Приятного чтения)
В это чудное время стали, огня, и запретного колдовства армия Горбри, жившая в зонах смешанных лесов, посреди которых был расположен величайший по размерам город, по традиции устроила набег на отдалённые земли Лериля. Солдаты и наёмники уверенно, со злым умыслом вышагивали по намеченной капитаном Отамиром траектории к деревушкам Безымянных. Земли Лериля – местность суровая, скупая на растительность, словом, безотрадная тундра. Изнеженным тёплым климатом жителям Горбри было на чужих, холодных землях мерзко, неуютно.
Молодой светловолосый воин, шедший рядом со своими соратниками, нарушил затишье, многие обратили на него внимание:
– ...И этот человек частенько оглядывался назад, глубоко в прошлое. Знаете, что он видел перед тем, как засыпал? Да ничего хорошего!
Многие безусые новобранцы просто так, без повода и осознания смысла посмеялись, а те, кто был постарше – вдумчиво, угрюмо промолчали.
Разведчики, находящиеся поодаль от основных сил, умело добывали информацию о противнике для главнокомандующего, одетого только в белое, с непонятными крючковатыми иероглифами на мантии, и взором вдумчивым, спокойным.
Так называемый наблюдатель этот, облачённый в белую мантию с глубоким капюшоном, выделялся среди всех однотипных воинов тем, что уж очень много разных слухов было на счёт какого-то престранно разодетого высокого человечка на белом коне. Среди наёмников некоторые перешёптывались о том, что он, мол, ведун – никак не меньше. Солдаты же были уверены, что это сам предсказатель судеб, но до конца точного ответа никто так и не знал. Да и не мог.
– Да, хорошо пошутил... – тоскливо ответил подпитый наёмник, окосевшим взором разглядывая далёкие неприступные заснеженные скалы до самых небес, что не давали пройти никому за пределы скалистого пояса. Одно он знал наверняка – по ту сторону находится неизведанное. Он оглядел возвышающегося на белом коне наблюдателя с боязнью, опасаясь что-либо лишнее добавить к своим словам, но рискнул произнести нахлынувшие мысли для остальных:
– Знаете ребята, у меня бывают видения... или это сны – я не знаю что именно, но они гораздо лучше этой грязной жизни. Только благодаря им я порой понимаю, к чему нужно стремиться на самом деле. Возможно и у вас в жизни было, или бывает нечто такое. Виденное мной превосходит эту скучную жизнь, дополняет её и подбадривает меня. Даже вдохновляет иногда и задаёт вопросы, на которых нет ответа. Там тоже есть свои плохие моменты, но они мелочны для меня, потому что я там другой... Но это я! Более крепок на вид, моложе – не то, что сейчас... Без седины и глубоких морщин, уверенный, на почётной должности и с живой семьёй, которая ждёт меня каждый день вечером, собравшись у камина. По мне так быть желанным и любимым семьянином – счастье. Я и вам всем желаю приблизиться хоть на чуть-чуть к чему-то подобному. К гармонии что ли... Я не знаю, как это назвать. – искренне закончил он, и замолчал.
Началась зыбкая морось от вьюги.
Для большинства эти звучные, но бессмысленные слова ничего не значили, они их слушали от нечего делать, и забывали тут же, думая о своём, дальше следуя за капитаном Отамиром по скупым, холодным землям Лериля.
Меньшинство же обрадовалось такому сокровенному откровению от подпитого наёмника. Они восприняли его проницательные слова слишком всерьёз, и сделали из этого цель, единственную и правильную.
– Ладно, затараторил! – погрозил ему кулаком капитан. – Пора и отдохнуть. Располагайтесь у тех поваленных деревьев. Жгите костёр. Всё равно нас больше, и мы опытнее – у них нет и шанса. – скомандовал измотанный непроходимой дорогой Отамир.
Гладко выбритый онт-офицер порекомендовал скрытно расположить арбалетчиков в низинах на случай нападения: Отамир в пол шёпота, со всем почтением в голосе обсудил это с наблюдателем в белой мантии, и тот, кивнув головой, выказал знак одобрения.
Людей, облачённых полностью в белое, наречённых в народе наблюдателями, с неестественными, звучными голосами и в основном невидимых для простого люда – многие в трёх державах считали за вымысел. Где располагалось их логово – никто не знал. Одно было известно точно: орден белых наблюдателей существовал с самого первого заложенного камня в Горбри. Некоторые восхваляли их настолько сильно, что у людей создавалось впечатление, будто бы эти наблюдатели и есть верховные вершители их судеб, стоящие гораздо выше самого императора Мистамина. Слухи на пустом месте не рождаются. В Горбри было категорически запрещено носить что-либо белое из одежды – таков был указ императора. Мудрецы предвещали, а люд простой разносил сплетни, что тот, кто увидит такого человека, вскоре потеряет своего близкого.
Очевидцы часто толковали, мол, видели человека в белом, стоящего и пристально, не шевелясь, наблюдающего за самыми важными событиями страны. В тавернах разные, в основном гулящие и развесёлые простолюдины, чтобы навести на себя презентабельный и притягивающий вид, выдумывали любую историю, в том числе что они сами знакомы с одним из таких мистических людей, лишь бы ещё забесплатно подлили кисло-сладкого вина.
Воины же чаще и правдивее толковали о том, что почти близко рассматривали их, пытаясь заглянуть в престранные разноцветные глаза, которые манили ещё издалека. Строгое одеяния, глубокий капюшон, таинственные руны на мантии, от которых почти невозможно было оторвать глаз, всё это вкупе со слухами возвышали наблюдателей чуть ли не до прислужников самих божеств. Оружия у них никогда не наблюдалось. Они всегда держались на поле боя возле генералов или капитанов, периодически нашёптывая им указания, противиться которым не было сил. Один их внешний вид вызывал у людей потаённый страх перед неизвестным. Почти как каменные статуи они восседали на своих конях, лишь изредка поворачивая голову в нужную им сторону; никогда не моргая, взирали они на свои цели без эмоций. Взгляды наблюдателей, у многих из которых были разноцветные глаза, были проникновенными и холодными. Некоторые смельчаки пытались подойти к ним, аккуратно, так, чтобы наблюдатели их не заметили, но по их воле это никогда не получалось.
Дабы пополнять ряды ордена белых наблюдателей, в особенный день по всему миру трёх земель разыскивались дети. Сыск был направлен на брошенных родителями беспризорников. За ними устанавливалась слежка, чтобы проверить, каковы они, что ими движет и чем те живут. Орден искал одиночек, молчаливых, озлобленных на свою судьбу. Когда же выяснялось, что это был относительно чистый человек, неиспорченный уличной жизнью, его похищали и ночью уводили в приют для дальнейшего изучения. Многие там и дня не выдерживали. Их истязали калёным железом, морили голодом, выпытывая информацию о прошлом – так проходило около двух недель, и они буквально ломали психику почти до безумия. Вопросы были колки, словно иглы в череп, но необходимы для построения дальнейшего обучения. В них уничтожалась индивидуальность, человечность. Под конец каждый из наблюдателя был неотличим от другого, словно два одинаковых клинка из рук опытного кузнеца.
Ставка была на то, чтобы они в будущем будут нечувствительны к боли и любым другим напастям, чтобы их, что самое важное, при поимке невозможно было сломить, и разузнать любую важную информацию. Выявляемые данные о прошлом каждого, которые всегда были правдивы, записывалась – всё было учтено и взвешено. Адептами собиралась и проверялась информация об особенностях поведения и типах характера. Выбраться из заточения детям было невозможно: оставалось только терпеть и ждать – что же с ними будет дальше. И всё это для достижения одной цели – создать непоколебимых и беспрекословных исполнителей на служение короне, обучить их не доверяться пустякам; только факты и доказательства могли внушить им уверенность. Всё это было для того, чтобы создать армию одиночек, влияющих на судьбы тысяч жителей простого народа.
Приказы свыше от Терата, правой руки главы ордена, были трудновыполнимыми. Для достижения разнообразных целей наблюдатели шли на всё, кроме убийства. Поначалу им, особенно в юношестве, совершенно не нравилось то, чем они занимаются, как их тренируют; упражнения на выдержку и неторопливость в суждениях были нестерпимо скучными и сложными. Почти одно и то же каждый раз, но у юношей, выдержавших первые недели, не было иного выбора кроме как продолжать тренировки и занятия по насыщению разума. Обучение длилось вплоть до шестнадцати лет, к этому времени все они выглядели не по своему возрасту. Не по годам зрелые от изматывающей нагрузки, под белой мантией и суровым впивающимся взглядом – все они были похожи друг на друга. О личной жизни и речи быть не могло, на это попросту не находилось времени, да и это попросту им не было нужно.
Почти никогда не снимая белое одеяние, они с трудом привыкали к тому, что оно при любых формах тела было неудобно и сжимало почти в каждом месте. Поначалу они ненавидели это облачение, но оно спасало многих из них от многих смертельных приёмов. Одеяние даже спасало от выстрела в голову из арбалета, так, по крайней мере, докладывали воины, что наблюдали за ними на поле боя.
Толстая мантия была непростой, многослойной, из редкого вида кожи животного, которое считалось для всех вымершим, но выращивалось в тайне глубоко под землёй. Каждая из крючковатых рун расписывалась и заговаривалось главой ордена, который был старше самого Терата, и главное, по сказаниям старых мужей, владыка вовсе не был ЧЕЛОВЕКОМ.
Исполнителям приказов свыше внушали неверие в старых и новых богов, только логика и разум имеют вес – это им вбивали ещё с малого возраста, и убедительно доказывали.
Солдаты и наёмники, по приказу капитана Отамира, расположились около высокого кострища, принялись греться, сушить одежду после дождя, печь картошку, что захватили с дома.
Один из наёмников шмыгнул носом, звучно свистнул и оборвал всеобщий галдёж. Он, прервавшись, продолжил историю:
– ...И в кустах, пока я доедал, передо мной пробежало существо, выше меня втрое! Нет, ну вы можете себе представить, я, находясь в разведке, перед сном собрался немножко перекусить и, только начал откусывать ломоть хлеба, и тут появилась зловещая тень, покрывающая меня целиком! Оно загасило огонь своим утробным рыком... Я тут же обронил еду на траву из-за испуга, попытался нащупать хоть какое-нибудь оружие, но оно было в сумке, которую невозможно разглядеть в той тьме... – далее наёмник замолчал, нахмурился, вглядываясь в костёр, пытался вспомнить детали. Но некоторым желалось продолжения.
– Ты чего начал, и оборвал на половине? Сколько лет уже прошло после того случая? А?! – один из воинов, облачённый к бордовые горбриевские доспехи не выдержал и закричал в нетерпении.
– Четыре с лишним. – ответил рассказчик дрогнувшим от холода голосом – То был конец Увядания, время листопада. Я выбрал нужное место, незаметное от лерильских Безымянных, развёл скромный огонь, принялся греть онемевшие руки. Возле ручейка набрал воды в фляги... – он закашлялся и вновь прервался, – Честное вам слово, я так никогда ещё не пугался! – рассказывая пережитое, он пытался вглядеться в глаза каждого воина и быть понятым. – Я не знаю, почему остался в живых, оно выглядело грозно, так, что точно могло сожрать меня, но почему-то пощадило…
Повисла недолгая пауза. Многие солдаты и наёмники недоумённо переглядывались. Был слышен только вой ветра и капли дождя, падающие в кострище. Многие обдумывали услышанное.
Рассказчик взволнованно спросил:
– Что же это могло быть?! Уже прошло более четырёх лет, а я так и не понял, что это. Более я не решался в одиночку ночевать в неизведанных землях.
– Ну, у меня ничего подобного не случалось в жизни, хоть я и тот ещё путешественник. Что ты там забыл-то вообще? – спросил старик без носа. – Для кого и что разведывал?
– Да этот увалень чушь какую-то придумал! Лишь бы поразвлечь народ и удивить нас тем, чего не может существовать! – проворчал самый старый воин из второй роты наёмников. Он с смерил рассказчика злобным взглядом и с омерзением сплюнул в пламя.
– Может то был просто самец зубра? – спросил кто-то из толпы у кострища.
– Совсем сдурел? Откуда взяться зубру в Лериле? – усмехнувшись, ответил Вельмол, наёмник с угольно-чёрной бородой. – Да и они, как правило, не враждебны, к костру не сунутся.
– Я с тобой согласен. – поддакнул пожилой воин, – Сколько живу – никогда не видел существа, ростом выше человека. В Лериле почти что нет животных выше паха. В этой истории как минимум перегиб с размерами. Может быть это был высокий самец оленя?
– Это уже ваше дело, верить или нет. – промямлим рассказчик, – Я просто рассказал эпизод из жизни, надеясь понять, что это такое было. Вдруг кто-то из вас с подобным встречался?.. Но, видимо, что нет. – обиженно закончил тот.
– Капитан, не пора ли уже, того, выступать? Сколько ещё идти-то? – рискнул спросить онт-лейтенант.
Отамир не хотел раскрывать того, что они на самом деле сбились с пути ещё вчера, и потому просто угрюмо промолчал. Все холодные земли этих инакомыслящих были похожи, ничего примечательного не было на их пути и потому, каждый раз, тот или другой капитан путал маршрут. Он достал карту, посмотрел на неё внушительным взглядом для остальных, но сам ничего не понимая быстро убрал, при этом фыркнув из-за разочарования и для виду.
– Ну, судя по настроению капитана, я бы сказал, что нам ещё идти неизвестно сколько... – промолвил кто-то из толпы.
Спустя треть часа капитан Отамир прочистил горло, поднял высоко кулак и грозно скомандовал:
– Выдвигаемся!
Солдатам и наёмникам было нелегко отойти от тёплого костра, а уж тем более затушить его было вовсе кощунством, потому как уже спустя несколько минут они вспоминали о уютном, успокаивающем огне как о спасителе, дающем надежду на выживание в этих неприветливых землях.
И вновь армия собралась, и уже в который раз они продолжили следовать за тремя всадниками: наблюдателем, онт-офицером, и самим капитаном. Среди всего народа, хлюпающего по мокрой серой траве, были и любимчики поболтать меж собой, чтобы скоротать путь и поднять настроение. Любая чушь и пошлятина шла в ход, только бы открыть рот и что-то произнести. Иногда даже рассказы были поучительны, особенно вслушивался, мотал на ус россказни старых мужей наёмник Вельмол, знающий, что информация не может быть лишней.
– Такого сильного снегопада вперемешку с дождём мне ещё не доводилось видеть. – произнёс почти про себя Ронэмил, одноглазый копьеносец, с коричневыми волосами собранными сзади в хвост. – Я чувствую: здесь замешано колдовство, – произнёс он уверенно.
Некоторые с ним согласились, другие же сохраняли молчание, периодически с опаской всматриваясь в небосвод. Наёмник Ронэмил подозрительно наблюдал всю эту непогоду большую часть пути. Он часто вглядывался в небо, думая о своём незавидном прошлом, которое часто его догоняло, вводя в дурные настроения, которые он умел использовать себе на благо – в бою.
– Старина, это непросто снегопад, ты глянь получше: намечаются грозы. – озадаченно ответил рядом шедший Вельмол.
– Колдуны хотят нас запугать, что вы на это скажите, а ребят? – поинтересовался Ронэмил.
Орава наёмником в ответ громогласно ударила в свои щиты кулаками, отвечая, мол, мы готовы к бою.
Но как Вельмол не пытался скрыть от себя правды, ему всё же было скучно на этих неприветливых землях. Он ждал, когда же всё закончится, и он на корабле отплывёт обратно на родину – в Горбри. Его нетерпение нарастало, он понимал, что этот поход затянется надолго. Он чувствовал, молодая красавица Филити ждёт-дожидается его уже не первую неделю.
Как только разразился первый раскат грома в сером небе, многие из солдат инстинктивно подняли ввысь щиты в попытке укрыться от угрожающей молнии, которая, по их мнению, могла поразить любого. Но её не последовало, только дождь стал хлестать сильнее, а чуть погодя сменился на мелкий град.
В ночи свет далёких разноцветных вспышек в небе озарил округу. Воины и наёмники сбились с пешего ритма, прекратили вовсе идти и сгруппировались в одну кучу от страха, который пытались скрыть. Для многих это было что-то ненормальное, некоторые говаривали, что эти вспышки неспроста, а для устрашения от Безымянных колдунов. Капли дождя нескончаемо тарабанили по броне солдат и кожаным накидкам наёмников, которым не выдавалась броня. Дождь с градом был настолько сильным, что калечил открытые участки тела наёмников, не додумавшихся вовремя защититься щитом. Они быстрее солдат вымокли до нитки, но никто особо не жаловался, понимая, что в ближайшее время они выйдут победителями из очередного набега и получат свои долгожданные денежки.
Капитану не нравилось то, что армия струсила. Он взревел на них со всей яростью, призвав собраться с духом и идти дальше. Некоторые не могли устоять перед его повелительным возгласом, и действительно повиновались, начали выдвигаться дальше.
Спустя треть часа, завидев вдалеке свет огней и деревянные бараки и хибары, армия императора Мистамина, под руководством капитана Отамира, обрадовалась увиденному и ускорилась. Вельмол придирчиво осмотрелся по сторонам, и навсегда запомнил многочисленные, чуть ли не чёрно-мёртвые деревья, стоящие без единого листочка на ветвях. В ночных вспышках гроз он приметил траву под ногами, которая была тёмно-серой, чахлой. Земля от дождя как на зло была липкой, скользкой, что мешало воинам быстро передвигаться. Чернобородый оглядел лица солдат и наёмников и навсегда запомнил решительных молодых парней, и возрастных мужей, с лицами печальными, чуть ли не скорбными. Видимо последние понимали, что в скором времени принесут этой деревушке лишь одно: смерть.
Чернобородый Вельмол, который был средне-преклонного возраста, понимал, что занимается чёрной работой, несущей несчастья. Но также он твёрдо осознавал, что самое главное так это то, чтобы его семья из шестерых человек не знала бед, чтобы не голодала и не мёрзла так, как это часто бывает в зиму с жителями Горбри. Семья для него была превыше всего, чужие люди, со своими заботами и стремлениями, его не заботили. И именно в этом он крупно ошибался, впрочем, время покажет.
Многие из наёмников, приближаясь к деревушкам неприятеля, чихали и кашляли. Сопли только так текли ручейками из разнотипных носов. Они сморкались в траву, иногда на сапоги ничего не подозревающих соратников, которые шли почти вплотную друг к другу. У некоторых из-за слабого иммунитета к такому климату на лице и руках виднелись мелкие язвы, которые вызывали нестерпимый зуд, и самое глупое действие было расчёсывать их грязными ногтями. Некоторые из них умирали за долгий путь по землям Лериля, не дойдя до места назначения в муках. Их соратники всё это слышали и видели, и это уж точно не прибавляло им храбрости перед боем.
Но один из наёмников не унывал. Вельмолу нравился дождь, он чувствовал в нём нечто романтичное – одновременно грустное и успокаивающее. Он нравился ему больше, чем обычная и скучная, ничем непримечательная погода, в которой его настроение было ровным – ни радостным, ни печальным. Он желал воспитать в своих детях ту духовность, которую замечал в отце. Также ему желалось в буквальном смысле внушить в сознание детям такое понятие, как мораль, доблесть и честь. Природа женщины, и особенно его молодой жены Филити – и по сей день для него была таинственной, неразгаданной манящей тайной. Вельмол любил её и всегда стремился к ней.
Близился долгожданный бой. Почти как герои прославленных и минувших времён из старинных сказаний, словно бы в последний бой, вся орава воинов ринулась на маленькую деревушку, увиденную капитаном в подзорную трубу, окружённую частоколом, за которым было не более двадцати домов. Это вовсе был не военный объект, предназначенный для уничтожения, но приказ был отдан – и деваться было некуда.
«Не хватало только полноценного оркестра, чтобы всё это выглядело более нелепо». – так думал Вельмол, глядя на облачённых в кольчугу с бордовой бронёй солдат, вооружённых в основном мечом со щитом, неистово орущих перед боем.
Выломав проём в массивных воротах топорами, солдаты торопились попасть внутрь деревни и приступить к разгрому.
Наёмников же было в четыре раза меньше и облачены они были в кожаные куртки тёмного цвета. Меховые штаны, в которые они был одеты, служили лишь для утепления ног в таких неприятных для них условиях. Защиты никакой не выдавалось. Только у более-менее обеспеченных хватило денег купить перед набегом кольчугу, доспехи, шлем, а также щит, покрытый сталью, а не деревянный.
Наиболее разумные на голову из третьей пехоты наёмников, коих была горстка из сотни, в сердцах проклинали на всех языках капитана Отамира, за его приказ по уничтожению очередной маленькой деревушки под названием Холфрам. Чин капитана дали ему буквально месяц назад, и он толком не знал, как управлять войском. Ещё с детства пухленький, он смотрелся и сейчас неуместно на фоне грациозной, породистой лошади: но он пытался это компенсировать могучими и толстыми усами светло-рыжими цвета – и всё равно смотрелось всё это глупо.
Наёмники, те самые, что были наиболее разумны, уж точно не собирались бежать вперёд быстрее солдат, чтобы начать линчевание в назидание настоящим, могучим ветеранам Лериля.
Большее количество наёмников это: различные преступники и карманники, безработные, которых выискали, руководствуясь указом свыше; мол, работай в угольных шахтах, или воюй за правое дело. Но были и простые желающие подзаработать, а так же бездельники и те, кто просто хотел поучаствовать в набеге.
Горбриевские воины, после пятилетней передышки, в третий раз вели войну против Безымянных, которые на взгляд Ронэмила были безобидными иноземцами. Но им повелевала врождённая жестокость к противнику. Его другу Вельмолу было почти что безразлично на кровопролитие, хаос, и неразбериху в деревушке. Его не интересовало беспричинное вырезание мирных граждан. Он очень хотел, чтобы всё побыстрее закончилось, и ему удалось благополучно вернуться назад к своим родным. Для этого он, как и все остальные, вызвался добровольцем в наёмники вместе с Ронэмилом, и решил подзаработать, оттяпав из кармана императора неплохой мешочек с медяками вперемешку с серебряниками.
Вельмол слышал разные слухи о жителях Лериля: что они каннибалы и едят мясо с живого противника, оставляя лишь кости. Поговаривали, что их охотники целенаправленно выискивали в деревушках окраины Горбри детей и женщин, бывало даже, что они проникали скрытно в пригородные дома Горбри посреди ночи и воровали их, затем обезглавливали и насаждали каждую голову на колья. По рассказам в тавернах, бывала и худшая участь для мёртвого тела. И всё для того, чтобы противники, шедшие на них с войной, потеряли боевой дух при виде увиденного. Это, по слухам, приносило простому люду Лериля немалое удовольствие, некоторых даже подбадривало стать очередными добровольцами и встать на защиту многочисленных деревень. Но ничего такого Вельмол за весь путь не увидел, только отчаянно защищавшихся безобидных трудяг.
Ронэмил протыкал своим копьём насквозь Безымянных; он не чувствовал и доли сочувствия к этим вооружённым чем попало защитникам, если можно так назвать стариков и детей, возрастом не более шестнадцати лет без обмундирования. Вооружены же они были в основном обыденными предметами, такими как; серпами, кузнечными молотами, мотыгами, вилами, ножами и топорами – что уже было более опасно для солдат, облачённых в броню. И всё равно это было бессмысленно, одни только наёмники превосходили их численностью вдвое и были вооружены хорошо заточенными кинжалами, мечами и копьями из лучшей стали. Потери со стороны солдат Горбри конечно же шли, но их никак не сравнить с той резнёй, что творилась в Холфраме.
Проткнув насквозь копьём и поднимая вверх пожилого старика ввысь, Ронэмил счастливо улыбнулся своему другу, совсем смутив того. После этого изящно мотнув копьём, он скинул обмякшее тело в канаву. Он не чувствовал эмоций почти во всех делах, кроме битвы, был очень выборочен в общении, а порой и вовсе старался избегать его.
Вельмол во время разгара боя призадумался о незавидном детстве Ронэмила, который не раз с печалью и всеобъемлющей тоской высказывался ему о себе. Начальная история одноглазого Ронэмила была безрадостной, несправедливой и тягостной для обычного человека. Большую часть жизни он прожил без друзей, напарников, и даже без знакомых. Ронэмил и по сей день слабо понимал, что это такое. Самый одинокий человек в Горбри – это не раз доходило до него и вводило его в самые худшие настроения. Для него люди были чужими, как, впрочем, и он для них. Ронэмил никак не мог сам измениться и изменить отношение к себе, хоть и пытался по-всякому и по-разному. Вдобавок к этому он находился под постоянной давкой со стороны родственников, они ждали от него слишком многого и невозможного, не по его силам и умственным возможностям. В особенности его мать – она была слишком требовательна и ждала скорейших успехов в его учёбе в Академии алхимии. Ему было неприятно, почти что холодно от одного её враждебного взгляда. Глаза матери всегда смотрели на него сухо, без любви, как на какой-то предмет и уж точно не так, как смотрели другие матери на своих детей, которым учёба давалась более легче, чем ему. У него постепенно развивалось угнетение впоследствии того, что она уделяла ему слишком мало времени в самый трудный период, начиная с семи лет, и заканчивая четырнадцатью. Мать относилась к нему очень пренебрежительно из-за его постоянных неудач на протяжении всех годов учёбы в платных заведениях, откуда его каждый раз выгоняли с позором и смешками на всё училище. Но как он мог добиться чего-то, если это просто не дано? Прямо говоря, раньше он был туп как пень, и к учёбе его совсем не тянуло.
Никто в жизни его не поддерживал, ни выслушивал и ничем не помогал. Он был вечным неудачником, – так его называли многие, и так было долго. Никакое ремесло, за какое бы он не пытался отчаянно взяться, ему не подходило. Но спустя некоторое время всеобщего презрения он нашёл выход. Из-за неуспехов и неосознанности сути проблемы в нём проявилась беспричинная озлобленность ко всему – и именно эта злоба направляла его в дальнейшем. Усилием воли он всё же смог поставить перед собой цель, – стать сильнее, к которой шёл не сдаваясь.
Начальное перевоплощение началось на улице, где он и стал жить, сбежав от ненужной семьи. Нечего и говорить, что у него не было никакого желания возвращаться в то место, которое считалось домом. Особенно проблематично было достать еду в тяжёлые зимние морозы, но он всё же находил способы – на то толкал инстинкт выживания.
В тёплые времена Благодати всё было проще, так как он смастерил удочку и за месяц наловчился хорошо ловить рыбу. Возле пригорода Горбри, в Бронзовом квартале, протекала речка, где водилось мало рыбы, и никто не занимался рыболовством именно в этом месте, но ему удавалось изловить не только мелочёвку. Однажды утром резко дёрнулся крючок, и он, будучи голодным, среагировал молниеносно в надежде вытащить очередную мелочь и поскорее её зажарить, но ничего у него не получилось – рыба была очень большой, сильной и проворной. Он держал удочку крепко и напористо, пытаясь вытянуть добычу на песчаный берег, но она резко рванула в глубину, и он полетел вместе со сломанной удочкой в речку. Эта неудача только подбодрила его, вселив в него решимость.
Ему часто вспоминалось наплевательское отношение со стороны родственников, которое было всю его начальную жизнь – которое как будто бы вдохновляло, подпитывало его дальше пытаться выживать, не смотря на то, что он уже почти везде унижен.
Он нанимался работать кем угодно, первоначально начиная грузчиком в доках, возле причала Скользкой рыбы. Там он таскал тяжёлые мешки с зерном и солью весь день не переставая, до изнурения, вплоть до позднего вечера. Денег от такой работы еле-еле хватало, чтобы поесть сносно один раз в день. Жить на улице, в трущобах Деревянного квартала, как минимум не комфортно, и никто не соглашался его приютить, как бы он ни молил, будучи верующим в новых богов. Для себя он усвоил накрепко: жители Горбри – злые. Но потом он обдумал это и осознал – им ни к чему чужие проблемы.
Не сразу, но мало-помалу в нём стала проявляться независимость ото всех. От беспощадных ударов судьбы он стал твердеть характером и стойко относился к издёвкам шпаны и безразличию родственников, к которым он стал более реже наведываться, чтобы скрытно перекусить, не перемолвившись ни с кем и словечком. Для него больше не было такого понятия как семья. Зачем они ему теперь, если он им не нужен вовсе?
Но, недолго длились муки его одиночества. Как только Ронэмил более-менее окреп телом и духом, он записался в Серебряный Отряд, где тренировался выдержанный и умелый незнакомец Вельмол, который был постарше его. Тогда-то чернобородый и увидел этого упёртого человека в деле.
Первоначально проигрывая каждому на тренировке, даже новичку, который только-только пришёл попробовать себя в деле, Ронэмил никогда не сдавался, не жалел себя и просил ещё и ещё дополнительного боя до изнурения. Он думал и верил, что каждая проигранная тренировка напрямую отражается в его понимании боя.
Так вышло, что на одной из таких тренировок против него вышел бывалый боец, постарше чем Ронэмил на два десятка. Коренастый верзила Башил, уже побывавший на поле битвы, просто хотел преподнести юнцу пару уроков, которые познал на войне. Но бой затянулся и уже не казался таким мирным. Оба стали биться в полную силу железными мечами, которые специально были не заточены. Ронэмил не успел вовремя парировать стремительный удар в лицо; левый глаз навсегда был потерян. Опытный лекарь был бессилен помочь. И даже такая потеря его не остановила – он продолжал тренировки.
Поначалу ему нравился сам факт участия, он не обращал особого внимания на проигрыши. Эта настырность понравилась Вельмолу, он, даже сейчас, стоя вокруг хаоса в деревушке Холфрам и вспоминая всё это, ясно помнил тот роковой момент, когда его друг потерял глаз в несправедливом бою. Тогда, в тот злополучный момент ему стало жаль одиночку, и он решил подружиться с ним во что бы то ни стало, хоть и знал, как плохо к нему относились его товарищи по оружию.
Подружиться получилось легко, даже слишком. Стоило ему только заговорить о простом- житейском, как Ронэмил сразу же с улыбкой посмотрел на него и яро подхватил такой ничтожный, пустяковый диалог. Таким образом и с лёгкостью за ними закрепилась дружба на долгие десятилетия. И чем больше и оживлённее они общались, тем для Вельмола вероятнее становилось то, что тот просто хотел хорошенько выговориться за многие годы молчаливой сдержанности. И он охотно принимал и выслушивал всё от своего нового словоохотливого друга; разнообразные истории страны, иронические шутки, его эпизоды из жизни, а также переломные события, что изменили его мышление. С помощью поучений, а также при поддержке Вельмола, Ронэмилу удалось отлично натренироваться, и он по праву стал считаться подготовленным бойцом. Он наконец-то за многие годы получал истинное удовольствие и нашёл своё призвание, а именно – война и сражения.
Спустя несколько лет такой помощи, он сам стал непобедимым и больше ничему новому не мог научиться у Вельмола. Каждый раз насмехаясь над падшим противником, он властно и гордо произносил: «Я победил, ты проиграл». – после всех поражений, для него только это имело значение. Именно в моменты побед он мог глушить в своей голове горечь неудач прошлых времён и полностью отдаваться приливу подобных наслаждений. Он больше никогда не проигрывал за десять с чем-то лет разнообразных тренировок и во время набегов. И так, шаг за шагом, трудность за трудностью, он преодолевал всё новые границы, пересиливая себя. Из-за этого он стал гораздо эгоистичен и ни дня не проводил без боя. В особенности его интересовали битвы с новыми соперниками, так как побеждённые для него – прах, пыль и не более. Но из-за уважения и дружбы он никогда не предлагал Вельмолу серьёзный спарринг, только тренировки и не более.
Однажды он очень сильно поблагодарил своего единственного друга за всё, за длительные тренировки, за правильные поучения и за поддержку, сказав:
«Я ничего бы не добился без тебя. Нескончаемые провалы и горькие неудачи могли бы буквально довести меня до... Но благо ты подвернулся и помог мне стать тем, кем я теперь являюсь. Ты, и только ты вовремя вырвал меня из этой печальной ситуации, обучил необходимым азам, и стал дружить со мной. За что я тебе очень благодарен, и клянусь быть верным напарником по оружию».
Из Ронэмила выдался небывалый воин, жаждущий сражения и не ведающий жалости. То, что он был неоправданно жесток к противникам, очень не нравилось Вельмолу, и он не раз пытался переубедить того, но было бессмысленно.
«Он как будто бы был создан только для войны». – так однажды заключил он, глядя на упорные тренировки одноглазого друга.
Вельмол, на мгновение вернувшись из воспоминаний, в отличие от своего друга не усердствовал в кровопролитии невинных на его взгляд людей. Конечно же, он порой просто парировал своим широким одноручным мечом удары, нанесенные вилами и молотами, дабы ему не нанесли урона, но сам он не наносил ни единого смертельного удара, так как это расценивалось для него как что-то неправильное, ненужное. Убил он лишь двоих мужчин, более-менее вооружённых мечами и приодетыми в кольчугу с прочной кожей, и то лишь по прямому приказу капитана Отамира, которому не нравилось его бездействие.
Запыхавшись от затянувшегося боя, Ронэмил взглянул на своего друга, увидел его кивок и улыбнулся, припоминая прошлое этого возрастного человека.
Родом чернобородый был, как и Ронэмил из мрачного Горбри. Всю жизнь он прожил в скромной хижине в Деревянном квартале с двумя возрастными сёстрами, женой Филити, дочкой Сэндри и сыном Модуном. Значимый срок не повлиял на вялость разума Вельмола; совсем наоборот – он был живее всех живых. Приёмные родители его умерли недавно, почти одновременно от новой, быстро распространяющейся болезни, от которой лекари с алхимиками никак не могли изобрести лекарств, и толком не знали, с чем имеют дело. По всей столице в этой эпидемии винили Безымянных, на которых они сейчас и напали. Пусть даже какая-то мелочь случиться, всё равно винят только их. Вельмол хоть и понимал, что тёмный день кончины родителей когда-нибудь должен наступить, всё равно всю свою жизнь боялся, что ему придётся стать главой и опорой семьи; не из-за трудностей будущего и финансовых проблем, а из-за простой, но всё же неотвратимой потери двух самых важных и любимых близких. День потери отца и матеры был для него худшим и запомнился навсегда.
Эпидемия под названием Мутная кровь быстро охватила родину Вельмола. Болезнь протекала тяжко, словно наказание от предков, которые были недовольны ходом событий на землях Горбри. Эта пагуба умертвила уже многих за тридцать два года. В чём именно крылась причина заражения – установлено не было. Основные симптомы были прискорбными: постепенное помутнение рассудка, переходящее в бред со вспышками бешенства. Всё заканчивалось некрозом конечностей. Кожа поэтапно приобретала омерзительные виды, от бурых и многочисленных волдырей, а под самый конец и вовсе отслаивалась кусками. Были также не настолько серьёзные изменения в организме, как гниль зубов, изменение цвета глаз и волос в светло-серый оттенок.
В те далёкие времена Вельмолу пришлось переселить своих родных в лечебницу, чтобы не пугать детей и жену их внешним видом. Он надеялся, что там их вылечат, но как оказалось впоследствии – там занимались только изучением болезни с последующими экспериментами новых вакцин. Все в Горбри, особенно простолюдины, проходили регулярные, принудительные проверки участков кожи, окрас глаз, и целостность зубов.
Вельмола и Ронэмила из воспоминаний вернул грохот обвалившегося из-за пожара дома. Чернобородый мотнул головой, и вновь окунулся в гущу боя в деревушке Холфрам.
Горстка солдат, не теряя времени и слушаясь приказа, поджигали остальные деревянные строения. Один из наёмников еле-еле успел унести ноги, вынося драгоценности из горящего дома в виде мяса, овощей и бутылок вина в мешке.
Потчевали армию императора Мистамина скудно. Особенно наёмников, им всем выдавали только пару мешков с картошкой на весь путь, которую они жарили на привале у костра. Остальное приходилось выпрашивать у солдат, либо же просто терпеть такие условия.
К Вельмолу направился сержант, который наскоро зажёг кремнем факел. Он передал ему в руки пламень, скомандовал голосом, лишённых каких-либо чувств:
– Подожги мельницу.
Вельмолу ничего не оставалось кроме того, как повиноваться и подойти поближе к строению. Приоткрыв дверь, он удивился, увидев старуху, которая закрывала ладонями рты двум детям. Он на некоторое время замешкал, не зная, как действовать. Увидев в руках у него огонь, женщина начала яростно размахивать руками и выкрикивать на его языке: «Только не детей!» Он шмыгнул носом, кивнул и просто показал пальцем на свой меч, а затем на выход.
Ронэмил разыгрался в бою, его лицо обагрилось чужой кровью, единственный голубоватый глаз горел азартом. Обернувшись к мельнице, он за какое-то мгновение увидел схожесть лица этой пробегающей мимо него женщины со своей матерью. Недолго думая, он со злостью сжал зубы и ударил женщину тупой стороной копья по голове, когда та пробегала в сторону леса. К счастью, детей никто не стал трогать.
Злорадного капитана Отамира и онт-лейтенанта очень обрадовало такое обращение с безоружной женщиной, и он, подозвав к своей лошади Ронэмила, что-то шепнул ему на ухо.
Огонь по мельнице очень быстро распространялся, и спустя мгновение всё здание охватило пожарище. Вначале был слышен треск соломы с досками, но спустя некоторое время на самом верху здания, где пряталась какая-то семья, стали раздаваться их крики. Кричали и протяжённо плакали дети, с десяток уж точно, и несколько женщин, которые неистово завывали. Их вопли постепенно переходили в хрипящее бульканье, а затем и вовсе всё смолкло для шокированного Вельмола. Он ничего более не слышал, находился в состоянии непосильной тревожности, осознавая то, что он, и именно он убил ни в чём неповинных мирных женщин и детей.
Что-то надломилось в нутре чернобородого. Во рту появилась сильная горечь, дышать стало тяжело. Он нелёгкой поступью отошёл подальше от пожарища, не веря в случившееся, проклиная себя и просто сел посреди дороги вокруг царящего хаоса смерти, обхватив руками голову. Вельмол дрожал, с яростью сжимаю свою могучие ладони и много раз про себя проговаривал:
«Нет, этого не может быть…»
Но один из защитников этой деревушки никак не сдавался, что начинало сильно раздражать капитана Отамира. Одиночке было на вид около тридцати с лишним лет, он держал в обеих руках по топору и дрался отчаянно. Его мускулистое тело покрывала рваная и грязная штанина серого цвета. Волосы, слипшиеся от дождя, были ядовито-тыквенными. Он с лёгкостью отражал и контратаковал удары мечей и копий, словно для него это была простая игра с детьми. Он положил уже с десяток наёмников и горстку солдат, с целью не подпустить никого к своему дому. Но всё же трое бойцов смогли его оттеснить от дома с помощью копий, которые он яростно отбивал, не давая себя задеть.
Как только проход к дому освободился, туда вбежал солдат с довольной ухмылкой и факелом в руке, который он сразу метнул внутрь постройки. Женщина в вишнёвом платье выбежала из этого самого дома. За руку она держала девочку лет шести-восьми, которую дерзко вырвал из её рук проворный солдат. Мужчина мигом взвалил её на свои плечи и унёс прочь к лошади Отамира.
Дом воина-одиночки полыхал, его дочь схватили, жена же пыталась её освободить. Увидев это, он что-то вскричал им всем и, оглядев хаос и жестокие ухмылки воинов, с поникшей головой всё же сдался, откинул топоры в сторону. Он сел на землю, уперев взгляд в наблюдателя, пристально следящего за ним.
Его, сдавшегося, окружили и принялись молотить не простыми кулаками и ногами, а закованными в сталь кулаками и сапогами.
События для Вельмола, до сих пор не пришедшего в себя, и в особенности для этого последнего воина навсегда отпечатались в памяти и длились настолько медленно, что они могли всё рассмотреть в мельчайших подробностях.
Уже изрядно побитому воину всё же удалось поднять голову, взглянуть и увидеть худшее в своей жизни. Арбалетчика, который начал заряжать арбалет, то, как он пристально прицеливался в ногу женщине, закрывая один глаз и то, как он вдохнул воздуха, чтобы мягко нажать спусковой крючок, чтобы выстрел прошёл удачно. И всё для чистого издевательства, чтобы она упала, и начала кричать от боли, хватаясь за свою ногу.
Загнанный воин-одиночка отреагировал на это очень бурно, в то время как некоторые из солдат начали смеяться над этим зрелищем. Его крепко держали, не давая и шевельнуться уже пятеро крепкого вида мужчин. К огромному сожалению о происходящем, безучастному, подавленному Вельмолу было горестно, и он понимал, что это не конец.
Последний из воинов деревни пытался яростно выпутаться из захвата скалящихся воинов, и всё же он никак не мог успеть спасти свою жену. Просвистел роковой выстрел в тело женщине, замертво павшей. В её безучастных глазах застыла скорбь.
Одиночка не смог этого вынести. Всё его лицо приобрело звериный оскал, он возжелал хоть как-то и кому-то отомстить. Он, взревев, схватил зубами и вырвал целое ухо наёмнику, который завизжал как свинья от дикой боли, придерживая обеими руками рваную рану, пытаясь тем самым остановить кровь.
Собрав всю волю в кулак, одиночка быстро присел и мгновенно, прилагая все силы, разведя руки в стороны, он резко высвободился ото всех противников. Каждый из захватчиков полетел в грязь, удивлённо. Это дало некоторое преимущество, и воин вытащил кинжал из-за пояса ближайшего упавшего. Кинжал был хорошо заточен и держался равномерно. Он слегка повертел им, взвесил в руке, один раз подбросил в воздух и не глядя поймал другой рукой. И всё для того, чтобы приготовиться для мстительного броска в ненавистного арбалетчика, который находился возле капитана Отамира.
Как только стрелок начал вновь заряжать арбалет, видя этот свирепый взор и ухмылку, воин с нечеловеческим возгласом метнул кинжал в него.
Ему повезло, он попал точно в грудь и тот повалился на своего соратника по оружию. Месть совершена, его жена была отомщена, но разве это может заглушить его глубокую боль? Его дочь находилась вдали, за несколькими десятками солдат, окруживших его кругом, тупо таращившихся на него с удивлением и опаской. Теперь он был не только еле одетым, без защиты и поддержки, но и без оружия вовсе. Все, кто его держал и избивал, попятились, переговариваясь меж собой:
– Дух Адишола вселился в него!
– Или змея Хадия!
– Он вообще человек?!
Один из наёмников, наблюдавший за всем этим представлением, который хохотал громче всех в согнувшейся позе, начал реагировать запоздало. Вытерев слёзы смеха, он с куражом достал меч из ножен и побежал на воина-одиночку как на беззащитную овечку. Он начал замахиваться для нанесения удара прямиком в грудную клетку, но одиночка успешно увернулся, с лёгкостью и быстротой молнии перекинув его через себя. Наёмник с грохотом и стоном свалился в грязь лицом.
Подойдя и взяв в руки его валяющийся меч, пока тот был шокирован лёжа в нелепой позе, последний воин этой деревни с хрустом вонзил сталь в спину врага.
Некоторые из воинов и наёмников вовсе не обращали внимания на этот бой, тайком занимались более важным делом – разорением домов, которые ещё не подожгли. Они перевязывали ноги баранам, засовывали кур в мешки, чтобы унести их с собой после этого легчайшего набега. Путь обратно предстоял неблизкий, и что-то нужно было с собой захватить, дабы прокормиться. Другие забирали кольца – если они не снимались, то, не ведая сострадания обрубали целиком палец. Серебряные браслеты, медные цепочки, любые монеты, всё, что имело хоть какой-либо вес и цену в их стране – исчезало бесследно. Они шарили по карманам у уже убитых мирных жителей, торопясь, пока капитан не даст приказ прекратить. Доходило до того, что раздевали трупы догола – лишь бы одеться потеплее в таких суровых осенних условиях.
С одной стороны, их понять можно было – тела эти больше никогда не оживут, и не было смысла придерживаться каких-либо человеческих норм по отношению к ним. С другой же стороны, это было бесчеловечно и неправильно – полное моральное падение и мародёрство. Солдатам и воинам и так платили неплохо, но всё равно жадность над некоторыми брала верх, и они не стыдились обворовывать всё и вся при первой же возможности, теряя тем самым облик человека.
Вельмол смотрел на последнего воина этой деревни без вражды, понимая его безвыходную ситуацию, в то время как тот был на пределе. Воин-одиночка осознавал своё положение и то, что в конце концов проиграет, но это для него уже не имело значение. В его глазах виднелась истинная горечь и отчаяние, один на один он вполне мог убить бы каждого второго, даже с таким скудным вооружением. На его деревню напали, подожгли дом, перебили его друзей, знакомых, и под конец у него на глазах убили жену. А капитан Отамир зачем-то оставил его связанную дочь позади седла своей лошади, периодически тиская её. Но даже через кляп во рту были слышны её крики к отцу, что ещё более придавало ему хладнокровной решимости. Он посмотрел ей прямо в глаза, увидел слёзы и то, как надсмехается наездник, похлопывая её по заднице.
Одиночка боялся, что его дочку отдадут в вечное рабство служанок к каким-нибудь престарелым богатеям, а что ещё хуже, в один из домов блаженства, о которых он был наслышан.
Ронэмил медленно, со вздохом, и как будто бы нехотя вышел из круга людей, с силой расталкивая толпу зевак, раскручивая в руках своё любимое копьё, чувствуя на заранее победу. Сняв и откинув в сторону чужой шлем, он посмотрел на измазанного грязью оборванца и слегка усмехнулся так, как он любил делать перед каждым боем. Предстоял нелепый, неравный бой. Каждый из наёмников знал, что одноглазый – самый проворный из всей роты, во время боя к нему лучше не подходить близко даже соратникам. Несмотря на то, что глаз защитника деревни кровоточил, рёбра были в кровоподтёках, а руки были по локоть в крови, он стоял стойко и непоколебимо – готовый принять любой поворот судьбы. Многие обратили на них свой взор, некоторые даже перестали мародёрствовать, так как знали, что сейчас состоится как минимум красивый бой и будет на что поглазеть.
Ронэмил улыбнулся своей роте наёмников и яростно провозгласил:
– Ну, мелкота, поддержи меня!
В небо поднялись кулаки наёмников, послышались дружные выкрики со смешками. Солдаты одобрительно, ритмично ударили мечами по щитам.
Бой начался мгновенно. Высокий копьеносец быстрыми шагами пересёк разделяющее их малое расстояние, нанёс разрезающий удар с левой стороны, метя в торс. Но оборванец в лёгкую увернулся, нанеся ему удар ногой под зад, скорее с издёвкой, чем в полную силу. Это подействовало на солдат, которые начали истошно ржать, так как Ронэмил плюхнулся прямо в лужу с головой.
Одноглазый копьеносец ожидал чего угодно, но только не такого. Смех он ненавидел ещё смолоду, и до сих пор это воздействовало на него как стимул. Он усмехнулся, смахнул с лица грязь, похлопал и закивал, злостно сжимая зубы. Ронэмил поднял своё копьё с мутной лужи и развернулся к противнику, начав медленно подходить к нему, кругообразно раскручивая оружие всё быстрее и стремительнее. Это была его одновременно защитная и атакующая поза, он её подсмотрел у одного опытного солдата, когда тренировался несколько лет назад – нанести ему удар было практически невозможно, так как лезвие копья постоянно делало оборот. Его противнику ничего не оставалось, кроме как отступать назад и периодически ударять, но толку не было, все удары парировались и отклонялись. Некоторое время так и продолжался бой, но противник понял слабость этой стойки. Все солдаты и наёмники держались поодаль, на расстоянии нескольких шагов, окружив их кругом; некоторые между собой ставили целые жалования на победу того или другого.
Одиночка, подобрав с земли нож, начал оббегать Ронэмила кругом всё с большей скоростью, такой, что в конце концов копьеносец не успел защитить спину от удара клинком по самую рукоять. Броня снесла основную мощь удара, но боль в спине почувствовалась неимоверная. Одноглазый с неугасаемой яростью развернулся и ударил навершием копья по челюсти противника, откинув его назад. Конечно же тот упал в грязь и был теперь безоружен. Ронэмил со злостью вытащил из-за спины нож и отбросил подальше – теперь боль его уже не волновала, только противник и победа. В его глазу разгорелся неподдельный азарт и жестокость, но он не ожидал, что его соперник так легко встанет и швырнёт ему прямо в голову нехилый камень.
След явно останется, удар пришёлся на щёку и это его отвлекло. Он не успел сообразить, что держит копьё лишь одной рукой, другой же инстинктивно закрывает рану на лице – этим и воспользовался его противник. Он нанёс мстительный удар ногой в руку с копьём, а когда оно упало на землю, он пнул оружие подальше, чтобы оно никак не помогало одноглазому.
Теперь начался ближний бой. Ронэмил еле-еле пришёл в себя и сообразил, что к чему, выставляя блоки руками в то время, когда его противник не переставая наносил прямые удары в корпус и голову. Защищаясь руками, последний воин деревни искал ходы, как бы пробить его блок, особенно если ни один удар его не берёт. Он понял, что нужно сменить стратегию, перестать вовсе наносить удары и самому принять защитную стойку, чтобы улучить момент и контратаковать в уязвимое место. Резко отойдя назад на несколько шагов, он ждал дальнейших действий противника, уперев обе руки в бока.
Ронэмил чувствовал, что проигрывает какой-то деревенщине без оружия вовсе. Также он понимал, что на него устремлены выжидающие взгляды. Он побежал на противника, попытался самым сильным и быстрым ударом с размаху нанести удар в голову, но тот прогнулся назад, молниеносно развернулся и с силой ударил ступнёй Ронэмила по ноге. Он не выдержал и упал снова в грязь, но встал быстрее, чем ранее, блокировал несколько скоростных ударов в голову, сам начал наносить размашистые.
Они сопели и кряхтели, оба почти что выбились из сил, но сдаваться никто из них не желал из принципа. Воин этой деревни не хотел опозориться перед дочерью; его брал гнев и подпитывала ненависть к этим варварам. Ронэмил уж точно не мог проиграть хотя бы потому, что он по призванию боец, это то, что ему подходит, то, что ему нравится и приносит удовольствие. Также он не хотел посрамить свою честь перед своей ротой наёмников, солдат, в особенности перед Отамиром и Вельмолом, которые наблюдали за ним поодаль.
Они вновь столкнулись и начали бороться в грязи. Тот или иной бил по торсу, Ронэмил старался попасть кулаком в лицо, но его противник уклонялся головой и удары одноглазого попадали в основном прямиком в лужу или грязь. Каждый пойманный ненароком удар Ронэмилом отзывался почти такой же болью у его возрастного друга. И всё же одноглазому удалось улучить момент и хорошенько ударить противника лбом в нос.
– Добей же ты его наконец! – прокричал пискляво Отамир, который начал волноваться из-за проигрыша своего лучшего воина.
– Прощай, герой хренов... – тихо процедил Ронэмил на его языке. Он выхватил из-за пояса кинжал, перехватил обеими руками, чтобы нанести решающий удар в торс. Одной ногой он прижал того плотно к земле и улыбался своему триумфу, который был скорее неравным боем.
Лежащий тоже ответил на его языке:
– Будь у меня оружие получше, я уже молчу о броне, от тебя и следа не осталось, гадина.
Для этого воина с деревни смерть была бы почти что достойным концом, но, всё только начиналось.
Ронэмил победоносно прорычал:
– Я победил, а ты... – он метил точно в сердце и уже было замахнулся, но внезапный крик подействовал на него как самый оглушающий гром молнии.
– Н-е-ет! Остановись! – прокричал человек в белой мантии на всю деревушку так, что у Ронэмила заложило в ушах. Этому голосу, редко встречающемуся, невозможно было противиться.
Лицо наблюдателя полностью скрывал капюшон, и он тоже, как и Отамир, был на лошади и всё это время держался вблизи него, переговариваясь и обсуждая творящееся. Он, как и капитан, не участвовал в бою, а только пристально наблюдал, выискивая среди простого люда редкий экземпляр.
Их орден также занимался тем, что посылал на каждую подобную вылазку по одному из своих проверенных временем наблюдателей, который в свою очередь искали подходящих иноземных воинов – только лучших и отчаянных, вовсе непохожих на простых солдат. Тех, кто никогда и несмотря ни на что не сдаётся.
Ронэмил злостно ругнулся, посмотрел на вдовца с презрением и нехотя отошёл от него к Вельмолу, чтобы выплеснуть своё недовольство по поводу неоконченного боя.
– Я бы предложил вам, капитан Отамир, не убивать настолько могущественного воина... по сравнению со всей этой шпаной. – звучно, проникновенно произнёс человек в белой мантии. – Возьмём его в плен, а дальше уже мы разберёмся. Стоит только его слегка подучить нашему военному ремеслу, дисциплине и покорности – и он будет одним из лучших, вот увидите. Такой поступок, несомненно, по достоинству оценит император Мистамин. Просто отдайте должный приказ своим людям. – проговорил наблюдатель более тише, подъехав на своей белой лошади вплотную к капитану.
– Но... – только и успел ответить тот, как настороженно-враждебный взгляд впился в него.
– Вы не вправе ослушаться.
Вельмолу было интересно: почему бой прекратили. Он силился незаметно подойти ещё как можно поближе, дабы понять всё, что собственно происходит и как именно эти двое видят данную ситуацию.
Голос человека в белой мантии был тих, чуточку картав, но звучал очень уж уверенно. Отамир обратился к нему с уважением по званию и даже с частичкой боязни в голосе, он объяснил, что: «Этот иноземец перебил слишком много моих воинов, и те явно не желают оставлять его в живых. Они требуют возмездия за падших товарищей».
Чернобородый видел и слышал напористость наблюдателя. Тот точно не желал упускать такого человека, и уж тем более он не хотел, чтобы с ним расправилась толпа жаждущих крови.
Некоторые из солдат и наёмников действительно еле сдерживались, чтобы не напасть на последнего пойманного воина. Время истекало, и человек в белой мантии это понимал. Ему необходимо было скорейшим путём воздействовать на капитана Отамира и изменить его решение на своё. Он мельком пробежался по лицу капитана, прокрутил в голове всё то, что он говорил за весь путь по этим землям, и понял, что понижение в звании воздействует на него должным образом.
– Вы ведь не желаете опуститься на чин ниже? Думаете что мы на то неспособны, капитан?
Наступило молчание обоих, и долгие взгляды. Наконец всё это надоело новичку наблюдателю, и он решил добить его:
– Немедленно соглашайся, толстяк, солги всё что угодно, но чтобы они не тронули этого человека. Понизим – так и знай.
Это прозвучало для Отамира как удар. Его не задело то, что он тучен в теле, нет, именно это звание было его опорой в жизни и тем, что поддерживало его как финансово, так и морально. Жена его уважала, дети по-настоящему им гордились, онт-офицеры и тал-лейтенанты тоже поддерживали его, но внутренне желали возвыситься до такого же звания, и он это знал. Конечно же у него не было выбора, кроме как немедленно согласиться. Упасть на чин ниже означало бы посрамление перед всеми, буквально всеми. Он бы подвёл своего старшего брата, состоявшего в горбриевском парламенте, который неотрывно следил за его действиями, словно за своим сыном, ожидая от него только успех.
Отамир, жадно вдохнув воздуха, громогласно проговорил всей ораве солдат и наёмникам командным голосом:
– Берём этого негодяя с собой! Пусть над ним поработают самые умелые мучители. Это будет лучше, чем скоротечное убийство! – многие его поддержали и согласились с этим высказыванием.
Только Вельмол понимал положение пленника. Он бы, скорее всего, не то что почувствовал себя одинокой каплей посреди пустыни из-за потери всего самого дорогого, он бы отчаялся и не вынес всего этого. Обессиленного и измученного воина поставили на колени и начали связывать толстыми верёвками, скрепляя всё это за спиной ещё одним тугим узлом, чтобы не было никаких шансов шевелиться и уж тем более сбежать. Всё лицо воина-одиночки съёжилось от омерзения и бессилия. В его зрелых глазах Вельмол увидел отчаяние, а сам же он начал прозревать после всех увиденных ужасов.
Лебединский Вячеслав Игоревич.1992. 21.03.2019. Если вам понравилось произведение, то поддержите меня и вступите в мою уютную группу: https://vk.com/club179557491 – тем самым вы мне здорово поможете. Будет нескучно)