Сначала, по молодости своей, Найда была слишком шустра для меня, но собачий век короток, и не успели мы с ней оглянуться, как я стал скор для неё. Почему Бог посылает нам настоящих друзей, которые всегда уходят первыми? Или тех, кто похоронит нас, мы не сможем оценить потому, что не мы потеряли их? Пусть тогда они помолятся за нас, а мы за них…
Найда старела. Вся собачья жизнь прошла на моих глазах. Почти с рожденья. С того дня, когда я принёс умирающего щенка домой и положил его перед блюдцем. Точнее с той секунды, когда первая капля молока упала в разжатую моими пальцами пасть. Щенку было больно, но сил вырываться у него не было, и он покорно ждал, что будет дальше. Только когда попавшее в рот молоко перехватило дыхание, щенок последним усилием смог его сглотнуть. И выжил. Выжил, чтобы затянуть мою и без того «резиновую» жизнь. Ей уже давно пора бы и оборваться. Но время шло и шло, и я к этому привык.
Привыкла и Найда к тому, что уже давно она не бегает по перелеску, задрав хвост, или шарится по лесу во время моих последних походов к роднику, гоняя лесное зверьё с лаем и треском, а тихо лежит у моих ног, положив морду на валенки. Она давно уже простила людей за их жестокий поступок, а может, просто не было больше сил на злобу.
Пришла последняя наша с Найдой зима. Я уже совсем собрался на покой в надежде, что в этот раз всё кончится благополучно, но опять не вышло.
Сначала, по первому снегу, эта слепая дурёха попала под машину. Удар был по боку, не сильный, но перетряхнул все старые собачьи внутренности, и Найда очень тяжело болела. Я, собрав последние силы, ходил домой к поселковому ветеринару, но она, зажав нос, выставила меня на мороз, сказав, что собака настолько стара, что удивительно, как ещё жива.
- Ну что вы от меня хотите? Вам обоим на кладбище уж лет десять прогулы ставят! – крикнула она мне вслед, хотя я едва успел сделать два шага до калитки.
Но Найда не сдавалась. Она тянула, как могла. Через неделю после этого она совсем обезножила, и я, как мог, выносил за ней и подтирал. Лежала она всё время около кровати, так что я, лёжа, свесив руку, мог трепать её холку. Она молчала. Иногда принималась стонать, но это была сама боль. В такие моменты я гладил её до тех пор, пока она не стихнет. Уснув от усталости, Найда начинала громко сопеть, и только после этого и я мог перевернуться на бок и уснуть.
Потом она совершенно перестала есть. Только пила. Воду. Молоко, сколько я ни предлагал ей, не принимала. Теперь возле кровати, у коврика, на котором лежала Найда, постоянно стояло блюдце с водой. Больше выпить она уже не могла, а я сослепу постоянно наступал в блюдце и всегда ходил с мокрым правым валенком. Потом Найда перестала скулить, и через пару дней её дыхание стало трудным. Вспомнился лагерь и молодой умирающий вор, расстрелянный вохрой в запретке. Тоже смерть. Как бы я ни переживал тогда её, эта, сегодняшняя, была тяжелей. И не только из-за прошедшего с тех пор времени.
Так продолжалось неделю. Найда тяжело дышала и лежала почти неподвижно, я в заботах о ней и по дому постоянно опрокидывал блюдце и потому не мог сказать, пила ли она в последние дни. Потом, когда дома не осталось ни куска хлеба, я пошёл в магазин. Как я ни старался попасть в то время, когда в магазине пусто, передо мной оказалась какая-то взбалмошная бабёнка, которая долго спорила с продавцом за каждую покупку. А брала она много. И сколько ни предлагала ей Зойка-продавщица пропустить старика без очереди, та и слышать ничего не хотела.
В тот раз я едва доковылял до дома. Мутило, и кружилась голова. Едва войдя, я из последних сил повалился на лавку у печки. Найда, взглянув на меня от кровати, легла поудобнее и умерла.
До поздней ночи я сидел и смотрел на неё, а она лежала передо мной на коврике...
Окончание: http://www.proza.ru/2019/03/26/922