себе, говорила она.
Но дальше, больше, её выгнали с работы, и мы стали жить только на детское пособие и пенсию.
Постепенно она превращалась в пьяницу. В доме стали появляться разные люди, попойки продолжались
все ночи на пролёт. Денег не хватало, и она заставляла Машеньку собирать бутылки. Её уже хотели лишить родительских прав, но помогли соседи, заступились. Я ходил, просил, умолял, помочь ей и нам, но не разлучая нас. Ответ был только один: Либо деньги на лечение, которых у нас просто не было. Или нас
в приют. И вот мне исполнилось восемнадцать лет, меня взяли на работу, где работал папа.
 И всё-таки, мир не без добрых людей. Нас нашёл старый папин друг, они когда-то учились в одном классе, и который долгое время жил за границей. Он случайно узнал о трагической гибели нашего отца.
И помог положить маму в больницу. Сегодня её выписывают, и мы вместе с ним встречаем маму.
Она выходит на крыльцо, и… о Боже. Я даже закрыл от неожиданности глаза, у неё короткая стрижка.
 Прошло десять лет. И вот я в гостях у мамы. Я не видел её и Машеньку с тех самых пор, когда дядя Женя увёз их за границу, женившись на моей маме. Я конечно мог приехать и раньше, но что-то не давало мне покоя. Мне казалось, что я возненавижу её ещё больше, чем тогда, когда она запивалась. Я не мог простить ей слабости, я не мог простить той поляны. Того далёкого, что каждую ночь приходит ко мне
и стучится, стучится. Просится в мой дом, заполняет запахами и тончайшими воспоминаниями того дня.
Как папа целует её, и затем медленно, медленно сооружает из прекрасных волос, что – то на маминой голове. Этот сон преследует меня, он не даёт мне покоя. Я уважаю дядю Женю, я благодарен, что Машенька больше не плачет по ночам, но мне от всего этого, плохо, очень плохо.
 Первое, что я увидел, это коса. У мамы была такая же длинная коса. Я подбежал к ней, обнял и,
не понимая, что делаю, стал гладить её по голове, по волосам и плакал, как когда-то в далёком детстве.
А рядом стояла девушка и… теребила кончик косы, что была уже ниже талии.