Начало второй беременности Ангинэ переносила тяжело, и её положили в больницу. Артак переживал, что проведывать жену может только в выходной: домой возвращается в лучшем случае к восьми, а в больнице всё строго — посещения с 11 до 13 и с 17 до 19. Я водила в детский сад и забирала Эдика, готовила ему и Артаку ужин. Наташа и ещё одна наша соседка — Галя — каждый день спешили в больницу, старались принести всё, что хотелось Ангинэ, но после двух ложек даже самого любимого блюда подкатывала тошнота. Ангинэ худела, часто плакала, теряя надежду сохранить желанного ребёнка. Так прошёл март и почти половина апреля. Потом нашей подруге стало немного лучше, мы приносили ей тёплую одежду, и на несколько минут она выходила на улицу. Солнышко, первая травка, румяный, весёлый Эдик радовали нашу Ангинэ, грустные мысли понемногу уходили. А перед майским праздниками её выписали, наконец, из больницы.
Первого мая, отправив детей гулять с Игорем, мы с Наташей принялись разбирать вещи моего мужа: одна я не решалась прикоснуться к ним. Свёкор просил прислать на память парадную форму Андрея. Поэтому после праздников, собрав две посылки, вечером, пока Катя в садике, поспешила на почту.
Очередь заняла за Борщом, отправлявшим перевод жене. Николай хотел рассказать о своих проблемах, расспросить меня. Говорил, что его переводят в Киргизию, а от жены письма приходят чуть не каждый день: умоляет простить, клянётся в вечной верности. Он посылает ей деньги, но, как поступить дальше, не решил. К такой дружеской беседе я оказалась не готова: покивала, вставила несколько ничего не значащих слов и, соврав, что у меня пустой холодильник, скрылась в гастрономе.
Вспоминая встречу с Николаем, невольно сравнивала невысокого, щуплого «штурмана Борща» с Андреем — рослым, спортивным, ярким. Могла жена Николая через три месяца после свадьбы безоглядно влюбиться в красивого сослуживца своего мужа? И устраивать свидания на кушетке в процедурном кабинете? Смешно. Есть такое слово — «похоть». Есть ещё и слово «разврат». Мне, двадцатипятилетней, в шестнадцать лет влюбившейся в бравого курсанта и в девятнадцать вышедшей за него замуж, происходившее между моим мужем и женой Николая казалось похотью. Я нисколько не сочувствовала Николаю. Порвать с предавшей и унизившей женщиной, которую невозможно уважать, казалось мне единственным выходом. И если он не сделает этого сейчас, то будет жалеть всю жизнь.
Каждую неделю нам приходило по два-три письма: от родителей, свёкра, сестры Андрея Ольги, Ирины, школьной подруги Риты, изредка от двоюродных братьев. Письма были радостью, я по несколько раз перечитывала их, мысленно сочиняла ответы, а вечерами, уложив дочку, писала. В конце мая Катя задала вопрос, которого я должна была ждать, но почему-то не ждала: «А от папы нет писем?»
Постаравшись побороть растерянность, я начала сочинять: ему писать некогда, но он звонил в штаб, сказал, что будет посылать нам денежки, чтобы мы могли покупать Катюше то, что она захочет, я просто забыла сказать, что папа звонил.
Дочка обиделась, надула губки, подумала немного, а потом строго сказала: «Больше никогда не забывай!» - и с полчаса молча собирала что-то из конструктора.
На следующий день мы купили подарки от папы: сандалики и белые носочки на лето, альбомы, акварель. В отделе игрушек Катя выбрала мебельный гарнитур для куклы. Стоил он двадцать с лишним рублей, но пенсия на дочку хорошая, и мы вполне могли позволить себе такую трату.
Отпуск у меня намечался в сентябре. Почти все воспитательницы - жёны военных, им надо, чтобы отпуск совпал с отпуском мужа; у многих дети школьники, значит, отдыхать они могут только летом. Катя в школу ещё не ходила, мужа у меня теперь не было, так что летом я работала. Нельзя сказать, что выбиваясь из сил: детей в группу приходило по десять-двенадцать, много времени мы проводили на воздухе, я и дочка хорошо загорели.
Август подходил к концу, и я всё чаще думала о родителях Андрея, а если совсем честно, боялась встречи с ними. Не могла забыть слов из письма свёкра: «Мать наша, как только сошёл снег, стала жить на кладбище». Свёкор уходил по утрам на работу, а свекровь, сделав кое-какие дела по дому, — на могилу Андрея. И весь день проводила там, забывая о еде, лекарствах, которые надо было принимать. Как я, загоревшая, модно одетая, не изнывающая от тоски, покажусь ей на глаза?
Пятого сентября прилетели в Москву, а рано утром шестого были уже в Воронеже. Я готовила себя к тому, что свекровь будет плохо выглядеть, но то, какой я её увидела, потрясло. Крепкая, полная шестидесятилетняя женщина превратилась в измождённую старуху. Свекровь похудела на двадцать пять килограммов, донашивала старые платья своей дочери и отказывалась покупать себе хоть что-нибудь из одежды: говорила, что ей уже ничего не пригодится, зачем деньги переводить, лучше пусть они останутся внучкам. Мама отдала свекрови своё осеннее пальто и плащ, убедив, что ей они стали маловаты. Чёрный платок свекровь не снимала даже в самые жаркие дни.
На могиле уже стоял памятник: двухметровой высоты, из чёрного гранита, и золотом: «Старший лейтенант Берестнев Андрей Анатольевич 4.II.1956 — 21.I.1985». Двух недель не дожил до двадцати девяти лет. Фотография, которую выбрала свекровь: Андрей в форме, только фотографировался, когда был ещё лейтенантом, так что погоны пришлось подретушировать, сделать нечёткими, и звёздочек на них не разобрать.
В Воронеже мы с дочкой застали одну тёплую, сухую неделю бабьего лета. Гулять уезжали в центр, ходили в кино на детские фильмы. В своём районе я старалась показываться как можно меньше: о том, что погиб мой муж, знали, конечно, все знакомые и даже незнакомые, и отвечать на вопросы, выслушивать сочувственные слова не хотелось.
Потом зарядили дожди. Но дома, в родной квартире нам с доченькой было очень хорошо: с утра я готовила, делала другие домашние дела, мы играли, шили наряды куклам, читали мои детские книги, ждали, когда вернутся с работы папа и мама. Иногда ходили в гости к моей однокласснице, она была в декрете: Катя играла с годовалым Стасиком, а мы с Ритой рассказывали друг другу новости и всё, что случилось за то время, пока не виделись. Два раза в неделю обязательно ездили к свёкру и свекрови, и эти поездки давались мне нелегко. Каждый раз, увидев Катю, свекровь заливалась слезами: дочка, подрастая, становилась всё больше и больше похожей на Андрея, и, глядя на его детские фотографии, трудно было поверить, что это не Катя.