По несчастью, или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся в прежние места.
Даже если пепелище выглядит вполне.
Не найти того, что ищем, ни тебе, ни мне.
Среди людей, проходящих таможню в Киевском аэропорту Борисполь этот довольно пожилой пассажир, прибывший рейсом «Тель-Авив – Киев», обращал на себя внимание практически отсутствующим багажом и некой отрешённостью. «С какой целью прибыли в столицу Украины?» – спросила его на английском языке молодая сотрудница таможни. Старик улыбнулся и на чистой украинской мове ответил, что прибыл в Киев посмотреть на места своего детства и юности. Услышав украинскую речь, девушка расплылась в улыбке и быстро проштамповала документы прибывшего. Старик вышел из аэропорта, отшил назойливых таксистов и направился на остановку маршруток.
Устроившись в забронированную по Интернету гостиницу, израильтянин первым делом отправился посмотреть на дом, в котором родился и вырос. Увы, на месте старого четырёхэтажного дома дореволюционной постройки высилось огромное современное здание и ничего вокруг не напоминало о прошлом. Идти к дому, в котором прошли годы его взрослой жизни и из которого он выехал на ПМЖ в Израиль, бывший киевлянин не стал, а вернувшись в свой гостиничный номер, открыл приобретённую по дороге бутылку импортного вина, выпил немного и предался воспоминаниям.
Со своими родителями и старшей сестрой он жил в коммунальной двухкомнатной квартире. О том, что эта квартира была в своё время выкроена из большой многокомнатной, свидетельствовало отсутствие ванной комнаты. Умывались на кухне, там же мать купала ребятишек в оцинкованной ванне. Взрослые же один раз в неделю ходили в городскую баню. Комната, в которой они жили, была довольно просторной, вторую, поменьше, занимала женщина, муж которой погиб на производстве чуть ли в первый год после свадьбы. Звали соседку тётей Аней.
Тётя Аня было относительно молодой женщиной, но после гибели мужа так и жила смирившейся со своей судьбой вдовой. Его она по-матерински любила и называла Поциком. Прозвище это она ему дала после случая, когда отец, за что-то на него рассердившись, обозвал его ругательным еврейским словом – поц. «Да, какой же он поц, – рассмеялась тётя Аня. – Он ещё поцик». Так и пошло. Антисемитизма он никогда не испытывал – еврейской детворы в их дворе было пруд пруди. Но тут грянула война, пришли немцы, и всё изменилось.
Позже, он не раз думал: почему они не эвакуировались из Киева в самом начале войны, когда ещё была возможность? Но кто тогда верил, что война – это надолго. Ведь ещё совсем недавно из радиорепродукторов гремели песни «Если завтра война, если завтра в поход. Будь сегодня к походу готов!» и т.д. А, как следовало из того же радио и газет, сталинские соколы к походу на врага были готовы, а в том, что бить его будут на чужой территории, никто не сомневался. И вообще «с нами Сталин родной, и железной рукой нас к победе ведёт Ворошилов!» Да и про немцев писали только хорошее, что, мол, бьют они негодяев капиталистов и правильно делают. И народ был уверен, что бомбёжки города и отступление Красной Армии – лишь небольшое и краткое недоразумение, а когда поняли, что это не так, было поздно. С тех пор он люто ненавидит Сталина, считая его главным виновником всех бед, обрушившихся на страну 22 июня 1941 года.
А первым страшным звонком надвигающейся катастрофы было исчезновение мамы и сестры, которые в самом начале немецкой оккупации отправились на рынок и не вернулись. До сих пор неизвестно, что с ними случилось. Потом появились те самые объявления: «Все жиды города Киева…» Отрешённый от действительности после пропажи жены с дочкой отец стал собираться и собирать его, но тётя Аня уговорила его оставить Поцика с ней. А когда до жителей донеслась ужасная весть о трагедии Бабьего Яра, организовала ему в своей комнате спальное место во встроенном шкафу и приказала из него не высовываться в её отсутствие. Да и когда тётя Аня была дома, в целях конспирации они ходили по квартире по одному, чтобы соседи снизу не догадались, что в квартире двое.
И ещё тётя Аня повесила на соседскую комнату замок и побелила двери густой извёсткой. Когда пришли общественники из домового комитета выяснять детали об освободившейся жилплощади, то сказала, что соседская еврейская семья накануне экзекуции заболела тифом и что она в целях профилактики побелила двери известью. Услышав о тифе, общественники ретировались и больше их никогда никто не тревожил. Так и прожили всю оккупацию.
История с выкрашенной известью дверью повторилась, когда после освобожден я Киева к ним в квартиру явились уже другие общественники, подыскивающие жильё для возвращающихся из эвакуации киевлян, чьи дома были разбомблены. Уловка с мнимым тифом сработала и на этот раз. После долго искали его родню, но, как выяснилось, никого не осталось в живых – почти всех уничтожили немцы, а тех, кому от немцев удалось спастись, вырезали ОУНовцы. Чтобы его не забрали в детдом, тётя Аня оформила на него опекунство.
Началась мирная жизнь. Он по-прежнему жил в тёти Аниной комнате, только спал уже не во встроенном шкафу, а на топчанчике, который они соорудили в углу. Ходил в школу, уже самостоятельно мылся на кухне в оцинкованной ванне, она же работала на каком-то продуктовом складе, что скрашивало их полуголодное существование. Была ли у неё личная жизнь, он не знал, пока однажды случайно не увидел её с мужчиной, с которым она шла под ручку. Ночевать в тот день она не пришла, заранее предупредив, что заночует у подружки. Что эта за «подружка», к которой тётя Аня периодически уходила ночевать, он теперь понял. Понял и, сам того не ожидая, обиделся. Тётя Аня видимо это почувствовала и однажды, вернувшись вечером с улицы, он увидел, что дверь комнаты его родителей открыта, и тётя Аня наводит в ней порядок. Они на улице вытряхнули от многолетней пыли одеяла, выбили подушки, и он перебрался в свою комнату. С тех пор Поциком она его уже не называла.
Потом был завод, армия, женитьба. Невеста, которой он рассказал, как соседка фактически спасла его от смерти и заменила родителей, ничуть не удивилась тому, что жених ведёт с ней общее хозяйство и, въехав в квартиру, ничего менять не стала. Так и зажили. Сначала втроём, потом, после рождения дочери, вчетвером. Первым же словом, которое произнесла их дочка, было «баба».
Через некоторое время тётя Аня заболела, за несколько месяцев превратившись из цветущей женщины в сухонькую старушку. Один раз в неделю он, взяв тётю Аню на руки, уносил её на кухню, где жена купала больную, а потом, укутанную в одеяло, уносил обратно в комнату. Тётя Аня страшно смущалась, по её щекам текли слёзы, и она тихо шептала: «Поцик! Спасибо тебе, родной».
Вскоре тётя Аня умерла. Из затеи получить её комнату ничего не вышло: слишком много метров приходилось на их семью из трёх человек. В соседскую комнату вселили многодетную семью погорельцев, и квартира превратилась в типичную коммуналку с её типичным кошмаром совместной жизни чужих людей. Им пришлось отказаться кухни, где постоянно что-то готовилось и кого-то купали, а вечно голодная ребятня так и не научилась отличать своего от чужого.
После рождения второго ребёнка ему удалось получить комнату в малосемейке, а затем, когда родился ещё один, двухкомнатную квартиру. Прожить в ней, правда, пришлось немного, так как к тому времени они уже подготовили все документы на эмиграции. Сдав квартиру государству, они отбыли в Израиль. Там он и состарился. А, когда ему перевалило за восемьдесят, он решил навестить свою малую родину. Как ни уговаривали его дети и внуки от столь странной и небезопасной для его возраста поездки, он всё-таки настоял на своём и вот теперь сидит в номере с видом на Крещатик и предаётся воспоминаниям.
На другой день, после посещения Бабьего яра, он отправился на кладбище искать могилу тёти Ани. Но, увы, ничего из этой затеи не вышло. Кладбищенский работник, к которому он обратился за помощью, хотя и поднял архивные документы, в которых был указан квартал захоронения, прозрачно намекнул, что, если могилу не посещают более десяти лет, то, как правило, это место предоставляют другим. Такой вот специфический кладбищенский бизнес. Побродив по названному кварталу и не обнаружив нужной могилы, он отправился в гостиницу, наметив за четыре оставшихся дня посетить некоторые памятные ему места, и вообще подышать воздухом своей малой родины. Но неожиданная встреча спутала все карты.
Возвращаясь в гостиницу, он вдруг увидел марширующих по улице молодчиков в чёрной форме с плакатами лидеров ОУН в руках. Молодчики что-то выкрикивали. Что, он так и не понял, потому что ему стало плохо. Он присел на лавочку, проглотил предусмотрительно лежащие в нагрудном кармане таблетки и тут же принял решение возвращаться. В гостинце, связавшись с представителем авиакомпании, он, что-то доплатив, перерегистрировал свой билет и на следующий день уже стоял у таможенной стойки аэропорта. Забавно, что документы его проверяла та самая девушка, что и в день его прилёта. Она его узнала, заулыбалась и начала спрашивать, как прошло его свидание с местами молодости. Как ни странно, он ей обрадовался, как-никак – первый человек за всё его время пребывания в Киеве, который оказался ему знакомый, и наговорил девчушке кучу комплиментов. Они дружески распрощались, сотрудница таможни пожелала ему счастливого пути и пожелала вновь встретиться на этом месте. В ответ он грустно улыбнулся и направился на посадку.