Эммма

               

 Она боялась говорить о любви, испытывая нежный и трепетный страх… Она боялась поверить в прекрасный тупик своей неожиданной последней сказки…
 
«Законы 3-й Золушки» (2010)


    Парикмахерская, в которой работала Эмма называлась - «Леди». Н-да-а-а… Вот так вот…! Просто однажды на заплеванной семечками улице с разбитым асфальтом, всегда переполненными урнами и треснувшим в пяти местах заметным крыльцом появилась надпись на английском языке «Lady» и белая дверь, ведущая куда-то во внутрь. Хозяйка заведения в четыре большие комнаты захотела так назвать свою парикмахерскую, потому что это английское слово - обозначающее воспитанных и культурных женщин с редким образованием и аристократическим происхождением, показалось ей хорошей вывеской для её не нового бизнеса.
Хотя, по реализму западной жизни и по канонам железной логики, - ни одна истинная Леди никогда не занималась стрижкой чужих голов и ковыряниями в чужих ногтях, парикмахерскими и магазинами, складами и ящиками, помидорами и металлоломом, нефтью, газом и даже золотом… Никогда! Это абсолютный абсурд и кем-то искусственно навязанный бред для легко верующих прозападно ориентированных безграмотных масс. Потому что английское понятие «Леди» — это закрытый мир редких женских особей с совершенно другим пониманием женского предназначения на земле и добродетелью в основе своей! Veritas…! Заморское «бизнес-Леди», как понятие - это искусственная выдумка безумных слоев общества, обозначивших этим словосочетанием несчастную судьбу обыкновенных женщин совсем не аристократического происхождения, женщин тяжелой ВИП-овской удачи, неврастении, бессонницы, злости, жадности к деньгам и обязательного одиночества в среде больших и завистливых конкурентов… Они – эти новые псевдоледи, существуют с завышенной самооценкой, ругаются матом, много лгут, пьют дорогой алкоголь, не носят носовых платков, блокируют чужие мнения, презирают умных, унижают подчиненных и делают массу женских подлостей и гадостей... Конечно же…, обязательно, в их мире существуют и редкие исключения, но на этом для их характеристики достаточно…   
 Сказать по правде, за несколько недель до открытия парикмахерской хозяйка нового помещения хотела назвать свой салон совсем иначе - «Сафо». Именем той самой поэтессы с острова Лесбос, у которой были лира, дочь Клеида и муж Керкил, которая воспевала любовь, как «сладостно-горькое чудовище, от которого нет защиты» … Вот так её слух завернуло в сторону древних эпосов… Где-то что-то слышала об обладательнице этого имени…, красивом и скандально-привлекательном, но информации было совсем недостаточно. Засомневалась, задумалась…, долго рассуждала, одиноко лежа в кровати и глядя в потолок. Вечно жующий гамбургеры и пиццу толстый племянник с лицом злого кекса, просиживающий сутками за компьютером, подсказал, что Сафо — это имя какой-то злой суки поэтессы – лесбиянки! Для древних времен это было обычным делом, а для нашего времени поэты – люди ранимые, рано умирающие, наркоманские, личные- алкоголичные, психованные…, слегка контуженные на своём «Я» и по сути - не от мира сего…, и снова за редким исключением. После мнения племянника она еще больше засомневалась…, даже где-то и как-то испугалась в глубинах сознания. Была мысль назвать заведение еще повычурней, понепонятней и позаграничней, усугубив скучное «Леди» загадочным словом - «Миледи». Вот где чудо - так чудо! «Такое словцо должно притягивать клиентуру еще сильнее магнита!» - думала она, открывая салон.
 Из воспоминаний её детства быстро всплыл старый французский фильм с красавцем Д*Артаньяном и белокурой вреднючей куколкой Мадлен Демонжо. Она быстро вспомнила неповторимый калейдоскоп чужой французской жизни: с любовью несчастной Констанц, частыми поцелуями- чмоканиями, вкусным вином, с насыщенной драками и приключениями жизнью героев, королевскими интригами, драгоценностями, белыми батистовыми платками и полным отсутствием современных пьяных рож и автобусно-базарного хамства… Но хозяйка парикмахерской никак не могла ответить себе на весьма полезный и логичный вопрос: какая же разница между Леди и Миледи? Вот так задача. Запуталась. Ведь должна же быть какая-то разница, черт побери, если эти два слова существует? Вот в чем была закавыка и непростая задача для женской логики, никогда не бывавшей в Англии и не читавшей полезных исторических книг.
Пока шел косметический ремонт, в размышлениях о названии парикмахерской прошел целый подготовительный месяц. И в данном случае даже толстый компьютерный племянник не смог помочь по причине полного инкубаторно-молодежного дебилизма и абсолютной оторванности от классической литературы и накопления хоть каких-то полезных знаний. Она запуталась в этих английских словах, толком никогда в них и не разбираясь…, но каким-то внутренним чутьем решила не испытывать судьбу, чтобы не стать однажды посмешищем для людей, знающих суть…, и спать спокойно. Остановила свой выбор на «Леди», что для провинции уже было целым аховым событием.
   Итак…, в небольшом городке, за десять тысяч километров от Лондона, где никогда за последние 5000 лет не появлялась ни одна подлинная Леди, возникла одноименная парикмахерская. Не появилась «Сударыня», «Голубушка», «Душечка», «Варварушка», «Милочка», а… Часто бывает на огромных просторах: своего добра хоть отбавляй, но тянут из-за дальних границ чужие непонятные понятия. Вытягивают чужое…, а почему - внятно объяснить не может никто… Блажь низкого уровня! В день открытия возникли толстые гусеницы разноцветных шаров вокруг белой двери, полилась нежная музыка саксофона вперемежку со звуками морского прибоя, запахло бесплатным кофе, засияло отреставрированное крыльцо без трещин, были покрашены ближайшие урны и зажглась новая реклама над дверью с английскими буквами для большинства людей совершенно не умеющих читать по-английски.
Бригада мужиков работала на совесть, потому что им нравилось не только оплата труда, но и хозяйка салона, особенно ее небольшой рост, наглые красивые глаза, крепкий зад и большая колыхающаяся грудь в красном платье с обязательным показательным декольте, похожим на пирожное в специальном контуре. Она была похожа на иллюзию наглой и очень самоуверенной Мери Поппинс с неоспоримой претензией на исключительность, неповторимость и неотразимость и даже безупречность. В данном случае в общении с рабочими ее грудь была удобной валютой и даже документом… полезней, чем какой-то там паспорт, водительские права или билет на «Лебединое озеро» в Большой театр. Не женщина, а настоящая Аврора в красных парусах с открытыми и начищенными рындами! Красота…, она же и ослепительная красотища, зовущая на подвиги…, но, как обычно, без достойного мужчины рядом.
 Каждое просветное утро она врывалась в помещение громко стуча каблуками по новенькому кафелю и демонстративно поправляла своё удачно-непослушное декольте с наполнителем пятого размера. Разглядывая работу небритых и заляпанных краской мужчин, она останавливалась напротив их глаз и обязательно ставила ноги крест накрест, чтобы фигура открывалась во всей красе: от алых новеньких шпильных туфель - до модной стрижки с челкой, от выпуклостей в правильных местах - до ядерного излучения помадных губ, до дрожи в коленках, до педикюрного блеска, до глоточной сухости, до сладко-горьких ощущений победы и апофеозного триумфа… Стойка - «ноги крест на крест» была фирменная, осознанная, однажды подсмотренная у молодых ёрзающих флиртующих дур в большом магазине и сразу же взятая на вооружение после переосмысления и долгих тайных кривляний у зеркала в личной ванной.
Лидия Аркадьевна, а именно так звали хозяйку салона, даже не помнила перечень недостатков и собственных замечаний по уже выполненной работе, это было не главным. Она вглядывалась в мужские глаза, нагло сканирующих ее по сантиметрам и наслаждалась, демонстративно облизывая губы и шевеля облегающими бедрами. В это время под расстрелом жадных глаз голодных самцов ей становилось очень хорошо. Не просто хорошо, а очень и даже очень… Коленки приятно дрожали, бросало в жар, адреналин летал по всем венам, аортам и капиллярам, сердце обильно потело и дубасило где-то внутри…, сдвигаясь и раздвигаясь от восторга женской победы. Утро с яркими лучами казалось весьма удачным и правильным, а жизнь насыщенной, прекрасной и совсем не одинокой. Не хватало только кофейной чашки с ее портретом с вкусным кофе внутри и змеиной черной сигареты, романтично зажатой между пальцами на уровне подбородка. Ну, а демонстративный заброс аккуратной ноги на вторую такую же, движение одинокого локона в сторону и громкий разговор по телефону о вчерашней примерке нового платья…, не считается. Это были обязательные детали, от которых у неё во рту ходуном ходил бледно-розовый язык. Это были обязательные детали, стимулирующие воображение и дополняющие слюноотделение у чужих мужиков от совершенно запретного плода.
Рабочие щурили глаза от яркого света ламп, но Лидии Аркадьевне казалось, что они щурятся от её ослепительной красоты. Она видела и четко понимала, что её хотели немедленно некультурно изнасиловать, и этого было достаточно для утренней квантово-аккумуляторной подзарядки её сознания и будоражки осознания своей востребованности в этом нехорошем мире, полном нехороших вонючих мужиков. Вампиризм и её фантазии были четко обозначены на тщательно прибранном, свежем утреннем лице.
 Не быстро и не медленно, а как раз вовремя открылся салон «Lady», где женщины всего городка, которым на себя было ещё не наплевать, могли в любое время пройти второй техосмотр после гинекологии и привести себя в порядок после жизни в домашнем хаосе и обязательном бардаке. Наконец-то появилось в городе место, где кто-то мог потереть старые пятки и превратить их в новые, розовые и чистые для передвижения тела в пространстве в открытых босоножках. За деньги, конечно! Кроме стрижек, макияжей, педикюров и маникюров в салоне еще делали какие-то загадочные, раннее не виданные никем очень заморские процедуры. Какой-то неизвестный никому волшебный «шугаринг» из пахучей пасты, пилинги-запилинги-перепилинги, бикини дизайны, никогда не виданный бразильско-аргентинский маникюр, лифтинг всего, что только можно лифтануть, микроблейдинг, проволочный педикюр и даже плотные заворачивания в странную, но, как говорили женские знатоки, очень полезную пленку. А в перспективе, как поведала сама хозяйка, будут и омолаживающие ползания дорогих андалузских улиток по лицу и интимные стрижки в боевой промежности руками красивого юноши в белом хирургическом халате и с лицом ангела. О таких подробностях информация-интрига быстро распространилась по всему городу, быстрее чем новость об очередной кровавой войнушке в Зимбабве. Ну…, в женском воображении чьи-то скользкие ползанья по лицу с целью омоложения и стрижки «там», руками юноши — это был уже запредел мечтаний, целое событие из ряда вон… и горизонты новых надежд, наслаждений, фантазий и секретных воображений. Молодеть хотели все, стареть не хотел никто. Это логично, но полностью противоречит ниспосланным свыше законам, потому что своенравные и свободные от людей ветра дуют не так, как хотелось бы кораблям. В надеждах и мечтах было совершенное единение женских желаний без ссор, дрязг и особого вида утонченной женской ненависти друг к другу…
  За день до запуска нового помещения парикмахерской Лидия Аркадьевна представила всем новую маникюршу. Это было молодое создание с минимальным количеством одежды на теле и бросающимся в глаза неуместным, плохо оформленным эротизмом. Её оголенность сразу же бросалась в глаза пустотой духа, жирный недозревший лоб заметно поблескивал от яркого света ламп, лицо украшало несколько пубертатных прыщей, неуверенный взгляд и какая-то извращенная кротость - придавали ей статус постоянной жертвы. Каждые восемь секунд она бессмысленно махала головой стараясь вернуть свою челку на место, но волосы слушали логику земного притяжения, а не хозяйку волос. Звали ее Ирочка. Во всем её существе читались неуверенность и образ одинокой не принцессы, постоянный прессинг с кипами чьих-то замечаний и с реальной обидной несправедливостью. Тем не менее, владычица салона звала её не Ира, не Ирка, и не пафосно Ирэн, а именно Ирочка, с самого первого дня добавляя уменьшительно-ласкательную ноту с заметным уважением и толикой любви. По слухам и разговорам с разных сторон, благодаря инфекционному женскому любопытству и информационным сплетням, оказалось, что мама этой Ирочки работала настоящей собакой Баскервилей где-то в верхних слоях администрации рядом с государственным денежным корытом самого мэра.  Для простых работниц ножниц и расчесок – это было ого-го!
 Каждый день Ирочкина мама подписывала новые «чертежи» для новых «молитв», какие-то очень судьбоносные бумаги для предприятий города, была принципиальной и устремленной вперед к любым пожеланиям столичных инвесторов. Она облизывала тонкие жадные губы и шлифовала простой люд в коридорах власти и в личном кабинете, имела давно отрепетированные железные ноты в голосе, махала руками, как профессор сольфеджио, прессуя всех вокруг, даже собственную нелюбимую дочь, а кто-то из её окружения злорадно подсказал, что от нее недавно сбежал пятый любовник. А может и двенадцатый…, никто лично не считал её перелетных селезней, по очереди ныряющих в её золотое одиночество с полным холодильником деликатесов и финским зеркально полированным туалетом.
 Заместитель мера имела личного шофера с быстро читаемым лицом уголовника-рецидивиста на мощных плечах, который каждый день привозил к ней домой палки бесплатной колбасы и говяжью вырезку от просторов местного рынка, красивые коробки с китайской косметикой, еще какие-то разнокалиберные разноцветные пакеты с новенькой одеждой, обувью, сервизами, вазами и…, вообще, квартира, где жила прибитая мамой Ирочка, была завалена подарками, взятками, подношениями и прочими прозрачными намеками на выгодное сотрудничество и частичную надежду на понимание. Из всего вышеизложенного можно было сделать вывод, что Ирочка была подавлена маминым интеллектом с пеленок, жила за мощной маминой спиной с местной охранной грамотой и абсолютной уверенностью в завтрашнем дне…, с той самой…, которую у простых людей давно украли в самом начале 90-х.
Ирочка была ошибкой семейного воспитания с лицом надоевшего счастья, жила в закрытой оболочке тихой обеспеченной жизни и заметно коллекционировала зло телевизора и дорогого телефона. Она была тайным накопителем, о чем не знала ее мама – добытчик денег и привилегий с тяжелыми от номеров телефонами. Однажды Ирочка прочла на стене возле их двери приблизительно следующую мысль неизвестного поэта:
«… тебе не нужен Микки Рурк, тебе нужен пластический хирург!»
Ирочке было обидно и хотелось кого-то зарезать маникюрной пилочкой…, насмерть…, чтобы потом бегали мухи и ели красные капельки чьих-то лейкоцитов …
 
  В последний свободный вечер, накануне выхода на работу в новенький салон, Эмма стояла на балконе в вечернем приступе небесного созерцания. Её красный шелковый халат, привезенный неугомонной подругой из Китая, приятно облегал красивую фигуру. Она рассматривала темно-фиолетовое небо, любовалась бесплатным и бесконечным небесным подарком, на который миллионы людей не обращают никакого внимания. Эмма вглядывалась в форму вечно молодой Луны и думала о собственной ничтожности и предательском умиротворении. Она размышляла о холодной вечности стареющих человеческих эстафет… Сверкающий неизвестными звездами темный вакуум заставлял её думать и дышать черным ночным воздухом, разделяя небо на обязательную неизвестность. Бездонный простор хранил свои тайны, и кое-что медленно демонстрировал нижним живым существам. Там…, где-то невероятно далеко, никто не думал о стрижке чьих-то волос и ногтей. Там, фантастически недосягаемо, где царил холод, радуясь громким солнечным ветрам желтой звезды, старая вечность хранила молчание и прислушивалась к звукам пролетающих мимо кусков метеоритного железа без ржавчины. Каждую ночь под звуки собственных бессмысленных изобилий и тихого сна все, имеющие слух, вовлекались в бездны и, закрывая глаза, вычеркивали своё присутствие в мудрости далеких небесных дорог. На черном холсте безмолвного полотна где-то слева или справа оранжевый блеск красного Марса никем серьезно не рассматривался, потому что большинству было глубоко плевать на небесные сияния верхней пустоты. Его не замечали…, он был привычным атрибутом мироздания и чего-то там темного, неизвестного, бесконечного и совершенно чужого…
 Вечер мягко упал на город. Каждый самостоятельно укладывал себя спать в темноте или боролся со сном: пил кофеин, не шевелился под прикрытием колючего пледа или теплого одеяла, громко храпел, медленно опускал ресницы, соблюдая привычный режим или громко праздновал старую новую ночь под громкие звуки ночных клубов. Каждый распоряжался своей жизнью, как хотел, потому что небо не обращало никакого внимания на тех, кто шевелился внизу… Для ночного неба шевеления людей внизу были равны креветочным шевелениям в океане.
Одинокая Эмма стояла на маленьком балконе своей однокомнатной квартиры и пила теплый черный чай, вглядываясь в ночную бездну и думая о завтрашнем дне в новой парикмахерской, где она снова займет свое место… Из парка прилетел крик ночной совы, где-то неразборчивым бурчанием откликнулась грустная собака…, мимо пролетел зудящий комар, мелькнула черточка упавшего космического гостя, на соседнем балконе громко высморкался снова пьяный сосед и закурил ужасно вонючую папиросу. Жизнь продолжалась…
- Жизнь – это одинокие столкновения разных особей, временно живущих на земле и пересекающихся в разноцветном пространстве своими мыслями, словами и поступками…- прошептала Эмма и притронулась к теплой чашке губами.
Черный чай послушно дал себя отпить и затих внутри чашки бабушкиного фарфора с милой фигуркой пастушки.
- Чтобы мне не было уготовлено завтра, - шептала Эмма сама себе, - жизнь – это бесконечное сегодня.
 Ночная тишина не ответила ей ни одним звуком. Это казалось страшным и очень надежным началом новых минут из новых обязательных событий… Эмма смотрела в небо, подсвеченное зеркальным Лунным отражением.
- Полнолуние…
 Она где-то читала, что именно в полную Луну многие женщины сходят с ума. Эмма никак не могла это подтвердить на себе…, ночь как ночь, те же ощущения, что и неделю назад…, все молчит, ничего не хочется… Мигающий самолетный огонек медленно удалялся вдали, обозначая пролетающую мимо трубу с крыльями и со спящими внутри людьми. Наверху проявлялось все больше и больше звездных образований. Они мерцали холодным светом, напоминая о своем существовании. Уже обозначился своими трассами Млечный Путь, дальние россыпи, туманности, скопления и еще что-то, о чем не знают даже астрономы. Появилась старшая Медведица…, еще что-то дальнее, тревожное, похожее на хвостатую змейку, какой-то яркий точечный рисунок, ярче, бледнее и еще…, где-то там за звездными экваторами, за Альдебараном, за Гамаль, за Магеллановыми Облаками, за таинственными Волосами Вероники. Эмма не разбиралась в ярких росписях бесконечного космоса, за неё это делали обсерватории и старгейзеры. Она только смотрела и восхищалась бездонными просторами неизвестности и собственным микроскопным минимализмом… 
- Какой я миньон в этом бескрайнем эфире…! – прошептала она и заставила себя больше не рассуждать о вечном и очевидном.
Чай заканчивался с каждым вкусным глотком. Лимон, отрезанный формой полнолуния, осел на дно к остаткам не растворившихся сахарных полипов. Аромат улетучивался, оставив память удовольствия. Все хорошее имеет свое заметное окончание…, как и все плохое, но затем возрождается и повторяется снова и снова. Пришло время заколдованных звуков старых домов… Тихий ночной двор был заполнен спящими машинами. В четырёх мусорных баках на колесиках тихо ужинали разноцветные коты. Они не ссорились, они шелестели бумагой и пакетами, отыскивали что-то съестное с человечьего стола и были счастливы своей сытой жизнью. Многоэтажный дом молчал спящими лифтами, погасшими окнами и пустыми подъездами. Так повторялось каждую ночь, в том самом режиме, который кто-то придумал и тихо навязал большинству. От восхода до вечерней уборщицы, от заката до уборщицы утренней…, все обязательно повторялось.
Жители дома уже давно не хотели спать в лесу под открытым небом, сидеть в засаде у ручья и ждать оленье стадо на водопой, они давно разучились искать воду, легко пробегать каждый день по 20 километров в поисках еды и жить совершенно иначе… В маленьких пещерках с окнами многоэтажного бетонного сооружения, каждый имел свою теплую кровать, газовый огонь, замороженное мясо от толстых и никому не известных мясников и нечистую воду по трубам. В доме спали мусоропроводы и тарелки антенн, ржавые подвальные трубы и почтовые ящики с тоннами бумаги никому ненужной идиотской рекламы, спали дверные звонки и замки, ступеньки и множество разных дверей, спали засиженные мухами плафоны и пыльные домофоны. Снаружи и изнутри появился покой…, до утра, до той самой суеты, которая повторяется с каждым восходом Солнца. До обычного пробуждения, до заказанной кем-то удобной схемы, загнавшей всех в зависимость от размытых обстоятельств и нелогичных чужих мнений… Покой до утра остановил бессмысленную человеческую суету и погоню за удовольствиями с целью понравиться всем. Этот покой временно остановил почти всех по законам умиротворения и логики святой тишины…
 Эмма стояла на балконе, смотрела в вечность космоса и понимала, что лучше осознавать собственные пустые дни, связанные в годы, чем верить в несбыточность и жить туманной надеждой… На полу валялся журнал со счастливым женским лицом на обложке. Журнальная модель лживо куталась в шубу без зимы и улыбалась сотням тысяч глаз, она приглашала женщин в исполнение сокровенных желаний, она приглашала в совершенную бриллиантовую радость без забот… Яркие журналы с достижениями женской благодати других стран были сложены в стопку. Это постаралась её неугомонная подруга, мотающаяся по заграницам и использующая Эмму, как свободные уши. Та самая, единственная подруга, которая часто старалась подарить ей ненужные туфли, лежащие годами на антресолях. Особенно ей нравилось пить коньяк и тараторить об очередной поездке, наблюдая за реакцией глаз Эммы, разглядывающей фотографии оттуда…, с других концов света, где можно просто работать и всю жизнь осуществлять свои желания… После ежедневного просмотра этих журнальных картинок, Эмма долго испытывала какую-то женскую горечь, представляя себя в белоснежной шубе и итальянских открытых босоножках с блестящими камешками и золотыми цепочками на породистых щиколотках. Она разглядывала интерьеры, огромные кровати со спинками из кожи убитых жирафов, плетенные ротанговые кресла, багеты ярких картин, фантастически огромные джакузи, наполненные какой-то пахучей пеной с запахами тропических пестиков и тычинок…, залитые изобильным солнцем пляжи, круизные корабли, флаконы с обязательно узкими горлышками, россыпи жемчужных бус, тысячи ярких этикеток каких-то вычурных бутылок, шоколада…, конфет и еще черт знает чего яркого, манящего, неизведанного, сумасшедшего…
Именно после такого калейдоскопа красок ей становилось горько от осознания, что никогда она это не увидит и не притронется к той жизни человеческого изобилия… Счастливо-эмоциональные лица девушек и красивых дам со стеклянными глазами и резиновыми улыбками заставляли её размышлять над несправедливостью этого мира… Она смерилась…, уже давно…, смирилась навсегда… с тройной горечью уходящего женского времени…
 Эмма отмахнулась от назойливого комара и прикрыла балкон, посмотрела на себя в зеркало в ванной и осталась недовольна, выдавила в ладони несколько капель крема «Бархатные ручки» и стала втирать в кисти рук и шею. Это был ритуал отхода к одинокому лежанию в кровати, в объятиях с надвое поломанной подушкой, со вздохами о прошлом, надоедливым беспокойством о будущем, глупыми мечтами и тихому, никогда не заметному провалу в сон, когда что-то выключается в голове и перестает работать до самого утра. Это был факт прихода острого одиночества, когда рядом нет никого…, в свои сорок, в маленькой квартирной капсуле старого дома, с осознанием безрадостной жизни и быстрым уходом того самого времени, которого вообще не существует… Хотелось уснуть пораньше, чтобы не слышать бессовестные стоны кем-то страстно любимой рыжей девушки с верхнего этажа. Хотелось уснуть пораньше, опередив свое пустое время…, не завидовать громкому чужому счастью, не копаться в себе, не рассуждать, не сожалеть… и не слышать скольжение одинокой слезы в сторону мочки уха.
 Она притронулась к современному электронному устройству с пятью циферблатами, нажала на кнопки и выставила завтрашний удобный рубеж подъема собственного тела. К манипуляции временем — это не имело никакого отношения. Китайский электронный будильник стал отсчитывать секунды, минуты и дальше, к тому заказанному отрезку, когда можно выбросить мелодию утра. Эмма лежала на спине и смотрела в потолок. Очередное лето снова пролетело мимо неё рассказами улыбающейся подруги, картинками по ТВ и чужими видео роликами в ю-тубе. Все это было не свое, не пережитое, не тронутое, без йодного вкуса моря и теплых дождей далеких счастливых стран. Лето пролетело мимо, даже не дотронувшись до её волос, рук и сердца… В памяти всплыли слова знакомого литературного героя:
 «… мечты должны исполняться вовремя, иначе это уже не мечты!»
 Эмма остро сожалела об исчезнувшем лете, отсутствии море терапии…, почувствовала намек на дурацкую слезу в уголке правого глаза, глубоко вздохнула, повернулась на бок и постаралась перестать думать. Все, что было внизу живота - молчало, как будто там ничего и не было. Это было оскорбление её чувственной натуре, и она снова подумала о возрасте своего тела и своей души…
 Возле подушки лежала в ожидании та самая книга с избранными стихами разных поэтов. Подборка чужих мыслей была уникальна и своей глубиной и скрытым смыслом не давала ей покоя уже целую неделю. Эмма всегда читала на ночь несколько страниц, это был её золотой ритуал для души, вместо ночного поедания колбасы с макаронами, сливочным маслом, хлебом, майонезом и мясом…
Всегда душой немного удивляюсь,
Что не забыл, что снова написал,
Что до сих пор меня не забываешь,
Как всех других когда-то забывал…
А может просто (в жизни много – просто)
Легли два слова в легонький конверт
И нежность словно худенький подросток
Пришла ко мне поведать свой секрет
Секрет несовершенства и победы,
А только губ далекий аромат…
Когда в тебе сливается полнеба –
Мгновения историей звучат…

Через две страницы строки стали расплываться…, веки потяжелели. Ей снова повезло, эфирный сон обязательного всемирного одиночества её любил и уже был рядом, быстро накрывая постоянно думающую голову тихой ночной пустотой. Обнимая давно поломанную подушку и, вычеркнув все мысли до новых времен суеты, Эмма уснула, купаясь в светлой памяти старинной тьмы… Она давно уже стала сама для себя мужчиной, о котором мечтала со времен расплывчатой школы…
  Эмма уже не слышала, как к соседнему подъезду подкатила платная скорая помощь, а значит там промелькнула Смерть. Удар двери, звуки лифта, пять минут, шесть, семь…, восемь, десять… Они довольные спустились вниз в ярких комбинезонах с белыми лекарственными чемоданами…, и дружно закурили под разговор о чьем-то удачном отпуске с приключениями. Пара дурацких анекдотов о случайных трупах, заразительный женский смех, обязательные окурки под ноги и хлопанья дверями. Скорая умчалась прочь…, на новые вызовы ночных смертельных проявлений… Там, на грязным боку машины читалась надпись, которую кто-то написал указательным пальцем:
 «Умри спокойно»
Они снова медленно опоздали. Там, в чьей-то квартире, кто-то ушел навсегда. А вокруг продолжилась жизнь биением спящих сердец живой эстафеты… Ночь улыбалась новой Луной в окружении мутного нимба…
Прошел миг и снова в закрытые глаза упрямо вползал новенький свет. Она открыла веки за минуту до ужасного позывного китайского будильника. Это была полезная привычка. Глядя в потолок, Эмма поймала себя на том, что она улыбается по какой-то неуловимой причине.
- Доброе утро, дорогуша! – громко сказала она сама себе.
 Причина была. Это внезапно исчезнувший необычный сон счастья. Ни одной четкой картинки из своего сновидения она не могла вспомнить, но радость от внутренней музыки и калейдоскопа удовлетворения внутри осталась и продолжала петь в душе. Проснувшись, она ощущала что-то благодатное и восторженное, необъяснимое, судьбоносное, прекрасное, удивительное, что-то связанное с её жизнью… Сон исчез сразу же после открытия глаз и осознания нового дня. Там, где в голове живут тонкие судьбоносные видения, наглухо защелкнулась дверь… Эмма отключила будильник за 13 секунд до раздражительного писка, быстро вскочила с постели и весело убежала в душ. В раскрытую балконную дверь влетела бабочка. Посуетившись, она присела на китайский будильник и сложила крылья, замерев. Очередной день со старта миллиона будильников рванул вперед… Как всегда, она не знала, что ждет ее впереди, это была запрещенная Богом информация для каждого открывшего веки и вернувшегося в этот мир постоянного долга...
   Эмма не понимала, почему неведомый восторг несет её на работу и сердце бьется в груди с каким-то атомным предчувствием? Именно в это самое утро в её маленькой квартире все происходило быстро, четко и удачно… Краны в ванной сразу же выдали массажный напор воды, который раньше был редкостью. Вся косметика лежала на столе и ничего не нужно было искать. Вовремя на кухне щелкнул тостер с гренками, вкусный бекон не успел подгореть на сковороде, а утренняя яичница легла так, как будто бы улыбалась ей в лицо, желая быть съеденной. Вся одежда была на месте, все было чистым и выглаженным, ничего не нужно было подбирать, все подобралось само собой, что тоже не было свойственно её утренним сборам на работу. Ключи от квартиры…, сумка, быстрый шаг до автобусной остановки…, скорое появление самого автобуса, редкое свободное место и что-то торжественное внутри, как свадебный кортеж, как танго, как сахарные изумруды в ушах с чистыми песочными переливами. В автобусе звучала её любимая песня, просветный утренний город сиял без поливальных машин, в автобусе пахло банными сквозняками и чистотой, у женщин – пассажирок губы были в разных неповторяющихся помадах и еще черти что бросалось ей в глаза…. Казалось или нет…, она сама не знала, она стремилась на работу с мелодией счастья в сокровенных уголках её сердца. Такого удачного и редкого утра Эмма не помнила никогда…
  В новеньком салоне «Леди» было много света, плюс отражение от зеркал и широких окон. Красота! Метафонова шлепала по новенькому кафелю в резиновых тапочках с чашкой кофе в руке. Злючка уже была на работе и не казалась такой неприветливой, к чему все давно привыкли. Эмме бросилось в глаза, что за время вынужденного месячного отпуска она набралась новых морщин, трех килограммов в боках и грусти в глазах. Метафонова оглядела сияющую чистотой стройную Эмму и, натянуто улыбнувшись, поздравила с новосельем. Появилась и парикмахер с редкой фамилией - Красота. Она выходила замуж за парня по фамилии Киселев и все советовали ей ни в коем случае свою фамилию не терять и на фамилию мужа никогда не переходить. Ей советовали! Красота думала по-своему…, но всячески хотела угодить своему избраннику, а не завистливому женскому коллективу.
Это именно Эмма предложила ей взять двойную фамилию Киселева-Красота, что ужасно понравилось её будущему мужу, потому что такая двойная фамилия укладывалась в здравый смысл и абсолютно подчеркивала мужскую частную собственность и гиперопеку над самой Красотой. На маленькой кухне, расположенной за мужским залом, запахло бразильским кофе, а может быть пуэрториканским, аргентинским или мексиканским… кто знает? Работницы ножниц и расчесок подтягивались именно туда, цокая ложками внутри чашек, насыпая некубинский сахар, радостно зажигая сигареты и поздравляя друг друга с новым местом работы…
- Ничего лучше нет, чем великолепное начало дня…! – высказалась Метафонова и поправила прозрачную бретельку на плече.
В её глазах просвечивались капли уже отпитого коньяка из маленькой домашней фляги. Это была её тайна известная всем, кроме владелицы салона.
- Угу…, - подтвердили вновь прибывшие, спешно запивая кофе сигаретный дым.
В мужском зале на подоконнике стояли цветы по самое горло в воде. Эмме показалось, что им трудно дышать и она отлила половину воды из новенькой вазы… Последней появилась не очень одетая Ирочка, открытая для любых мужских предложений со стороны. Она присоединилась к кофейной процедуре на кухоньке и тоже закурила черную тонкую сигарету с желтой лилией возле фильтра. Ирочка продолжала бороться с непослушной челкой и дергала головой каждые восемь секунд. На ее оголенном плече была татуированная надпись на хинди. Прочесть, конечно же, никто не мог, и загадка оставалась нераскрытой.
- А меня мама подвезла на работу…, - произнесла анемичная Ирочка, - …у нас в городе дороги дерьмо, а мэр - настоящая сволочь, бензин снова подорожал…
Это укороченное эссе от молодой девчонки прозвучало нелепо…, и как говорили в раньшем времени: «ни к селу, ни к городу». На кухне появилась короткая тишина. Никто не хотел возражать, и никто не хотел продолжать тему о мэре, раздолбанных дорогах, дороговизне горюче-смазочных материалов и постоянной несправедливости местной жизни. В этот самый момент о стекло входной двери ударился веселый звоночек, и все обернулись. Это была она – хозяйка новенького салона «Леди» - Лидия Аркадьевна Мухобоева. Её сопровождал мутный взгляд русалки, искусственная веселость, яркая помада и новые туфли на шпильках с изысканным раздражающим цоканьем, но главным знаком её опознавания была все та же заметная грудь. В этот раз вырез на груди был похож на перевернутую Триумфальную Арку, а сама грудь на сладкий пудинг, и это означало только одно – уверенную ловлю мужчин на живца… Коричневая зависть прошлась по губам всех пьющих кофе.
 В салоне совсем не было мужчин…, ни одного, и Лидии Аркадьевне, после внимательного сканирования помещения, стало не очень весело и совсем не азартно. Она поздравила всех с началом работы в новом салоне, выкурила три сигареты подряд, выпила одну чашку кофе с промежутками на сигаретные затяжки и, дав ценные указания о дезинфекции ножниц и расчесок, громко зашла в свой маленький уютный кабинетик. Никто не знал и не догадывался, что новая парикмахерская с одним мужским залом, была задумана ею в первую очередь для привлечения мужских особей города и для их визуальной оценки через скрытые камеры. Мухобоева ловила достойного мужчину на фундаментальную современную паутину…, новенькую, с зеркалами…, наверняка…, с мечтой о солидной любви. В 39 лет её постоянно не покидала мысль о поимке настоящего депутатского толстого ослика, который уже давно всё украл и надёжно спрятал, вместо вездесущих городских скоморохов с постоянным искренним желанием водки в мутных глазах. Она годами ждала чистую любовную встречу, но где-то там наверху этот шанс затерялся в многочисленных просьбах таких же женщин, как и она. Небесные архивы были переполнены потоками женских просьб, канцелярия, забитая сообщениями и жалобами на несправедливость мира, работала без выходных и перерывов на ужин и сон, судьбоносные информационные провода и линии уходили в какие-то заоблачные густые туманы, туда, где иногда выписывались билеты отрядам легкомысленных женщин без сюрпризного ощущения незапланированной беременности.
Рабочий день начался… Через немного времени женские кресла были заполнены и даже образовалась очередь на новеньком красивом диване из кожзаменителя с бордовыми шестиугольными пуговицами. Салон наполнился запахами различных духов, цоканьем ножниц, милыми песнями вечно поющего Демиса Руссоса (Царствие ему Небесное!), сосредоточенностью парикмахерш и тихим смехом.
В мужском зале было пусто. Эмма удобно сидела в кресле возле окна в ожидании мужской клиентуры и читала депрессивный роман Жоржи Амаду «Тереза Батиста уставшая воевать», внутренне восхищаясь изуродованным супертерпением несчастной героини.
 На часах 10.03.
 Мухобоева сидела в своем кабинетике и, сняв туфли на каблуках и забросив ноги на стол, шевелила пальцами ног для гимнастики и облегчения ноющей подагрической боли. Она часто бросала взгляд на монитор, установленный в мужском зале и, убедившись, что паутина пока пуста, продолжала читать мужские брачные объявления в местной информационной газете «Инфоглаз».  Редактор этой газеты был всем известный весельчак с мудреной изуродованной и весьма несимпатичной фамилией - Званщинцговецкий…
 Над женскими объявлениями о поиске спутника и близкого свидетеля дальнейшей жизни красовалась жирная надпись:
«Женщина должна знать себе цену и никогда её не называть»
Лидии Аркадьевне эта инструкция очень понравилась, и она её законспектировала в телефон для частого прочтения и ежедневного напоминания самой себе. Каждое утро она просматривала страницы мужских объявлений в поисках счастливого жирного билета. Четыре больших листа газеты были исписаны мелкими объявлениями с дурацкими сокращениями и номерами телефонов, но Лидия Аркадьевна искала совсем редкую информацию с мощной заявкой на атомную победу. Её умиляла одинаковость подачи информации, её скучность и предсказуемость. Все заявители были почему-то без вредных привычек, хозяйственники и рукодельники, работяги с жильем и машинами, не курящие… и ни в коем случае не пьющие алкоголь, прирожденные семьянины с задатками святых и безгрешных, спортсмены и интеллектуалы, романтичные гладковыбритые натуры, готовые к подвигам на дачных черноземах…
Читая идиотизм абсолютно похожих друг на друга объявлений, Мухобоева улыбалась, рисуя в воображении мутных, с утра пьяных идиотов в спортивных оттопыренных на коленях штанах, в черных носках и открытых стоптанных сандалиях, грязных майках, с небритыми рожами на фоне старых «Жигулей», открытых гаражных дверей или столов с трехлитровыми бутылями пива и домино. Эти мужики- шмелеводы…, все, как один, хотели встретить красивую, молодую, спортивную…, с хорошей фигурой, с большой грудью, небольшого роста повариху, опытную извращенно-зверскую проститутку и одновременно суперпрачку с высшим образованием и обязательно без детей…, в одном флаконе, для создания семьи или реального попадания в кошмарную кабалу, зависимость и молчаливое рабство…
 Такое уж у нее было женское воображение, созданное давно от увиденных раннее картин человеческой жизни… Её сознание видело плохого больше, чем хорошего. Это судьба! Лидочка всегда мечтала прочесть откровенное объявление, полное реализма её городка: «… потомственный алкоголик, курю с шести лет, старый и больной тупица с зачатками деменции, ненавижу спорт, образование 5 классов, три судимости, ненавижу детей и мытьё головы мылом, адский скандалист, иногда ворую, никогда не работал. Имею только одну вредную привычку- люблю плевать с балкона на головы прохожим. Ищу молодую, красивую, образованную спортивную, нежную, сексуальную, рукодельную, премудрую, не старше 30 лет…» и так далее, по тем же рельсам, с тем же смыслом…, в той же манере исполнения. Видать…, не судьба…
 Мухобоева не могла себе даже представить, что каких-то сто лет назад отношения между людьми были изысканней, прозрачней и чище. Она никогда не читала старых газет, обязательно хранящихся в достойных библиотеках. А если каким-то случайным ветром её туда бы и занесло, то она могла бы найти массу объявлений невероятной по сегодняшним меркам чистоты:
 «…русская девушка из Латвии скучает, и желала бы переписываться с чутким русским парижанином, прося при этом прислать фотографическую карточку. Любезно благодарю заранее…!».
 Коротко, но в каждом слоге биение сердца, искренность намерений, целомудрие, свет и, самое главное, между людьми душевная чистота, светлые помыслы и нет проклятой современной грязи! O tempora, o mores!
Мухобоева, как и миллионы одиноких людей этого времени, подавая о себе тупые объявления в газеты, не знала простой истины, что по слогу и подаче смысла можно сразу определить: наличие культуры, воспитания, образования, светлого побуждения, грамотности, откровенности, внутренней чистоты, изысканности… или полное отсутствие всего вышеперечисленного о человеке, который это объявление подавал. Она привыкла к ровным строкам имбецильных сокращений, за которыми всегда стояли судьбы живых людей, похожие на оловянную безразличную пустоту, обильно смазанную слезами разочарований…
Через пару часов салон встрепенулся от прихода особой клиентки. Той самой, что опрометчиво и поспешно названа в народе - бизнес Леди. Её в городе побаивались и заочно уважали, потому что были уверенны, что она - Вероника Комнатная (это была ее настоящая фамилия) обязательно спит с самим мэром и всеми его замами за жизненные выгоды и важные деловые интересы… Правда в том, что никто и никогда не видел её в постели с вышеперечисленным мужским контингентом, но у большей части женского населения такая танковая уверенность была…, а против такой уверенности не попрешь.
- Я по записи! – брезгливо бросила она в сторону заполненного дивана и подошла к вешалке, демонстративно расстегивая красивые пуговицы…
 Злобные взгляды перестали бегать по страницам модных журналов и перенеслись на новое тело, оценивая все, что попадалось на воздушном пути. Вид у неё был такой, как будто бы она экстерном прошла все экзамены в высших заведениях страны, но одновременно читался и другой талант - она в состоянии быстро испортить жизнь любому мужику в два щелчка ногтевого маникюра!
Сняв ярко-синий плащ из кожи никому неизвестных рептилий, она оказалась в леопардовых лосинах, сильно облегающих её тело от щиколоток до верхней линии поясницы. В глаза сразу же бросился её показательный зад, который никак было невозможно не заметить в виду схожести с правильными формами дирижабля. Именно в этом месте были сосредоточены потоки её колдовской внутренней силы. Это была форма, подчеркнутая своеобразной походкой с переливами и обязательными перекатами, манящими следовать за ней в приятную многообещающую сексуальную даль. Гармонично-дырявая кофта всех цветов радуги тоже произвела фурор и запомнилась на целых восемнадцать минут. В кофточке читалась вычурно- утонченная мысль албанских модельеров. Туфли такой же заграничной красоты сияли своей новизной и 41-м размером стопы.
Уверенно и демонстративно, походкой от обтянутого заметного лобка, презирая всех окружающих, как настоящий клубный мутант, Вероника громко прошла к креслу своей старой знакомой Метафоновой, лениво с ней поздоровалась, используя ощутимый заграничный акцент и заказала новый имидж своей непослушной прическе. Все, кто находился в салоне, внимательно рассматривали Веронику снизу доверху, что-то быстро накрутили себе в голове, организованно возбудили зависть к убедительной красоте её задницы, а затем и ненависть к самой хозяйке леопардовых лосин и большого размера стопы. В закрытом пространстве кабинета Мухобоева даже закурила от нервности и громкой досады таких наглых впечатляющих форм. Она была мнительной и быстро накрутила у себя в голове клубы всякого завистливого безобразия…
  Через пять минут внимательные смотрины закончились, и голова «бизнес леди» превратилась в курай из противопехотной колючей проволоки, торчащей во все стороны с первичными признаками приземления военных вертолетов. Процесс создания новой убийственной красоты начался. Демис Руссос (Царство ему Небесное!) все так же с вдохновением пел свой знаменитый «Сувенир», разливаясь через женские уши по женским сердцам и по гениталиям. Волшебство Метафоновой не знало границ и поражало воображение, она работала ножницами, как нейрохирург, со скоростью качественного английского садовника: успевала лепить на волосы огрызки розовой и синей фольги, что-то смазывать толстой кисточкой, подтирать, отрезать, завивать, зачесывать в стороны, метко брызгать водой из брызгалки для цветов, что-то поднимать и что-то быстро опускать…, крутить, закручивать, выкручивать, перекручивать… Виртуоз-чародейка, она еще успевала шептать знакомые английские слова вместе с поющим и очень волосатым греком. Мастерство не пропить даже пятьюдесятью граммами коньяка с самого утра из домашней фляги… Но это были только начало.
 Когда Вероника Комнатная открыла рот и стала высказывать Метафоновой свои суждения о превратностях жизни, но уже почему-то без заграничного акцента - тогда напряглись все. Делать -то ей было нечего, она смотрела на себя в зеркало и стала высказывать внутреннее негодование… А это означало только одно: начался громкий сеанс чужого мышления, как открытые двери в таинственную неизвестность. Ирочка тихо и почти незаметно убавила звук песенки греческого Руссоса и тоже приготовилась ушами конспектировать чужую жизнь… Всем было делать нечего и стало интересно, что у такой городской знаменитости может быть в голове…, кроме хлебных крошек, маргарина и стоячего на подоконнике кактуса? Мухобоева увидела в монитор, что все напряглись и приоткрыла дверь; также притихли микробы на всех ножницах и расческах парикмахерской…
-  Просто какая-то нечеловеческая несправедливость! – выбросила в воздух первое возмущение Вероника, раскрыв маленькую шоколадку и бросив содержимое в рот.
- Угу! – ярко поддержала беседу Метафонова и ловко завернула в кусок рваной фольги кончик волос.
- Она приехала якобы… с курорта, страшно загорелая и говорит, что я ей завидую… Ты слышишь? Я завидую её загару…, ха! Да у меня таких загаров каждый год по несколько штук…
- Угу…! – снова вставила мастерица и подумала о чем-то нехорошем.
- Я лучше всех разбираюсь в загарах…, видно же, что эта дура пол дня пролежала в солярии…, а мне хочет втюхать, что загорала в Сан-Марино… или… Сан-Ремо…, э-э-э-э-э…, я уже запуталась, ну, неважно, где-то там, в Болгарии…, на берегу океана… Вот дура! Ну надо же, а?
- Да уж, глупее человека и не придумаешь! – старалась Метафонова, быстро вспомнив, что Вероника всегда оставляет 500 рублей сверх оплаты, а это были уже не чаевые, а целые коньячные.
- Рот у нее, как корыто, брови зататушные, как крылья у летучей мыши, а все туда же лезет- в гламур! И ведь ни черта же в этом не понимает, а лезет…, дура уральская. Не бывает в Болгарии таких солнечных лучей, это я точно знаю, бывала там не раз. Такой цвет кожи можно только в солярии заполучить, а не на океанских пляжах Сан…, Сан-Ремо.
- Это точно! – автоматически высказалась Метафонова, понятия не имея, на каком океане это Сан Ремо находится.
 Она просто поддержала разговор и продолжала быстро копаться в чужих волосах, как морская свинка в замызганных газетных обрезках.
- Меня так это возмущает, просто ужас! Ну, если ты съездила с любовником из Дагестана на Каспийское море…, так и скажи, но зачем же комедию ломать и рассказывать про какие-то звездные берега, где все включено, вплоть до фена в номере гостиницы и двух рулонов туалетной бумаги. Сходила, небось, пять раз по талону в солярий и мне решила по ушам прочесать. Дурочка с переулочка!
- Это точно…! Коричневые загары особых оттенков только в солярии можно заполучить…, иначе никак. От солнца так не загоришь…, это правда…, тут и к доктору не ходи…! – многозначительно высказалась мастерица, быстро щелкнув ножницами и что-то снова отрезав.
- И я о том же… ну и разозлила она меня… Из шкуры вылазит, чтобы её заметили! Я, говорит, была в бутике и видела там много модных пальто. Я ей говорю - ты что дура? В бутике не может висеть одно пальто, там масса польт, потому что это бутик модной одежды. Боже, какая же она необразованная сучинская ондатра…!
- Простую логику не понимает, что в бутике одно пальто висеть не может, его бы закрыли уже давным-давно! – метко подметила Метафонова, внутренне надрываясь от смеха.
- И я о том же… Какая-то крыса недоделанная. Читает книги, что-то там вяжет по журналу. Мне в небо взглянуть некогда из-за ухода за своим телом, а она еще находит время что-то там вязать и тем более читать.
- Это уже ни в какие рамы не лезет, просто какой-то древний отстой…
Эмма слушала этот диалог и ей было не смешно, а грустно. Она старалась ответить себе на вопросы: как можно жить с такой пустой головой и не осознавать собственную чудовищную глупость? Какой нужно быть уверенной в себе, чтобы свою глупость еще и демонстрировать людям? Такой наглой уверенности у Эммы не было никогда. Она старалась осознать совершенно новые изменения во всемирной географии из уст клиентки... Болгария оказалась омываемой каким-то океаном и туда же был прилеплен итальянский город Сан-Ремо. Вероника готова была вылазить из шкуры, чтобы её обязательно заметили, а Метафонова имитировала сочувствие, чтобы получить свои деньги. Сколько лжи! Просто так... На ровном месте. Каждый день. Ложь, притворство и слова…
   День продолжался с каждым движением секундной стрелки на часах в коридоре. В новенькую парикмахерскую заходили мужчины и женщины. Они улучшали свой внешний вид, расплачивались и уходили до новых встреч… Эмма давно научилась снимать информацию со всех мужчин, пришедших к ней подстричься. Они ей доверяли, потому что она умела правильно молчать. К ней в кресло присаживались мужчины пустые, как утренний стакан, были плохо одетые неудачники, приходившие один раз в год…, и пахнущие польским одеколоном игривые нарциссы- себялюбцы. Были и такие, кто появлялся пьяный и веселый, как бахчисарайский фонтан, смело рассказывая Эмме про своих любовниц без имён. Ходил к ней одинокий мужчина – старый сатир, так и не осмелившийся принять присягу в загсе на верность и заботу в печали и радости… Ходили разнообразные экземпляры, ведущие свой, удобный им образ жизни. Они высказывались не громко, чтобы не слышали женщины в соседней комнате, доверяя Эмме личную душевную суету и сливая агрессию неудовлетворенности. Это была мужская половина, давно успевшая попробовать вкус дырки от бублика, а большинство из них прошли курсы семейной архитектуры и вышли оттуда разочарованными с желтыми дипломами личного опыта. К ней приходили мужики – миксеры, у которых не было ничего, кроме собственных заблуждений…, как казалось Эмме. Включая своё бытовое сознание и коротая время на подстрижку, ей доверяли секреты, мимолетные откровения о качестве встреченных женщин с печатью печали на лице и запахами кофе, сигарет и даже Столичной водки…
В соседнем женском зале тоже проносились откровения, но уже совсем по-другому, по-женски. Иногда Эмма старалась сравнить, что слышала от мужчин и что произносилось за стеной… Это был сплошной антагонизм без компромисса и счастливого конца… Там звучали женские аксиомы, что муж добрый и хороший, но совсем не интересный…, дома совсем нет вдохновения от постоянно грязной посуды, вечной уборки, приготовления еды и еще уймы всякой дребедени, на которую уходят не часы, а целые годы…. Там сыпались фразы, что терпение — это медицина для бедных…, описывалась одежда, от которой может случиться истерика и постоянные походы в обыкновенные магазины, которые, почему-то, с какого-то перепугу, вдруг все стали называть «бутиками». Проносились судьбы много раз убитых и воскресших желаний, воспоминаний, сердечных мук и разочарований в институте брака, как в таковом… В откровениях своего свободного времени, проведенного в кресле…, иногда женщины кричали на себя, как на бестолковую Золушку – терпеливую молчунью с переизбытком веры в лучшие дни… Лучшие дни, которые, где-то там в далеке…, плывущие на большом белом лайнере, возможно, никогда и не наступят…
 Парикмахерская наполнялась чужими воспоминаниями об экологически чистых мужиках, которых почему-то нигде нет…, о хитром и продуманном шантаже сексом собственных надоевших и неинтересных мужей…, о семейном климате, который был холодным и уже давно не менялся в лучшую сторону…, о слезах, таблетках, железно работающих рецептах молодости и деньгах под милым названием (денюшка), которых постоянно не хватает…
Эмма слушала потоки чужой информации и многое понимала о безысходности бытия. Именно того самого бытия, когда уже ничего нельзя объяснить прожившим много лет совершенно неподготовленным людям с закостенелыми понятиями негатива… В голове у Эммы отбивался ритм французской поговорки, которая давала ей силы тихо жить дальше и радоваться каждому прожитому дню с лучами масляного солнца или без. Она старалась не думать о будущем, которое никогда не приходит в сегодняшний день, а живет где-то там, в жуткой стране под глупым названием – «Завтра». Вот и сейчас Эмма шептала эту поговорку, как индийскую мантру, как молитву тихих углов, когда в пирамиде церкви темно и никого нет, кроме божьей тишины.
- … милосердный Господь всегда дает штаны тем, у кого уже нет задницы…
Она понимала, что смысл этой французской поговорки не имеет никакого отношения к чьим-либо задницам, а уж штаны здесь…, вообще, далеко скрытое иносказание. Несколько раз она пробовала поделиться этой прекрасной поговоркой со своей подругой, но для неё, к сожалению, это было, как скрипка Страдивари для слепых.
 Эмма продолжала стричь новую голову и думать о своем. У неё был дар, о котором она никогда не задумывалась…, она умела анализировать происходящее вокруг. Такого подарка лишены миллионы… Иногда она поглядывала на странную фотографию возле рабочего зеркала, которую купила в киоске на вокзале тринадцать лет назад. Увидев её в витрине обыкновенного обшарпанного киоска, она остановилась…, внимательно рассмотрела детали на фото и купила для себя, чтобы вновь и вновь понимать, где она живет, кто рядом и что происходит с этим быстро меняющимся миром.
На фото была большая дверь с железной ручкой. Над дверью была обыкновенная старая надпись «Библиотека», а на стекле приклеена бумага:
 «Вход дуракам категорически запрещен!»
 Она часто поглядывала на фото и улыбалась своим мыслям…
 «Для всех читающих книги, весь мир — это большая библиотека!»
 Там был и её маленький личный мир, куда вход дуракам был категорически запрещен…

  Как и все плохое, все хорошее происходит тоже совершенно неожиданно. Где-то что-то сходится, выпадают какие-то разрисованные карты Таро, а может не Таро…, куда-то вопреки черным законам протискивается одинокий луч света, как частная собственность Солнца, сходятся или расходятся звезды, приближаются друг к другу планеты, исполняются странные приметы и читаются непонятные знаки… А самое главное, на часах быстро дергается секундная стрелка, оповещая, что судьба приготовила что-то совершенно новое, и пора внимательно думать и осознавать, что это все сверху…, как подарок за терпение и веру в лучшее…
Точно так же произошло и в этот раз.
На новеньких часах на стене дернулась секундная стрелка и пробил долгожданный час перерыва на обед. Метафонова быстро привела себя в порядок и ушла в кафе, за ней потянулись все из женского зала, кроме худенькой Ирочки, истерически быстро отправляющей 147-й СМС какому-то парню и жующей тоненький листик пахучей польской жвачки. Последней, на настойчивые сигналы из черного Мерседеса, выбежала Мухобоева, ужасно похожая на охотницу за великими князьями… Она вся пылала от нетерпения новой охоты на мужика и была при усиленном карнавальном параде после очередной уборки лица: на высоченных каблуках, в мини юбке с двумя разрезами по бокам, при трех браслетах, восьми кольцах, ярких серьгах, похожих на судачьи блесна…, с обязательным убийственным декольте и шлейфом дорогих французских духов, сделанных во Вьетнаме. На её лице был заметен азарт охотника на жирного медведя и даже на очень мехового бобра…
 В Мерседесе опустилось переднее стекло, и некий толсто-лысый незнакомец с улыбкой победителя внимательно уставился на бегущую по асфальтовым волнам Лидию Аркадьевну Мухобоеву. Его залитым пивом глазам показалась картинка-обожулька, от которой его кровь подчинилась приказу и рванула сверху вниз… Там намечался дальнейший сценарий дня, незаметно переходящий в ночь… Посмотрев в окно, Эмма улыбнулась своим мыслям.
«Вот оно - свежее дыхание современности из немецкой машины, как приятным дополнением бытия… У Мухобоевой лицо как будто бы она только что поела горячего винограда…».
 Эмма посмотрела на себя в зеркало и искренне пожелала ей счастья. Неожиданно щелкнуло радио, проснувшись от сонного перерыва и оттуда писклявым голосом полилась легкая песенка:
… на свете так мало счастливых встреч… их нужно очень беречь, потому что так мало счастливых встреч на свете это-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-ом… (дальше воображение поэта-песенника резко понизилось до уровня убогости) и в голову пятьдесят шесть раз вбивалась рифма «беречь – встреч».
 Певица весело пела про бесконечные встречи, Ирочка тихо плакала в углу женского зала, размазывая слезы не шелковым носовым платком, а ладонью, кусая свой крашенный ноготь на мизинце, Эмма читала очередную страницу «Терезы Батисты, уставшей воевать» …, салон был пуст и везде пахло цветными дезодорантами и остаточными запахами обработки чужих волос …
 Как обычно дверь отворилась и громко сработал колокольчик. Он звенел не так как всегда, а совершенно иначе…, с каким-то громким надрывом и предупреждением… Это уже была мелодия судьбы и будущих событий. Эмма дернулась, испугавшись первой литературной мысли «… по ком звонит колокол…», и обернулась. В дверях стоял Он.
 Таких мужчин наяву она не видела никогда, но с осознанного девичества представляла с большой долей уверенности, что такие особи обязательно где-то существуют, кроме идиотских журналов из-за границы и умных английских книг о джентльменах. Эмма знала точно, что такие мужчины, на которых сам собой задерживается взгляд, где-то есть по одной простой причине – их не может вообще не быть…, это исключено – потому что это абсурд, потому что в это поверить никак нельзя… Её женское воображение много лет рисовало образ мужчины собранного воедино из множества прочитанных книг. Где бы Эмма не появлялась…, она никогда не встречала именно такого, соответствовавшего её воображению хотя бы на 5%. Это была тихая катастрофа всей её жизни. Но Эмма верила, что такой человек обязательно где-то обитает, как почти вымерший вид, занесенный не в красную, а в «Черную книгу женских сожалений» на Первой странице и, может быть, именно сейчас, он летит в самолете из одного большого города в другой, потому что встретить достойного человека в большом городе, по всем теориям вероятности – шансов намного больше…
 В дверях стоял Он. И новая картинка сразу же бросилась ей в глаза. Он был в чистых сияющих туфлях бордового цвета от какого-то итальянского «папы Карло» с гармонично завязанными шнурками. Это были не туфли, а чей-то шедевр и подлинный ноктюрн Гайдна. Его клетчатые серые брюки были выглажены тщательнейшим образом, а стрелки, идеально поддерживающие рисунок ровненькой клетки, были видны издалека. Так носят брюки единицы мужчин…, даже на телевидении, когда на них глазеют миллионы женских глаз, оценивая, сравнивая и обязательно придираясь… Бордовый пуловер с каким-то ярким вышитым гербом на груди облегал его подтянутую спортивную фигуру. Появившийся клиент имел веселый взгляд Витуса Беринга при виде совершенно новых островов. Ему было интересно, куда он зашёл… Новый мужчина появился не вовремя, а именно тогда, когда свыше был запланирован его приход именно в эту парикмахерскую.
 Точно в этот самый момент солнце вышло из-за какой-то очередной темной тучи и брызнуло бесплатный свет в широкое и недавно очень мытое окно… Свет отразился от зеркал, его седые волосы на голове заиграли серебром и добавили новых впечатлений романтичной Эмме. В незнакомце четко читались большие физиологические ресурсы, ум и гордость за реализм собственной жизни. Он улыбался ухоженными зубами, быстро разглядывая мужской зал веселым и добрым взором…
- Добрый день, Сударыня! – громко произнес незнакомец и сделал три шага в сторону Эммы.
 Слово «сударыня» прозвучало весьма неожиданно и просто фантастически, совсем понятно и даже…, как подобие изысканного комплимента бывших времен... Эмма мгновенно оценила такое обращение к себе и широко улыбнулась...
 Вдруг она почувствовала, что не может встать с кресла. В её ноги вошел холод женского воображения, и они стали дрожать в районе щиколоток, икр и коленок. Точно такое чувство она испытала на выпускном в 10 классе, когда на сцене пела столичная группа, а солист был такой демонической наружности, что всем девчонкам стало не по себе из-за тайных девичьих воображений и скрытых желаний. Эмма сделала глубокий вдох. Что-то снова включилось и стало светить… Движимая каким-то дополнительным источником энергии, она поднялась с кресла.
- Добрый день! – шепнула Эмма, в упор рассматривая его тщательно бритое лицо и удивляясь неожиданной нежности своего голоса.
 Внутри сердца что-то дёрнулось длинной ниточкой, повлекло, потянуло, стало удивлять и восхищать…, ей вдруг захотелось танцевать… Мужчина не шевелился, а внимательно и с нескрываемым интересом тоже разглядывал её лицо.
 «… какая же ты экологически чистая редкость! … манкая, вкусная заколдунья…, что-то мне не по себе…, как в юности задрожали колени… Вот это я зашел в провинциальную парикмахерскую, такая созревшая рябина любую избу украсит, нет, не любую…, только мою…!» - подумал он.
 В это время в дальнем углу женского зала внезапно исчезли громкие всхлипывания, скрипнул колокольчик двери, и Ирочка выбежала на улицу, громко ругаясь с кем-то по мобильному телефону. Поющий приемник сам собой отключился, прекратив нести молодежную чушь, похожую на словесные помои... Эмма сосредоточилась и слышала только необычно громкие туки своего сердца. Она не знала, что её сердце уже замерло и остановилось, а к нему указательным перстом притрагивается сам Господь. Эмма не могла этого знать, информация была закрыта для всех живущих женщин на Земле. На стене вдруг, ни с того ни с сего, остановились часы, и секундная стрелка замерла, едва отлипнув от цифры одиннадцать. Время замерло, боясь шевельнуться… Время, которого не было, остановилось!
- Как вас зовут? Мастерица Золотые руки, Элизабет фон Зюдов, Мария фон Караян, Селест Фридрих Зауман…? – умышленно шутя спросил мужчина и ярко улыбнулся.
- Нет, просто Эмма!
- О, простите за своеволие и мобилизацию личного воображения! Эм-м-м-А! Это совсем не просто — это целых три буквы «М». В таком имени многое спрятано для посторонних глаз.  Чтобы такое имя расслышать, нужны специальные уши, как у меня и нужен дух понимания ваших глаз…
Он протяжно произнес её имя, протянув несколько букв «М», как будто пробовал имя на вкус, как будто тянул чужую жемчужную цепочку, как будто изучал новую картину в личном музее. Присев в кресло, мужчина посмотрел на Эмму сквозь зеркало, удовлетворяя потоки многочисленных внутренних вопросов о её фигуре… Он не прятал глаза, он читал то, что видел… Ему это нравилось, потому что он был знатоком женских силуэтов в потоках света и вне зеркал…
«О, Боже, он меня разглядывает… Неужели он не знает, что выражение лица женщины гораздо важнее её одежды!» - пронеслось в голове Эммы и удары сердца участились.
Быстро открыв шкаф и достав оттуда белоснежное новенькое покрывало, она набросила на незнакомца, закрыв плечи, пуловер…, и до самых колен безукоризненных клетчатых брюк. Мимолётно пахнуло запахом подготовленной чистоты и настоящей заботы. Эмма напряглась…, снова глубоко вздохнула и её руки совсем перестали дрожать. Она посмотрела в зеркало и снова встретила там его глаза. Они общались застывшими ресницами сквозь зеркальные отраженья лиц… Он едва притрагивался к ней. Она боялась притронуться к нему… А вокруг…, по воле поля событий, не было никого…, даже времени…
- Я автор пьесы…, ищу соавтора на долгие вечерние беседы у камина…! – произнес он, делая паузы и осторожно нанизывая слова на воздух.
 Его лицо излучало соблазн, большой интерес и даже сформировавшийся охотничий азарт…
- Вам нужен женский соавтор-друг или мужской собутыльник ярких пиров…? – уже уверенней спросила Эмма, быстро сменив наконечник в машинке.
 Она смотрела в зеркало на форму его головы и стала трогать пальцами его густые волосы. Эмма оценивала будущую работу ножниц и конфигурацию линий. Её пальцы ныряли в его седину и дрожь снова вернулась на свое место…
- Вы правы в первом случае, мне нужен женский друг для долгих приятных разговоров и поиска истины, чтобы найти для мой пьесы специальные правильные слова именно для женской аудитории. Я в этом сказочном женском мире путаюсь и никак не могу разложить все по сейфам стальной логики…
- Перед работой с вашими волосами задаю вопрос всех профессионалов во всех парикмахерских мира. Вопрос, который никогда не задают клиентам любители и бездари в этой профессии.
- Какой вопрос? – удивился Он.
- Есть ли у вас на голове родинки?
- Нет!
- Спасибо, теперь я спокойна. А что касается вашей пьесы, чтобы не путаться в сказочном женском мире, советую вам писать голую правду ваших ощущений. Её говорить легко и приятно. Только правда творит светлые чудеса… и ей не нужны архивные полки, стальные сейфы, полочки, шкафы и даже ящики внутри темных комодов… Вы знаете какой фильм, пьесу или книгу можно считать вечными на все времена?
- Это же тайна всех тайн для любого драматурга…, вы знаете, от чего можно хотя бы оттолкнуться в этом вопросе и в будущем обязательно повстречаться с вечностью? – витиевато спросил незнакомец.
- Я знаю ответ. Рецепт прост, как и все гениальное просто — это то произведение, которое описывает вечные человеческие проблемы… Весь вопрос в том, хотите ли вы взлететь вверх на шоколадных выдуманных крыльях или на настоящих? Сколько я видела людей, желающих летать именно с шоколадными крыльями…
- Я думаю, что все птицы будут не согласны…, - вставил он.
- И птицы и логика, и здравый смысл будут против. Утверждаю, что летать умеют только настоящие, правдивые, искренние, запланированные свыше… Хотите познать качество женщины? Тогда вы должны идти самым простым путем и сделать следующее… 
 Эмма говорила без остановки, потому что ей было что поведать незнакомцу.
 «А…, какого черта!» - думала она, - «…он появился неожиданно и совсем ниоткуда, конечно же, скоро исчезнет…, и навсегда... Таких у нас в городе нет, это проезжий экземпляр из другого мира больших городов, где такие ещё обитают. Автор пьесы? Драматург? Пожалуйста…, насыщайся моими мыслями одиночества, и ты не прогадаешь… Негодяй! Как же от тебя пахнет, чтобы ты только знал, какие созвучья у меня в голове от твоего парфюма… Настоящий взрослый Дракон! С таким в омут, за омут…, и дальше…, на много раз описанный романтиками и совсем несуществующий край света… Сегодня мой святой и подарочный день…, один на мой миллион лет одиночества… сегодня меня заметили свыше…, совсем чуть-чуть, чтобы было что вспомнить…, чтобы было о ком горевать, жалеть себя и страдать, как маленькая дурочка с дудочкой мелодии мини… под теплым одеялом».
- Дорогая, Эмма! – обратился он и внимательно посмотрел ей в глаза, - у меня в пьесе есть герой, который каждую субботу ходит на птичий рынок, покупает там запертую птицу, открывает клетку и выпускает её на свободу. Что скажите об этом человеке, Эм…ммм…а?
- Ему нужно дать правильное имя. Без имени такие поступки гаснут в пепле нашей жизни... На рынке подумают, что он чудак с деньгами, будут ждать его ради алчности и новой прибыли денег. Там людям всегда безразлична судьба живых птиц и даже людей…, там действуют правила торговли. У героя обязательно должно быть имя…, как знамя, как вымпел чего-то уверенного в справедливости и стремящегося к свободе! – медленно сказала Эмма, аккуратно трогая его ухо и продолжая стрижку.
- Есть пока только его фамилия! – быстро отреагировал Он. – Гебель! И ничего с этой фамилией поделать уже нельзя…
- Потому что она есть, и она настоящая…, – выпалила Эмма и вернула его ухо в первоначальное природное положение. Она догадалась…
- Совершенно точно, фамилия настоящая! – улыбнулся и своим догадкам незнакомец.
- Гебель – это где-то совсем рядышком с гибелью…, на тонком интуитивном уровне — это фамилия с надеждой, что даже одна буква может изменить все другие буквы, состояние душ и даже судьбы многочисленных птиц… Почему бы и нет? Не каждый день в жизни можно встретить такой тонкий намек на будущее… Не каждый может этот намек увидеть, услышать и распознать…
- Правда? – спросил он с надеждой в глазах. – Эмммма! Вы сказали то, что я осознавал внутри себя много лет. Ну, если дана такая фамилия, то нужно идти дальше, не так ли? Что уж тут поделаешь?
- О, я вас уверяю, что люди живут с фамилиями и поступками гораздо более страшными, чем у вашего героя. Такие истории я могла бы рассказывать месяцами…
- Правда?
- О, да – это правда! Люди всю жизнь живут в маленьких квартирах, никогда не задумываясь, что это просто обыкновенные дырки в бетонных стенах с мимолетными цепочками водоснабжения, люди давно не пробуют дождевые капли на вкус, прикрываясь зонтами от небесных подарков, но они точно знают характеристику своих слез… Однажды я спросила свою подругу, знает ли она как выглядит цвет суеты?
- Цвет суеты? - переспросил Он.
- Да, иногда мне бывает интересно разглядывать чужие мысли. Людям невдомек, что цвет суеты – это цветение. И это происходит каждой весной, а видят не все…
- О, Боже!
- Да, ваше восклицание о Боге здесь уместно, потому что все это его выдумки и подарки для тех, кто умеет видеть, слышать и думать… 90% живут как механические роботы, не успевая разглядеть свое лицо в одном и том же зеркале каждые десять лет, они заходят в метро и не в состоянии  различить людей с печатью чести на лице, эти редкие лица пролетают мимо, не оставив и следа, они празднуют свои дни рождения, как час личного короткого появления себя в этом мире, даже не подозревая, отчего произошел самый первый удар еще окончательно не сформировавшегося сердца, и самое главное, зачем этот удар случился…, кому это нужно, в чем смысл и кто это все придумал? Это же обязательно кто-то когда-то придумал, не так ли?
- О, Боже! Вы открываете мне новые двери в моем поиске духовного друга на все времена, это же именно то, чего мне всегда не хватало. Эмма, у меня всегда было такое впечатление, что я хочу широко открыть глаза, а сами ресницы сделать это мне не дают! – удивленно воскликнул он.
- Звучит красиво, и мы говорим с вами на одном языке… Прошу не шевелить головой, не забывайте, что помимо общения с вами я еще и навожу вам красоту, то есть, я раздваиваюсь, делая сразу два ответственных дела…
- Да-да…
- Возможно…, здесь уместно в вашей пьесе произнести личное обращение к Богу. Сколько драматургов обращалось за помощью и советом именно к нему в своих произведениях? Он создал женщину и кому, как не Его Небесному Величию знать ответы на все вопросы? Он же знает ответы на все вопросы, которые он оставил для изучения…, но не всем. Живущие едой ему безразличны, они много жуют, получая удовольствие от процесса перенасыщения и этот коровий процесс его не интересует…
- Эмммма, а скажите, вы знаете, как этот самый первый удар происходит в зарождении нового человека? Это же чертовски интересно…
- Конечно, знаю! А теперь не шевелитесь, пожалуйста, я буду делать вам затылок…, красиво и правильно… Скажу вам совсем между прочим, что любой врач отдал бы многое, чтобы знать истинную причину запуска несформированного человеческого сердца в самом начале его появления. Первый удар происходит от наличия кобальта и откуда-то взявшегося неизвестного никому импульса атомной энергии, которая и заводит механизм сокращений. Не каждый, ой, не каждый гинеколог знает истинную правду. Спросите у любого характеристику атомного ядра или химическую формулу Кобальта, и кроме химиков все сразу же замолчат. Не оказалось поля для пустой болтовни в целлофановой обертке демагогии, нет свободы сочинять ерунду и доказывать её со слезами в глазных мешках, нет места для лжи, потому что у каждого бьется что-то своё, очень странное почти в самом центре груди. Бьется то, о чем очень мало информации и самой правды. Бьется то, что кем-то придумано и заводится с помощью химического элемента - Со, с атомным номером 27 в общепризнанной таблице… Но людям нет до этого никакого дела, они воспринимают биение собственных сердец как данность. Кто-то завел их механизм в мамином аквариуме, а они даже ни слухом, ни духом ничего об этом не знают и не хотят знать… У них всю жизнь на поиск ответа на этот вопрос нет времени… Вы понимаете, те, у кого есть время, всегда говорят, что времени нет…
- Вы меня уби…
- Нет не убила, – у Эммы от волнения незаметно стучали мышцы губ, — это совсем не в моих интересах. Вам нужно писать и пробовать открывать глаза спящим в бетонных дырах и никогда не обращающих внимание на свои Кобальтовые машинки. Эта истина просеяна через сито опытной правды. Не той, которую пожирает ложь, обливаясь слюной жадности и торжества, а той, что никогда не даст к себе притронуться ехидной спиральной ложью. Вам следует продолжать сочувствовать всему человечеству… и писать до последней капли кислорода для слепых, глухих и бездушных, чтобы они увидели прорези света и услышали мимолетные вибрации воздуха на уровне вытянутой руки. Вы победите…
- А победа — это всегда…
- Похороны чего-то…, - снова перебила его Эмма и удивилась совпадению двух мышлений.
  Наступила парикмахерская тишина. Это особое состояние щелканий ножниц, запахов, совсем неслышного грохота волос на пол, шуршания ног и света… Неуместно был забыт колокольчик на дверях, который звонил вопреки американскому бородатому классику в свитере, умеющему много пить, чудить и творить. Кожаные сидения кресел тайно помалкивали, отдыхая от разнообразных задниц, производивших различное физическое давление на сидения. За окном в поисках постоянной еды кудахтали голуби и царапали когтями подоконник. Кондиционер ровно дышал вентилятором без кобальта, что-то забирал из замкнутых комнат, что-то отдавал, обновляя отравленный одеколонами воздух. Все это называется мачехой обычной тишины… За приоткрытой дверью кабинетика Мухобоевой зазвонил телефон, затем ещё и ещё… Одинокой мышью пискнул автоответчик, и кто-то стал ругаться, сообщая Мухобоевой, какая же она все-таки сука!
 Эмма боялась, что сейчас в парикмахерскую кто-то зайдет и громко рассядется на диване…, будет разглядывать и вслушиваться в их разговор, делая вид, что листает потрепанный журнал с улыбающейся от счастья и третий раз беременной Хайди Клум… Она боялась того момента, когда прическа этого незнакомца будет готова, и придется снимать с него своё совсем не волшебное покрывало… Последний раз можно будет к нему притронуться на правах провинциальной парикмахерши, которая сделала своё дело и уже может исчезнуть навсегда, как ненужный рабочий, как целлофановый пакет, как съеденный апельсин…, как обертка от конфеты прошлого.
 Навсегда - это слово надежда и слово убийца?
Эмма механически стригла его виски, с любовью дотрагиваясь к ним глазами и новенькими немецкими ножницами. Она запоминала запах красивого душевного наваждения и готовилась к его исчезновению. Это была ее личная философия повседневности… Мысли путались, сбивались в гармоничные группы и направляли что-то предпринять перед уходом этого незнакомца.
 «Начни – и Бог будет с тобой…» - эта древняя библейская истина просеяна сквозь сито правды. Меня разбудил чужой стук в моем сердце…, хотя…, чужой ли это стук? Бог — это устройство и порядок в человеческих мыслях и поступках… Когда он уйдет ты снова заплатишь, потому что бесплатные уроки бесполезны… О, Боже! Помоги моему неверию… Иногда нужно себя потерять, чтобы затем снова найти… не хочу, уже теряла много раз…, не хочу… Надежду нужно кормить собой… Не обольщайся… Может он поцелует меня…, на память, просто так, как будто бы он и есть мое мимолетное счастье…?»
Эмма очень боялась, что именно сейчас кто-то ворвется в эту дверь… Но никто не входил. Маленький колокольчик не шевелился, прекратил ругаться мужским голосом автоответчик за дверью кабинетика Мухобоевой, кондиционер снова взял перерыв и постепенно замолчал, секундная стрелка громко неслась по кругу враждующих цифр. Эмма с облегчением вздохнула и посмотрела в зеркало… Их взгляды встретились…
                ..………………

 Прошло уже три часа, как маленький колокольчик оповестил её и пустую парикмахерскую об уходе мужчины… Он звонил не для Эммы, он выполнял свою работу, не требуя воды, любви и еды. Бездушный фигурный клочок металла с громким немым языком и небольшим налетом пыли. Эмма продолжала работать и сотни картин и звуков окружающей чуши быстро пролетали мимо, даже на миг, не остановив её мысли о нем. С ней здоровались, она отвечала тем же…, механически, не слыша себя и других. Мир замкнулся на глупую орбиту абсолютного нуля… В голове появилась фраза из давно прочитанной книги:
«… иногда недостижение… – это подарок!»
 Было плохо до тошноты, убегали последние молекулы надежды, оставив траншейную боль с изобилием будущих слез… Ей хотелось плакать…, нет…, ей хотелось рыдать! Рассасывались иллюзии внутренних узоров, в груди затих очень дорогой и редко играющий оркестр… и совсем перестали дрожать коленки. Хотелось валерьянки и коньяку с собственными слезами. Эмма бросала взгляды в зеркало, где совсем недавно сидел Он, но там были другие лица…, из других тупиковых миров. Эти лица что-то говорили, стараясь быть оригинальными и загадочными, неординарными и чистыми…, повествуя качественную глупость. Она не слышала даже эхо остатков их фраз. Эмма думала о незнакомце… Вот так её наваждение продолжалось до конца рабочего дня.

Она подходила к дому, стараясь дышать… Воздух казался недостаточным, и она почти задыхалась от внутренних рыданий. Глаза заливали слезы старинной обиды и сволочной несправедливости этого гадкого мира. Она хотела как можно быстрей обнять свою поломанную подушку и всё отдать именно ей. Так ярко начинавшийся день подходил к закату. Эмма не слышала стука своих каблуков по асфальту. Знакомые картинки двора разливались в слезном калейдоскопе ее красивых глаз, жизнь казалась глупой, само разрушительной и недостойной её существования…
- Э-м-м-м-А! – окликнул кто-то совсем рядом.
Она вздрогнула от предчувствия чего-то самого доброго в жизни.
Это был Он – Прекрасный и абсолютно новый мир её осуществленной надежды… Храни их Господь!