Шурка Царёв в расстроенных чувствах брёл из школы домой. День сегодня явно не задался. На переменке после первого урока поцапались с Вовкой Булюном. Потому что он самый настоящий трепло. Обещал принести медную трубку для «самопала» в обмен на гаечный ключ и не принёс. А ключ забрал ещё два дня назад. Потом Топор, учитель истории, мало того, что «съездил» по шее, так ещё из класса выгнал. А что сделал такого? Подумаешь, залез во время урока под вешалку с верхней одеждой, которая стоит у задней стены класса, и кукарекнул оттуда. Правая рука у Топора крепкая, хотя и «сухая», до сих пор шея ноет. Лупит он пацанов каким-то особым образом. Подходит сзади, левой рукой раскручивает правую и ударяет ею по башке. Уроки по истории скучные. Топор бубнит под нос себе про питекантропов и неандертальцев. Никто его не слушает, каждый занимается своими делами. Поэтому пацаны и хулиганят. Пускают бумажные самолётики, бросают в доску огрызки, кнопки на стул подкладывают. А на переменках, когда учитель ходит по коридору, вешают скрепку с листком на хлястик пиджака. На бумажке крупно – какое-нибудь слово нехорошее.
На улице Шурку догнал Мишка Карась из 5-го «Б».
- Слышал, слободские пацаны траншею со снарядами в овраге нашли? Айда, посмотрим!
- Тебя тоже выгнали?
- Не. Я сам убёг.
Побежали трусцой в сторону оврага. Он тянулся от окраины деревни, где стояли коровники, и заканчивался почти у самой реки. Собственно, река и начиналась с ручейка, протекающего по дну оврага. Овраг же упирался в почти отвесную стену, из-под которой бил «ключ». Река Быстрая (почему так назвали, непонятно) впадала в Уды, а та, в свою очередь, в Северский Донец, ну и так далее. Странно и удивительно как-то. Получается, что вода этого ручейка попадает, в конце концов, в океан. Овраг и прилегающая к нему территория - излюбленное местом для всяческих игр, и прежде всего – «в войну». Всё по-серьезному. «Немецкую» армию возглавляет Андрюха Пыркин. Он больше всех похож на Гитлера. В Красной Армии командиром является Тимоха Жуков, сокращённо – Жук. Во-первых, потому что однофамилец маршала, во-вторых, он старше всех, седьмой класс заканчивает, в третьих, он из дома сбежал и живёт в землянке. В настоящей. Две недели её копали. Конечно, «красноармейцы» всегда побеждают «фашистов». Их берут в плен, сажают в глубокие бетонированные ямы для силоса и даже «пендалей» дают. Правда, Жук за это отправляет на «гаубвахту» - в старый деревянный сортир. Говорит, что пленных бить нельзя.
Внизу, меся ногами грязь, копошились несколько пацанов. Они вынимали из ниши в стене мины с «ветряками» и укладывали их на дно оврага. Шурка с Карасём спустились по уступам и подключились к делу. Мины были, в основном, без детонаторов, но попадались и целые. Работа шла споро. Вскоре откопали две авиационные бомбы, больше метра длиной. Их отнесли вчетвером и положили рядом с противопехотными. Стали попадаться ленты патрон, ручные гранаты. Работа была в самом разгаре, когда сверху послышался хриплый голос Шуркиного деда Матвея:
- Эй, вы чего, совсем сдурели? Ну-ка вылезайте оттуда!
Пацаны неохотно полезли наверх.
…………..
Дед Шурки, Матвей Ильич Кушаков, бывший первый председатель колхоза, а теперь главный конюх, стоял на краю оврага у распотрошённой траншеи со снарядами и перед его глазами, как в немом кино, тягуче двигались картины прошлого. Война шла уже почти три месяца, немец пёр на восток, наши отступали. К сентябрю большая часть Украины была в оккупации, Харьков оказался в кольце с трёх сторон. День и ночь нескончаемыми потоками шли эшелоны, дороги были забиты отступающими войсками, машинами, телегами, скотом, толпами беженцев. В сентябре прошла ещё одна мобилизация. Забирали уже сорокалетних мужиков и совсем молодых пацанов. Скорее, это была даже не мобилизация, а набор ополченцев. Матвей Ильич, несмотря на уговоры жены Лизы, тоже пошел добровольцем. Три недели их муштровали кадровые офицеры. Ходили строем, стреляли из винтовок, кололи штыками набитых соломой чучел. Кушаков служил срочную в Средней Азии и успел там повоевать с басмачами Джунаид-хана. Сейчас, бегая с винтовкой Мосина наперевес, он отметил про себя, что в подготовке солдат с тех пор мало что изменилось. Между тем обстановка накалялась, в середине октября деревенских ополченцев присоединили к наспех сформированному из отступающих частей батальону и поставили задачу: остановить немцев у моста через реку в восьми километрах от деревни, обеспечивая отход регулярных войск, а затем мост взорвать.
Батальон, вооруженный винтовками с двумя комплектами патронов и «коктейлями Молотова» - бутылками с зажигательной смесью, окопался вдоль дороги и по берегу реки. Окопчики неглубокие, зарываться в землю времени не было. По обеим сторонам шоссе установили две «сорокопятки» - противотанковые пушки. Бой начался неожиданно. На дороге, зажатой между достаточно высокими холмами, показалась колонна немецких танков, сопровождаемых автоматчиками. Расчёты слаженно засновали у орудий и после нескольких выстрелов головная машина немцев задымила. Колонна остановилась, автоматчики залегли у обочины и открыли бешеную стрельбу. Плюнули снарядами танковые пушки. Несколько из них упали в реку, остальные накрыли окопы батальона. Рядом с Кушаковым лежал, вцепившись в винтовку и вжав голову в землю, Ванька Топорков, односельчанин, совсем пацанёнок. С наступлением темноты бой постепенно стал затихать, раздавались лишь редкие автоматные очереди немцев и одиночные выстрелы со стороны нашей линии обороны. Ночью, передвигаясь ползком, в окопчик заглянул командир взвода лейтенант Ухов, парень лет двадцати пяти.
- Ну, как вы здесь, живы?
- Так точно, товарищ лейтенант, живы пока.
- Нам бы, батя, ещё один день продержаться, потом будем уходить. Стреляйте прицельно, берегите патроны.
Утром немцы начали утюжить береговой пятачок земли с утроенной силой, подключив артиллерию. Стащив подбитый танк с дороги, они освободили проход для колонны. Наши «сорокопятки», не прекращая стрельбу ни на минуту, подбили ещё две самоходки. И в этот момент где-то вверху возник завывающий тошнотворно-резкий звук и следом за ним раздался оглушительный взрыв, потом второй, третий, а земля, ответив мощным вздрогом, будто раскололась пополам, поглотив всё живое. Кушаков, зажав уши ладонями, лежал в окопчике. По спине больно молотили падающие сверху комья глины, камни, ещё что-то тяжелое. Сквозь нарастающий грохот Матвей Ильич вдруг услышал отборный мат. Приподняв голову, он увидел Ваньку Топоркова с искаженным лицом, исторгающего из себя ругательства и стреляющего из винтовки вверх по пикирующему прямо на них «мессершмитту». Потом небо, будто опрокинулось, вбирая их в себя и укрывая от земного ада.
Очнулся Кушаков ночью, совершенно не понимая, что с ним и где он находится. Вскоре сознание стало медленно возвращаться. Было непривычно тихо. Матвей Ильич попробовал пошевелить рукой. Пальцы воткнулись в нечто вязкое и липкое. Освободив правую руку от глины, он ощупал пространство вокруг себя и наткнулся на голову человека. Голова оказалась холодной, как земля и дуло винтовки. Потом Кушаков почувствовал: кто-то пытается его тащить. Голос Ваньки, еле слышимый, повторял: «Матвей Ильич, Матвей Ильич…». Топорков снял колесо «сорокопятки», придавившее ноги, отгрёб глину со спины. Сразу стало легче, и он попытался сесть. Ноги были онемевшие и не слушались. Уши будто заложило ватой. Ванька стащил с убитого наводчика нательную рубаху, перебинтовал ноги Кушакова, а тот – руку Топоркова. Затем они выбрались из окопа и поползли вдоль реки. Кое-как осилили три десятка метров и оказались в зарослях камыша. Луна тусклым мерцанием освещала место побоища. Развороченную, вздыбленную, в глубоких воронках землю, груды металла, трупы солдат, застывших в неестественных позах. Над рекой навис мост с зияющим провалом посредине. Пахло тиной, гарью, порохом, кровью.
- Давай, передохнём малость. Что произошло? Где остальные, успели отойти? Я ничего не помню. Только говори громче, ни черта не слышу, - почти прокричал Матвей Ильич и откинулся на спину. Сверху равнодушно мигали далёкие звёзды.
Ванька наклонился и громко зашептал в самое ухо:
- Не кричите, Матвей Ильич, немцы близко. От батальона почти ничего не осталось. Меня взрывом отбросило сюда, к реке. Осколок в руку попал. Я отполз и спрятался в осоке. После «мессеров», когда они отбомбились, немцы попёрли танками. Наши отошли на мост, совсем немного, человек тридцать всего. А на ту сторону попало несколько, они и подорвали мост. Фашисты танками начали утюжить окопы, давить всех, кто оставался ещё живой. Кое-кто из солдат и наших деревенских встал с поднятыми руками. Их потом погнали в село. И колонна танковая в ту сторону двинулась. Видно, нацелились найти другую переправу.
- А как же ты меня нашёл?
- Когда стемнело, я хотел было ползти отсюда. Вдруг слышу, вроде застонал кто-то. Ну, я вернулся к нашему окопу, смотрю - рядом в воронке лежит наш взводный, лейтенант Ухов. Живот у него весь раскуроченный, кишки вывалились, он их пытается обратно запихнуть и ногами сучит. Хотел я его перевязать, а он говорит, мол, не трать на меня время боец, мне уже недолго осталось. Тут, говорит, кто-то стонал недалеко. Я прислушался, и правда, голос прямо из-под земли в том месте, где наш окоп был. Пока копал, лейтенант помер.
- Да, дела. Давай думать, что дальше делать. Надо потихоньку ползти к деревне. А там видно будет. По обстановке.
На том и порешили. Передвигались медленно, через каждые сто метров отдыхали. К утру одолели луг, подползли к окраине деревни и спрятались в ивняке. По дороге в сторону Харькова нескончаемым потоком шла немецкая техника: танки, легковушки, грузовые машины, мотоциклисты. Двигались колонны солдат. Мимо них автоматчики провели колонну пленных, человек сто, не меньше. Оборванные, грязные, окровавленные, понуро глядя в землю, брели наши солдаты. Конвоиры, время от времени дубасили отстающих прикладами автоматов, выкрикивая что-то на своём языке, будто лаяли. Ванька уткнулся лицом в подмороженную траву и от бессилия замычал.
- Откуда он свалился на нашу голову этот Гитлер грёбаный, - зашептал он прямо в ухо Кушакову, - Матвей Ильич, неужели мы не одолеем немца? Три месяца пятимся, где же наша непобедимая армия?
Кушаков временами то ли засыпал, то ли терял сознание, поэтому Топоркову ответил не сразу.
- Одолеем Ваня, обязательно одолеем. Таких гитлеров уже много на нашем веку было. Некоторые и Москву брали. И где они сейчас? То-то. Русские долго запрягают, но быстро потом едут. Советский Союз ему не проглотить. Подавится.
Пролежав в кустах до вечера, они поползли огородами к дому Кушакова. Жена Лиза, как будто чуяла что-то, стояла во дворе у сарайчика, вглядываясь в темноту. Увидев мужа, вползающего через заднюю калитку во двор, она кинулась навстречу, запричитала шёпотом. И тут же выбежала свекровь, мать Матвея.
- Я знала, знала, что живой. И молилась весь день, слава тебе, Господи…, идите в хату! – прикрикнула она на девочек, показавшихся в дверях.
Вдвоём затащили раненых в сарай с сеном, оборудовали лежбище. Лиза метнулась в соседний дом, и спустя какое-то время явилась фельдшерица Катерина Иванченко со своим чемоданчиком.
……………
Встретив перепачканных в грязи «копателей» наверху оврага, дед Матвей взял Шурку за ухо и больно крутанул. На остальных прикрикнул:
- Вам что, обалдуи, жить надоело? Значит, так. Сейчас все шуруйте по домам, и чтобы я вас здесь больше не видел. А ты – марш за мной! – приказал он Шурке.
Они направились к колхозной конюшне. Там дед запряг Грача - чёрного, как смоль, жеребца в «дрожки», потрепал его по шее.
- Поехали, брат, в сельсовет. Срочное у нас дело.
Сельсовет находился в центре села. Рядом клуб, магазин «Сельпо», церковь, медпункт и Братская могила. На могиле памятник – бронзовый солдат. Чуть в стороне мемориальные плиты с фамилиями погибших. Много фамилий. Здесь были захоронены и останки тех, кто погиб в октябре 1941-го года у моста через реку Уды. Дед Матвей каждый год 9 мая, одев праздничный костюм с Медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне», шёл к Братской могиле. Ветераны вспоминали прошедшую войну, тех, кто не вернулся домой, выпивали «наркомовские 100 грамм», рассуждали о сегодняшней жизни. Ещё здесь ежегодно принимали октябрят в пионеры. Шурку тоже недавно приняли.
Председатель сельсовета Семён Кочнев сидел в кабинетике за столом и разбирал толстую папку с бумагами, вяло отмахиваясь от настырной мухи.
- Здорово, Лексеич, что заскучал? - дед поздоровался с председателем за руку, - А у нас дело к тебе.
- Понятно. Кто же ко мне среди бела дня придёт без дела. Давай, Ильич, выкладывай.
- Дело срочное. Помнишь, осенью сорок третьего, после освобождения Харькова мы закопали за деревней траншею со снарядами и другим «железом»?
- Ну как же, семь телег собрали по полям-лесам. И что?
- А то. Поспешишь – людей насмешишь. Надо было дождаться тогда сапёров. Тока сейчас не до смеха. Там, видно, ручьи подмыли грунт. А тут наши «копатели» подоспели, - дед кивнул в сторону Шурки, понуро стоявшего у двери, - Короче, звони в райцентр, вызывай сапёров. Как бы беда не случилась.
Двое суток дед Матвей с соседями попеременно дежурили у оврага, не допуская любопытных к «складу боеприпасов», пока в село не прибыла машина с сапёрами. Поработав несколько часов, они отвезли снаряды за холмы, ближе к лесу, и там взорвали. От мощного взрыва в домах близлежащих деревень посыпались стёкла, испуганные жители выбегали на улицы, некоторые стали прятаться в погребах. Память о недавней войне была ещё такой свежей и горькой.
В конце мая перед началом летних каникул дед Матвей предложил внуку:
- Хочешь, пойдём в ночное сегодня?
- Ура-а-а!!! – Шурка подпрыгнул и заорал на весь двор, - А можно, деда, я пацанов приглашу?
- Ну, давай, приглашай. К одиннадцати будьте готовы.
Шурка рванул со двора, чтобы предупредить приятелей Мишку Карася и Витьку Носика о неожиданно привалившей удаче. Раньше дед категорически не хотел брать его с собой в ночь на выпас табуна. А сегодня он даже разрешил сесть верхом на лошадей и доехать до пастбища - дальних лугов, прилегающих к реке. Здесь у деда был свой шалаш, покрытый душистым сеном. Сено лежало и внутри. Разожгли костёр. Дед порезал на ломтики хлеб и сало, нанизал на толстые ветки, стал жарить. Вокруг царила, благоухая множеством самых разнообразных запахов майская ночь. От реки тянуло свежестью. Табун лошадей в сотню голов рассредоточился на лугу. Время от времени раздавалось фырканье и тихое ржание. Распахнутое небо было усеяно миллиардами звёзд, которые, будто присматриваясь сверху к бодрствующим на лугу инопланетянам, подмигивали, кто весело и открыто, кто настороженно и загадочно.
Шурка лежал на спине, смотрел в небо и представлял себя космонавтом, вышедшим в открытый космос. Как Леонов. Корабль летит, а он, Шурка, в тяжелом скафандре, тоже летит, осматривает близкие звёзды и далёкую Землю. Карась, словно подсмотрев Шуркины грёзы, сказал:
- Я, когда вырасту, буду космонавтом. Сначала в лётное училище поступлю, а потом – обязательно в космос полечу. К тому времени Советский Союз построит коммунизм. Конструкторы придумают такие ракеты, на которых можно будет слетать на любую планету. Хоть на Луну, хоть на Марс или Венеру.
- Кто же тебя в космос отправит с твоим ростом? – засомневался коротышка Носик, - Туда берут только невысоких, как Гагарин или Леонов. Вот меня бы взяли, но я не пойду. Я в танковое училище подамся.
- Почему это не возьмут? – обиделся Мишка, которого Нина Степановна, учительница по ботанике, за его рост и полное отсутствие интереса к предмету, называла Дылдой, - ракеты будут всякие, под любой рост. А кому сейчас твои танки нужны? Мы в войне победили, и теперь к нам никто не сунется. Советская Армия самая сильная, у нас больше всех в мире ракет. Понятно? Ну, скажите ему, дедушка Матвей!
- Так-то оно так, - дед раздал каждому по самодельному шампуру из веток лозы с поджаренным хлебом и салом, - У нас перед войной тоже было много танков, и пушек, и самолётов, и армия наша была самая сильная. Но вот не удержали границу, отступили до самой Москвы. И перед первой мировой войной наша армия тоже была не из слабых, а в результате получился пшик. Германцы хотя и проиграли, но и мы не выиграли. А сколько людей угробили. Твой прадед, Шурка, штабс-капитан Кушаков, кавалер Георгиевского креста, тоже погиб. В самом конце пятнадцатого года.
Дед Матвей, подбросив в костёр дров, начал рассказывать о том, таком далёком и совсем непонятном сейчас времени. Как жили, о чём мечтали, о войне, революции, гражданской войне, бандитизме, голоде. Глядя в костёр, он говорил тихо, простым языком, и всё было понятно. Совсем не так, как на уроках у Топора или в учебнике по истории. Пацаны представляли то живописный Хорезмский оазис с рекой Амударья, жаркие пески Каракумов, жутких бородатых басмачей, прячущихся по кишлакам и нападающих на красноармейцев. То жителей своей деревни, вступающих в колхоз и выбравших тридцатилетнего Матвея председателем. И трудно было вообразить, что такое голод, как это возможно, чтобы совсем нечего было есть. День, два, неделю. И о кулаках-мироедах дед говорил без напористой убеждённости в их вредной сущности:
- Ну, думаю, никакими врагами они не были. Большинство – обычные работящие мужики, не лодыри. Работали с утра до ночи, потому и хозяйство было справное, жили немного лучше других.
Очень странно дед говорил и о репрессиях в предвоенные годы:
- Кто его знает, были шпионы в армии или не были, но так поступать с командирами было нельзя. Гитлер уже в Европе свои порядки устанавливал, а у нас командиров к стенке ставили. Может поэтому вначале войны немец и давил нас.
Постепенно Матвей Ильич перешёл к войне, страшной катастрофе первых двух лет. Подробно рассказал о бое у моста через Уды. Как ползли они раненые с односельчанином Ванькой Топорковым по этому лугу. Как отлёживались больше трёх месяцев на сеновале, а потом воевали в партизанском отряде.
- Деда, а ты никогда не говорил, что партизанил! Расскажи, как это было, - Шурка даже привстал со своего места.
- Да что тут рассказывать. Жили в лесу, в больших землянках. Дербанили всячески немцев, не давали им спокойной жизни на нашей земле. А заодно и их прихвостней – полицаев, националистов. Эти ещё хуже фашистов были.
- А потом?
- Потом, осенью сорок третьего наши пришли, освободили Харьков и дальше двинулись. Многие из отряда влились в наступающую армию. Ну а мы с Ванькой остались в селе. Тут тоже надо было кому-то работать.
- А Ванька этот, он куда делся?
- А куда ему деваться? Окончил институт в Харькове. Теперь работает в нашей школе. Учителем истории.
- Кто, Топор?! Иван Михайлович? – пацаны от неожиданности даже вскочили на ноги и выглядели, как полные истуканы.
- Он самый, Иван Михайлович. После ранения у него правая рука обездвижилась. Если бы сразу в больницу попал, может и спасли руку, а так... Ну, ладно, ребятня, скоро светает. Полезайте в шалаш, поспите маленько, а я схожу к реке, проверю верши.
Пацаны, взбудораженные рассказом деда Матвея, улеглись в душистое сено. Молчали, думали об услышанном. Каждый из них понимал, что теперь нужно будет на многое взглянуть как-то иначе, по-другому. И не только на учителя истории, но и на других учителей, своих родителей, дедушек, бабушек, проживших такую трудную жизнь в своей стране. И на страну, и на такой необъятный мир вокруг. Нужно будет понять, какими зигзагами шла история, чтобы в результате от одних и тех же пращуров – питекантропов и неандертальцев – получились наполеоны, гитлеры, предатели Родины с одной стороны и Суворов, Кутузов, Гагарин, Леонов, дед Матвей, Иван Михайлович Топорков, миллионы других замечательных людей – с другой.
Между тем, небо на востоке посветлело, уже стал заметен туман, поднимавшийся от реки, обозначились силуэты пасущихся лошадей. Наступал новый день, впереди были лето, каникулы и целая жизнь.