Всегда бей первым, говорил отец. И я бил. Бил от души, ибо кто бьет слабо, сильно страдает в последствии.
Увидишь руку за пазухой — беги. И я бежал. А кто не убегал, тот уже никуда потом не спешил.
Будут провоцировать — терпи. Но с этим у меня была проблема, потому что я привык всегда бить первым. Никогда не мог найти ту грань, где можно спустить все «на тормозах», а где нужно решать вопрос силой. И, честно говоря, то, что третья отцова заповедь осталась не соблюденной, так и не привело ни разу к серьезным последствиям.
Родителей я видел лишь три или четыре раза. Во время одной из таких встреч, отец и поделился со мной своей мудростью.
Мое детство, как и детство большинства других детей проходило в закрытых поселениях. Взрослых, не имеющих отношения к процессу обучения или ревизорам, туда не пускали. Здесь нас обучали различным премудростям, типа математики, чистописания и прочей ерунды для тех, кто не мог постоять за себя. Они, к слову сказать, долго и не жили, за пределами своей общины. Любой выход в город — а это бывало неизбежно, поскольку всех учеников без разбора время от времени отправляли то за продуктами, то за инструментом и прочей утварью — большой риск для них. А, те кто выжил, чаще всего становились сами учителями и наставниками. У кого и этого не выходило, рады были стать и обслугой — в поселении безопасно. В городе — нет. Остальных, по достижению двадцати лет, забирал ревизор.
Учителя и наставники в город не ходили — боялись за свои жалкие жизёнки. В городе могут и пристрелить, если не так глянешь. Или прирезать. Психов везде хватает, но в городе их концентрация максимальна. А нулевых ненавидят все. Ненавидят за то, что они могут жить по двести-триста лет. Теоретически, конечно же, только если никто не поможет помереть раньше. Остальным отпущено гораздо меньше. Детей ненавидят за то, что у них есть возможность сделать выбор. И именно этот факт вызывает зависть, а потом ненависть (читай повод излить свою злобу).
В нашем поселении было два лагеря, думаю, так было везде, но это мои догадки: лагерь преподавателей точных дисциплин, состоящий из нулевых, и лагерь тренеров, обучавших нас боевым искусствам и способам защиты и нападения. Пользы от последних было раз-два и обчелся, потому что тренера мерли чаще, чем на их место приходили другие, а занятий было, наверное, и того меньше — на них практически никто не ходил в том числе и тренера. Нас они ненавидели едва ли меньше чем кого-либо и мы, чувствуя необузданную ненависть в их взгляде, попросту боялись совать нос в те помещения, где можно было с ними встретиться.
Чаще всего тренерами становились сильно проштрафившиеся горожане, которым путь обратно в город был заказан. И как все прочие горожане они лютой ненавистью ненавидели наших учителей. Но не трогали из страха потерять свое единственное убежище. Во избежание неприятных инцидентов в самом поселении организовали еще два поселения, отделенных друг от друга жирной белой чертой, идущей четко посередине школьной площади. Пересекать черту было строго запрещено и все знали, какую цену за это нарушение придется заплатить (конечно же, были такие, кто пренебрегал этим правилом. Я и сам переходил черту, в буквальном смысле не один десяток раз). А, поскольку, тренеров было существенно меньше, их территория была гораздо менее густо населена, и нам — ученикам и учителям и прочим, приходилось ютиться по десять-пятнадцать человек на комнату. Но, менять текущий расклад никто не торопился:
Все мы, я имею в виду учеников, со смешанными чувствами ждали своего двадцатилетия. Именно в двадцать лет за тобой должны прийти, кто-то из представителей высшего ордена. Никто никогда не видел их лица. Даже края одежды. Они всегда приходили ночью, через специальную калитку, ключ от которой был только у них. За этой калиткой был вход в комнатушку, где они всегда располагались, в ожидании утра. А утром раздавался тревожный звонок. Он означал, что все: и мальчики и девочки - все, кому уже исполнилось двадцать лет, должны выйти за ворота и ждать грузовичок, который увезет их во взрослую жизнь. Исключение составляли единицы: только те, кого попечительский совет решал назначить на замену ушедшего (по-разным причинам) персонала. Но, их старались ввести в должность заранее, не дожидаясь приезда Администрации. Остальных провожали виноватым взглядом из-за занавесок своей комнаты.
Если ты никогда не блистал умом и прилежностью в обучении, тебя забрали и для тебя, в сущности было два пути: пополнить ряды горожан, получив свою лицензию на выстрел, либо уйти без нее, не имея возможности даже защищаться, в случае чего.
Лицензия дает право стрелять. Стрелять в кого хочешь и когда хочешь. Но только то количество раз, что ты назовешь лишь однажды в одной из камер Тьмирской крепости. Это число — количество контрольных выстрелов, которые ты можешь произвести защищая свою жизнь, либо нападая. Оно ограничено только снизу — нулем, но каждый последующий выстрел — это минус пять лет жизни. Бери сколько хочешь, если жизни хватит.
Были такие, кто выбирал число выстрелов равным нулю. Те, кто надеялся прожить все отведенные ему годы, не испачкав рук. Все свои два-три века. Их звали нулевыми. Лицензию им не давали, равно как и права убивать. Все не санкционированные убийства (а также произведенные сверх указанного в твоей лицензии числа) карались так, что лучше быть убитым, чем обречь себя на мучения.
Большинство же, понимая, что прожить жизнь, прячась по лесам, да по норам, минуя необходимость ее защищать - затея не реальная, получали свою лицензию, со вздохом прощались с «лишними» годами жизни и выходили в город, надеясь на светлое и без проблемное будущее.
Получая лицензию, ты получаешь ствол и пули. Одна пуля — один контрольный выстрел и не важно: попал ты в цель или нет. Именно поэтому терять пули было огромной глупостью. Механизм отслеживания выстрелов не известен никому, кроме членов верховного ордена и карателей. Но, каким бы таинственны ни был, работал он исправно и от правосудия никто никогда не уходил.
Свои двадцать лет я встретил в беспамятстве. Один здоровяк почти выбил из меня дух, во время выезда в город. Мое тело привезли в телеге, закидав покупками особо не рассчитывая на то, что оно переживет переезд. Я живучий.
Именно поэтому, когда я предстал перед арбитражом в Тьмирского зала заседаний, вместо давным-давно обдуманного, выверенного просчитанного мною числа выстрелов, я получил назначенное мне «50». Их давали всем, кто не сумел назвать число самостоятельно.
Свою самостоятельную жизнь я начал под забором, а единственный ключ к жизни - пистолет и запас патронов сменил своего владельца