Леху разбудило негромкое постукивание. С трудом разлепив запекшиеся веки, он приподнялся на локте в груде тряпья, служившего ему постелью. Привычно нащупал старенький "калаш" и невольно поморщился от резкой боли в правой руке, покусанной синюхой. Схватка, едва не стоившая ему жизни и сожравшая почти весь небогатый боезапас, случилась уж больше недели тому, но рана подживала скверно. Вероятно, в слюне этой облезшей твари кишмя кишели бактерии. Повезло, что хоть обширного заражения не случилось.
Во рту было сухо и гадко. Воды оставалось всего полканистры и Леха старательно мучил себя воздержанием. Он хорошо помнил слова Свиридова, который был врачом в Убежище - при воспалительных процессах надо потреблять как можно больше жидкости. Да где-ж ее взять-то... Жидкости, как таковой, в округе было с избытком - станция обходчиков стояла посреди болот. Но после лехиной попытки утолить ею жажду, этой водой даже ноги мыть не хотелось. И так похожая на крем-суп, водица эта после кипячения превратилась в густую бурую жижу. Леха кипятил ее почти час и сделал тогда пару глотков, собрав всю свою силу воли, с трудом сдерживая рвотные порывы. Ему крупно повезло и он получил в награду лишь трехдневный понос и температуру. Хорошо, что ласты не склеил. И хватило же ума... Но уж очень пить хотелось.
В помещении станции было темно. Перед сном Леха всегда опускал наружние ставни, сделанные собственноручно. Стальные листы скользили по пазам из стальных же уголков и поднимались при помощи цепочки, пропущенной внутрь. Перехватив автомат наизготовку, Леха застыл и прикрыв бесполезные во тьме глаза, старательно прислушался. Постукивание приближалось, а значит - мешкать не следовало. Хотя и торопиться надо было с осторожностью.
Он спустил ноги на пол и поднялся. Половица предательски скрипнула и Леха замер. Теоретически, в запертом изнутри помещении он был в относительной безопасности, но теория и жизнь, как приходилось убеждаться в этом не раз - разные вещи. Он постоял, старательно прислушиваясь, не завелась ли на станции еще какая жизнь, кроме него, пока он спал. Вроде все тихо, только усиливается перестук, приближаясь. Надо идти, а то упустишь шанс.
Леха накинул на плечи прорезиненный плащ, поправил съехавший на правый бок за время сна видавший виды бронежилет и осторожно двинулся к выходу, старательно обходя препятствия. Он уже привык к внутреннему устройству станции и поэтому уверенно продвигался к цели. Вот край колченогого стола - обходим справа, здесь должна быть табуретка, потом угол нехитрой печурки и вот она - дверь. Нащупав засов, он вдохнул, резко сдвинул его и отступил в сторону, толкнув створку от себя. В комнатушку проник неясный утренний свет. Кроме света, попытки проникнуть никто больше не предпринял - и это таки очень хорошо, как говаривала тетка Руфь. Леха выглянул наружу.
Утро только начиналось. Серые сумерки уже позволяли различать предметы, но выпивали из окружающего все цвета. Впрочем, и при ярком солнце - а пока Леха сидел на этой станции, солнце случилось аж два раза по полминуты - пейзаж вокруг не мог порадовать разнообразием палитры. Оттенки серого, бурого и болотно-зеленого, вот, пожалуй, и все меню для цветового гурмана. А в сумерках все вокруг казалось вырезанным из серого картона - такое же плоское и ненастоящее.
Видимость очень затруднял ядовитый туман. Мертвые яблони в тридцати метрах от входа виднелись лишь размытыми великанскими тенями. Леха осторожно вдохнул и прислушался к ощущениям. Вроде не жгло сегодня, а значит - можно обойтись без осточертевшего респиратора.
Перестук приблизился.
Вагоны начали катиться мимо станции с месяц назад. С разным временным интервалом, неспешно, со скоростью велосипедиста, мимо застывшего шлагбаума на переезде проплывали то цистерна, то вагон товарняка. Иногда цугом, друг за дружкой - две, три штуки, но чаще всего поодиночке. Бывало, за день можно было устать от перестука железных колес по ржавым рельсам, а иногда - и за пару дней ничего. Кто знает, откуда они катились и почему - ответить на эти вопросы было решительно невозможно. Леха ради интереса как-то положил на рельсу строительный уровень, который обнаружился на станции. Непоседливый пузырек бодро замер аккурат между мерных рисок - уклона не наблюдалось. Леха тогда забыл его на рельсе и уровень весело хрупнул под стальным катком очередного вагона.
Леха любил поглазеть на величаво проходившие мимо вагоны. Свободного времени было много. После того, как в своих блужданиях по окрестностям в километре от станции Леха наткнулся на останки неизвестного человека, вопрос о поиске пропитания на время отпал. Рядом со скелетом, половина костей у которого отсутствовала, валялась на боку импровизированная тележка. В ржавой жестяной ванне, поставленной на шасси от двухколесной садовой тачки на резиновом ходу, обнаружилась целая гора консервов. Примерно треть из них была явно испорчена - они раздулись и потекли. Остальные выглядели как обычные консервы из Хранилища и Леха забрал их к себе на станцию.
За три десятка лет бумажные этикетки почти со всех банок отвалились, поэтому Леху каждый раз ждал сюрприз. Почти сразу он понял, что высокие банки небольшого диаметра содержат сгущенку. Дома, в Убежище, он пробовал пару раз эту желтоватую восхитительную субстанцию, когда был маленьким. Папа старался радовать маленького Алешку когда только мог. В те разы подходила их очередь на усиленное довольствие, и папа брал сгущенку, невзирая на воркотню мамы, что, дескать, лучше бы взял крупы или керосину. Потом отца не стало и прагматизм возобладал над желанием побаловать чадо - сгущенка исчезла из жизни Лехи вместе с папой.
И теперь, поглощая эту удивительную еду (сейчас, правда, почти коричневую и очень густую, но от того не менее вкусную), Леха часто вспоминал отца. Точнее, свои чувства от присутствия этого человека - когда тот был еще жив, Лешка был совсем маленьким. Отец в его памяти был большими руками, колючей прокуренной бородой, громким смехом и - сладкой сгущенкой.
Правда иногда небольшие баночки приносили некоторое разочарование - в них оказывалась то тушенка, то совершенно непригодные в пищу консервированные сосиски. Сосиски Леха выбрасывал сразу, а из каждой банки мясных или рыбных консервов всегда сначала пробовал маленький кусочек - не больше пяти граммов. Терпеливо выжидал пару часов, прислушиваясь к себе - не заболит ли живот. Виктор, старший сталкер их Убежища, любил посидеть с ребятней, балуя своих маленьких поклонников байками о приключениях на поверхности, заодно обучая жадных до рассказов карапузов премудростям выживания. Пять грамм, говорил он, обычно не вызывают смертельного отравления (Виктор на самом деле излагал мудренее - летальной интоксикации организма, но суть одна), только надо вовремя проблеваться. Как только заболит живот - тут же два пальца в рот, потом - попить от пуза и опять. Через месяц в одном из выходов, Виктора укусила летучая мышь-вампир. А от ее яда не проблюешься...
Так что, помня уроки сталкера, Леха всегда брал из банки на кончике ножа и терпеливо ждал. И только сгущенке он доверял безоговорочно.
Когда мимо станции катился первый вагон, Леха испугался. Издалека,из тумана, слышались перестук и полязгивание, и то, что издавало эти звуки, приближалось. Он залег за проржавевшей пожарной лоханью и ожидал неведомое нечто с сердцем, колотившимся где-то в области кадыка, сжимая в потных ладонях старенький калаш. Сейчас то, как он сперва отнесся к неожиданным визитерам, вызывало у Лехи улыбку. А тогда он не выдержал и задал стрекача, увидев огромный силуэт, надвигавшийся на него из тумана. Он никогда не видел столь большие движущиеся предметы так близко. Потом привык.
Как-то со скуки он метнул в открытые грузовые ворота товарного вагона пустую банку - та гулко загремела внутри. Никто не вылез из темного провала распахнутых дверей. Давным-давно мать читала ему одну из тщательно оберегаемых в Убежище детских книжек. Она называлась "Паровозик Томас" и там тоже были вагоны. Правда, они мало походили на громадины, которые с величавым презрением к окружающему проплывали сейчас мимо станции, но сходство все-таки было. В книжке говорилось, что вагоны предназначались для перевозки разных грузов. Возможно и в тех, что мерно постукивали колесами, проезжая мимо станции, тоже что-то осталось? Обдумав эту идею, Леха не мешкал. Бегом догнал вагон и с третьей попытки влез на ходу внутрь, ободрав локти и колени. Не привыкшие со света глаза ничего не видели, пыльная темнота была наполовину заполнена какими-то тюками и ящиками. Чертыхаясь и оббивая об углы голени, Леха принялся наощупь поднимать неудобные предметы и вышвыривать наружу то, что поддавалось.
Минут через десять он, потный и покрытый пылью, сам тяжело плюхнулся рядом со шпалами. Подождал, пока из глаз исчезнут вызванные перенапряжением темные искры и переведя дух, зашагал обратно вдоль рельсов, осматривая свои трофеи.
В первый раз ему повезло только с водой. Из всего выброшенного груза пятилитровые канистры составляли треть. Он, в принципе, во тьме вагона и так уже догадался по характерному побулькиванию, что швыряет наружу. Вода - это было хорошо. Штук пять канистр лопнули от удара о шпалы.
Остальные его трофеи были бесполезны. В трех коробках обнаружились электронные приборы. Некоторые Леха узнал - например радиоприемник. Похожий был у дяди Вениамина. Иногда дядя Веня выносил его на поверхность и включал. Потом он долго сидел, покуривая, рядом с шипящим приемником и крутил ручку настройки. Затем уносил его обратно вниз и уходил в недельный запой. Дядя Веня был электриком с золотыми руками и такие его выходки терпели.
В двух тючках оказалась одежда - поблекшие от времени штаны и кофты пошли бы на ура у женщин и молодежи Хранилища. Несмотря на потускневшие краски, одежда не обветшала, и по всему было видать - в тюки была уложена новой, с иголочки. Но Леха был доволен той пятнистой формой, которую он снял с Бульбы. Следы крови он замыл, форма, которую Бульба и его головорезы называли "камуфло", была плотной, не рвалась, к ней слабо прилипала грязь. Поэтому модную когда-то одежду Леха бросил тут же, у рельсов, безо всякого сожаления.
Остальную часть добычи составляли журналы и газеты, увязанные в пачки. Читал Леха с трудом, но забрал все эти бумаги к себе на станцию. Он потом подолгу листал журналы, рассматривая изображения красивых людей и мест. Из попыток что-то прочитать ничего не вышло - вроде все буквы знакомые и складываются в известные слова, а вот о чем идет речь - не понять, хоть ты тресни. По этой причине газеты Леха употреблял только для растопки своей печки. Ну, и еще для кое-чего... А журналы оставил, картинки были интересные, хотя и изображали нечто сказочное и ненастоящее. Больше всего поразил Леху берег огромного водоема. Мама называла его “море”. В их каюте висела старенькая картина, “репродукция Айвазовского”, которой мама очень гордилась. Там тоже было море. На пожелтевших журнальных страницах были синие волны и белый песок под странными деревьями с большущими резными листьями, вдалеке, в море - белоснежный огромный дом посреди горизонта. Леха долго смотрел перед сном на точеную фигурку женщины, которая стояла у самого края воды, и, подняв козырьком руку, смотрела вдаль. Засыпая, он почти ощущал тепло ветерка, слышал шум прибоя и аромат, исходящий от загорелого упругого тела.
Сегодня из сумрачного тумана вынырнул вагон, не похожий на все прежние. Леха всегда радовался прямоугольным вагонам с большими дверями посередине - товарным. У некоторых вагонов двери были заперты, и попытки Лехи на ходу вскрыть их при помощи лома, который он нашел на станции в подсобке, пока оставались безуспешными. Запертые вагоны укатывали прочь, унося свое содержимое в тайне.
Иногда рельсы приносили огромные цилиндры на колесах. Леха пришел к выводу, что в них перевозили жидкость - очень уж они были похожи на великанские бутылки. Никаких дверей у них не было, но один раз Леха залез вверх по лесенке, прилепившейся к округлому боку. На верхотуре обнаружился люк, который не был заперт. Оттуда шибануло застарелым запахом керосина, или чего-то похожего. Леха опустил туда один конец ремня от калаша, но тот ни до чего не достал, вернулся сухим.
Были еще трапециевидные вагоны, меньшей стороной вниз. У них вообще не было входов-выходов. Леха так и не понял, для чего они предназначались - в книжке про Томаса таких не было.
Нынешний вагон был прямоугольным. Но вместо больших ворот посередине имелись две дверцы поменьше по краям, а между ними вдоль борта шли окна. Леха сразу догадался, что ему наконец-то встретился вагон, в котором ездили люди. Пробежавшись рядом, он схватился за железные поручни и влез по неудобным ступеньками к двери. Та оказалась не заперта.
С некоторым волнением он проник внутрь вагона и оказался в тесном помещении. Побывать в месте, где ездили прежние люди, прикоснуться к тем вещам, что брали они... Судя по журналам и рассказам старших в Убежище, когда-то была другая, странная и непонятная жизнь, совершенно не похожая на ту, что сейчас, и Леху разбирало любопытство.
Дверь внутрь легко распахнулась, лишь только Леха нажал на массивную ручку и толкнул ее от себя. Взору открылся узкий длинный коридор, идущий вдоль всего борта вагона. Темноту разгонял тусклый утренний свет, лившийся в окна, расположенные через равные промежутки. Занавески, бывшие некогда желтыми, всколыхнулись от движения воздуха, когда Леха вошел. Вокруг них взвились облака потревоженной впервые за много лет пыли. На ближайшей к нему занавеске Леха разглядел какую-то надпись, но не понял, что написано - таких букв он не знал.
Вдоль другой стенки коридора тянулся ряд дверей без окошек. Леха потратил полминуты на то, чтобы глаза привыкли к полумраку и перехватив поудобнее оружие, шагнул к ближайшей. Мешкать не следовало - при всей кажущейся медлительности, вагон с каждой секундой все дальше уплывал от станции, а потратить полдня, пробираясь по болотам обратно, Лехе не улыбалось.
На двери была очень странная ручка. Леха нажал на нее и потянул на себя. Дверь не шелохнулась. Тот же результат был и при попытке толкнуть створку внутрь. Леха хмыкнул и решил не тратить драгоценное время на возню с непокорной дверью - вон их еще сколько. Какая-нибудь да поддастся.
На пятой этой уверенности пришел конец. Все, как одна, были заперты. А станция неумолимо удалялась. Делать было нечего и Леха саданул по ручке прикладом калаша. Дверь отреагировала на такое варварство вяло - попросту никак. Изготовлена она была на совесть, как и все вещи того времени, и приклад оставил на покрытой пылью поверхности лишь глубокую царапину. Леха принялся наносить равномерные удары, следя за тем, чтобы не повредить автомат.
Через пару минут он сдался. Удары не приносили видимой пользы. Дверная панель была изготовленная из материала, похожего на дерево, но это было не дерево и не пластик. Обшивка двери гибко прогибалась под прикладом и пружинила. Разогнаться, чтобы с разгону садануть по непокорному пластику ногой в тяжелом берце, не было места, а жалкие попытки выбить преграду плечом принесли плоды только в виде боли в ушибленном плече - массы Лехи явно было недостаточно. Ко всему разнылась раненая рука. Надо было уходить. Или палить по замку из автомата - но подобного безумства Леха не совершил бы даже в бреду. Мало того, что в таком тесном помещении был огромный шанс словить рикошетную пулю, но и вполне реально было оглохнуть. Не говоря уж о том, что сомнительные сокровища в запертых помещениях вряд ли стоили потраченных драгоценных патронов.
Леха со злостью подергал непокорную ручку и повернулся было к выходу, как до него дошло, что с дверью что-то произошло. Приглядевшись, он увидел небольшую щель, которая появилась между косяком и дверью. Вытащив из ножен на поясе нож, он просунул лезвие в щель и попытался расширить ее. К его удивлению, попытка увенчалась успехом. Створка двери не открывалась внутрь или наружу, а уходила в бок, скрываясь в стене.
Леха взял автомат наизготовку и сильным движением ноги сдвинул дверь в бок. Не слишком охотно, та все-же поддалась. За дверью было темно. Ясно было, что помещение невелико, да и откуда ему взяться-то большому - ширину вагона Леха представлял себе хорошо. Он осторожно ступил внутрь. Прямо перед ним было нечто вроде маленького стола, над которым находился проем, затянутый каким-то странным материалом. По всему выходило, что это окно, только занавешенное так тщательно, что внутрь не проникало ни лучика света. Ощупав странную ткань, Леха, не долго думая, полоснул по ней ножом, который все еще держал в руке. Лезвие скрежетнуло по стеклу и из широкого пореза полился тусклый свет. Леха полностью отодрал ткань и огляделся.
К стенам были приделаны узкие лежаки, по два с каждой стороны. На двух из них лежали человеческие останки - две иссохших мумии, обтянутых коричневой кожей. На вид они походили на две деревяшки и совсем не взволновали Леху. Он уже успел повидать трупы во всяких состояниях сохранности, и чистые, не вонючие мумии по сравнению с другими усопшими, встретившимися ему на пути, не вызывали ни страха, ни гадливости - как две статуи.
Под небольшим столиком стояла сумка квадратной формы. Оглядевшись, Леха увидел еще одну на полке над входом. На столе был навален какой-то хлам - видимо, раньше это было едой и питьем, и больше ничего интересного в комнатке не было. В темпе схватив сумки за удобные жесткие ручки, Леха поспешил к выходу из вагона, по пути открывая двери, которые не поддались ему раньше. Одна из них не отозвалась на попытку сдвинуть ее, за остальными открывалась примерно та же картина, что и в первой. Хватая все сумки, которые мог, Леха боком продвигался к выходу. Сгрузив все, что смог унести, в тамбуре, Леха повторил набег на ближайшие комнатки. Вернувшись ко входной двери, принялся швырять скопившуюся добычу наружу. Выкинув последнюю сумку, он аккуратно спустился по наружной лесенке и спрыгнул на насыпь. Удержаться на ногах не удалось и падая, он больно ушибся раненной рукой о неприветливую щебенку. Зашипев от боли, как лесной кот, он шустро вскочил и принялся шарить взглядом по насыпи, разыскивая оброненный при падении калаш.
Оружие нашлось тут же, неподалеку, и Леха со всей возможной поспешностью поднял своего единственного друга. Беглого осмотра хватило, чтобы убедиться в том, что с автоматом все в порядке. Леха огляделся - вагон, постукивая колесами, медленно таял в начавшем редеть тумане. Не найдя поблизости ничего подозрительного, перекинул ремень автомата через плечо. По знакомым ориентирам, Леха определил, что находится почти в четырех километрах от станции. Железнодорожная насыпь здесь поднималась над широким ковром болот. Миллионы квадратных километров вонючей радиоактивной жижи, чахлой мутировавшей растительности и сонма тварей, которые обитали в этой мешанине. Много лет ядовитые дожди напитывали их своей водой, создавая идеальный инкубатор. Радиация заменила миллионы лет эволюции и потомство местных тварей практически никогда не походило на своих родителей. Мутации закреплялись очень редко, и устойчивых видов сформировалось немного. Зато разнообразных случайных мутантов здесь было такое множество, что у древних классификаторов глаза бы полезли на лоб. Шла непрекращающаяся борьба, в которой ставкой была жизнь - все жрали всех. Днем об этой бурной деятельности говорили лишь подергивание пуков жесткой травы, колыхание мха, да пузыри и завороты, разгоняющие рыжую ряску в частых болотных бельмах. Ночью вся эта непонятная и отвратительная жизнь выплескивалась на ковер из мха и предавалась своим игрищам с полным пренебрежением к случайным зрителям. У зрителей всегда был немаленький шанс превратиться в добычу.
Лехе пришлось как-то возвращаться здесь в густых вечерних сумерках - он пытался разведать, как далеко на запад тянутся проклятые болота. Такого бега, как в тот день, он не показывал более никогда - он несся как ветер, страстно желая побыстрее достигнуть крепи, что начиналась за полкилометра от станции. Леха обмирал от ужаса при мысли, что будет, если его нога зацепится за шпалу, и не оглядывался. Твари были прямо за его плечами и давали понять это запахом, звуками и шлепаньем множества ласт, лап и ног по видавшим виды шпалам. А от горизонта приближался кто-то огромный, явно заинтересованный случившейся беготней. Этот кто-то взрезал моховый ковер болота, как ледокол первый чахлый осенний ледок, и извещал о своем интересе ухающим ревом, переходящим в утробный рев.
Леха тогда израсходовал полный рожок, время от времени на бегу давая неприцельную очередь назад. Особого толку от этого не было, но погоня вроде бы на время приотставала. Стреляя, он краем глаза выхватывал фрагменты зрелища, которое освещали на краткий миг вспышки выстрелов. Все было один в один, как на картине, которую видел однажды в убежище, в альбоме с иллюстрациями работ старинных художников. Мастер, казалось, тоже бывал ночью на болоте и отобразил на гравюре увиденную им мешанину хоботов, клювов, крыльев и когтей. У него еще странное имя такое было - Боск. Или Посх...
То, как Леха добежал в тот вечер до твердого берега, он помнил смутно. Как он дошел до станции и рухнул в обмороке, лишь переступив порог и заперев дверь, он не помнил вовсе.
А границ болота он так и не нашел, хоть и отмахал добрых тридцать километров, благо идти по шпалам, приноровившись, было вполне удобно.
Леха пробежался взглядом по насыпи. По большей части его добыча валялась на щебенке, некоторые из чемоданов при падении раскрылись, расплескав свое содержимое. Пара свалилось с насыпи в болото и Леха не полез бы за ними ни за какие коврижки. Перекурив, он глотнул воды из фляги и зашагал к ближайшему чемодану.
По совести сказать, полезного в первом встреченном им пассажирском вагоне нашлось до обидного мало. Просто удивительно, какой ненужный хлам предпочитали брать с собой в дорогу предки. Живя в окружении разнообразных вещей, они, видимо, не знали - или забыли, что человеку нужно совсем немного. Вещи внушали людям, что им нужно еще: лучше, новее, дороже. В результате человек оказывался в окружении вещей, под их игом, он вынужден был думать о том, как их хранить, мучался перед выбором, какие предметы брать с собой, а какие оставить. И результаты этих мучений валялись теперь перед Лехой на грязной щебенке. Белье, книги без картинок, какие-то пузырьки и тюбики, которые содержали, видимо, то, что женщины Убежища называли косметикой. Приборы и приспособления, абсолютно не нужные сейчас, но наверняка полезные для того, кто умел ими пользоваться. Леха не умел, поэтому все это барахло он покидал в болото.
Выбрав себе наиболее удобный чемодан, он пошел по насыпи, изучая по пути свои трофеи. Все, что казалось ему полезным, Леха складывал в свой чемодан, остальное отправлял на радость болотным тварям. Из полезных находок он отложил несколько пар носков и трусов, а также майки и бесформенные мягкие штаны, похожие на две кишки - он решил, что в них будет удобно спать. Приятно порадовал найденный маленький блестящий пистолет и коробка патронов к нему. Серьезным оружием назвать его было сложно, но в ближнем бою он мог оказаться весьма полезным.
Еще была пара складных ножей, блокноты с карандашами, бутылка спиртного с этикеткой на непонятном языке, несколько больших упаковок с сигаретами, и тому подобные мелочи. Вскоре последний выпотрошенный чемодан полетел в осоку и Леха зашагал к станции. Ручка, вначале казавшаяся такой удобной, с каждым шагом все больнее врезалась в ладонь. Чемодан перевешивал на одну сторону и Леха шагал скособочившись то направо, то налево.
До станции он добрался практически без приключений. Лишь в одном месте по дороге на насыпь взобралась, неуклюже загребая лапами, тварь, похожая на лишенного перьев аиста-переростка. На тонких ногах, оканчивающихся длиннющими пальцами с огромными когтями, покоилось тело мерзкого грязно-розового цвета, похожее на сдутый воздушный шарик. В складках по бокам трепыхались какие-то щупальца, а голова была похожа на голову птеродактиля. Клюв также соответствовал доисторическим предкам и был усажен мелкими острыми зубами. Глаза были как два больших черных пузыря на уродливой башке и больше походили на глаза насекомого. Если мутации и дальше пойдут по пути деэволюции, то вскоре по болотам станут разгуливать тиранозавры.
Леха дернул было калаш, уронив чемодан на щебенку, но, видя что тварь не особо опасна, вместо этого вытащил из ножен на боку мачете, жалея патроны. Он надеялся, что видя сильного и здорового противника, обитатель болота не рискнет нападать. Голый аист, в силу весьма ограниченного размера мозгов, все же решил попытать счастья и начал приближаться, нелепо подскакивая. Аккуратно опустив автомат наземь и перехватив мачете левой рукой, Леха одним движением закрутил вокруг многострадальной правой моментально скинутый плащ. Он видел, что атака неминуема, а значит ждать нечего и надо напасть первым. Помедлил, приноравливаясь к ритму движений противника, и, выбрав момент, метнулся навстречу наглому уроду. Отмахнувшись правой от клацнувших челюстей он с оттягом рубанул мачете по тощей шее. К его удивлению, клинок не перерубил шею аиста, а дойдя до половины, увяз в ней. Тварь дернулась назад, едва не вырвав клинок из лехиной руки. Из раны не выступило ни капли крови, но все же удар явно не понравился твари и аист стал медленно отступать, шипя, как змея. Поняв, что добыча не по зубам, он доковылял до края насыпи, неловко съехал вниз на разъезжающихся ногах и устремился вглубь болота. Леха перевел дух, сунул мачете в ножны, подобрал пожитки и зашагал дальше.
Вскоре показалось приземистое здание станции, построенное из белого кирпича. Леха остановился метрах в ста и вытащил из чехла на груди армейский бинокль - также наследство недоброй памяти Бульбы. Леха навел бинокль на станцию и минут пять внимательно осматривал здание и окрестности. Не обнаружив ничего необычного, опустил бинокль и поправив автомат, начал спускаться с насыпи. Дойдя до яблонь, он сделал вторую остановку и полез в наколенный карман штанов за мелкими камешками, набранными загодя на насыпи. Примерившись, он аккуратно метнул камень. Тот, прогрохотал по ветхой шиферной крыше, цокнул по бетонной ступеньке крыльца и отлетел в сторону. Все тихо. Последовательно объектами его исследования стали ветхий сарайчик и пожарный чан. Подобные меры предосторожности Леха стал предпринимать после встречи с синюхой, которая едва не стоила ему жизни. Синюха пряталась тогда как раз в этом самом чане и прыгнула, когда Леха беспечно проходил мимо. Напоминающая уродливую карикатуру на человека, тварь отвратительно смердела и верещала так, что закладывало уши. Синюха зажала правую руку Леха в слюнявой пасти, но ему удалось тогда вывернурться и оттолкнуть от себя осклизлую тушу. Вскинув автомат, он высадил сгоряча почти полный рожок в жирное брюхо твари. После этого случая Леха серьезно пересмотрел свое отношение к собственной безопасности.
Послушал еще минут десять. Держась настороже и не опуская автомата, он подобрался к двери. Отомкнув навесной замок, приоткрыл дверь и на полминуты замер. Удостоверившись, что внутри его не поджидает никакой неприятный сюрприз, Леха проскользнул внутрь, оставив до поры чемодан на ступенях. Проверил комнату, занес чемодан внутрь и заперся. Нащупал цепочку и поднял ставни. И без того неяркий дневной свет за окном заметно потускнел - собирался дождь. Или мокрый снег. На дворе стоял июнь, но температура воздуха днем еле доходила градусов до семи, а по ночам нередко случались заморозки. Только в конце июля искалеченная природа сможет порадовать чем-то, что похоже на лето.
В дождливую погоду высовываться наружу не следовало. Радиоактивная пыль еще висела в верхних слоях атмосферы и безобидный с виду дождик вполне мог принести подарок в виде лучевой болезни. Как Леха уже знал, дождь мог зарядить на несколько дней кряду. В лучшем случае - на день. Так что до вечера теперь носа на улицу не высунешь, это как пить дать. А вечером снаружи и подавно делать нечего.
К счастью, все необходимое было на станции. Имелся запас дров и угля и Леха незамедлительно принялся разводить огонь в печурке. Дожди были опасны не только радиацией. Принесший их циклон мог иметь в центре область с очень низким давлением. Это грозило ураганными ветрами, резким понижением температуры и одновременно с этим - повышением радиации, когда верхние слои атмосферы соскальзывали вниз в око бури, как в трубу. Температура за считанные минуты падала до минус восьмидесяти, а содержание кислорода в воздухе - почти до нуля. Давление воздуха в центре циклона было очень низким и если какую-нибудь невезучую тварь не убила сразу температура и радиация, ее ожидала смерть от удушья. К счастью, такой катаклизм случался достаточно редко.
Жратвы на станции хватало, консервы хоть и осточертели до тошноты, но давали возможность выжить. Вот только с питьевой водой беда... Сегодняшний акт мародерства принес плоды и в плане водоснабжения, но слишком уж хилые - пара полулитровых бутылок минералки.
Ранее, в одном из вагонов Леха разжился несколькими мешками зерна. Такого зерна было много в Убежище, и называлось оно ячмень. Из ячменя варили неплохое пиво. Леха наловчился сносно молоть его при помощи самодельных жерновов и печь себе лепешки. Это был настоящий хлеб, пусть и пригорелый, с отрубями и песком.
Имелся в хозяйстве чай и даже сахар, по нынешним временам ценность, равная патронам. Все это изобилие принесли с собой вагоны, у Лехи уже имелся изрядный запас и это обстоятельство заставляло его быть вдвойне осторожным. Убежище находилось всего километрах в двадцати от станции, и кроме Бульбы и его отморозков - земля им стекловатой, по округе шлялось еще немало всякого отребья. Это были как изгнанные из Убежища нарушители спокойствия, так и приблуды, которых полноценное человеческое поселение притягивало, как магнит. А страшнее человека зверя, как известно, нет. Леха видел пару раз следы хомо сапиенс в непосредственной близости от станции, но пока его никто не беспокоил. Леха небезосновательно считал, что это вопрос времени и всегда был настороже. Месяц рабства у Бульбы не прошел бесследно, Леха не желал повторения подобного опыта и был полон решимости не допустить этого любой ценой. После резни, которую устроил он, доведенный до предела семнадцатилетний пацан, человеческая жизнь не то, чтобы ничего не стоила для него, а, можно сказать, лежала теперь на чаше весов, вместо того, чтобы быть абсолютной категорией. Леху не мучили кошмары и убитые не приходили к нему ночами. Они пытались забрать у Лехи то, что дороже жизни, сделать из него жалкое забитое животное, без достоинства и души. И поплатились за это.
По крыше забарабанил дождь. Ветер налетел порывом и яблони загремели голыми ветвям. Несмотря на полдень, потемнело, как вечером, и Леха зажег керосинку. Чадящее пламя заплясало в закопченной колбе, отбрасывая по углам резкие черные тени. Дрова в печке разгорелись, дали жар и Леха навалил сверху угля. Открыл две банки и привычно попробовал сначала из одной, потом, подождав, из другой. Поставил на огонь котелок и залил дробленое зерно водой. В кашу он добавит тушенки - а обе банки сегодня подарили именно ее - и будет отличный ужин. Как-то возвращаясь домой, он обнаружил совсем рядом со станцией заросли дикого чеснока. Виктор приносил иногда его в Убежище. Он говорил, что чеснок не набирает радиацию и его можно есть. Леха захватил пучок - сегодняшняя каша будет еще вкуснее.
Прождав положенные два часа, Леха заправил тушенкой подоспевшую кашу и сел обедать. Дождь бушевал вовсю и изредка снаружи ослепительно сверкало. От грохота звенели оконные стекла. Грозы сейчас были суровые, молнии гвоздили в землю, поджигая остатки леса. Пару раз вслед за раскатом грома, как эхо, разносился звук от взрыва - молния попадала в залегающий недалеко от поверхности болота метановый пузырь.
Поев, Леха протер миску и ложку. Он заварил чай и добавил огня в лампе. До настоящей ночной темноты оставалось часа четыре. Вынужденную осаду нужно было употребить с пользой и он принялся зашивать надорвавшуюся лямку старенького рюкзака. Потом разобрал, почистил и смазал сначала калаш, затем - маленького блестящего найденыша по имени «Браунинг». Немного развлекся, просматривая в сотый раз картинки в журналах, уделяя особое внимание изображениям женщин. А когда за окном совсем стемнело, Леха опустил ставни, оправился в поганое ведро у двери, задул керосинку и пошел спать. Некоторое время лежал, уставившись на багровые отсветы, выбивающиеся из-за неплотно прикрытой печной дверцы и слушая уютное потрескивание угольков. Потом, как в болото, провалился в сон.
Маленький Лешка сидит на табурете посреди тесной кухоньки и мать его стрижет. Клочья мягких черных волос падают на голые плечи и коленки, нестерпимо щекоча - он действительно зарос. Последнее время у мамы очень мало времени на домашние заботы - после смерти отца она вынуждена каждый день долго и утомительно работать, чтобы прокормить себя и сына. От прикосновения состриженных волос покрываются пупырышками руки и ноги. Мать стрижет его старой механической машинкой - с каждым нажатием на рукоять зубья ножниц ходят туда-сюда. Особенно страшно, когда они поскрежетывают у уха, в том месте, где кожица тонка и чувствительна. Временами неуклюжий механизм зажимает волосину и выдергивает ее с корнем. Леха хнычет, а мать приговаривает:
- Ну, ну, не хнычь. Ты же уже большой у меня, Алешка. Але-е-шка… Але-е-е-шка.
Голос стелется над болотами и корявым лесом, приближается и удаляется, зовет.
- Але-е-е-шка...
Звонкий и глухой одновременно, он похож на материнский и не похож совсем. Но надо идти на зов...
Леха очнулся на насыпи, без куртки, броника и ботинок - как спал, так и пришел. Мокрые от дождя камешки больно впивались в ступни. Что-то черное метнулось от ног и исчезло в ночном тумане. Ногу жгло. Мелодичный зов превратился в утробный стон.
- Леха-и-и-у-у....
Сиротливо трясла своими полумертвыми плетьми ива, росшая у края насыпи. По случаю весны она пыталась родить зеленые листики. Получалось так себе - не пойми что. Почки были редки и уродливы и лопаясь не там, где положено, выдавливали из себя зеленую массу несформировавшегося листа в самых неожиданных местах. С неба струился даже не свет, слабый намек на него - дождь прошел и облачный покров поредел, а с той стороны облаков вовсю светила луна, превращая тучи в мутный экран театра теней. Светила, как и тридцать, и сорок, и сто лет назад - ей не было дела до смерти своей хозяйки, вокруг которой она нарезала бесконечные круги.
Во тьме, объявшей обширное поле, которое постепенно переходило в бескрайнее болото, сверкнули огоньки. То-ли чьи-то глаза, то-ли какие-то светляки. Снова послышался утробный звук, уже совсем не напоминающий членораздельную речь - мозг Лехи, пробуждаясь, стал неподвластен наведенному мороку. Ему ответил чей-то вой вдалеке в темноте, и налетевший порыв ветра услужливо разнес заунывные звуки по округе.
Твари, вторгшейся в его сновидения и завлекшей сюда, вряд-ли был по зубам бодрствующий и готовый к отпору человек, иначе Леха бы уже начал перевариваться. Но и поводов для оптимизма не было - он стоял сейчас метрах в двухстах от станции, без защиты и оружия. Ранка на ноге стремительно распухала и пульсировала. После заката вокруг станции всегда шастало много разной живности - в иные ночи они терлись о стены, скреблись в дверь и иногда гулко топали на крыльце. Вот для них-то Леха, как главное блюдо - самое то. Леху продрал озноб. Он стал продвигаться по насыпи в сторону станции. Тихо и осторожно, чтобы не потревожить камешек и не оповестить округу о бесплатном ужине.
Когда, спустя бесконечность, он смог запереть дверь станции изнутри и привалился к ней спиной, рубаха на нем было мокра от пота, несмотря на ночной холод. Уходя, он оставил станцию открытой и в темноте комнатенки вполне мог таиться теперь незванный гость. Но после вынужденной прогулки во тьме ночи казалось, что все неприятности позади и ничего в теплом и пропахшием дымком мраке навредить ему не может. Навалилась эйфория. Тело стало легким и невесомым. Только было очень холодно. Он протянул руку, нашаривая висевший на вбитом в косяк гвозде дежурный фонарик. Нащупал, зажег и обвел лучом комнату. Вот его автомат - лежит себе спокойно рядом с подушкой. Он мазнул лучом по стенам, потолку, высветил углы - никого чужого не было.
Леха отклеился от двери и подсвечивая себе фонариком, добрался до кровати. Обняв автомат, он дрожал под одеялом, пытаясь согреться и прогнать холод, сковавший как его тело, так и душу. Нога ныла и пульсировала, отдавая болью в голове. Отныне мало быть начеку, пока бодрствуешь. Теперь кто-то снаружи нашел способ достать его в то время, когда он был беззащитен. Запертые двери и окна и надежное оружие перестали быть защитой. Он сам, своими руками отопрет засовы и выйдет к неведомому охотнику - нате вам, жрите.
Впервые за все время изгнания Леха пожалел, что рядом нет никого, на кого можно было бы положиться. Хотя бы собаки. Он представил себе станцию, стоящую посреди темных болот, и себя в ней. Масштабы были несопоставимы и подавляли разум, ввергая в отчаяние - огромные болота, сонмы тварей, движимых одним желанием - жрать, и маленькая искорка посреди них - он, Леха, в хрупкой скорлупе станции.
Да, Убежище было относительно недалеко. Там цивилизация, там тысячи людей. И эта мысль грела. Сейчас, в этой страшной ночи неважно было, что путь туда Лехе заказан. Странное существо человек - сейчас даже о бандюгах, которые шныряли по округе, Леха думал с теплом. У него есть станция, а как им там, на болотах?
Он проваливался в сон-забытье. Мысли, гремя, тяжело перекатывались в голове. Выхода не было. Во все оставшиеся стороны - болота. Что делать и куда идти было неясно. На болотах он не выживет. В Убежище его не пустят, как ни просись. Не осталось никого, кто бы замолвил за него словечко, а Хан, единожды сказав, от своего слова не отступится. Одно было понятно - со станции пора было уходить. Уходить...
В ночи раздалось знакомое постукивание. Катился вагон. Почему-то Леха не сомневался, что это пассажирский. На крайний случай - товарняк. Точно не цистерна или перевернутая призма. Сама жизнь давала Лехе толстый намек, на то, что он должен сделать.
Леха вскочил на кровати. Некогда собираться. Плевать. Он кинул в зашитый давеча рюкзак первые попавшиеся под руку банки, бутылки с водой. Запихал одеяло. Накинул дождевик и включив фонарь, выскочил на улицу. Он уже не думал о тварях в темноте. Все было неважно, только одни имело значение - успеть запрыгнуть в вагон. Сваливать отсюда.
Сва-ли-вать. Сва-ли-вать - стучало в лехиной голове, пока он карабкался на насыпь. Он стоял, тяжело дыша, и смотрел вдоль рельсов в сторону постукивания. Бросил взгляд на станцию, которая служила ему домом так долго. Через неплотно прикрытые ставни пробивался желтый свет керосинки. Он успел зажечь лампу? Впрочем, неважно. Старый домик, казалось, был ошеломлен предательством того, кому давал защиту и тепло столько времени. Он стоял, брошенный, а огонек лампы был так притягательно уютен, что Леха дернулся было вернуться. Нет. Надо уходить, без сожалений и оглядки, как тогда из Убежища.
В ночной тьме проступило светлое пятно - вагон окружало какое-то сияние, Леха такого еще не видел. Вагон, подсвечивая туман, приближался. А из-за здания станции показалась черная масса. Она была живой, огромной и такой черной, что даже во мраке ночи казалась дырой в изнанку мира. Мрак вытянул толстые щупальца. Тварь хотела одного - жрать. Сожрать Леху. Даже на расстоянии ощущался вселенский голод адского отродья.
Леха кинулся к приближающемуся вагону. На бегу увидел, что свет, окружающий вагон, идет из многочисленных окон. Почему-то не удивился, просто пришло облегчение - пассажирский вагон.
Вагон поравнялся со стоящим на насыпи человеком. Леха ухватился за холодные металлические поручни, скользкие от тумана. Он уже поставил ногу на ступеньку, когда нечто обвилось вокруг второй ноги и сильно дернуло. С ужасом Леха увидел кончик черного щупальца. Ощущения были такие, как будто ногу обмотали стальным тросом. Тварь дернула и Леха сорвался с лестницы. Вцепившись онемевшими пальцами в поручни, Леха висел в воздухе, отчаянно дрыгая плененной ногой, второй пытаясь сковырнуть проклятое щупальце. Он понимал, что ставка сейчас - его жизнь. И отчетливо видел, что через миг эта ставка сыграет не в его пользу. Пальцы соскальзывали.
Внезапно дверь над ним распахнулась и из нее хлынул ослепительный свет. Тварь отпустила Леху и отпрянула, будто обжегшись. Лехе показалось, что суетливо прячущиеся в темноте щупальца дымились. Чья-то сильная рука сгребла его за шкирку и одним движением втащила в тамбур. Дверь захлопнулась, оставляя ночные кошмары снаружи, в волглой тьме болот. Перед глазами Лехи маячил истертый коврик пола. В тамбуре было светло, тепло и пахло табаком. Как от отца.
Леха поднял голову и осторожно осмотрелся. Может сейчас раздастся гулкий смех и жесткая борода привычно кольнет щеку? Пусто. В тамбуре, кроме него никого не было. Может быть, таинственный спаситель ушел внутрь вагона?
Леза поднялся, сначала на колени, потом полностью, и толкнул дверь из тамбура. Коридорчик освещался плафонами под потолком, из которых лился мягкий желтый свет. Одно купе были открыто, оттуда раздавалась негромкая музыка, показавшаяся Лехе самым прекрасным, что он слышал в жизни. Ковролин мягко пружинил, когда Леха на подгибающихся ногах шел к двери. Зайдя в купе, он обнаружил, что один из лежаков застелен, а на столике стоит поднос, где в чудной посудине исходит паром что-то вкусное. Леха сел на незастеленный лежак и несмело протянул руку к старинной вилке. Еда была восхитительна, хотя Леха так и не понял, из чего она приготовлена. Раньше он не пробовал ничего подобного. Тут же на столике нашелся стеклянный стакан с чаем в замысловатом металлическом футляре-подставке с ручкой.
Насытившись, Леха откинулся на мягкую спинку. Было тепло и его, после всех перипетий ночи, стало неумолимо клонить в сон. Перестук колес и покачивание вагона действовали лучше всякого снотворного. Сил раздеться и добраться до постели уже не оставалось. Леха свернулся калачиком на коричневом потрескавшемся дермантине и сладко уснул.
Проснулся он, когда за окном уже было светло. На станции были настенные часы, по которым Леха следил за временем, здесь же определить, который час, было решительно невозможно. Пока он спал, кто-то заботливо укрыл его колючим шерстяным одеялом. После того, как мамы не стало, никто не заботился о Лехе вот так - ненавязчиво и по-родному. От одеяла пахло невыносимо домашним запахом, в котором угадывался как будто аромат любимых маминых духов, которыми она пользовалась только по большим праздникам.
Остатки вечерней трапезы исчезли, на столике, где теперь красовалась небольшая скатерка, стояла чашка с какао и гренки, блюдечко с желтым мягким маслом и розетки с малиновым и клубничным вареньем. Подкрепившись, Леха почувствовал позывы и выглянул в коридор. Никого. Пройдя в противоположный конец вагона, он обнаружил маленькую дверь, что вела в крошечный туалет, такой, какие были в убежище. В прошлое свое посещение пассажирского вагона, Леха за эту дверцу не заглядывал. Оправившись, он спустил воду, умылся и вернулся в купе.
Вагон катился среди бескрайних болот. Болота с каждым километром становились лишь еще более непохожими на нормальный земной ландшафт. Хотя то, каким должен быть нормальный ландшафт, Леха представлял себе только по фотографиям в журналах. Там были чистые озера, зеленые поля и леса, голубые горы, прячущие свои седые макушки в облачных париках. После испепеляющей волны человеческой ярости и глупости единственным нормальным ландшафтом для выживших стали мертвые леса, обожженные вспышками неземной яркости и болота, отравленные сначала радиоактивным снегом, потом бесконечными кислотными дождями. Болота появились на месте плодородных полей после ядерной весны, которая продолжалась даже дольше, чем ядерная зима. Реки изменили свои русла и сделали старые карты по большей части бесполезными. За время оттаивания земная поверхность была изуродована шрамами трещин, оврагов, иногда - целых каньонов. В местах, где не было прочного основания литосферных плит, отбушевали девятибальные землетрясения. Там, где Земля не сотрясалась в конвульсиях, вызванных интоксикацией от жизнедеятельности микроба по имени человечество, пожары выжгли плодородный слой, а эрозия согнала почву, оголив каменные кости. Ядерные удары достались по большей части городам и промышленным объектам, но и там, где не распухали некогда чудовищные рукотворные грибы, все было окончательно и бесповоротно побеждено.
Незаметно для себя Леха снова задремал. Разбудил его запах обеда, который стоял на знакомом уже подносе. Поев, Леха отправился исследовать остальные купе. Где-то должны быть те, кто его спас, обогрел и накормил, и Леха с трепетом открывал очередную дверь, с замирающим сердцем готовый увидеть тех, кого здесь быть не могло. Но все купе оказались безлюдными.
Зато в одном из них Леха нашел ворох журналов, наподобие тех, что были у него на станции. Они так увлекли его, что на ночь он заснул здесь же, даже не поужинав, под мерный перестук колес.
Когда он проснулся, то обнаружил себя в спальном купе. Он ничуть не удивился и приступил к завтраку, который ждал его на столике.
Шли дни. Леха отсыпался и отъедался за всю свою дикую жизнь вне Убежища. Днем он глазел на болота, которые жили своей чудовищной жизнью за окном вагона. Вагон теперь катился намного быстрее, но суетливую жизнь болотных тварей можно было рассмотреть в подробностях. Леха смотрел журналы, слушал музыку. Он привык, что неизвестные благодетели ухаживают за ним с родительской заботой и воспринимал это как должное. Он как будто вернулся в детство и вся прожитая на болотах жизнь казалась теперь смутным сном, кошмаром, от которого он, наконец, проснулся.
Одним утром Леху разбудил жаркий солнечный луч, который нахально светил прямо в левый лехин глаз. От удивления Леха проснулся. Он никогда не видел, чтобы солнце светило так долго. Выглянув в окно, он открыл от удивления рот. Болота кончились. Он выбрался из мертвых земель. За окном весело бежали зеленые поля и перелески. Деревья манили своей свежей листвой. Все было так, как Леха себе и представлял, разглядывая картинки. Небо светлело, разрывы в тучах становились все больше и вот уже огромный голубой купол раскинулся над Лехой. Он привык к низкой крыше из грязных облаков и открывшаяся ширь заставляла замирать сердце и теснила дыхание. Было страшно от огромной пустоты над головой.
Еще пару дней вагон катился по новому миру. Леха не отлипал от окна, отрываясь только на еду и сон. За окном становилось все удивительней. Они проезжали по мостам, мимо огромных механизмов, назначения которых Леха не понимал - он видел такие в журналах, но текст под картинками понять не смог. В небе появились разноцветные воздушные шары и маленькие человеческие фигурки махали Лехе руками из корзин под ними. Пролетали мимо станции и шлагбаумы. Они были совсем не такие, как лехина станция. Все было новеньким и блестящим. Только людей не было видно.
Проснувшись очередным утром, Леха понял, что что-то не так. Не было перестука колес и покачивания. Не было чувства движения. Вагон стоял. Стоял!
За окном открывалась ширь моря. Здесь были синие волны и белый песок под странными деревьями с большущими резными листьями, вдалеке, в море - белоснежный огромный дом посреди горизонта. Леха без удивления увидел точеную фигурку женщины, которая стояла у самого края воды, и, подняв козырьком руку, смотрела вдаль. Он поднял оконную раму вверх и в купе ворвался теплый ветерок, принесший с собой шум прибоя и аромат, исходящий от загорелого упругого тела. На мгновение им овладело сомнение, как будто под блестящей картинкой на миг открылся черный подвал, набитый костями и пахнуло смрадом, как от недельного трупа. Но морок прошел и вот уже босые лехины ноги утонули в белом песке. Женщина отняла руку ото лба, которую держала козырьком, глядя вдаль, обернулась и позвала: “Але-е-шка… Але-е-е-шка.” Леха вздрогнул от невыносимой мелодичности голоса и бездонной глубины глаз, зажмурился, вдохнул полной грудью и, обнимая теплый душистый воздух широко распахнутыми руками, побежал.
К ней. К миру.
Тварь, похожая на облезлого аиста, стояла в дверном проеме. Дверь вывернуло ветром к наружной стене, где она билась, как подстреленная птица. От твари разило, как от недельного трупа. Всполохи молний освещали на мгновение внутренности помещения, заставляя гротескную тень аиста плясать и кривляться на залитом дождем полу станции.
Выпуклые, беззрачковые глаза твари напоминали глаза насекомого, при вспышках молнии в них отражались предметы, лежащие на полу. Тварь явно узнала мачете, которое валялось рядом с автоматом.
В помещении было холодно - тепло от остывающей печки уносилось через дверь. Тварь прислушалась и сделала несмелый шаг внутрь.
С кровати свешивалась рука. Человек лежал на спине, под ворохом смятых одеял. Лежал на спине. Глаза были закрыты.
Он не дышал.
Он улыбался.