Станция от поселка была далеко, и Насте тяжело было идти с ношей эти километры пешком. Поезд стоял всего 20 минут, и вечно голодный после дежурства механик Алексей привык, спрыгнув на перрон, перекусить варениками с творогом. Они были из серой муки и политы маслом, большие и теплые, вкуса необыкновенного. До дома было еще около часа пути, и не было уверенности, что жена с утра вкусно его накормит. Шел последний год войны, жизнь каждодневная была лишена всякой радости.
Женщину с теплыми варениками сразу окружали, она за полчаса продавала полуведерную кастрюлю и уходила в сторону поселка. Алексей, благодарный, всякий раз провожал ее взглядом, пока косогор не скрывал ее из вида. Как-то севший в вагон на станции мужик, с которым Алексей разговорился, сказал, что живет торговка в поселке на съемной квартире с детьми и мужем. Он у нее служивый. Говорят, гуляет. И будто перевели его сюда из-за пьянства. А она из сил выбивается, чтобы прокормиться…
Однажды, по ремонтному делу Алексей приехал на станцию и застал в буфете мужика, который хвастал, что имеет власть заарестовать кого захочет, власть имеет. А выпив пива, намекал на связь свою с молодой буфетчицей…
Прошли годы. Алексей, к тому времени овдовевший, вышел на станции Чаяны из вагона и не нашел на обычном месте женщины с варениками. На его расспросы ему ответили, что мужика ее перевели куда-то, и жена, распродав пожитки, двинулась за ним следом...
Я познакомилась с Настей, когда переехала жить по соседству.
- Да, мужик мой несерьезный был, помер в 51 год. – Царствие ему небесное. Я не держу зла на него, - говорит она, посверкивая глазами. Ей было уже 90 лет, и жила она вместе с дочерью.
- Миллион пельменей слепила я вот этими руками, - показывала она на свои корявые натруженные руки, опирающиеся теперь на ходунки. – Да, что там пельмени – разве это работа? – Удовольствие одно. А вот скотина, огород, дети малые, денег нет, пол земляной, холодный. Что теперь говорить! В глазах ее было столько жизни, неравнодушия и доброты, что признать ее старушкой было невозможно.
Она помнила все до мелочей из прошлого, и настоящее задевало ее не менее. В любом ее отношении к окружающему миру было столько заинтересованности, благожелательства, веры в божескую справедливость и надежды, что ей зачтется за труды, что она по божьей милости попадет в рай и успокоится там ...
И думая о Насте, я тоже верила, что Бог справедлив, но слегка беспокоилась о себе, сознавая собственное равнодушие, которым старалась отгородиться от мира.