Погожим летним утром Угрюмов, лежа в собственной постели, с упоением таращился в потолок. Безмятежная белая гладь ему, как художнику своих желаний, представлялась нетронутым кистью холстом, который сегодня непременно впитает в себя самые яркие сочные краски. Сегодня Угрюмов намеревался коснуться запретного. На то был повод – День Рождения. День, в который имениннику дозволено все.
Он заблаговременно позаботился обо всех важных деталях и мелочах. Взял отпуск. Отключил телефон на случай, если кому-то вздумается отвлекать его пафосными, глупыми и, конечно же, неискренними поздравлениями. Вчера он подстригся в элитном салоне. Купил двое темно-синих джинсов, две одинаковые черные футболки с белой надписью на груди «God Hate Us All» и кое-какие аксессуары для флирта.
К выбору подарка самому себе Угрюмов подошел со свойственной его натуре скрупулезностью. В течение последних нескольких месяцев он рассматривал всевозможные варианты и остановился на двух из них – кардинально отличающихся друг от друга, но в равной степени заманчивых.
О двух подарках сразу не могло быть и речи. Чтобы не изводить себя муками выбора, Угрюмов прибегнул к универсальному решателю споров – пятикопеечной монете.
Подброшенная монета упала вверх той стороной, которая условно соответствовала подарку номер два. От подарка номер один Угрюмов решил отказаться до следующего Дня Рождения и тут же захотел его еще сильнее, но выбор уже был сделан.
Поднявшись с постели, он сладко зевнул, затем надел любимые тапочки с вышитыми на них лучезарными мордашками котиков и голый пошаркал в уборную, на ходу почесывая волосатую спину.
Помочившись, он в очередной раз подумал о подарке, который ждал его и, обхватив член пухленькими пальчиками, интенсивно задергал рукой. Сопя и краснея, он увеличивал темп, но когда вот-вот уже готов был испытать оргазм – резко одернул руку, как от раскаленного прутка.
- Ну, хватит, хватит баловать. Еще не время, - тяжело дыша, пролепетал он и нажал на рычаг сливного бачка.
Приняв душ, Угрюмов надел черный шелковый халат с вышитым на спине золотым драконом и направился в кухню. На завтрак он съел салат с тунцом. Выпил чашку крепкого кофе без сахара. Проглотил оранжевую витаминку.
Он открыл шкаф-купе, снял с плечиков и надел новые джинсы с футболкой. С нижней полочки взял пакет с точно таким же аккуратно сложенным комплектом одежды, на случай, если измажется. Разумеется, он собирался измазаться. Как же иначе?
Рядом с пакетом лежало несколько небрежно брошенных собачьих ошейников. Пять лет назад, Угрюмов принял решение, что впредь не станет заводить собак. Уже тогда они перестали насыщать его энергией Космоса. Перестали насыщать даже те, которые жили у него какое-то время, в чьих глазах, в час неминуемой смерти, за пеленой ужаса, сквозила необъяснимая преданность хозяину. С какой бы кровожадностью он не кромсал псов, портал между ним и Космосом в их глазах вдруг стал закрытым. И, видимо, закрытым навсегда.
Год назад, в свой День Рождения, полагая, что именно в этот день Космос наиболее к нему благосклонен, Угрюмов еще раз решил попробовать открыть портал.
Ранним утром он выехал на поиски на стареньких зеленых «Жигулях». В другом конце города, остановившись возле площадки для мусора, он вышел из машины и подозвал к себе первого попавшегося на глаза бродячего пса. Подозвал ласково, предлагая на вытянутой руке большой кусок буженины.
Давясь слюной, довольно крупный белошерстый дворняга (такой, набросившись, легко мог бы сбить с ног) с опаской подошел к незнакомцу, выдерживая дистанцию в два метра. Угрюмов присел на корточки, крепко держа буженину возле колен. Пес недоверчиво рявкнул. Запах запеченного мяса, забиваясь в ноздри, дурманил его, околдовывал, притупляя инстинкт самосохранения.
- Держи, дружище, - сказал Угрюмов спокойным доверительным голосом, медленно вертя кусок мяса в руке. – Ну, что же ты? Держи, не бойся.
Пес резво завилял хвостом. Подойдя ближе, он ухватился за мясо зубами и стал тянуть. В этот момент Угрюмов с отточенной ловкостью ветеринара поставил дворняге укол в шею инсулиновым шприцом. В шприце был анестетик «Золетил». Пес зарычал, рывком выхватывая буженину. Схлестнувшись с ним взглядом, Угрюмов решил, что сегодня ему непременно удастся открыть портал. Пес попятился, не переставая рычать. Отойдя на несколько метров, он пустился наутек, но скрыться из виду не успел. Сев в машину, Угрюмов бесстрастно наблюдал за тем, как дворняга поначалу замедлил темп, а затем и вовсе остановился, словно путаясь, не зная, куда ему дальше идти.
Собравшись с силами, пес сделал еще несколько шагов на ватных непослушных лапах и карикатурно повалился на бок. Угрюмов подъехал к нему незамедлительно. Осмотрелся по сторонам, затем вышел из машины и присел напротив. Вытащил из пасти пса кусок буженины и бросил его на детскую игровую площадку, пока еще не осознавая того, что сам себе подает знак.
Он положил пса в багажник и отвез в лес, где, свернув с трассы, проехал около километра вглубь по бездорожью. В лесу Угрюмов привязал дворнягу к сосне пеньковым канатом. Пришлось немного повозиться, но в результате спящий пес, обнимая сосну всеми лапами, был надежно обездвижен. Управившись, Угрюмов сел в машину и, попивая горячий кофе из термоса, стал ждать, когда закончится действие наркоза.
Очнувшись через два часа, пес начал тихонько скулить. Его попытки высвободиться казались жалкими и абсурдными. Угрюмов не спешил. Нужно было дождаться, когда к дворняге вернется прежняя восприимчивость. Чтобы скоротать тянущееся патокой время, он занялся решением японских кроссвордов.
Ближе к сумеркам, когда птичьи песнопения поутихли, а тени стали насыщенней, Угрюмов вышел из машины. С охотничьим ножом в руке он подошел к дворняге. Пес смиренно обнимал сосну, отчаявшись лаять в безуспешных попытках сопротивления жесткости каната, которым был связан. Почуяв приближение Угрюмова, он все же жалобно заскулил.
- Ну, хватит причитать, дружище. Для тебя сложилось все не так уж плохо, - заверив дворнягу, Угрюмов провел по его лапе острием ножа. Пес, дернувшись, взвизгнул.
Взгляд в глаза. В них ужас, но портал закрыт.
Взяв за лапу, Угрюмов полоснул дворнягу еще раз, вдавливая клинок как можно сильнее. Пес взвыл от боли. Из раны стремительно потекли ручейки крови, теряясь в насыпи сухих сосновых иголок.
Взгляд в глаза – портал закрыт.
- Что же ты меня подводишь, сученыш? – теряя над собой контроль, закричал Угрюмов в унисон собачьему вою. Он схватил пса за ухо и отрезал его вместе с тонкой полоской скальпа.
Взгляд в глаза – портал закрыт.
Дальше продолжать попытки было бессмысленно. Старый метод не действовал. Нужно было это признать и смириться. Но для чего тогда жить в фальшивом мире?
Неожиданно Угрюмову показалось, что пес, как будто издеваясь, ему подмигнул. В ответ он сам подмигнул псу, и, устало вздохнув, выдавил ему пальцами оба глаза. Дворняга обмяк и притих. Он все еще был жив, когда Угрюмов, старательно облизав пальцы, заводил машину.
Именинник не помнил, как вернулся домой. Не помнил он, как поздним вечером, выезжая из леса, разбил об одну из сосен зеркало заднего вида, как ехал по трассе с выключенными фарами, желая столкнуться с какой-нибудь встречной фурой, желая умереть. Адекватное восприятие вернулось к нему, когда он у себя дома, стоя в душевой кабинке под теплыми струями воды, тихо насвистывал мелодию всем известной песенки именинников.
Почему Космос от него отвернулся? Как вернуть его расположение? Угрюмов не знал, но все еще надеялся услышать чарующий голос Космоса, почувствовать на себе его прикосновение – пронизывающую до дрожи благодать.
Он был убежден, что Космос посылает ему испытание, которое, во что бы то ни стало, намеревался преодолеть. Если собаки не открывают портал, значит, нужен другой «ключ». Чувствуя, что проголодался, Угрюмов вспомнил о куске буженины, который вытащил из пасти одолеваемого наркозом пса и бросил на детскую игровую площадку. Тогда же на него снизошло озарение.
Первоначально возникшая идея казалась неприемлемой, а ее воплощение представлялось весьма размыто, но теперь, год спустя, Угрюмов был преисполнен уверенности в том, что ему снова удастся открыть портал.
Прежде чем выйти из дома, именинник положил в пакет с одеждой красный бархатный футляр в форме сердца. В футляре лежал подарок для подарка самому себе.
На улице было солнечно, тепло, но ветрено. Угрюмов, прищурившись, посмотрел на стоявшие рядом тополя. Деревья казались ему добротно собранными декорациями. Он не брался утверждать, но предполагал, что их дрожащие на ветру листья могли быть сделаны из специальной зеленой бумаги, которая со временем желтела, тускнела и осыпалась.
В сущности, весь мир представлялся ему искусно составленной бутафорией. Разумеется, с первого взгляда фальшивость бытия распознать было невозможно. Но если очень внимательно присматриваться, то со временем начинаешь замечать разницу. И тогда понимаешь, что окружающие тебя люди всего лишь нашпигованные мясом, костьми и жиром кожаные волосатые оболочки, а твое пребывание среди них есть не что иное, как жизнь наизнанку. Истинным был лишь Космос, который являл себя Угрюмову с малых лет.
В детстве Угрюмову удалось взглянуть на другое параллельное течение жизни с изнанки своего существования. Впрочем, тогда он мало что понял.
Это произошло на городском кладбище в день похорон его матери. Тогда он едва держался на ногах. Его мучительно клонило в сон. Десятилетний мальчуган был в скверном настроении, чему послужила не столько смерть матери, сколько обернувшаяся неудачей попытка продлить ей жизнь. И куда, собственно говоря, делась эта чертовая кошка? Юный Угрюмов недоумевал. Память сыграла с ним злую шутку. Он помнил, как вскрыл убитой кошке живот, после чего забрался ей в брюшную полость, затем ему вздумалось попробовать на вкус кошачьей крови, затем… с ним произошло что-то очень хорошее и одновременно плохое, отчего он, видимо, потерял сознание.
Следующей, запечатленной в памяти, была совсем коротенькая сцена, в которой его пытался растормошить испуганный отец. Батя влепил ему пощечину, после чего стал трясти за плечи, пытаясь выяснить, что здесь произошло, почему все вокруг залито кровью и чья это кровь? Затем в памяти снова произошел сбой. Мальчуган пришел в себя, когда уже был дома. Перед ним стоял отец в черной рубашке. Батя обнял его и дрожащим голосом сообщил страшную новость…
В день похорон было солнечно, тепло, но ветрено. Мальчуган стоял в двух шагах от гроба с телом матери в окружении отца и еще нескольких десятков, как знакомых так и незнакомых, сопереживающих потере людей. Гражданская панихида казалась ему самым скучным мероприятием из всех, на которых он когда-либо бывал.
Когда батя, едва сдерживая слезы, произносил прощальную речь, юный Угрюмов бесстыдно зевнул. Спустя секунду ему на нос уселась непонятно откуда взявшаяся крупная черная муха. Он отогнал наглое насекомое неуклюжим взмахом руки. Недовольно жужжа, муха улетела на несколько метров в сторону от траурной процессии и повисла в воздухе. Мальчуган из любопытства последовал за ней.
Подойдя ближе, на расстояние вытянутой руки, он заметил, что муха приняла вертикальное положение, словно уселась на идеально чистое стекло. Присмотревшись к ней, мальчуган испытал deja vu. Муха злокозненно потирала лапки. Казалось, она знала какую-то страшную неведомую ему тайну.
Не став утруждать себя догадками, юный Угрюмов изловчился и прижал ее ладонью к невидимой поверхности. Муха затрепыхалась, приятно щекоча ладонь, а затем неожиданно затихла. Мальчуган убрал руку и обнаружил, что наглое насекомое от него ускользнуло, проковыряв в пространстве крохотное отверстие, окантованное едва различимой кисельной дымкой.
Без раздумий он ткнул туда пухленьким пальчиком. Внутри было тепло и влажно. Юный Угрюмов стал сунуть пальчик глубже и, неожиданно порвав какую-то тонкую, но упругую пленку, провалился в аномалию по локоть. Собственная рука теперь виделась ему культей. Ощущая легкое покалывание (как если бы влез в рулон минеральной ваты), он резко выдернул руку из аномалии и с опаской уставился на нее, сам не зная почему, ожидая увидеть прилипших опарышей. Но ничего подобного не обнаружил. На коже можно было разглядеть разве что слегка проступивший пот.
Мальчуган присел на корточки напротив развороченной дыры в пространстве. Заглянув в нее, он увидел кладбищенские кресты. Там, куда он смотрел, также проходила гражданская панихида. Невдалеке толпились люди. Он узнал некоторых их них. Это были те же родные и близкие, что пришли здесь попрощаться с его матерью. И он узнал отца. На нем была такая же черная рубашка. Отец выглядел настолько несчастным, что, казалось, не переживет обрушившегося на него горя. Он стоял между двумя заставленными венками гробами и тихо плакал. Ограниченный обзор сквозь узкую дыру в пространстве не позволял мальчугану достаточно хорошо все рассмотреть, тем не менее, он был убежден, что в одном из гробов лежало тело его усопшей матери. Но кто лежал в другом закрытом гробу?
- Что с тобой происходит, сынок? – внезапно отец одернул его за плечо. – Соберись и иди, простись с матерью. Она тебя все еще ждет. – Казалось, батя сам не понимал, что говорил.
Мальчуган, умело скрывая недовольство, кивнул в ответ и встал на ноги. Стоило ему оторвать взгляд от пространственной аномалии, как та исчезла. В дальнейшем он никогда ничего подобного не видел и со временем стал полагать, что ему все это привиделось.
Взяв сына за руку, которая еще минуту назад выглядела культей, отец отвел его к могиле. Когда гроб опустили на дно, вместо трех горсток земли юный Угрюмов бросил пустой спичечный коробок, как отчет покойной в том, что его эксперимент с кошачьими жизнями потерпел неудачу.
На улице немноголюдно, что, несомненно, к лучшему. Вот, с левой стороны, повернувшись спиной, метет по асфальту окурки с лузгой дворник Кузьмич – типичный пример волосатой кожаной оболочки, нашпигованной гниющим мясом и костьми. Алкоголик и скандалист. Мерзкий старикан, который вечно сует свой нос, куда не следует. Несколько лет назад Кузьмич доставал Угрюмова ненужными расспросами. Интересовался, зачем тот поменял в кладовой дверь. Вместо старой деревянной поставил надежную стальную. Угрюмову пришлось тогда врать, мол, хранит он в кладовой дорогие, хоть и списанные сварочные полуавтоматы в комплекте с выпрямителями, к тому же в скором времени собирается приобрести скутер, который там же планирует парковать.
Кроме замены двери Угрюмов произвел звукоизоляцию стен. Вынес весь оставшийся после отца хлам. Будучи по специальности сварщиком, он изготовил несколько отличающихся по габаритам и конфигурации клеток для полного и частичного обездвиживания истязаемых питомцев.
Как-то Кузьмич, пребывая в нетрезвом виде, пытался уличить Угрюмова в том, что тот по ночам пытает в подвале собак. В ответ Угрюмов пообещал упрятать старого алкаша в наркологический диспансер, если тот не перестанет нести несусветную чушь. На том и разошлись. Угрюмов не знал наверняка, возможно, так просто совпало, но после этого их разговора собаки перестали открывать портал.
Вот, с правой стороны, идет навстречу Танька – соседка по подъезду, еще одна кожаная оболочка. Стареющая миловидная кукла с грустными зелеными глазами.
Бесхарактерная, наивная, одинокая неудачница, к тому же, слабая на передок. Единственное, что она правильно сделала в своей никчемной жизни – не стала делать аборт, когда десять лет назад забеременела от неизвестно кого.
- Здравствуй, Саша, - красивый певчий голос Таньки дрожал. Она, казалось, постарела за последние несколько дней. На лице появились глубокие морщины. Под припухшими от слез глазами темнели круги.
- Здравствуй, Таня. Есть новости о Вере? – кротко поинтересовался Угрюмов.
- Подали в розыск. Ищут, но пока что безрезультатно, - она тяжело вздохнула.
- Не отчаивайся, Танюша. Я уверен, что Вера совсем скоро объявится.
- Три дня прошло, Саша. Три дня! Считаешь, девятилетняя девочка все это время может гостить у какой-нибудь подруги? Ее похитили – это же очевидно. Она у меня доверчивая. Подозвали, пригласили сесть в машину, повезли в лес и там… и там…, - Танька не сдержалась и заплакала.
- Ну, будет тебе убиваться, - Угрюмов сделал шаг навстречу и деликатно по-дружески обнял соседку, чтобы хоть как-то ее подбодрить. – Главное – не теряй надежду…, - он хотел было добавить: «пока не нашли тело», но передумал.
- Спасибо, Саша, - всхлипывая, поблагодарила его Танька. Неловко высвободившись из объятий, она поспешила зайти в подъезд.
Угрюмов направлялся в подвал. По пути он встретил еще несколько малознакомых кожаных оболочек, до которых ему совершенно не было дела.