ГОРЬКАЯ ЧЕРЕШНЯ
Мой прадед Аврум Вайнзоф, дед моей мамы Клары, был Управляющим у помещика Поповского в Роскопинцах. То есть, был и главным агрономом, определявшим сроки уборки урожая зерновых культур, овощей и редкого для Буковины, мелкого, но очень сладкого ароматного винограда, и организатором многочисленных работ в большом разноплановом хозяйстве, где было много работников, лошадей и забот.
В начале двадцатого века, его потянуло на вольные хлеба. Проделав небольшой, чуть больше десяти километров, путь, прадед переехал с семьей в соседние Сокиряны. Там он стал уважаемым арендатором крупного, по тем временам, участка земли, а также затейщиком разных интересных и выгодных предприятий.
Аврум разъезжал по полям и местечку в легкой бричке, запряженной парой лошадей. При этом, как обычно, старался справиться с максимальным количеством разнообразных дел.
Своё счастливое детство я провёл в построенном им десятикомнатном доме, окружённом большим огородом, садом и прекрасным палисадником. Среди многочисленных цветов там произрастали и большие кусты семейных Роз, лепестки которых я бережно собирал в своё детское ведерко. Все это богатство требовалось для производства вкусного душистого варенья, над которым долго-предолго колдовали бабушка Ривка и тётя Роза - ее младшая сестра.
По длинному коридору, разделявшему их половины, где учился кататься на велосипеде, можно было пройти с нашей улицы аж на соседнюю, где жил мой старший дружок Вовка Ткачук.
Улица Горького 3, где располагался наш дом, была в Сокирянах , как и в Москве, одной самых значимых. Там располагалась, и самая большая в городке церковь, и украинская школа, и пара небольших соседских строений.
Все синагоги в нашем местечке, как почти и все многотысячное еврейское население, были уничтожены во время войны. В погромах и гетто погибли, и Аврум с моей прабабушкой Цирл, и дед Мендель - отец мамы, и Залман - муж Розы с Ревусей - их двухлетней доченькой, и первая семья дяди Янкеля, и многие-многие другие - дети, молодежь, старики.
Одним из важных и интересных дел моего прадеда, помимо главного - воспитания шестерых детей, четырех сестричек и двоих братьев, было разведение тутового шелкопряда.
Он использовался для производства натурального шелка. С этой целью, Аврум достал и рассадил множество сортов шелковицы, впечатлявших величиной и разнообразием ягод.
Все детство, вплоть до самого переезда нашей семьи в Тирасполь, я провёл, почти не слезая с этих удивительных деревьев. В ту пору, они казались, просто, исполинскими.
Поначалу, созревали сладкие и очень вкусные чёрные ягоды с потрясающим тонким ароматом. Затем приходила очередь белых громадных ягод, которые были особо прелестны прохладным летним утром.
Когда же поспевала удлиненная розовая ягода, обладавшая свежей волшебной кислинкой, можно было наслаждаться уже полным букетом, выбирая каждую шелковицу по собственному капризу. Их прекрасной особенностью было постепенное созревание, продолжавшееся все лето, до самой-самой осени.
В память от прадеда остался ещё один неповторимый деликатес - лавровишня или горькая черешня, деревья которой я встречал только в Сокирянах. Из Румынии прадед Аврум привёз много саженцев, высадив около дома. Крупная чёрная черешня на вкус была очень горькой. Есть ее в свежем виде было практически невозможно.
Однако,- Ах! Какой дивный аромат!,- Запах просто завораживал! При нагреве, когда высокая температура нейтрализовывала действие фермента, вызывавшего горечь, у готового варенья проявлялся неповторимо-волшебный вкус. Потрясающий аромат, при этом, только усиливался.
Как-то, уже в Израиле, мне попалось в магазине Суперсаль варенье, импортированное из Румынии. Называлось оно - Дувдеван Мар (горькая черешня, иврит). Сразу вспомнились родные запахи и вкусы.
Смаковал я его очень медленно, по одной ягодке, представляя себе Прадеда Аврума, которого, впрочем, как и деда Менделя, погибшего с ним на пару в гетто Винницкой области, на Кислев 5702 года(ноябрь-декабрь 1941,еврейское летоисчисление), я никогда не видел...
СПЛОШНОЕ ВЕЗЕНИЕ...
Моему дорогому отцу - Бланку Ихилу Лейбовичу ( Ефиму Львовичу), посвящается...
- Повезло так повезло,- любил говаривать мой папа, рассказывая о многочисленных случайностях, в результате которых ему удалось выжить
После Сокирянских погромов лета 1941 и гетто Винницкой области, где чудом удалось не погибнуть от пуль, прикладов, голода и болезней, армейская учебка на Урале, образца зимы сорок пятого года, показалась отцу настоящим раем. Вояки кормили мало, но регулярно. Правда, многие ребята, прибывшие из разных мест Союза, почему-то начинали пухнуть от голода и постоянно падали в обмороки.
Пустая похлебка, с несколькими кусочками прокисшей капусты и следами картофеля, сопровождалась, все же, парой кусочков чёрного хлеба, а утренняя и вечерняя каши, были приправлены небольшим количеством комбижира.
Табачок, выданный накануне, быстро менялся отцом на пару дополнительных кусочков хлеба и небольшое количество сахара. Они рассовывались по разным карманам гимнастерки и поедались, вернее рассасывались, строго по геттовской привычке выживания, медленно-медленно, по крошечкам. Многим товарищам по казарме стало намного легче, сразу же, после первых уроков, которые преподнёс бывший узник.
Когда курсантов спешно погрузили в вагоны и отправили на Дальний Восток, стало гораздо сытнее и веселее - начали выдавать богатые фронтовые пайки, где, частенько, присутствовали, и американские тушенки, и, порой, даже заветные сто грамм.
Правда, продолжалось это недолго. Мучительный изнуряющий переход по монгольской пустыне Гоби, жуткий запах вареной верблюжатины, хроническое отставание обозов не только выбелили солью гимнастерки. Они контрастно проявили выступающие рёбра и впалые небритые щеки солдат, разбивавших на части знаменитую миллионную Квантунскую армию.
За трое суток до официального объявления войны, японцы, ничего не соображая, в одних кальсонах, выскакивали из окон своих казарм, штурмуемых нашими батальонами. Здесь, они сразу попадали под кинжальный перекрестный огонь станковых пулеметов.
Отец был вторым номером. Вместе с первым - широким кряжистым усатым Миколой, они тащили тяжелённый пулемёт через пекло всей бесконечной пустыни.
Несмотря на то, что Микола прошёл от Сталинграда до Кенисберга без единой царапины и был буквально обвешан орденами с многочисленными медалями, он погиб сразу, как только столкнулись с первой же японской контратакой и тихими камикадзе, убивавшими и умиравшими в полном молчании.
Второй по счету пулемётчик, ставший первым номером, также прожил недолго, заснув от усталости на ходу. В ночном переходе, задремав, он немного отклонился, двинувшись из строя наискосок, и немедленно угодил под гусеницы танкового разведдозора, проносившегося совсем рядом.
После быстрой победы над Японией, они застряли в тоскливой службе на военной базе Порт-Артура. Всех изводили каждодневные нудные траурные марши. С утра до позднего вечера, провожали на кладбище дюжины солдат, ставших жертвами энцефалитных комаров.
Наконец, подошло время долгожданной демобилизации.
В маленькой комнатке военкомата отцу вручили, и медаль "За Победу над Японией", и все полагающиеся документы.
И тут же все отобрали . Происходило это действо уже в соседней комнатушке. Там популярно объяснили, что война резко снизила количество боеспособных мужчин.
В связи с этим, придется, мол, помимо трех лет срочной в сухопутных частях, пройти ещё пять(!) годков службы на Тихоокеанском флоте.
- Зато питание,- закачаешься,- уверил жизнерадостный военком
На следующий же день, отец сытно, от пуза, завтракал, уже на подводной лодке. Там кормили как на убой , оказалось, что и в прямом, и в переносном смыслах.
Были, и макароны по-флотски с кусками настоящего мяса, и наваристые щи, и сладкий компот из сухофруктов. Но счастье, увы, продолжалось совсем недолго.
Глубокой ночью подлодка подорвалась на старой мине. Часть отсеков, с большей частью экипажа, немедленно затонула. Чудом спаслась примерно четверть матросов.
Однако под следствие попал только мой отец.Перед сном, он играл в шахматы у своего товарища, находившегося в противоположной части субмарины. После нескольких партий, тот ушёл на последнее в его жизни дежурство.
Проводив друга, отец не стал возвращаться в свой отсек и выжил, оставшись спать на свободной койке, оказавшейся в более удачном месте.
Следственный изолятор Тихоокеанского флота находился на одном из каменистых безлюдных островов.
- У нас к Вам всего один вопрос,- сообщил отцу следователь,- почему Вы остались живы?
Каждый день, после завтрака, в течение полных двух месяцев, отца водили на допрос, где он , по десятому-двадцатому-тридцатому разу, снова и снова, подробно описывал все происшедшее.
После обеда, он брал в библиотеке, где присутствовали , и Как закалялась сталь, и Овод, и Граф Монте-Кристо, и много-много другого добра, одну из зачитанных книжек. Затем шёл, по выбору, на любую из окраин небольшого острова, о который с шумом разбивались громадные и холодные океанские волны.
Более безоблачного, беззаботного времени у отца никогда не было. Да и трудно было себе представить нечто подобное. Поят, кормят, да ещё книги читать дают.
Морская служба закончилась в пятьдесят втором. 25 мая отец женился на моей маме. Из-за длившейся травли врачей-отравителей и прочих вредностей, евреев , в те времена, на работу не брали. Однако, и здесь, отцу, опять-опять, здорово повезло. Устроился, таки, на работу внештатным агентом по страхованию жизни.
А там, в марте пятьдесят третьего, и Сталин приказал долго жить. Намеченные при нем очередные переселения-наказания евреев были отменены, и жизнь, по-тихоньку, стала налаживаться.
Затем отцу повезло в очередной раз. В пятьдесят пятом родился сынок, то есть я. Меня он любил безмерно всю жизнь и был счастлив этим несказанно. Сплошное везение...
ЗЕЛЁНЫЙ БОРШТ...
- МИлику, зелёный БОРШТ, хочешь ?,- светло улыбаясь и заранее ожидая утвердительного ответа, спрашивала моя дорогая бабушка Ривка. В Сокирянах, маленьком районном местечке Черновицкой области, ярко зеленея грядками молодого лука, хвостатого чеснока и весёлых петрушек с укропами, уже вовсю разгоралось долгожданное лето.
Только заслышав заманчивое предложение бабушки и разгоняя по дороге стайки пушистых желтых цыплят,я опрометью бросался к огромному огороду, вольготно раскинувшемуся в просторном дворе вокруг нашего дома.
Там, у самых стволов сливовых, абрикосовых, яблочных и грушовых деревьев, группировались первые аппетитные лопушки кисленького щавеля. Первое время, пока лето ещё не разошлось, я боялся путать их нежно зеленевшие листья с маленькими лопухами. К осени, не отличить их было невозможно. Лопухи покрывались дорожной пылью, грубели и разрастались до гигантских размеров.
Лето обещало быть щедрым. Раз в несколько дней, вовсю грохотали скоротечные обильные грозы, быстро наполнявшие "Дижкис". Так, на нашем Сокирянском румынско-украинско-еврейско-русском суржике, называли многочисленные деревянные бочки. Они расставлялись у крашеных жестяных водостоков, вокруг всего нашего бескрайнего десятикомнатного дома, построенного ещё прадедом Аврумом, в начале века двадцатого.
При первых же раскатах грома, Рива и Роза - мои бабушки, панически бросались загонять кур, гусей, индюков и прочую живность в большой тёмный курятник, а затем, прижимаясь к друг другу и вскрикивая после каждого сполоха молнии и удара грома, отчаянно молились.
Молитвы, видимо, были очень эффективными, так как у нас все бывало хорошо, а в местечке, после каждой очередной грозы, узнавали, то о сгоревших дотла домишках, то о гибели очередного несчастного пастуха, в которого попала молния.
Между тем, на огороде бурно подрастали, и огурцы, непременно старавшиеся притаиться под спасительным листиком, скрывшись от моих зорких очей, и нарядная картошка, приветливо машущая своими белыми и светло-сиреневыми цветочками , и многочисленная мелкая зелень, прущая из земли "как скаженная". От обильных осадков, тёплой погоды и умелых рук моих близких, все бурно цвело, благоухало и радовалось прекрасной жизни.
Переднюю часть дома украшал волшебный палисадник, густо наряженный не только громадными зарослями ароматной сирени, большим кустом Розы, из лепестков которой каждый год готовилось волшебное варенье, но и голубевшими колокольчиками, скромными незабудками и аристократично-драгоценными ирисами. Они, ещё, назывались петушками и , со слов отца, любившего поговорить о растениях, родились ещё в стародавние времена, появившись на Свет из радужных одежд богини Ириды.
Однажды, проводя на участке бесчисленные сельскохозяйственные эксперименты, отец умудрился нарушить царство гармонии старого палисадника, посадив два маленьких прозаичных ореха. Под ствол одного из них был установлен кирпич. Папа хотел заставить корни развиваться только в верхнем, самом плодородном слое почвы. И, - О Чудо!,- Плоды этого ореха урождались каждый год просто гигантскими, размером со среднее яблоко.
Переехав из Сокирян в Тирасполь, мы, каждый раз, слёзно просили знакомых и родственников передать нам хотя бы один-два богатырских ореха. Они были удивительно ароматны и вкусны. Изрядно поработав в Академии Наук, только сейчас, я прекрасно понял, какое удивительное чудо было упущено.
Те великолепные орехи могли стать основой невиданных ранее сортов. Безумно вкусных, никогда непортящихся, обладавших светлыми, прекрасно выполненными и ароматными ядрами.
Жаль! Очень жаль, что и прекрасный дом моего детства был снесён, закатан в асфальт, вместе со щедрым огородом, цветущим садом и палисадником.
Между нами и соседями располагалась длинная цепь старых величественных ореховых деревьев. Те, в отличие от новеньких в палисаднике, были огромны. К осени, богатый урожай сбивали длиннющими жердями, казавшимися бесконечными. Их край терялся где-то посредине, между густой, остро пахнущей йодом листвой и голубеющим Сокирянским небом с плывущими, тут и там, белыми облаками. Орехи валились с дерева градом, норовя больно-пребольно щелкнуть по лбу любого зазевавшегося наблюдателя.
Несмотря на то, что стволы деревьев располагались с нашей стороны от невысокой каменной ограды, сложенной из увесистых валунов, каждый год, разгорались нешуточные споры из-за орехов, падавших на соседскую сторону.
После азартной дележки щедрого урожая, мои бабушки пекли громадный ореховый торт "примирения" и шли к соседям гонять чаи, на целый вечер.
Там они вели бесконечные беседы о переменчивой погоде, видах на новый урожай, похождениях некоей аморальной особы и постоянном , никуда не исчезавшем, после той страшной Войны, беспокойстве о судьбе своих деток, внучат и близких.
О нашем с Вами будущем.
С тех пор утекло немало воды. Я, по-прежнему, люблю зелёный БОРШТ, иногда с трудом находя щавель в Торонто, Москве или Израиле. Он не только очень и очень вкусен.
Черпанешь, было, деревянной ложкой с самого дна большой кастрюли, зажмуришь глаза от удовольствия и кажется, что все-все, по-прежнему, живы...
СЛИВОВОЕ ВАРЕНЬЕ...
В этот августовский день, больше всего ценились котлы медные, издававшие мелодичный звон, любовно начищенные до блеска и с обязательным характерным красноватым оттенком.
Они были очень красивы и радовали глаз хозяек, с гордостью достававших драгоценные емкости из тёмных тайных загашников, целый год скрывавших сверкающее расплавленное солнышко, какое на краю, у самого горизонта, можно было лишь иногда увидеть на восходе либо закате. Да и то, только особым утром или вечером.
Огромные сливы, покрытые ярко-синим аппетитным налетом, с трудом пережив бесконечные набеги мальчишек, наконец-то, добрались до своего долгожданного триумфа и радостно отсвечивали на щедрых ветках, волновавшихся под разыгравшимся ветерком.
Казалось, что они вполне ощущают эту торжественную и не совсем очевидную связь внезапно разгоревшейся суеты и разлившегося повсюду спокойствия приближающейся осени.
Ловкая детвора мигом взлетела на деревья и, первым делом, откусив упругий, брызнувший кисло-сладким соком, ароматный бочок самой приглянувшейся сливки, с азартом начала наполнять бесчисленные корзинки и бездонные пазухи.
То здесь, то там, в многочисленных Сокирянских дворах , уже начинали по-тихоньку дымить костры, заполнявшие призрачным синим туманом и колдовством все наше небольшое местечко.
Кое-где, в празднично-начищенных котлах, уже ворчливо булькало, пыхтело, лениво, как из волшебных ноздрей, выдувая короткие тонкие-тонкие струйки ароматного пара, темное густое сливовое повидло.
Рачительные хозяйки, заботливо приготовившие все загодя, скрупулёзно отмерив слив и сахара, доставали под конец, и кучки листиков благородного лавра, и небольшие бруски дефицитного тогда сливочного масла.
Оно медленно-медленно растворялось и уходило в таинственную булькающую глубину, совсем ненадолго оставляя за собой тонкую светлую полоску, безжалостно сминаемую большой красивой деревянной лопаткой, больше напоминавшей видавшее виды старое весло.
Как бешеные , мы отчаянно носились от одного двора к другому, то подбрасывая в костры попавшие под руку щепки, то слезно испрашивая права,-Очень-очень осторожненько,- помешать ворчаще-сладкое, пыхтящее месиво.
Под конец, женщины с усталыми, но довольными улыбками, щедро делились с нами остатками ароматного сиропа, соскребая его с лопаток ложками и ножами в маленькие блюдца, а то и просто, на ловко подставленную горбушку чёрного хлеба.
Спустя время, погожим сентябрьским деньком, мы - первоклашки, вдоволь насладились огромными ломтями хлеба с толстым слоем того самого сливового чуда, помазанного поверх замечательного, но редкого тогда, сливочного масла.
Пиршество состоялось в густом лесу, что всегда загадочно темнел на горизонте, по дороге на железнодорожную станцию, располагавшуюся в трёх километрах от нашего городка.
Нас , впрочем как и всех школьников, послали на сбор желудей - деликатесов, так недостававших скудному рациону советских свиноферм.
Собрать нужно было целый пятидесятикилограммовый мешок, казавшийся, в ту пору, просто огромадным. А мы-семилетки, уже прилично вымотались, преодолевая длинную дорогу от нашей школы. Присев, закусив и охмелев от чистейшего лесного воздуха, все стали беспорядочно носиться по небольшой полянке.
Несмотря на все усилия бедной Клавдии Андреевны - нашей первой учительницы, наладить организованный сбор желудей, силами нашего 1-А класса, практически не удавалось.
Ситуацию с возможными неприятностями, грозившими нашей училке, неожиданно выправил мой отец, который со своими проворными десятиклассниками, к тому времени, уже намного перевыполнил норму.
Он с легкостью отвалил нам не совсем честный, но такой важный мешок желудей, необходимый для полной и безоговорочной победы над параллельным первым Б классом.
Мы от пуза наелись бутербродами с волшебным ароматным повидлом. Затем запили это удовольствие холодной хрустальной водичкой, находившейся так близко от поверхности лесного колодца, что в ней можно было легко увидеть, и бесконечное голубое небо, и отражение красавиц берёзок с золотыми-презолотыми, весело шуршавшими маленькими листочками , и наши счастливые детские лица...
КОГО ТЫ БОЛЬШЕ ЛЮБИШЬ..?
Бабушка Рива обожала меня больше всех. В этом у меня, конечно, не было никакого сомнения.
-Милику,- кого ты любишь больше - папу или маму, Розу или бабу, Авреймл или Янкеля?, - постоянно надоедали вопросами прилипчивые взрослые.
Ответ совершенно не был связан с реальными ощущениями, а полностью зависел от наличия или отсутствия в руках вопрошавших конфет, пряника, или, на худой конец, румяного яблочка.
Непременно румяного! Зелёным меня было не купить.
От бабушки я чувствовал бесконечное поле Любви. Оно было неизмеримо больше и мощнее маминой полянки, Розиного пригорка, папиной панической привязанности.
В математике нас никогда не учили сравнивать Бесконечности, и мы думали, представляли, что все они, видимо, одинаковы.
Глупо! Разве может одна Бесконечность быть больше или меньше другой ?
Оказалось, что может.
Если бы меня попросили, например, нарисовать бабушкину Любовь, то я бы использовал все карандаши и все краски, хранившиеся в небольшом картонном пенале.
Если бы для показа ее силы, я стал бы использовать регулятор яркости , работающий, сегодня, в современных айфонах, то она, вне всякого сомнения, светилась бы намного круче самых впечатляющих звезд и планет.
Поверьте, это совсем не умаляет тёплых чувств папы, мамы и Розы.
Ради своего любимого сына , отец, уверен, не задумываясь, тут же расстался бы с Жизнью.
- Мой мальчик,- любил повторять он.
Однако Любовь его, по сравнению с бабушкиной, была более сложной. В ней угадывались бесконечные надежды на мое дальнейшее благополучие, на то, что я преуспею в жизни, стану умным, продвинусь по всем служебным и неслужебным лестницам.
А главное, - страх, страх, страх. Боязнь того, что со мною, не дай Б-г, произойдёт нечто негативное. - То ли со здоровьем, то ли с разными жизненными коллизиями. Тут, видимо, сильно влияли воспоминания погромов, бесчисленные смерти младенцев, стариков и многих-многих ни в чем неповинных людей, гибель матери на дороге, в толпе гонимых в гетто евреев.
- Мой мальчик! Что? Что случилось ?,- его родной голос начинал метаться в телефонной трубке по малейшему поводу - будь-то обыкновенный технический треск, либо любой, самый малый, перерыв в разговоре.
Может, я неправ. Неправ, что сравниваю. И мама, и Роза, и баба с папой, любили меня на всю катушку, по полной. Это безусловно. Сие не подлежит никакому сомнению.
Просто, каждый любил по-своему. Но вовсю силу израненной Души.
Можно представить Любовь моих близких музыкой. Включить, например, специальные фантастические проигрыватели.
Тогда всюду лилась бы необыкновенная волшебная мелодия.
Самый мощный и чистый звук звучал бы, все равно, у бабушки Ривы.
У мамы - более тонкий и вибрирующий, как у свирели, трогавшей более тонкие струны впечатлительной Души.
Папина музыка содержала бы в себе, и еврейскую мелодию плачущей одинокой скрипки, и бравурные звуки марша,- Этот День Победы.
Мелодия Розы была бы, поначалу, очень и очень грустной. Тоска по единственной двухлетней дочери Ревусе, расстаявшей в гетто, постепенно сменилась бы рассветом Любви ко мне - малышу, не перестававшему радовать многочисленными и самыми важными на свете желаниями.
Да. Очень важно. Присутствовал ещё один важный и чувствительный аспект.
Когда чувства Любви всех близких складывались вместе, получался большой разноцветно-сияющий Оберег, охранявший меня от всех невзгод и поддерживавший в самых непростых ситуациях.
Вплоть до дня сегодняшнего, когда этих, близких мне Человеков, уже, давным-давно, нет на белом свете.
Снова и снова, на самом примитивном физическом уровне, я всегда ощущал, что совместное облако Любви было всегда намного больше и грандиознее, чем каждое из них в отдельности.
По своей силе и интенсивности оно стремилось и стремится к ещё более величественной Бесконечности, сверкающей на горизонтах всеми цветами радуги.
- Как ты думаешь, малыш , кто любит тебя больше всего на свете?
Малыш задерёт голову, раскроет глаза пошире и хлопая пушистыми ресницами, посмотрит высоко-высоко вверх, где на фоне глубокого и бескрайнего звёздного неба, находятся наши улыбающиеся лица и все-все самое любящее, надежное и дорогое...
ОГРАБЛЕНИЕ ПО-СОКИРЯНСКИ...
Во двор нашего сокирянского дома, грохоча, въехала милицейская телега, запряженная двумя худыми неухожеными клячами. На ней не было ни современных проблесковых маячков, ни сирен, но одинокий газик, вовсю пыливший навстречу, был вынужден почтительно остановиться, пропуская в широко распахнутые ворота повозку, опасно накренившуюся на лихом вираже.
Управлял ею, такой же как лошадки, доходяга Степан, которого за рост и добродушность все называли дядей Степой - милиционером.
Во дворе уже скопилось порядочно возбужденных соседей, которые помогли вытащить из нашего подвала, а затем погрузить в телегу, смертельно пьяного человека.
Тёмно-холодный глубокий подвал, куда вели многочисленные, покосившиеся от времени, высокие ступеньки, был для меня мистически притягательным местом, щедро насыщенным пронзительными запахами сырости и солений, плававших в старинных дубовых бочках, сохранившихся, казалось, ещё со времён прадеда Аврума.
- Ну?! Какой же дурак, этот вор?,- сетовали соседи, обсуждая криминальный инцидент, обещавший сокирянцам, давно изголодавшимся без обильной еды и ярких событий,не менее недели азартно-горячечных разговоров
- Я бы, на его месте, спокойненько наполнил себе мешки, отнёс домой. А вот там бы и напился! И закусил бы по полной,- мечтательно заявил Федя - сосед из дома, стоящего рядом
- А я , все-таки, вмазал бы для начала, для сугрева, но немного. Наливка-то, вкусная! Как же он - зараза, умудрился выпить всю бутыль?! - с завистью произнес Иван, двадцатилетний сын тети Маши, недавно вернувшийся из тюрьмы, после первой отсидки.
Милицейская телега укатила, и высокое общество стало понемногу расходиться. Мои бабушки , Ривка и Роза, ахая и охая, подсчитывали убытки. Вор не только выпил всю вишневую наливку, но и приложился к куриному холодцу, обильно заправленному чесноком, перцем и лаврушкой, разбил глечик - маленький кувшин с ароматной сметанкой, разбросал куски вкуснейшего соленого арбуза из высокой бочки.
Но на этом наши беды не закончились. Дабы не пропали многочисленные ягоды из бутыля с безжалостно выпитой вишневкой, бабушка Ривка скормила их курам, жадно набросившимся на редкий, по их куриным мозгам, деликатес.
Не прошло и десяти минут, как раздался пронзительный бабушкин крик. Все куры, включая главного красавца-петуха, бесславно подохли, оставив нашу семью без основного источника пропитания.
Они недвижно лежали, задрав лапки к верху, а бабушка хаотично бегала между ними, совершенно безнадежно пытаясь оживить. Привести в себя, хоть кого-то. Немедленно, пока не поздно, начались оживленные обсуждения на тему, - а не опасно ли это все сварить и, хоть как-то, законсервировать, заготовив впрок побольше мяса.
Перспектива остаться без домашней птицы сильно удручала. После того как Хрущ, как ласково, по-свойски, мы называли руководителя нашего государства , подглядев в Америке секрет успеха, увлёкся кукурузой, у нас полностью исчез белый хлеб, а чёрный, который выпекали с добавкой сильно-газирующего гороха, доставался только в многочасовых очередях и то, с боем.
Корову с телёнком , а с ними , соответственно, и ежедневное своё молоко с молочными продуктами, отобрали. Бедных животных увели на переработку из-за невыполнения районом планов сдачи мяса государству.
Плодовые и ягодные деревья заставили вырубить из-за недостаточной работы населения в колхозах.
Мы старались экономить на еде, что было сил. Каждый день, с утра, я бегал в курятник, снимая с соломенных насестов скромный урожай ещё тепленьких куриных яичек.
Бабушки водили ими по моим щекам, приговаривая, что щёчки станут еще нежнее, и на них никогда не будет никаких морщинок ( оказалось, обманывали).
Затем, разжигая, наполняемые керосином, и часто барахлящие кирогаз и примус, одновременно жарили яичницу и кипятили воду для чая.
Иногда яйца делались вкрутую, затем плэчались( разминались-идиш) большой серебряной вилкой из досоветских запасов. Туда добавлялся репчатый лук и ароматнейшее подсолнечное масло, которое я удостаивался выбирать на знаменитом сокирянском базаре, происходившем еженедельно, по четвергам.
Когда урождалась картошка, то блюда с расплэчанной молодой картошечкой и яйцами становились поистине царскими.
Неужели, из-за дурацкой погибели кур, даже яиц больше не будет?!,- как дальше выживать без этого универсального блюда, было непонятно.
Отец, как-то, завёл на выкармливание двух поросят. Они весело повизгивали и бесшабашно носились по двору, как сумасшедшие, распугивая кур, индюков и злую квочку с цыплятами. Но ели они очень много, а рос и набирал в весе, только один. Второй, только жрал и срал, как возмущалась бабушка, недовольная, что в нашем еврейском дворе какое-то время пытались выращивать некошерных животных.
Не думая долго , отец договорился с соседским Федей, чтобы тот, за бутылку самогона, согласился подержать отчаянно вырывавшегося поросёнка. Папа решил расстрелять бесполезного едока в упор из одноствольного ружьишка, плевавшегося только мелкашками.
Однако, буквально в последнюю минуту, Федя дрогнул и стал решительно отказываться, визжа не хуже поросенка. Якобы отец может промазать и попасть не туда. Федя дрожал и указывал взглядом на ширинку, на уровне которой бедный сосед и держал резвое животное. Под дулом винтовки Федя быстро согласился произвести гуманитарный обмен злосчастных поросят на дюжину кур. Тогда дело обошлось без смертоубийства.
Тем временем, у нас во дворе , где я наблюдал за курами, погибшими от пьянки, начали происходить удивительные метаморфозы. Лапки у некоторых домашних птеродактилей стали беспорядочно подёргиваться. Видимо,в предсмертных конвульсиях.
На голове у петуха, вдруг, приподнялся его ярко-красный гребешок. Мутный глаз летающего алкоголика, слегка приоткрывшись, строго уставился на меня, прямо в переносицу.
Покряхтывая и подкудахтывая, стали шевелиться и привставать остальные участники безобразного дворового застолья. Жаль, что не было видеокамер. Все близкие, вдруг, высыпали во двор и стали, светясь от радости, держась за животы, гомерически хохотать.
Смеялись до слез. Птиц шатало и заносило, их клёкот, писк и другие шумы были беспорядочными и напоминали невнятное бормотание упившихся пьяниц.
Петух, попытавшийся, было, грозно прокукарекать, сорвался в смешной и жалкий фальцет. А угроза костлявой руки голода, надвинувшаяся на нас, вдруг, как внезапная летняя гроза, рассеялась и исчезла.
Все это напрочь разогнало досаду от ночного бесчинства неудачливого грабителя. На долгие-долгие годы, остался лишь прекрасный повод посмеяться воспоминаниям о милых и забавных деталях нашей непростой, но удивительной жизни...
ЛИПОВЫЙ ЦВЕТ...
Нынешний июнь в Москве выдался идеальным. Тепло, не доходя до жары, сменялось живительной прохладой и короткими летними ливнями, приведшими к буйному разрастанию всей зелени парков, скверов и роскошных цветочных клумб.
На смену голубой, лиловой и белой сирени, улицы заполнились медовым волшебным волнующе-густым запахом. Липовый цвет. Ассоциации мгновенно включили машину времени и , по волнам нашей памяти, легко перенесли на полвека назад, в не такое уж и далекое прошлое.
В Сокирянах явно что-то замышлялось. Это чувствовалось ещё с самого раннего солнечного летнего утра, когда родители и бабушки, о чем-то возбужденно переговариваясь, сновали с какими-то мешками и мешочками. Носились по всему бесконечно длинному коридору.
Все, что планировалось в нашем большом доме , делилось на две неравные части - малую, о чем я имел право знать, и большую, о которой ребёнок "турнышт высн" ( не должен знать, идиш). Вернее, не должен был бы даже догадываться.
Легко понять, что, и на этот раз, мне предстояли долгие часы кропотливой детективной работы. Надо было, кровь из носу, выяснить все мельчайшие детали грядущего мероприятия. Исходя из таинственных переглядываний взрослых, оно обещало быть рискованным и захватывающим.
А тут, вдобавок, меня сдал бабушке наш соседский буфетчик, Яша-инвалид. Сдал со всеми потрохами.- Ох, как не вовремя.
С войны он вернулся без ноги, отхваченной много выше колена. Жил Яша через дорогу от нас с женой и двумя дочками,- Раей, моей ближайшей подружкой, и младшенькой, Фаей .
Их дом располагался рядом с Лойфманами и Фройкой, по соседству с центральным парком. Прямо в торце их старенького строения находился буфет, куда, надев неудобный скрипучий протез, Яша мучительно ковылял к себе, на работу.
Пройдя метров двадцать по узкому проходу между домами, насыщенному приятным запахом навоза от лойфмановской коровы, он тяжело взбирался по нескольким высоким каменным ступенькам и заходил, наконец, в свой буфет, сразу становясь за деревянный прилавок.
Несмотря на трудности , на его лице, украшенном ироничными живыми умными глазами и характерной глубокой ямочкой на подбородке, часто блуждала добрая мечтательная улыбка.
До этого случая, Яша производил на меня - пятилетнего сорванца, впечатление надежного фронтовика, не сдающего своих товарищей.
- А он?!, - Лучше бы вообще отказался продавать те злосчастные папиросы
Улыбнулся, подмигнул, взял деньги, а потом, сдал-сдал, бабушке Риве.Предал со всеми вытекающими последствиями.
Обидно, что, пока я брал у него дешевые сигареты по шесть копеек, он ничего и никому не говорил. С их помощью я, раздаривая, заработал у соседского Борьки Зайцева и других взрослых приятелей солидный авторитет.
Однако, настоящей желанной целью всегда была только та пачка папирос "Ароматные", прислоненная к стене так, чтобы ее видели все, кто находился в буфете. Она овладела моими помыслами давно, безраздельно и сразу, как только появилась.
Из-за космической цены в целых шестьдесят пять копеек, ее никто не покупал. Каждый день, я заходил в буфет и зачарованно смотрел на эту манящую соблазнительную картонную коробку, где на цветной картинке красовалась большая белая папироса с волшебным синим дымком, вьющимся вверх - куда-то в бесконечность.
Этот сизый соблазнительный и, наверное, очень ароматный дым, казался прилетевшим из-за далеких морей, белых пароходов, от жгучих красавиц и неизведанных стран.
Стараясь достичь желанной мечты, да побыстрее, я полностью монополизировал все домашние поручения, связанные с мелкими покупками хлеба, соли и спичек.
За несколько бесконечно долгих месяцев, наполненных упорной работой, в моем тайничке собралась, наконец, требуемая заветная сумма.
- И вот!,- Неожиданное предательство заставило приоткрыть в печке маленькую металлическую дверцу, откуда совком выгребали пепел, провалившийся через колосники. Затем, несмотря на весь внутренний протест, пришлось доставать оттуда те бесценные ароматные папиросы
Я мечтал о них столько, что дым во рту от первой, по-настоящему роскошной красавицы-сигареты, вызвавший у меня удушливый кашель заправского морского пирата, показался волшебным.
В обмен на безропотную сдачу папирос, бабушка клятвенно,- А штох мир ин ды затн!( А чтоб у меня прострелило поясницу, идиш), - пообещала ничего не говорить о сигаретах ни Розе, ни родителям.
В дополнение, если посплю после обеда, она обещала походатайствовать, чтобы вечером меня взяли на дело. Правда, о сути этого загадочного мероприятия она, таинственно приложив палец к губам, распространяться не пожелала.
Слово своё бабушка сдержала. Но, вначале, мы всей семьёй сходили в большой сокирянский клуб, где главную героиню в музыкальном спектакле " Севастопольский Вальс" блестяще сыграла моя очаровательная учительница.
В сокирянский музыкальной школе, которую пришлось посещать к тому времени, она преподавала пение. Втайне, я очень ей симпатизировал. Впрочем, как и матери Вовки Ткачука. Кто из них мне нравился больше, я тогда ещё не решил. Получалось, что каждая из обольстительниц казалась мне самой-самой именно в момент непосредственного визуального контакта.
В спектакле понравилось все. И красивые морские мундиры с золотыми кортиками, и пышногрудые сладкоголосые красавицы, и песня о Севастопольском вальсе, который знают все моряки.
Тем более, что бравые офицеры , мечтательно устремляя глаза ввысь, обещали не забыть эти самые золотые деньки.
После оперетты, толпа медленно поплыла в сторону соседнего стадиона. Воздух был переполнен пением соловьев, жужжанием жуков, детским гомоном и густым душистым ароматом многочисленных лип.
Вдоль правого торца стадиона, прямо в направлении далекого леса, тянулась большая липовая аллея из громадных раскидистых деревьев, посаженных, наверное, ещё на рубеже веков девятнадцатого и двадцатого.
Смеркалось, однако все пространство, вокруг каждого древа, натужно гудело, звенело и попискивало. Впервые, я наблюдал, как тучи пчёл и прочих любителей сладкого нектара трудились, не покладая крылышек, лапок и прочих частей тела. Работали почти в полной темноте, да ещё так азартно.
Вдруг, совсем неожиданно для меня, десятки гулявших, весело перекрикиваясь, достали откуда-то мешки, сумки, сетки и фонарики.
Все стали резво обламывать большие и малые липовые ветви, покрытые сотнями и тысячами благоухавших соцветий.
- Такой день, когда собирают липовый цвет, бывает раз в году,- объяснила мне бабушка, ловко укладывая в мешок цветущие ароматные драгоценности.
- Мы обламываем только нижние торчащие ветки. Для деревьев это только полезно,- успокаивающе добавлял отец, не отстававший от других в том лихорадочно-веселом соревновании
- А вдруг милиция?,- раздался чей-то тревожный вопрос
- Не бойтесь, мы им объясним, что здесь ещё наши деды с прадедами, раз в году, всегда собирали липовый цвет. Это ж запас на целый год, который , и вылечит, и удовольствие доставит
- Может, и для них пару мешков приготовить? На всякий пожарный?
Хорошо зная непредсказуемый характер советских правоохранителей, все начали тревожно оглядываться и нервно дышать до тех самых пор, пока объёмные мешки не наполнились благоухающим содержимым под самую завязку.
На следующий день, мы взобрались на "Бойдым"(чердак,- идиш) и равномерно распределили соцветия по обширной поверхности ветхого брезента. Так все просушивалось, по словам моей бабушки, от ,- Гит (хорошо, идиш),- до,- Фоарте бине (Очень хорошо, Рум).
Круглый год чердак благоухал густым духом волшебного медового аромата. В долгие-предолгие зимние вечера, и в болезни, и в радости, мы часто баловали себя и близких душистым чаем, щедро насыщенным удивительным богатством раскидистых лип, сокирянского лета и бесконечной родительской Любви...