ТАСС уполномочен заявить (Кусок из дневника).
Для себя я делаю записи. Они похожи на дневник. Разумеется, не всё, чем я делюсь с самим собою, годится для всеобщего обозрения. Вероятно, и та часть моей жизни, касающаяся моих взаимоотношений с природой и словесному оформлению чувств, возникающих от соприкосновения с нею, не всегда уместна в той информационной среде, где пытаешься разместить свои письменные откровения. Но, вопреки этому пониманию, не сдерживаешь своих чувств и делишься ими в Сети с совершенно незнакомыми тебе читателями. Если эти чувства оформлены качественно, то найдутся люди, пусть и немногие, которым представленное мнение и обнаженное чувство воспримутся душой и сердцем.
Моя жизнь, жизнь пенсионера, зависит теперь только от суммы пенсии, которую я получаю. Она, только она ограничивает мой «суверенитет». В остальном я свободен и распоряжаюсь наступившим днем так, как мне заблагорассудится.
Правда, есть еще одно немаловажное обстоятельство, которое существенно ограничивает мою свободу. У меня мерцательная аритмия, болезнь крайне неприятная, коварная, когда не знаешь, в какую минуту и какой она может выкинуть фортель. От её неожиданных выходок холодеешь телом. Чувствуешь иногда, что жизнь стремительно ссыпается. Так ссыпается, шурша в воронку песочных часов, время…
Чтобы избежать проделок мерцательной аритмии, мало пригоршни назначенных врачами таблеток. Я со своим псом Жоркой, усатым и себе на уме грифоном, жду, когда рассветная розовая мякоть не вытащит из-за окоёма хотя бы незначительный кусок солнца. Сопровождаемый лохматым другом, иду в утренний лес, где получаю ту часть «терапии», которая приглушает бестолковое биение сердца, снимает с тела тот холодеющий ужас, который охватывает тебя по утрам.
Опушка весеннего леса встречает нас тягуче-сладким ветерком. В зябком предчувствии весны мир оживает и потягивается так, как это делает мой пёс, стряхивая с себя сон.
«Выдох –вдох. Выдох-вдох», - втягиваю я целебный лесной дух. Жорка пытается делать то же и, захлёбываясь, шумно чихает на всё, что поддается его взору. «Нас тут двое, Жора! – говорю я псу. –Судьба не дает нам легких и приятных путей выживать, вместе нам крепчать сподручнее». «Угуу – вав-вав!» - соглашается со мной мой четырехлапый товарищ.
Небо, светлея, разогревается. Растворяются на его выцветшем синем ситце белесые облачка, похожие на рваные полушалки. С высоты заглядывает в лесной сумрак весенний день. Природные лечебные процедуры завершаются. Щурятся на солнце городские окна. Вяло и неохотно бредешь на их обманный свет.
Чумным после сна просыпается город. Он, безумствуя, закипает, спешит куда-то.. Мчат по дорогам маршрутки, автомобили. Скрип. Скрежет. Ругань. Человечья «суета сует и томление духа» будут видны во всём. И от этой тяжелой возни, вопреки ритму природы, снова бестолково забьется сердце.
Знаю, что «… повторится всё, как встарь». Во включенном телевизоре продолжится пустой политический спор о том, как в очередной раз Запад со сладострастием унизил Россию, не пригласив на этот раз её руководство в Польшу на годовщину начала Второй мировой войны. Сердце тут по-настоящему не унять ни таблетками, ни целительным воздухом весеннего леса. Великую, легендарную цивилизацию унижают под «жалкий лепет оправданья».
А ведь так напрашивается то, что было во времена Советского Союза - грозный глас его: «ТАСС уполномочен заявить…». И все бы стало на свои места. И мое сердце забилось бы в такт естеству, природе…