Второй сосед, тот, что лежал посредине, был явно помещен сюда только по одной причине – соблюсти необходимое природе равновесие. По виду ему было глубоко за шестьдесят, он был невысокого роста, кряжистый, на небритом лице глубокие прорези морщин, а на голове густые проволочные волосы. Целыми днями, да и ночами тоже, он молчаливо смотрел в потолок, иногда что-то шептал, шевеля губами, словно читал в книге, развернутой для него на потолке. К нему никто никогда не приходил, и кажется, он и не ждал никого. Иногда он поворачивал голову в сторону окна, и тогда в его неожиданно молодых глазах, мне виделось растерянное удивление, как будто он хотел спросить кого-то, как и почему так быстро пролетела жизнь. Где и почему он ее потерял.
- Ты думаешь, что есть люди, которым жить легко? - спросил я его как-то, когда Гриши не было.
- Нет, не думаю, у каждого свой «скелет в шкафу». Даже у Гриши, он ведь показывает всем только надводную часть. А что там под водой?
- Ну тут, Михаил, ты пожалуй усложняешь.
- Поживи с мое, и тогда поймешь. Сколько людей я встречал на своем пути, у каждого, каким бы внешне не казался человек, копни его поглубже, там обязательно какая-то боль. У каждого своя.
- А у тебя?
- А у меня? Иногда кажется сплошная боль, а иногда, что это просто жизнь. Я родился и жил в Свердловске, учился в школе, с девяти лет ходил в секцию штанги. Когда мне было пятнадцать лет, ко мне подошли ребята постарше и позвали поехать в Москву, разбираться с неграми, которые обидели какую-то свердловскую девчонку. Я конечно, за наших. Таких мстителей набралось два вагона. В Москве избили несколько десятков негров, а когда счастливые и гордые тем, что свершили возмездие, вернулись на вокзал, нас уже ждала милиция. Разбираться ни в чем не стали, ни каких разговоров или вопросов, всех снова посадили в вагоны, но уже другие и под конвоем отправили в Казахстан поднимать целину. Не было ни суда, ни следствия, но жили как заключенные, правда, без колючей проволоки, но по режиму. Так четыре года, а потом мне все-таки удалось сбежать домой. Там повезло, по знакомству ушел в армию. Но и после армии жизнь пошла наперекосяк.
Как именно, я так и не узнал. Вернулся Гриша, при нем Михаил замолчал. Но и потом разговора не получалось, может быть он посчитал, что и так был слишком откровенен.
Вошла медсестра, толкая перед собой капельницу к моей кровати. Гриша заволновался, засуетился, из положения лежа перешел в положение сидя:
- Наташа! Вы что-нибудь читали о жизни после смерти?
Наташе жизнь после смерти была, как сейчас говорят «по барабану». С таким же успехом он мог бы ее спросить, как она относится к теории большого взрыва. Большой он или маленький, ей тоже было «по барабану». Нет, она, конечно, знала, что есть смерть, только она тут при чем? К ней смерть не имеет ни какого отношения, потому что она-то никогда не умрет, поэтому жизнь после смерти ее нисколько не интересовала. И Гриша ее не интересовал, и мы ее интересовали ровно столько же. Она сияла молодостью и красотой, и ее вообще здесь еще не было, она все еще плыла в своей, отстраненной от мира улыбке, от нее исходил густой запах недавнего секса.
Вот эта моя чувствительность к запахам часто радовала меня, но иногда нет. Иногда мне хотелось избирательности обоняния, природу вдыхать, а не природу нет. Или хотя бы этот. Такой же, но еще и смешанный с запахом пота, исходил от нашего прокурора, когда он по понедельникам приходил к нам на совещание и обычно сидел рядом со мной. Я не знал, а спросить как-то неудобно, было это результатом редкого посещения душа, или это у него такая традиция, перед совещанием насладиться женской плотью на прокурорском столе. Потом этот яркий представитель племени пигмеев по какой-то причине оставил место надзора за соблюдением законности и стал работать у нас. На ежедневных утренних оперативках он опять же занял место рядом. Никогда не слышал о том, что у гномов были женщины – гномихи, значит, детородный орган им был совсем не нужен. У нашего гнома он был основной, а может быть, и единственный. Трудно было узнать, чем он занимается на работе, потому что на ней его застать было крайне сложно. Целыми днями он ездил куда-то на машине, а утром всегда был готов рассказать об очередной павшей от его неотразимого обаяния женщине, и, естественно, пытался это сделать. Ему не повезло, наш начальник не обладал потребностью выслушивать интимные подробности жизни своих сотрудников. А он гордился, его распирало от того, что, как ему казалось, пользовался головокружительным успехом у женщин, и не догадывался, и не хотел, а может, и нечем было, что успехом пользуется не он, а его должность. Наши оперативки становились мне тягостными.
Наташа установила капельницу рядом с моей кроватью, умело воткнула иглу в вену и, автоматически улыбнувшись, сказала:
- Закройте глаза, отдыхайте.
Я закрыл глаза.