Парася пришла домой, вытащила из сетки буханку черного хлеба, завернула в кусок мешковины и положила в тумбочку. Бутылку постного масла, с газетной закруткой вместо пробки, поставила на свое промасленное место на полке, а кулек с кусковым сахаром выложила на стол. Дома было тихо. Сын Коля еще утром ушел на рудник к Ксенье в гости, а Карлуха поднимал ягель в лесу, там и заночует. Хотелось попить чаю и рассказать магазинные новости. Парася повесила сетку на гвоздь у двери и пошла через картофельное поле к соседке Марье Соткаярви.
Марья крутила голиком в ведре с водой и молодой картошкой. Парася села на табуретку и с интересом наблюдала, как Марья убрала голик в угол, достала из ведра очищенную от шелухи картошку. Поставила варить.
- Терве! Кута пекал? – вопросительно посмотрела на гостью Марья.
- В магазин за хлебом. Сегодня будет хорошая кинокабина! Там на магазине написано. Мне Люся Ганина читала, - охотно принялась рассказывать Парася.
Марья любила кино, поэтому с пенсии несколько монеток убирала в узелок и прятала в потайной карман, под фартук. Теперь вспомнила, что в узелке есть еще две двадцатикопеечные монетки. Как раз на два билета хватит. Поделилась:
- Элька с фермы притёт, с ней пойтём!
Говорила она с сильным финским акцентом. Русский язык пришлось освоить, когда из родной Ёны многим местным финнам пришлось ехать на спецпоселение в Карелию.
На улице послышался рокот мотоцикла. Парася выглянула в окно, пояснила:
- К Пене кто-то поехал опять. Рыбачить, наверное, собираются.
Сели пить чай.
- У тебя опять чай из паккулы? Ладно. После живот не болит… Я Коле купила сахар куском, он любит с чаем, - не умолкала кареглазая стрекотунья.
- Скоро постальонка пенсию принесет, и мы сахар купим, - промолвила Марья. Как и все колхозные пенсионеры, она получала пенсии двенадцать рублей. С пенсии покупали пшёнку с перловкой, чаю грузинского, соль и сахар, постное масло. И даже немного шиковали: брали не только черного, но и белого хлеба и сливочного масла.
Из комнаты вышла светловолосая худенькая девчушка лет шести. Поздоровалась с Парасей. Та с улыбкой ласково запричитала:
- Олюшка, суседушка наша, точно как шоколадка «Аленка»! Тетка Парася тебе даже сахару забыла взять!
Оля улыбнулась и подошла к бабушке. Марья знала, что та хочет есть.
- Скоро картоска путет, нато стать маленько, - посулила она внучке.
В коридоре хлопнула дверь, в дом шагнула Шура Тапио:
- Чай да сахар! – поприветствовала она соседок.
- Терве! Сатись сяй пить!
- Нет! Пейте! Я уже напилася с Пеной. Вася Кротов прикатил, едут с ребятами рыбачить на Ёрму. Пусть собираются, я ушла. Что там слышно нового?
Парася оживилась:
- Я ходила за хлебом. В магазине говорили, сегодня хорошая кинокабина в клубе будет.
- Кинокартина? Да… Нас Нестер тоже звал. Говорит, про председателя кино. Надо сходить, люблю про колхозную жизнь смотреть! – грубоватым голосом рассуждала Шура.
- Пена же тоже был председателем, - вспомнила Парася, отхлебывая из блюдечка чай.
- Председательствовал, было дело, - важно подтвердила Шура, - Молодой был да здоровый до войны. Везде успевал: и с документами разбираться, хоть и председательского образования не было, и на стройке скотного двора командовать, и с мужиками неводы ставить, чтоб план по путине был…
- Все наши токта рыпачили: Сантери, Алперти, Арту, Юхани… Старались рыпу ловить и сено косить. Поля корсевали. Хорошо рапотали. Кте теперь они? Шивые или нету уше? Как сапрали в 37-м, так и то сих пор ни слуху, ни туху, – вспомнила своих братьев Марья. Женщины приумолкли.
Свечерело, но заполярное солнце не уходило за горизонт. Оля играла одна во дворе, делала секретик. На улице было безлюдно, все ушли в кино. От двора Пены к ней подошли Павлик со своей сестрой Олей, внуки Тапио.
- Что ты тут делаешь? – строго спросила подошедшая Оля. Она была старше и через месяц собиралась пойти в школу. Павлик наклонился и разглядывал секретик. Через стеклянное окошечко в земле видны были цветные стеклышки, кусочки старого блюдца с цветами, золотинки от фантиков.
- Секретик делаю, - улыбнулась Оля-младшая.
- Пойдем лучше с нами в дочки-матери играть! Я буду мамой, Павлик папой, а ты дочка! Хочешь? – предложила бойко Оля-старшая.
- Пойдем! - обрадовалась та.
Посреди большого двора стоял мотоцикл с коляской, у стены дома лежала детская посудка и пластмассовые игрушки. Оля-старшая распорядилась:
- Надо сварить обед! Павлик, принеси мне воды. Дочка, нарви травы, я сварю щи!
Павлик зачерпнул из корыта воды, принес кастрюльку Оле-старшей. Она задумалась:
- Так, а где нам печку сделать?
- Я знаю! Пошли, - быстро сообразил «папа». Оли двинулись за «главой семейства» в будку-моторную. Там было тесновато, промасленные стены, оббитые толем, пахли бензином и поблескивали на солнце. На верстаках лежали какие-то детали, в углу был лодочный мотор. «Папа» показал на железный поддон, лежащий на верстаке, и сказал:
- Вот и печка! Погодите-ка! – и побежал к дому.
В доме окно, выходившее во двор, легко открывалось. Павлик вспомнил, что на подоконнике видел коробок спичек. И точно, среди пузырьков, катушек и старых открыток лежал коробок со спичками. Павлик прихватил еще старую, выгоревшую на солнце газету и побежал в моторную.
Оля-старшая деловито помешивала в кастрюльке траву, увидев «папу», сказала:
- Ну вот, у нас все готово! Растапливай печку!
«Папа» скомкал газету, чиркнул спичку и поджег. Синий огонек быстро принялся есть бумагу. На железном поддоне газета стала разворачиваться от огня, языки пламени перебросились на замасленную стену. Дети испугались. Выскочили из моторной, стали набирать песок с поля и закидывать им пламя. Но огонь охватил уже всю стену моторной.
В панике дети закрыли в моторную дверь и бросились искать подмогу.
На улице по-прежнему было тихо и светло… и НИ-КО-ГО! Дети побежали к дому Параси, постучали в дверь, но никто не отвечал. Помчались дальше, к дому Ульяны, но и там никого не было! Хутор был безлюден.
Дети вернулись к дому, там горели уже хозяйственные пристройки, свинарник и овчарня. Огонь перекинулся на мотоцикл, стоявший посреди двора. Бак в мотоцикле взорвался, пламя перекинулось на дом. В тишине был слышен треск огня и детские всхлипывания…
В клубе шло кино. Было многолюдно, стояла напряженная тишина. Все переживали за председателя-фронтовика. Киномеханик Иван Холоевский крутил фильм уже в третий раз и знал, что ветеран Егор Трубников восстановит разоренное колхозное хозяйство. Иван вышел из кинобудки на крыльцо и увидел огромный столб дыма на другом конце села. Он быстро вернулся в кинобудку, выключил аппарат и пошёл в зал.
- Т-т-товарищи! У Т-т-тапио дом горит! – заикаясь от волнения, торжественно объявил он.
Толпа бросилась тушить пожар. Кто-то прихватил по пути со щита багор, кто-то схватил ведра. Молодые оказались на месте пожара быстрее всех. Самые отчаянные заскакивали в окна горящего дома и выкидывали вещи, фуфайки, кастрюли.
Прихромавший позже всех на своей деревянной ноге Пена Тапио с досадой произнес:
- Фшё шкарело, от шошки то шошки!
- Да! От ложки до плошки! Остались теперь в пятьдесят лет с голым задом! – с горечью констатировала Шура.
Огонь доедал дом, из охваченной пламенем кладовки стали раздаваться выстрелы и хлопки. Горели порох и патроны. Все отступили от дома. Спасать уже было нечего…
На Ёрме у костра сидел Вася Кротов с братьями Тапио, ели уху. К берегу причалила моторка, к костру подошел ёнский мужичок. Угостили и его ухой.
- Ну, рассказывай, что там нового в Ёне? – поинтересовался Вася.
- Да в колхозе дом сгорел, - сказал мужичок.
- Что сгорит – то не сгниёт! – отчеканил Вася.
- Там и мотоцикл с коляской сгорел, - продолжил мужичок.
Вася выругался и побежал к лодке.
К ноябрьским праздникам 1966 года Пена Тапио справил новоселье. Строили всей большой семьей вместе с солдатами ВСО. Фронтовики-председатели не только в кино умели справляться с разрухой.
Ёна – маленькое село в Ковдорском районе Мурманской области, образовано в 40—х годах 19 века финскими переселенцами.
Pakkula (фин) – чага, березовый гриб.