Глава четвёртая НА УЧЁНОЙ ТРОПЕ
Перед своим бегством из Хоросана шейх Назир дал любимому ученику мудрый совет бежать из Нишапура в Мавераннарх, где юного вольнодумца не достанет месть фанатичных богословов. А ещё наставник одарил Омара рекомендательным письмом к далёкому другу своему, к самаркандскому главному казию Аб-Тахиру Алаку. Едва не месяц потратил сын палаточника на своё путешествие с бухарским караваном, но благополучно добрался по воле Аллаха, милостливого и милосердного, до цели своего назначения. И здесь его ждала сказка! Бородатый, благообразный и тучный казий, прочтя днём письмо шейха Назира, одарил Омара приветливой улыбкой и приказал своему слуге Али Джафару: - Вымыть в бане, переодеть в мою старую одежду, хорошо накормить, уложить спать, пустой болтовнёй не донимать! - С тобою, о лучший ученик моего друга шейха Назира, мы обо всём поговорим поутру, если захочет того Аллах, устроитель всех судеб.- сказал гостеприимный хозяин гостю. – Прости, я сейчас тороплюсь. Едва сизый сокол рассвета вспугнул и погнал на запад чёрную галку ночи, а следом за ним взмахнул крылами яркий фазан зари, Абу-Тахир Алак призвал к себе Омара ибн Ибрахима Хайяма. Хозяин радушно приветствовал гостя на обширной террасе, устланной коврами, и пригласил молодого учёного к низкому столику с горячими лепёшками, мёдом и свежим маслом.
Судя по разрезу глаз и выступающим скулам, казий вёл свой род из тюрков. Но всему видно, учён, прочно обосновался в Самарканде и хороша говорит на дари, старом местном языке. - Кто, что, зачем? – допытываться не буду, в письме твоего наставника сказано всё нужное. Ответь, сын мой, на один только вопрос: чем ты хотел бы здесь заняться? - Я мог бы, господин, учить… в мектебе маленьких детей… Или быть письмоводителем… У меня каллиграфический почерк… - О-о? – казий усмехнулся. – Что ты сказал бы, домулла, о человеке, который заставлял бы своего могучего слона таскать не гранитные глыбы, а два-три снопа сухой джугары? Изнурять слона ослиной работой? - Сказал, что владелец слона, сумасшедший. - Правильно! А теперь приглядись ко мне: разве я похож на неразумного человека? Я подразумеваю для тебя работу не ради твоего насущного пропитания, а большое дело по душевной склонности. Скажи, о факих, о своей заметной мечте на учёной тропе… - Трактат, о добрый господин! – встрепенулся выпускник медресе. – В математике накопилось много спорного, тёмного… Я набросал кое-что в Хорасане, но… В этом мире на каждом шагу – западня! Я по собственной воле не прожил и дня! Без меня наверху принимают решения. А потом бунтарём называют меня. - О-о, да ты не только математик, но и поэт, ученик моего друга! А трактат не дали тебе закончить, сын мой? Верю… Буря воинствующего невежества прокатилась и по Мавераннарху. Но династия Караханидов, в отличие от династии Сельджуков, спохватилась раньше и пришли к мудрой мысли, что уничтожить в царстве науку – всё равно, что вырвать себе глаза, выходя в далёкий и незнакомый путь. Ты кушай, уважаемый гость, не обижай хозяина! - Я слушаю твою сладкую речь, о мудрый казий, и ею сыт по горло…
-Слушай и ешь! Итак, караханидские правители теперь благожелательны к учёным, ибо доныне не избавились от тяжкого груза тех тёмных лет. Мне приходится разбирать много сложнейших судебных тяжб по имущественным, строительным и земельным делам поэтому я не понаслышке знаю, как разрослось зло, каким густым чертополохом выросли повсюду обман, хищения. Но власть часто ничего не может с этим ничего поделать, потому что чиновники всех рангов запутались в числах. Вот этой путаницей и пользуются казнокрады, среди которых есть очень ушлые пройдохи! Очень трудно их изобличать, не имея перед глазами ясного, точного, ёмкого математического руководства. Но где его взять? Кто его напишет? В стране Джетысу, в городе Баласагуне есть у меня друг по имени Юсуф Хас-хаджиб. Умнейший человек, написавший в прошлом году в назидание краханидскому хану умную книгу «Кудатку-билик». Но он не математик, поэтому его книга не трактат по арифметике, алгебре и геометрии! Ты, сын мой, напиши этот нужный трактат! Считай, что это мой заказ тебе. Я преподнесу твою книгу славному хакану Шамс ал-Мульку Насру в Бухаре. На время работы будешь всем обеспечен и достойно вознаграждён по её окончанию. Согласен, домулла Омар? Бледный гость только беззвучно пошевелил губами – и не сумел произнести ни слова благодарности. Так сдавило ему горло от счастья. Ох, это утро! Волшебное утро, в которое произошёл внезапный поворот к счастливой судьбе. Книгочей попал в свою стихию. Как пойманная сетью рыба, которую после просторной реки зачем-то долго держали в затхлом домашнем хаузе и которая, сумев проплыть по грязной канаве, вновь нырнула в прохладную и чистую глубь родной реки.
…Уставший математик расправил затёкшие ноги, вытянул их под низким письменным столом, упал спиной на ковёр, сомкнул руки над головой. О блаженство! Каждая жилка, получив иное натяжение, затрепетала от удовольствия. Тело сладко заныло. На среднем пальце правой руки, на среднем суставе – мозоль от тростникового калама… Которую ночь, который день сидит Омар в добровольном заточении. В юности он не верил поразительному рассказу о персидском поэте Фирдуоси, двадцать пять лет терпеливо работавшему над своей бессмертной поэмой «Шах-намэ». Но теперь он знал, что рассказ о великом трудолюбце - не выдумка. Хуже всякой хвори – писать! Своего рода запой вином. Опиемоедство! А начинал ведь в первые дни полегоньку, с утра на ясную голову. Ясность! Математика- ясность. Но чем дальше ибн Ибрахим Хайям погружался в дебри таинственных фигур и чисел, тем труднее ему становилось вынырнуть из них. И, что странно, тем больше нарастала ясность. Мозг, постепенно освобождаясь от посторонних впечатлений, теперь весь наполнился уравнениями и даже глубокой ночью, во сне, не успокаивался, а переваривал знание, как удав проглоченную живность. Ел и пил математик, не замечая, что ест и пьёт. Едва возьмётся за кусок – в мозгу ярко вспыхнет новая мысль; тогда мыслитель, забыв о еде, спешит к письменному столику, хватает калам. Грань между явью и сном незаметно стёрлась… Надо успеть загнать мысли в строки на бумаге. И вот теперь уставший учёный муж, лёжа на ковре, провёл ладонью по своему лицу. Оно настолько засалилось, что ладонь густо покрылась человеческим салом. На щеках, подбородке и на верхней губе – что-то мохнатое. Взъерошил волосы – жесткие, грязные… - Нет, хватит! – приказал он сам себе. – Работать надо в меру. Надорвёшься – уже ничего не напишешь. Пора, домулла Омар, встряхнуться и передохнуть от трудов праведных. Бегут за мигом миг и за весной весна. Не проводи же их без песен и вина. Ведь в царстве бытия нет блага выше жизни, - Как проведёшь её, так и пройдёт она. -
О чём должен думать человек, возвращаясь домой из городской бани? – печально размышлял отдохнувший гость самаркандского казия. – Не запылить бы только что вымытых ног. Скорей бы дойти до жилища, выпить хорошего вина, поесть плова и прилечь на прохладном айване. Нет, пожалуй, дело не в вине. В того, кто не может и не хочет думать, влей хоть бочку хмельного напитка – ничто не мелькнёт в голове. Причина моего душевного беспокойства – мой беспокойный разум. Видит Аллах, велик он и славен, что не будь у меня разума – жил бы я себе припеваючи в родном Нишапуре, учил бы в мектебе детей бессмысленным молитвам, читал бы и толковал Коран –Книгу КниГ, получал за это плату в виде бараньих ног и мешков с зерном. Совсем ни к чему простому рабу Аллаха ум и одарённость. Он лишь навлекает ими на себя всеобщую неприязнь у соседей и знакомцев. Ну, совсем, как трёхголовый верблюд, урод. Вернувшись к себе, математик обнаружил в своей комнате девушку с открытым лицом. Служанке это не возбраняется. Она занималась уборкой. Ясное личико, простое и зеленоглазое. Все женщины, которых познал Омар до этого дня, были старше его годами. Видно, поэтому он сам так рано повзрослел. - Как тебя зовут, красавица? - Рейхан… Так называется пахучая трава базилик, помогающая людям от лихорадки. Отбивалась Рейхан от поэта не слишком упорно. Он не видел ничего зазорного в их отношениях. Как и в той пиале чистого вина, что порой выпивал с устатку. Они ему на пользу. Он человек здоровый. Он до сих пор не знает (и до конца своих сто четырёх лет жизин!), что такое боль в животе и что такое зубная хворь. Нет, не напрасно несостоявшийся табиб ибн Ибрахим Хайям давным давно преподал своему однокурснику по Хорасанской медресе Хасану ас-Саббаку про пользу совокуплений между мужчиной и женщиной. И совсем напрасно учёный муж боялся, что Рейхан будет ему мешать в выполнении заказа самаркандского казия. Наоборот, молодая девушка дополнила, уравновесила его жизнь. Математик работал теперь без душевных срывов, без бесноватого напряжения мозга, перестал шарахаться от каторжной писанины к тупому скотскому безделью. Всё стало на свои места. Есть Рейхан. Есть вечерний кубок вина в награду за тяжёлый труд. От этих благ – спокойствие, уверенность, непомерное трудолюбие.
Над подносом Земли пролетели белые лебеди зимы. Если бы Омара спросили, какой она была: морозной, снежной, влажной или сухой, - он не сумел бы ответить. Исследователь проглядел и весну… И вот однажды, уже в начале необыкновенно знойного лета, взлохмаченный и бледный математик, потрясая линейкой и циркулем, накинулся на своего заказчика, на казия Абу-Тахира Талака, зашедшего к нему в комнату проведать гостя. - Уравнения третьей степени? Решать с помощью вот этих безделушек? Дикое невежество! Только с помощью надлежащще подобранных конических сечений! Вернее, с помощью тех их частей, которые дают положительные корни уравнений.
Каково, а?– в полном забытье он схватил, как драчун, хозяина за отвороты халата. - Согласен, мудрейший мой домулла, согласен! – попятился казий в шутливо-притворном испуге. – Кто возражает? Уж кто, кто, а мы ох как намучились с ними, проклятыми уравнениями!
Через десять-пятнадцать дней математик вышел во двор и с равнодушным, как у слепца, безмятежно-тупым выражением на лице, громко сказал слуге Али Джафару, не стесняясь присутствием казия. - Сбегай, о раб Аллаха, в баню к мугу, принеси большой кувшин самого лучшего вина! Будем пировать… Подошёл, как больной человек, к широкой суфе под вязом, растянулся на спине, сжал в ладонях свою опять нечёсаную голову – и с мучительным стоном замотал ею. - Что с тобой, о Омар ибн Ибрахим Хайям? – всполошился Абу-Тахир Алак. - Я… Я закончил свой трактат, господин…- услышал казий в ответ. Арифметика, алгебра и геометрия. Альмукабала… - Сын мой, не наскучил ли тебе Самарканд? – спросил хозяин гостя неделю спустя. – Тебе надо уехать, да простит меня Аллах, устроитель судеб. Твой трактат настолько понравился хакану Насру, что он тебя требует к себе в Бухару. - Зачем, о мудрый казий? - спросил гость доброго хозяина. - «Солнцу государства» (так переводится с арабского языка почётный титул хакана Шамс ал-Мульк,) нужен при дворе хороший математик, учёный собеседник, бескорыстный советник во многих сложных делах. Всё! Собирайся не спеша. Завтра я произведу с тобою расчёт за научный трактат. Скажи мне хоть спасибо, неблагодарный юнец. - Да не обойдёт тебя Аллах, милостливый и милосердный, своими милостями… - еле выдавил из себя счастливый математик. - Здесь тысяча двести дирхемов. – положил утром перед юным учёным тяжелый кошель казий Абу-Тахир Алак. – Это плата за твою книгу. Хватит надеюсь? - Сколько стоит… служанка Рейхан, господин? – огорошил судью Омар неожиданным вопросом. - Рейхан? – разинул рот Абу-Тахир. – На что она тебе, чудак? Тысяча дирхемов. - Хорошо. У тебя… достаточно слуг. Ты дашь мне двести дирхемов, а за тысячу – Рейхан. И мы будем квиты. - Н-да-а, - протянул удивлённый казий. – Странный ты человек, домулла! Не могу представить, как ты будешь жить в Бухаре. - Проживу как-нибудь с помощью Аллаха, мудрого и справедливого! милосердного. Судья приложил к торговой бумаге печать, которую покупатель свернул в трубку и спрятал её за пазуху вместе с дирхемами. Выйдя во двор, кивнул слуге Али Джафару: - Пойдёшь со мною? В
В караван-сарае Омар переговорил с караван-баши из Ходжента, вручил ему сто пятьдесят дирхемов. Потом велел Али Джафару: - Беги домой, вмиг собери Рейхан к отъезду и скорее с нею сюда. Бедняжка Рейхан. Она не рада была своей свободе. Как она плакала, кричала у Ходженских ворот. Билась лбом о глинобитный дувал каравансарая, во весь рост кидалась на землю, поднималась – и вновь бросалась в пыль. Целовала стопы любимого мужчины, обнимала колени. - Не вопи, глупая! На днях, если зохочет Аллах, увидешь свою мать. - Не отсылай! Что мне мать? Возьми с собою. -
- Куда взять?! Я сам не знаю сегодня, что будет со мною завтра. Пропадёшь со мною. А так, буду жив – заеду к тебе в Ходжент… Поручив Рейхан заботам пожилых попутчиц, отъезжавших в город на реке Сейхун, сунул ей в узел дарственную запись и отпускную её на свободу, а также тридцать дирхемов на еду и прочее, Омар проводил безутешную возлюбленную далеко в поле и вернулся оттуда безмолвный с каменным лицом. И никому не ведомо, отчего он, зайдя в чайхану при караван-сарае, взял в руки медный поднос и, стуча в него, как в бубен, приказал мальчишке-баче плясать. Двадцать последних дирхемов Омар и Али Джафар пропили в дымной харчевне, ибо эта их встреча была последней. Мы больше в этот мир вовек не попадём, Вовек не встретимся с друзьями за столом. Лови же каждое летящее мгновенье, - Его не подстеречь уж никогда потом… Но сомнения не оставляли будущего путешественника. Если я поеду в Бухару служить хакану, то дадут ли мне там возможность думать? Быть самим собою? Или я стану одним из тех бесчестных людишек, что продают разум и совесть за царскую жирную похлёбку? Но ведь и без них, этих высоких покровителей, бедный учёный нигде ничего не может создать. Ему надо есть. Ему надо пить, Надо где-то жить, на чём-то писать, на чём-то спать. Значит, смирись, бездомный математик и поэт! Жизнь – торг. Ты нужен хакану, хакан нужен тебе. Омар, ты поедешь в Бухару! Священная Бухара! Удивительный город. Единственный в своём роде. Сосредоточение учёных, поэтов, резчиков, искусных зодчих. Придворный математик мог часами, не отрываясь взирать на гробницу Исмаила Самани. Нет нигде больше в мире подобных строений. В плане – простая геометрия: полусфера на кубе! И кирпич – обыкновенный кирпич, тяжёлый и твёрдый, как всякий другой. Но в стены и порталы уложен он так хитроумно, затейливо и разнообразно, что видишь пред собой нечто воздушное, лёгкое, вроде резной шкатулки из слоновой кости.
Здесь и теперь кое-что воздвигалось: медресе, мечети, ханаки. И не приходится сомневаться, что через тысячу лет и они станут народной гордостью, один из семи чудес света, подобно пирамидам в стране Миср. Говорят, (а Аллах знает лучше!) что хакан Шамс аль – Мульк Наср крайне возносил звездочёта из Нишапура, сажая его с собою на трон. Но эти три года дворцовых почестей прошли для учёного мужа Омара ибн Ибрахима Хайяма впустую, если не считать частых попоек, конских ристалищ, единоборства палванов, псовых охот и драк и прочих, обычных тут, но никчемных развлечений. Зависть удачливым, спесь удачливых, явная и тайная грызня между царедворцами, доносы друг на друга «Солнцу Государства» – разве такая жизнь могла быть по душе автору математического трактата? Не потому ли, именно в священной Бухаре, поэт написал: Лучше впасть в нищету, голодать или красть. Чем в число блюдолизов презренных попасть. Лучше кости глодать, чем прельститься сластями За столом у мерзавцев, имеющих власть. Смотришь, по воле Аллаха, Творца всего сущего, сто лет лежит каменная глыба на высокой круче. Ни дождевые, ни талые воды её не могут смыть, ни ветер свалить. Но вот однажды, где-то в утробе земли Иблис колыхнул недра. И неподвижная ранее глыба качнулась и падает – точнёхонько на голову одинокого путника, что идёт себе тихо и мирно, ни о чём дурном не думая, из одной зелёной долины в другую.
На третий год пребывания Омара в Бухаре в Персии и в Туране случились крупные государственные перемены. Звездочёт к ним вовсе не был причастен, но они прямо отразились на его судьбе. Сельджукский султан Алп-Арслан погиб в бою с караханидами на берегу реки Сейхун. Но сын погибшего, новый султан Меликшах, разбил караханида Шамс аль-Мулька и заставил его признать сельджукское превосходство. Недаром он носил пышный титул Джелал ад-Дина Абу-л Фатх, который означал «Краса веры обладатель открытий». После многолетней вражды между династиями наступило как будто затишье. Шамс аль-Мульк женился на одной из туркменских царевен, а грозный Меликшах – на племяннице хакана, юной красавице Туркан-Хатун. Новый сельджукский султан перенёс свою столицу из Мевра в далёкий Исфаган. Так захотел Аллах, правдивый и предусмотрительный, что главнымм визирем при Меликшахе стал его многолетний воспитатель Абу Али ибн Хасан из счастливого города Туса, выпускник Хоросанской медресе! За своё мудрое управление государственными делами бывший сосед Омара по келье Хорасанского медресе удостоился почётного прозвища Низам ал-Мульк – «Регулятор государства»! Но не иначе, как по проискам Шайтана, камнями побитого, заместителем главного Низама ал-Мулька был второй сосед по той же келье по имени Хасан ибн Саббак из Рея! Этот тайный шиит и бессовестный доносчик первым из трёх однокашников потребовал от главного визира Меликшаха выполнить юношескую клятву о помощи удачливого счастливца двум другим друзьям в деле достижения благополучия в земной жизни. Абу Али выполнил свою клятву, но Хасан ответил другу чёрной неблагодарностью, затеяв против благодетеля злые козни. Они-то и помешали главному визиру вызвать из Бухары в Исфаган математика, астронома и поэта Омара ибн Ибрахима Хайяма!