У К Р О Т И Т Ь З В Е Р Я
(Рассказ «ПОМПАЖ» )
– Это ж надо, чтоб помпаж выбивал пыль из металла, словно из старого дивана! Она вылетала наружу из приборной доски, из боковых пультов, из каждого уголка кабины…. Отовсюду!
Петрович смотрел на меня в упор и молчал. Его молчание остановило мою речь-доклад. Посмотрел на него. Снял гермошлем. Вытер рукой пот со лба. Замолк и улыбнулся его манере держать паузу: «как учил Станиславский», – так он говорил, объясняя свои паузы в разговоре.
Пауза кончилась. Петрович заговорил.
– Вот теперь давай по порядку. Молодец. Спокойно. Отдышись. Раз ты здесь, значит всё в норме. Всё хорошо. Всё закончилось благополучно.
Я – молодой лётчик-испытатель, был счастлив от того, что летал много и успешно. Поднимал днём и ночью в небо в испытательные полёты разные самолёты.
Моим наставником, любимым наставником, был Петрович. Старейший, мудрейший, опытнейший лётчик-испытатель. Полностью он – Валентин Петрович, а в лётной среде – он с любовью и уважением – Петрович.
В авиации, особенно испытательной, наставник не назначается. Это происходит стихийно, само-собой. Каждый человек окутан какими-то незримыми частичками, флюидами, что ли. Если у двух личностей они, эти флюиды, похожи, то они тянутся друг к другу. Возникает взаимная симпатия. Чисто человеческая симпатия. Сходятся флюиды – дружат люди.
Вероятно, мои флюиды нашли общий язык с флюидами Валентина Петровича.
Доверили мне серьёзную работу по лётным испытаниям с умным научным названием: «определение границы помпажа реактивного двигателя на сверхзвуковом истребителе».
Сложные и опасные полёты. Для науки и для меня… Точнее, больше для меня, так как это было моё первое прикосновение к неизвестному.
– Созрел, значит, коли дали такую работу. Рад, очень рад, – ответил Петрович, когда сообщил ему об этом. Он тихонечко, вроде, как бы незаметно, улыбнулся и, помолчав, добавил, – дают тебе потрогать зверя за хвост.
Конструкторы ОКБ и заводчане добротно сработали планер самолёта , а вот двигатель был, культурно говоря, «сырым».
От нас, лётно-испытательной команды вместе с двигателистами, требовалось «довести» двигатель, научить его работать надёжно. «Доварить…».
«Граница помпажа…», да и сам помпаж по-научному – это нарушение движения воздушного потока в турбореактивном двигателе.
Но, когда ты в полёте один и происходит это «нарушение потока», да ещё с резким ростом температуры в двигателе, то слова, описывающие «по научному», и на ум-то не приходят. Для лётчика – это Помпаж! И всё тут!
– Что делать?
– Действуй, как учили, – наставлял Петрович. То-есть «всё делай по инструкции».
Однако, наука наукой, лётчик лётчиком, но делают-то они одно дело. Готовясь к полётам, я пытался представить, как в полёте встречный воздух входит в двигатель. Вот он входит-входит и вдруг! Движение потока прекращается: он сам себе запирает вход в двигатель. Не мог представить – как это «запирает»?
Ещё меня интересовал другой, чисто практический вопрос, каков он этот зверь–помпаж? Как влияет на поведение самолёта, на его управление? Какие издаёт звуки? И, всё же главное, как это «воздух сам себе запирает вход»? «Доставал» Петровича этими вопросами.
В детстве был у меня конфуз , по малолетству не знал, что такое «Банк». Банку знал. Гоняли с ребятами вместо мяча.
Раз идём с мамой по городку.
– Зайдем к тёте Мане. Она в банке работает, – я остановился, дёрнул маму за руку.
– Где?
– В банке…
– Как она туда забралась?
Мама поняла, что я не знаю второго значения слова и начала подогревать моё любопытство.
– Она там не одна. Там ещё есть другие люди, столы...
– Как люди туда забрались? Как они, вместе со всем, там помещаются ? – не мог сообразить.
Подошли к дому, где был Банк. Дом, как дом.
– Вот дом. В нём Банк, а не консервная банка! Здесь деньги хранят.
– А банка? Где банка? – по инерции спрашивал я. Понял и замолк. Заплакал от обиды. Теперь знаю на всю жизнь, что такое Банк!
И Петровича достал! Дал он мне практический урок. Каждый раз, когда вспоминая это «обучение», разбирает меня смех. И сейчас, вспомнил и чувствую, как губы мои растягиваются в стороны.
В тот раз взял он меня за руку и повёл в туалет. По дороге захватил пустую бутылку. Чувствуя подвох, я пытался сопротивляться, но Петрович упорно тянул за собой.
– Ты хотел узнать, как воздух запирает себе путь? Держи бутылку! Наливай воду из крана через горлышко. Тоненькой струйкой. Вода – это встречный поток воздуха, который идёт в двигатель, – командовал Петрович.
Держу бутылку, стараюсь направлять струйку точно в центр горлышка.
– Открывай кран больше. Ещё. Сильнее! Скорость полёта растёт, – комментирует он.
– Полностью открывай! – а сам отошёл в сторону.
Струя воды резко увеличилась и внутрь бутылки перестала попадать. Она, словно, упёрлась в какую-то пробку и разлеталась во все стороны фонтаном. Можете попробовать.
– Вот! Вот тебе помпаж! Вода сама себе закрыла путь. Так и воздух в полёте не попадает в двигатель, – Петрович смеялся, глядя на меня. Светло-синие брюки и рубашка цвета морской волны были окончательно испорчены «водой от помпажа». Запланированное вечернее рандеву было под большим вопросом.
– Приобретай опыт постепенно. Главное правило: «от простого к сложному». Так и подойдёшь к серьёзным заданиям, – и замолкал. Я терпеливо ждал продолжения. Петрович молчал. Потом, словно что-то вспомнив, поднимал голову и, посмотрев на меня, заканчивал фразу.
– Главная наша задача научить двигатель работать, а самолёт летать надёжно.
Подошли полёты по «помпажной» программе. Петрович настойчиво каждый раз напоминал.
–Чётко знай порядок запуска двигателя в полёте, – пауза и продолжал, – заход-расчёт на посадку и саму посадку с неработающим двигателем. Испытателю постоянно надо готовиться к сложным ситуациям в полёте. Самому доходить до сути явления, - опять пауза.
– В полёте, кроме всего прочего, просчитывай в уме: хватит ли высоты с того места, где летишь, чтоб попасть на посадочную полосу.
И я каждый раз тренировал себя, «учил» свой глазомер, строил заход на посадку и приземлялся, как с отказавшим двигателем.
Получалось.
Первые полёты отводились для определения этой «границы помпажа» на дозвуковых скоростях.
В каждом вылете до десяти режимов.
Десять «дач»! Дача это – не домик с грядками, где можно отдыхать, а приём лётных испытаний: резко двинуть вперёд или убрать назад РУД (рычаг управления двигателем). В переводе на язык водителя автомобиля, это – «резко газануть двигателем».
Первый полёт. Взлёт. Набор высоты. Выхожу в точку, откуда смогу сесть на аэродром, если двигатель остановится и не запустится.
Первый режим. Весь мир отключил от себя. Всё внимание только на работу двигателя. Такое состояние Петрович называет: «прижать уши», то-есть максимально сосредоточиться. Он прав, это – когда главное точно выполнять заданное и ждать, быть готовым к любым неожиданностям и действиям.
Замер, затаился. Дача! Жду. Двигатель вышел на нужные обороты и спокойно работает.
Хорошо.
Разворот и снова в расчётную точку.
Второй режим. Вторая дача. Вновь уши прижаты …
Двигатель нормально работает.
Третий, пятый, восьмой режимы.
По заданию ведущего инженера каждый раз меняю исходные параметры работы двигателя, Успокоился – всё идёт хорошо. «Уши расслабились».
Крайний режим. Не последний, а крайний! Так принято в авиации. Лётчики народ не суеверный, но всё же… бережёного…
Дача!
Впереди, в воздухозаборнике слышу слабенький хлопок.
Стрелка тахометра резко пошла вниз. Обороты двигателя падают.
Двигатель остановился?
Да! Сам остановился. «Хлопнул!»
Как температура газов? Посмотрел на прибор. Растёт!
Помпаж! Отсёк подачу топлива.
Вот Он, какой Зверь! Докладываю на землю:
– Двигатель остановился. Помпаж.
Сердце гулко редко бьёт удар за ударом, а в голове: «вот тебе и помпаж», «вот тебе и помпаж».
«Теперь можно, да и нужно посмотреть на аэродром. Где я нахожусь?
Почти подо мной две, соединенных в букву У, серые полосы.
Как сейчас у меня высота высота? Посмотрел на высотомер. Достаточно».
«Я, как мастер своего дела…» – шучу про себя и отмечаю - «уши не прижаты». Некогда было. Работал.
Пора запускать двигатель. «Уши начинают прижиматься». Ещё ни разу не запускал двигатель в полёте на этом самолёте, да ещё после помпажа. Основания для «прижатия ушей» есть.
В наушниках зашуршали помехи. Это от системы запуска.
Пошли в рост обороты и температура газов за турбиной .
Запустился! Даже почувствовал, как двигатель потянул самолёт вперёд. И на землю, радостно:
– Двигатель запустил. Разрешите посадку?
Разрешили. Посадочку сделал с особым усердием. Почти не чувствовалось, как колёса коснулись бетонной полосы на земле-матушке. Сел, как в пух!
Зарулил на стоянку. Автобус от диспетчера уже ждёт. Около него стоит Петрович.
– Что стряслось? Как двигатель? Отдышись. Раз ты здесь, значит всё в норме, всё хорошо, всё закончилось благополучно, – и смотрит с улыбкой в глазах.
Дальше пошли полёт за полётом. Остановы и запуски двигателя в воздухе. Осмелел. Скорее всего, «обнаглел». Всё хорошо идёт. Не так уж он и страшен этот помпаж .
Однако, заповедь Петровича «от простого к сложному» соблюдаю неукоснительно…
Подошёл день полёта на максимальной сверхзвуковой скорости.
Погода благоприятствовала.
До прихода ведущего инженера, ещё раз прочитал полётное задание. Подготовил планшетку – «шпаргалку» в полёт. Один вариант не понравился. Переписал.
Появился ведущий. С ним повторили задание. Опять переписал. Теперь всё готово и самолёт – тоже.
Обычно, перед особо сложным полётом, всё постороннее уходит на второй план – только предстоящее задание. Какое-то отрешение от внешнего мира. Только конкретно: последовательность, что буду делать руками, что смотреть, что ждать – всё повторяю мысленно. Внешне это казалось напряжённостью, но я не чувствовал её.
Подошёл к самолёту. Тело напряглось, а голова – лёгкая, ясная. Казалось, тронь и зазвенит, как камертон. Воздух какого-то особого вкуса. Казалось, как после грозы в нём был аромат озона и от этого пощипывало в носу.
Запуск двигателя. В наушниках гермошлема зашуршали помехи. Запустил. Помехи пропали. Запел двигатель. Закрыл фонарь кабины. Заговорил знакомый голос диспетчера – всё в норме. В носу не щипало. Озоном не пахло. Звенящее напряжение пропало. Началась работа. Обычная работа.
Взлёт. Каждый взлёт – новое удивление мощностью летающей машины. Стремительный разбег, быстрый набор высоты. Небольшие кучевые облачка соскальзывают с крыльев вниз, словно пыль.
Ровно журчит двигатель. С ним в этом полёте предстоит работать «не штатно». Придётся немножко «помучить» его. Проверить вариант, который показывал Петрович в туалете. Только тогда была вода, а теперь будет воздух. Тогда – туалет, а сейчас одиннадцать километров над землёй и на сумасшедшей скорости, превышающей звук в два раза.
Для разгона на такую скорость надо отойти подальше от аэродрома. Всегда удивляюсь, почему человек в кабине самолёта не замечает, что только тонюсенькие стенки внешней обшивки отделяют его от почти безвоздушного пространства? Почему пилот в полёте не чувствует, что рядом, с внешней стороны самолёта и, соответственно, рядом с ним, на огромной скорости проносятся массы воздуха. Миллионы тонн воды в облаках. Даже мысли такой не приходит: почему не свистит в ушах встречный «ветер» так, как он поёт, когда едешь на велосипеде?
Не замечаешь, что находишься в ограниченном пространстве кабины.
Гермошлем пилота и прозрачная внутренняя граница фонаря – совсем рядом, в нескольких сантиметрах. Тело, руки почти касаются внутренних стенок. Такая вот стеклянно-металлическая капсула. Не встать, не повернуться, но в полёте не замечаются неудобства.
Очень не просто управлять сверхзвуковым летательным аппаратом одному человеку за весь экипаж. Кабина напичкана приборами, рычагами, кнопками, сигнальными табло. Один на один с самолётом в бескрайнем небе.
Но в награду за «жилищные и технические мытарства» пилот получает весь мир! За кабиной, с большой высоты он открывается во всей прелести мироздания. Огромный и бескрайний!
Разноцветье земли: блестящие от солнечных лучей ниточки рек, зелень лесов. Круглые, квадратные, вытянутые вдоль рек или построенные в виде какой-то непонятной китайской буквы города и посёлки.
Всё это под небесной гаммой цвета от горизонта до зенита. Вроде, как разрез атмосферы: серый – у земли, выше – жёлтый, песочный. А ещё выше – бледно-голубой, густо-синий и чёрный в зените. И всё это залито золотом солнца. Крас-с-о-та!
Омрачает прелесть природы то, что сверху видно каким воздухом мы дышим внизу, на Земле. Месиво темно-серой пыли, тёмно-песочный дым, отработанный газ, химия, радиация…
Крылья режут упругую синь неба. Высотомер показывает одиннадцать тысяч метров. Хватит набирать.
Пора разворачиваться на аэродром и начинать разгон. Левый крен. Внизу широкая река. Гашетка на РУДе прижата. Открылись створки форсажного сопла. Самолёт просел, как хороший скакун перед стартом. Это на мгновение уменьшилась тяга, чтобы тут же, с мягким толчком, увеличиться. Включился форсаж!
Понесло! До чего же прекрасен этот момент - как бегун на старте. Выстрел стартового пистолета. Рывок. Понёсся. Только ветер в «ушах свистит».
Стрелка скорости ожила. Она указывала о подходе к скорости звука. Более тысячи километров в час!
По самолёту волной прошла небольшая дрожь. В барометрических приборах дёрнулись стрелки приборов скорости и высоты. И всё.
Прошли скорость звука! Звук остался позади.
Тысячи лошадиных сил увеличивают скорость. Быстрее, быстрее. Теперь слежу за скоростью не по обычному прибору скорости, а по «Махметру». Звук остался позади, но надо разогнаться и лететь в два раза быстрее его!
Металлическая птица несёт меня к основной цели полёта: определить границу помпажа. Тонкая стрелочка, указатель истинной скорости полёта, прошла за две тысячи километров в час.
Хорошо видна река с её знакомым изгибом. От солнечных лучей она блестит серебряной ленточкой, упавшей на зелёный ковёр. За ней свой аэродром. Чуть видны вдали, две серые бетонные полосы.
Пора начинать.
Включил контрольную запись. Начался режим. Выключил автоматику, управляющую конусом. Буду его убирать вручную. Автоматика действует по установленной программе. А сейчас надо определять граничные точки.
Пощупаем…
Указатель положения конуса – передо мной на приборной доске. Он – размером с хороший пятак. Чёрный циферблат, белая стрелка двигается от ста к нулю. Сейчас она на ста – конус выдвинут вперёд. Горлышко для входа воздуха в двигатель – самое маленькое.
Ну! Пора щупать этого зверя. За что щупать? За хвост? Но, где у него хвост? А может быть подразнить за нос?
Рычажок управления «на себя» и стрелочка ожила. Она переползла на цифру девяносто. Конус убирается – вход увеличивается.
Двигатель работает нормально. «Уши чуть отжались». Ещё на ступеньку ниже.
Восемьдесят. Конус убирается – воздуха ещё больше. Двигатель его проглатывает.
Две ступеньки прошли. Всё спокойно. «Уши почти расслабились».
Каждая ступенька движения конуса увеличивает массу воздуха, входящего в двигатель. Словно струя воды, регулируемая водопроводным краном, в эксперименте Петровича с бутылкой.
Ещё движение конуса на уборку. Белая стрелка ушла от ста процентов вниз. Послышались мелкие, слабые удары впереди. Словно сухой горох падает в пустую кастрюлю.
«Уши тут же прижались»: зверюга помпаж заворчал. Что-то ему не нравится. Запишем режим подольше, чтоб хорошенько «ворчание –гороховую очередь» зафиксировать на записывающую аппаратуру..
Достаточно. Всё! Конец режима.
Можно вернуть автоматическое управление конусом…
Вдохнул я большую порцию кислорода.
Режим закончил. Всё хорошо. Про « уши» – забыл.
Где наш аэродром? Посмотрел на окружающую синь неба, на зелень внизу. Вот серебро реки блестит. Родная гавань впереди.
Включаю автоматику конуса.
Раздался оглушительный грохот!
Меня подкинуло! Только привязные ремни удержали. Иначе, пробив остекление фонаря, улетел бы в самостоятельное плаванье в воздушном океане.
«Что-то не связалось в работе автоматики». Мгновенный взгляд на температуру газов из двигателя – стрелка быстро подходит к запретной зоне.
Удар следует за ударом. Кажется, сижу в пустой железной бочке, а снаружи по ней лупят кувалдой. Самолёт бросает вверх-вниз, как по колдобинам просёлочной дороги.
«Помпаж!
Вот он какой»! Левая рука ладонью и пальцами обняла округлую верхушку РУДа. Опущенные пальцы держат гашетку «стоп-форсаж».
«Первое действие – РУД на «стоп» – отсечь топливо в двигатель. Остановить его». Глянул на тахометр: обороты катятся вниз. Двигатель остановился сам.
«Запас высоты»! Ручку управления на себя и в считанные секунды, одним прыжком, оказался с одиннадцати километров высоты на пятнадцати. Высотой обеспечен и скорость уменьшилась.
Перешли на «дозвук». Удары прекратились.
В кабине стоит пыль. Ощущение такое, что её выбили из металла. Это ж надо, чтоб помпаж выбивал пыль из металла в кабине, словно из старого дивана! Казалось, она вылетала из приборной доски, из боковых пультов, из каждого уголка . Отовсюду!
Погасли многие лампочки на приборной доске. Силуетик самолёта в авиагоризонте крутится сам по себе, как ему хочется – видимо, выбило гироскоп.
«Это не смертельно, погода хорошая, всё вокруг видно. Можно зайти и сесть без этого прибора, показывающего положение самолёта в пространстве. Пусть крутится», – успокаиваю себя.
Всё успокоилось. Двигатель выключен. Показалось, что это длилось долго-долго. Минут десять. А часы говорят: шестьдесят секунд!
Теперь спокойно. А что с «ушами»? Забыл о них. Снижаюсь в точку расчёта для посадки с неработающим двигателем. Жду высоту, необходимую для запуска двигателя. Впереди, километрах в двадцати, родной аэродром – две полосы, как галочка. Как латинская буква – «V».
Самолёт резво снижается. Каждую секунду, съедая около ста метров.
«Для экономии высоты можно подтормозиться. Кстати, и для запуска двигателя рекомендуют меньшую скорость».
«Уши на месте». Никакого волнения. Всё идёт штатно. Сообщил на землю об остановке двигателя, о помпаже. Они должны знать и быть на всякий случай готовы обеспечить свободное пространство для посадки.
«Пора запускать двигатель».
Посмотрел на пульт запуска около колена. Нажал кнопу запуска и поставил РУД вперёд. Пошёл, зашуршали помехи в телефонах.
РУД чуть сдвинулся и, словно в стену упёрся – не идёт! «Заклинил»?
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день»!
Прекращаю запуск. Прекратились помехи в телефонах гермошлема. Двумя руками пытаюсь сдвинуть РУД. Не идёт!
«Расчётная точка для посадки с неработающим двигателем, где она? – Иду к ней».
Сообщение на землю.
– Двигатель не запускается!
Новая попытка запуска. Рычаг не двигается.
«Гадская железяка! Что с ним? Отломилось что-то? Что-то попало и мешает? Да какая разница, что виновато? РУД на «стоп» не ставится. Керосин идёт через форсунки в камеру сгорания. Пока лечу – топливо выдувается, а на земле? Что будет»? – мысль чётко рисует картину пожара. Не хочется поджариться в самолёте на своём аэродроме.
Земля ближе и ближе. Запуском больше заниматься некогда. Теперь всё внимание расчёту на посадку и посадке.
Пора выпускать шасси. Красные лампочки - сигнал убранного положения, погасли. Значит, с замков снялись. Но зелёные?
Одна! Горит одна. Две не горят. Они сигналят: садиться – нельзя!
Высота уменьшается. Ниже и ниже. Бетонная полоса ближе и ближе.
«Садиться на одну выпущенную стойку шасси ? Посадка с двумя не выпущенными – это катастрофа!
Что делать? По правилам, надо катапультироваться. С не выпущенными шасси посадка невозможна»…
«Прыгать! Куда? Посадочная полоса уже впереди».
«Сыплюсь» вниз по пятьдесят метров в секунду.
Опять на землю диспетчеру:
– На прямой. Левая и передняя зелёные не горят.
«Надо прыгать! Отвернул чуть влево. Там река, дорога полная машин, дома, дома… Самолёту падать некуда!
На воду, на речку? Она такая извилистая. Лучше на свою посадочную. На бетон.
Отвернул обратно. Полоса передо мной. Она растёт больше и зловещей. Поднимается передо мной, как перед человеком, споткнувшимся и падающим на землю.
«Сажусь! Что ж ещё делать»!
До земли остаются двести-триста метров и до десяти секунд жизни. Буду садиться!
Решение принято».
Уменьшаю скорость полёта. Уменьшаю скорость снижения, уменьшаю скорость приближения к земле и к неизвестности.
«Вот, как это бывает…» – крутится в голове.
Выравниваю самолёт над бетонкой. Самолёт несётся со скоростью около трёхсот километров в час.
«Пониже. Пониже».
«Уши прижались». Кажется, дышать перестал.
«Сейчас коснусь правым колесом. Как потом опереться на левую стойку, если её нет? Дальше будет кувырок… и – всё».
Преднамеренно, вопреки всем инструкциям, с силой стукаю о бетон посадочной полосы правой стойкой. Рулями, сколько можно, держу правый крен, чтоб самолёт не валился на левое крыло. Бегу на одном колесе.
«Эквилибрист, на одном колесе, как в цирке… Как в цирке… Как в цирке…» – звучит во мне.
Скорость уменьшается, рули уже не эффективны и самолёт плавно кренится влево, туда, где нет стойки шасси.
«Всё. Сейчас всё…» – глубоко вдохнул порцию кислорода.
«Уши прижаты полностью»!
«Сейчас буду падать на крыло . Ещё чуть, ещё…»
Самолёт перестал крениться…
«О, Боже! Левая «нога» упёрлась в бетон полосы! Самолёт бежит на двух колёсах. Ух!»
«А как передняя?» – держу нос самолёта задранным вверх, как можно дольше. «Ещё чуть-чуть. Ещё…»
Уменьшается скорость.
В эфире тишина.
Вдруг с земли голос. Вздрогнул от неожиданности.
– У вас передняя нога, кажется, выпущена и на замке, – знакомый голос. Сколько раз его слышал в воздухе. Словно голос неба! Даже «уши расправились». И всё же?
«Кажется им... А! Была не была – выпускаю парашют»! – какое-то безразличие навалилось.
Рывок от тормозного парашюта… Передняя нога упёрлась о бетон посадочной полосы.
Держит!
Бегу на трёх.
В конце полосы ждут спасатели, пожарники и техники. Остановился. Техники снаружи командуют руками: «Выключай! Керосин течёт. Пожар может быть»! А что я могу ? Только обесточить».
Всё выключил.
Вылезаю из кабины. Нога на одну ступеньку маленькой металлической лесенки, на другую. Не на ступени трапа гражданской авиации.
Скосил глаза в сторону – Петрович! Стоит молча. Подошёл к нему.
– Теперь знаю, что такое помпаж… – хочется обнять Петровича. Очень хочется!
– Молодец. Давай по порядку. Спокойно. Отдышись. Раз ты здесь, значит всё в норме. Всё хорошо. Всё закончилось благополучно.