Секреты долголетия

 
       

             (или Лаборатория профессора Загорского)
                пьеса в двух действиях.
  Институт геронтологии РАМН, лето будущего года.
                103.400 знаков с пробелами. 50 стр.
                Действующие лица:
С о ф ь я  А л е к с е е в н а  Д о л г о в а — директор Института, 55 лет.
П а в е л Д м и т р и е в и ч Г а х — её заместитель, финансист,  65 лет.
В а н о  Э ш и м б а е в — врач-диетолог, 40 лет
М а к с и м  А р т е м ь е в и ч  З а г о р с к и й — профессор, 35 лет.
К а т е р и н а — его ассистент, правая рука,  20 лет.
В и к т о р и я  Л ь в о в н а — журналист, 30 лет.
С е р а ф и м  П е т р о в и ч  С м а г и н  — долгожитель, 106 лет.
О к с а н а — его сиделка, 37 лет.
К о л ь ш а — её больной сын, 19 лет.
Б р е н д л и н — медбрат, 25 лет.
Сотрудники института, пациенты.   

                Действие первое, весна 
1. Кабинет директора Института. На стене — портреты видных геронтологов: Мечникова, Амосова, Медведева… Хозяйка сидит за рабочим столом, входит Гах.
ГАХ. Добрый день, Софья Алексеевна. Я не один, уж извините.
СОФЬЯ. Ах, Павел Дмитриевич, добрая душа! Вечно ты кого-нибудь привезёшь из столицы… Кого на этот раз?
ГАХ. Журналистку . Приятная особа, медик...
СОФЬЯ (укоризненно). Ты же знаешь: у нас не цирк, а серьёзное научное заведение: Институт геронтологии РАМН. Никаких сенсаций мы никому не обещали…
ГАХ. Я говорил об этом, но меня и слушать не стали. Девица из профильного издания, из Академии… Зовут Виктория Львовна.
 СОФЬЯ (со вздохом). Ну что делать? Зови!
Гах открывает дверь, входит Виктория с фотоаппаратом через плечо.
ВИКТОРИЯ. Добрый день, Софья Алексеевна!
СОФЬЯ. И вам всех благ! (Здороваются за руку). Как долетели, Виктория Львовна?
ВИКТОРИЯ. Спасибо, хорошо. У вас чудесная погода! Как говорили в старину, «солнце, воздух и вода»...
СОФЬЯ. «Наши лучшие друзья?»… Но у нас лучший друг — министерство. Оно нас финансирует. А мой главный финансист вернулся из столицы хмурым. Ведь так, Павел Дмитриевич?
ГАХ. Как сказать, Софья Алексеевна? В целом нас хвалили, ставили в пример… Но я старый волк и знаю: хвалят — значит, извиниться желают.
СОФЬЯ. Что, не дали обещанного?
ГАХ. Не в полном объёме, Софья Алексеевна, не в полном…
СОФЬЯ. Ну ладно, это потом, а пока — о нашей гостье. Номер в гостинице — распорядился, Павел Дмитриевич?
ГАХ. Как прибыли — сразу.
СОФЬЯ (Виктории). Вы будете жить в исторических апартаментах, Виктория Львовна. В своё время здесь Правительственный санаторий был, большие люди лечились!
ГАХ. Сталин жил по соседству, в госдаче номер Два «Холодная Речка», а здесь — его окружение: Молотов, Каганович…
СОФЬЯ. Между прочим, и тот, и другой прожили без малого по сотне лет… Сегодня вполне могли бы стать нашими пациентами.
 ВИКТОРИЯ. Кстати о пациентах (включает диктофон). Кто они? Как определяется их состав?
СОФЬЯ. Вопрос серьёзный. Занимается этим Академия, а мы — размещаем, кормим, лечим... В основном это одинокие старики лет по 90 с гаком, но есть и столетние долгожители...
ГАХ. У каждого пациента — отдельная палата со всеми удобствами, сиделка, коляска, если необходима, — всё, как полагается…
СОФЬЯ. Горожане предпочитают главный корпус, здесь больше возможностей для общения: шахматы, нарды, лото… А сельчане любят коттеджи на берегу озера — там дикие утки, гуси, лебеди…
ВИКТОРИЯ. Даже завидно!
СОФЬЯ (с улыбкой). Как гостья, вы можете жить у нас сколько угодно, Виктория Львовна, но в качестве пациентки попадёте не скоро… (оценивающе)… лет через пятьдесят, я полагаю…
ГАХ. Разве что медиком?.. У нас недокомплект…
ВИКТОРИЯ (с досадой). Вам геронтологи нужны, а я обычный терапевт…
СОФЬЯ (строго). Нам всякие специалисты нужны, но прежде всего учёные. Наш Институт — это научное учреждение, в котором проводится большая работа по геронтологии, гериатрии, прикладным наукам…
ГАХ.   Есть лаборатория диагностики, лечебной гимнастики, творческих занятий, питания, отдыха, лечебного сна…
СОФЬЯ. Если вдуматься, старики существуют столько же, сколько всё человечество, но науке о старости — чуть больше сотни лет… (Указывает на портреты). Вот они, наши корифеи: Илья Мечников, Николай Амосов, Жорес Медведев…
ВИКТОРИЯ. Прекрасные лица! (Фотографирует).
СОФЬЯ. Всё, что есть нового в сегодняшней геронтологии, мы по мере сил внедряем в методику лечения своих пациентов.
ВИКТОРИЯ. Почему «по мере сил»?
СОФЬЯ (с улыбкой). Так говорил мой учитель — старейший хирург Петербурга Фёдор Григорьевич Углов. «Лечить надо по мере сил: одна сила — медицина, а вторая — сам организм».
ВИКТОРИЯ. Золотые слова!
СОФЬЯ. Он оперировал до ста лет, не пил, не курил, обливался холодной водой… Умер в 103 года.
ВИКТОРИЯ. Ай, молодец!.. Я хотела сказать, что это круто: дожить до сотни лет с гаком и до последних лет продолжать и активную физическую, и творческую деятельность… Ведь он творил?
СОФЬЯ. Множество научных работ, которые и сегодня не теряют своей актуальности!
ГАХ. А наши учёные? — те, кто трудятся в Институте? Регулярно публикуют свои отчёты, изыскания в области геронтологии. А пример показывает директор Института Софья Алексеевна Долгова…
СОФЬЯ. Увы, в России меньше долгожителей, чем в Японии, например, но среди наших немало творческих гигантов. Вспомните Бориса Ефимова,  старейшего в мире карикатуриста… Он прожил 108 лет! Артист Владимир Зельдин, балерина Марина Семёнова, маршал Сергей Соколов — им всем было больше ста! 
ГАХ. А Конёнков, скульптор? Одолел 97… (Стучит по голове и напрягает мышцы). Интеллектуальная деятельность плюс физическая активность — вот что продлевает жизнь!
СОФЬЯ. И здоровое питание! (Виктории). Вы, кстати, наверняка проголодались с дороги?.. Ужин будет позже, а пока — файф о-клок, как говорят англичане. (Указывает на дверь). Прошу в наш диетический зал!
        Все трое проходят в соседний зал, садятся за обеденный столик. Здесь к ним присоединяется Вано.
СОФЬЯ. Знакомьтесь, Виктория Львовна. Это Вано Эшимбаев — наш главный диетолог.
ВИКТОРИЯ. Очень рада.
ВАНО. Взаимно, мадам. 
ВИКТОРИЯ. Тогда уж лучше мадмуазель.
ВАНО (смущённо). Пардон!
ВИКТОРИЯ. Не смущайтесь, я привыкла. У меня бабушка   вышла замуж в тридцать пять, и ничего. И детей родила, и внуков вырастила, правнуков…
ВАНО. Молодец! И сколько прожила?
ВИКТОРИЯ (весело). Она и сейчас живая! Девяносто лет, а всё такая же, как прежде: «комсомолка, спортсменка, красавица!»…
СОФЬЯ. Ай, молодец! В нашем Институте таких много, вот увидите… (Эшимбаеву). Угощай, Вано.
ВАНО. Первое, с чего надо начинать застолье, это глоток хорошей родниковой воды! (Поднимает графин). Есть всякие воды — карбонатные, хлоридные, сульфатные, ну лучшая, я считаю, это чистейшая столовая. Она полезна при всех болезнях, хороша за любым столом! (Наливает бокал и пьёт, как дорогое вино).
ВИКТОРИЯ. Вы как тамада на горской свадьбе, Вано.
ВАНО. И это было в моей жизни, всё было… А позвольте узнать: чем питается ваша бабушка?
ВИКТОРИЯ (пожав плечами). Чем питаются деревенские люди?.. Щи да каша — пища наша…
ВАНО. Вах! Русские щи — это кладезь витаминов! Щавель, крапива, лук, морковь, капуста, петрушка, сельдерей…
ГАХ. А ещё репа, грибы, огурцы…
СОФЬЯ. А мясо?.. Лучшим считалась говядина. Варили цельным куском — долго, на медленном огне…
ГАХ. В русской печи потому что! Жар держит сутки, не меньше!
ВИКТОРИЯ. У моей бабушки такая же печь. А каши какие она варит? Даже манка у неё — без единого комочка!
СОФЬЯ. Э, нет! Не помните вы, молодёжь, кашу «Дружба»…
ГАХ (с усмешкой). Времён Сталина и Мао Дзедуна?.. Пшёнка и рис?..
СОФЬЯ (мечтательно). С курагой, с изюмом...
ВАНО. Воля царицы — закон! Поговорю с поварами, и будет у нас «Дружба народов»!
СОФЬЯ. Ну вот и договорились… Пейте чай, друзья.
ВАНО. Чай мы предлагаем самый привычный для ветеранов. Но лучших сортов, конечно! Чёрный из Индии, зелёный из Китая, красный из Африки: знаменитое каркаде «Суданская роза»,.
СОФЬЯ. Заметьте: мы никого их пациентов не принуждаем. Если человек сто лет пил этот сорт чая, то на втором столетии отказывать организму — грех.
ВИКТОРИЯ. Мудрая мысль!
СОФЬЯ. В глубокой старости вообще сложно менять свои привычки. Даже сахар к чаю… Мы понимаем: диабет, убедительно советуем мёд и фрукты, но за столом должны быть и то, и другое, и третье!
ВАНО. Отсутствие привычной пищи — стресс для старческого организма, и ещё неизвестно, что повредит ему больше.
ГАХ. Я недавно был в Лондоне. Никто так не заботится о здоровье, как англичане преклонных лет, ожирение для них — катастрофа, но за чайным столиком неизменно присутствует бисквит…
ВАНО. А у нас сегодня — французский фондан! — кекс из шоколадного бисквитного теста. (Виктории). Прошу оценить, мадмуазель…
ВИКТОРИЯ (откусив). Бесподобный фондан! Я в Париже не пробовала лучше!
СОФЬЯ. Наши пекари — это те ещё мастерицы, некоторые с советских времён остались!
ВИКТОРИЯ. Я смотрю, здесь многое сохранилось с тех славных времён?
ГАХ. И даже старше — с царских. Здания старинные, аллеи, виноградники… Отдельным лозам лет по двести!
ВАНО. А наше озеро? Натуральное горное, не хуже Рицы! 
СОФЬЯ. Ну поменьше, поменьше конечно, Вано! Не надо преувеличивать...
ВАНО. А какая рыба в нём водится! Озёрная форель, кумжа. В длину больше метра, весом килограмм 20!
СОФЬЯ. Вано-о!
ГАХ (с усмешкой). Наш диетолог помешан на этой кумже…
ВАНО (горячо). Зачем смеёшься, Павел Дмитриевич? Красная рыба семейства лососёвых, свежайшая! Нашим пациентам каждый день кушать можно!
 ГАХ. Рыбные дни — как в советские времена?
ВАНО. Я был на форельной ферме в  Греции. До 50 центнеров собирают с гектара! А в нашем озере этих гектаров гораздо больше! (Директору). А? Софья Алексеевна?
СОФЬЯ (С улыбкой). Если Павел Дмитриевич изыщет средства, я не возражаю…
ГАХ (Удивлённо). Совершенно новая статья расходов, Софья Алексеевна! Штатное расписание, оборудование, корма… 
ВАНО. Человек пять заядлых рыбаков и столько же лодок, отдельная заводь для молоди — вот и всё оборудование, что надо! 
СОФЬЯ (лукаво смотрит на Викторию). А вот мы гостью спросим, постороннее лицо. Как, Виктория Львовна? Стоит овчинка выделки?
ВИКТОРИЯ (после раздумья). Если выбирать между завезённой мороженой рыбой и собственной свежей, то ответ однозначен...
ВАНО. Спасибо, мадмуазель!
СОФЬЯ. Она, пожалуй, и дешевле обойдётся — наша собственная рыбный день? Давай заявку, Вано, мы обсудим. (Встаёт). А сегодня покажешь гостье наш парк, дендрарий, ботанический сад…  Вы не против, Виктория Львовна?
 ВИКТОРИЯ (Тоже встаёт). Вовсе нет, Софья Алексеевна. С вашего разрешения я поснимаю немного. На закате получаются чудесные снимки!
 СОФЬЯ. Ну вот и славно.  Встречаемся за ужином, господа.
(Она и Гах уходят).  Вано и Виктория гуляют, она — с фотокамерой в руках.
ВИКТОРИЯ (с хитринкой). Вы назвали её царицей?..
ВАНО. Старшая сестра Петра, Софья Алексеевна, тоже была крутой правительницей...
ВИКТОРИЯ. Этим они схожи, пожалуй... (Восхищённо). Но какая кругом красота!
ВАНО. Я бывал во всех частях света, Виктория Львовна. Есть очень славные места, но это не хуже, поверьте на слово.
ВИКТОРИЯ. Верю, Вано, верю!
ВАНО. А воздух? Вах, какой букет!
ВИКТОРИЯ. Надышаться не могу, честное слово.
ВАНО (загибает пальцы). Ветер с моря — это йод, сосны — фитонциды, а горы — что говорить? Все долгожители, как правило, родом из горных селений. Дети гор, проще говоря!
ВИКТОРИЯ (восхищённо). Смотрите, Вано: земляника расцвела! У нас в лесных оврагах ещё снег лежит, а здесь земляника… Да какая белоснежная!
ВАНО. Это юг, дорогая. На Сицилии уже созревают апельсины. Два урожая собирают в год!
ВИКТОРИЯ. Бог с ней, с Сицилией. У нас на Урале первое, что я помню с детства — это сосновый бор и земляника в цвету. (Напевает).

Ах, какой здесь воздух пряный —
В молодом бору сосновом!
Земляничные поляны
Завлекут сюда любого. (Танцует).
Под зелёными шатрами —
Ярко-синий купол неба,
Храм с высокими столбами
Цвета зреющего хлеба.
Это сосны-великаны,
Как гудят они — послушай,
Земляничные поляны
Греют сердце, греют душу.
Под ногой ковёр хрустящий
Опадающих иголок, 
Воздух дивный и пьянящий,
Жизни путь красив и долог.

ВАНО. Вах, какой у вас голос, Виктория Львовна! Вам надо было быть певицей! Сказочное… меццо-сопрано, или что там?.. (Слегка обнимает её за талию).
ВИКТОРИЯ. Я предпочла быть журналистом. (Умело выворачивается). А в вашем Институте столетних много, Вано?
ВАНО. Есть. Одному пчеловоду сто семь… Вроде бы…
ВИКТОРИЯ. А что не так?
ВАНО. Документы не сохранились. А память у стариков известно какая…
ВИКТОРИЯ. Пойдём к нему?! (Умоляюще). Я вас прошу, Вано! Без его снимка меня и в редакцию не пустят…
ВАНО. Он страшный, как Вий! Я найду вам стариков получше.
ВИКТОРИЯ. И получше, и похуже — все нужны!... Я не конкурс красоты снимаю, а долгожителей.
ВАНО. Это не близко. Старик пожелал жить в сельской избушке — как у себя на пасеке… А желание пациента — закон для нас! Срубили ему избушку...
ВИКТОРИЯ (нетерпеливо). Пойдём, пойдём, Вано! Вам что велено царица Софья? Выполнять мои желания?..
ВАНО. О, женщины! Верёвки вьёте из нас! (Ведёт гостью...  По дороге им встречаются медбратья: Брендлин и его друг).
БРЕНДЛИН (глядя на Викторию, восхищённо напевает): «Какая девушка, полумесяцем бровь!»
ВИКТОРИЯ (останавливаясь). Это вы мне, молодой человек?
БРЕНДЛИН. Вам, красавица!
ВИКТОРИЯ. В своё время Рашид Бейбутов пел похожую песню, но иначе (поёт): «Я встретил девушку, полумесяцем бровь, на щёчке родинка, а в глазах любовь»…
БРЕНДЛИН. Да, в самом деле. Старинная песня, а какая прелесть! (Обняв Викторию): «А в глазах любовь»…
ВИКТОРИЯ. Ваш девиз — напор и натиск?
БРЕНДЛИН. Угадала, дорогая!
ВИКТОРИЯ.  А если он мне не понравится?
БРЕНДЛИН (кивает на Вано). Будешь просить защиты у своего «джигита»?
ВИКТОРИЯ. Да нет, обойдусь своими силами…
  (Делает подножку, и Брендлин подает навзничь).
ВАНО (строго). Вы кто, молодой человек? Я вас не знаю…
БРЕНДЛИН (с трудом встаёт). Работаю я здесь… Медбрат… Брендлин.
ВИКТОРИЯ. А я журналист... Занимаюсь айкидо. (Невинно). Вам помочь, брат? 
БРЕНДЛИН. Благодарю, не надо…
ВИКТОРИЯ (весело). Ещё увидимся?.. Есть желание?..
БРЕНДЛИН. Спасибо…
ВАНО. Виктория Львовна! Вы же хотели встретиться с пчеловодом…
ВИКТОРИЯ. Меня интересуют все: и пациенты, и медбратья…
ВАНО (прищурившись). Симпатичный молодой человек, не спорю…
ВИКТОРИЯ. Вы что? Ревнуете, Вано? Я вам повода не давала!
ВАНО. Извините … (Уходит, Виктория за ним).
БРЕНДЛИН (недобро смотрит вслед). Эта коза мне ещё ответит!
ДРУГ. Слушай, ты откуда взялся такой мстительный?!
БРЕНДЛИН. Да ладно, шучу я…
ДРУГ. Ну и шути прилично! У нас по другому не принято. (Уходит).
БРЕНДЛИН (подняв руки). Молчу, молчу, брат!  (Хромает следом). Все такие правильные... Никого за талию ухватить нельзя… (Уходит).

2. Избушка бывшего пчеловода, возле неё широкая скамья. На ней сидит Кольша с распахнутыми глазами, напротив — Максим Загорский с альбомом для рисования и карандашом в руке. 
МАКСИМ. Что, устал, дружок? Ну отдохни, прикрой глазки… Только не спи, мой хороший. Вечером спать вредно.
КОЛЬША. Спать!
МАКСИМ. Ночью будешь спать, понял?.. А утром мы пойдём с тобой на рыбалку, на озеро. Поймаем рыбку…
КОЛЬША (широко улыбаясь). Рыбка!
МАКСИМ. Мамка пожарит, даст Кольше…
КОЛЬША. Люблю!
МАКСИМ. Молодец! Погляди на меня. Вот так, умница. (Продолжает рисовать).
            Входят Вано и Виктория.
ВАНО. О! Картина маслом: Ван Гог и другие.
           Кольша, увидев посторонних, в страхе  убегает.
МАКСИМ. Паразит ты, Вано! Ведь я его рисовал!
ВАНО. Зачем?
МАКСИМ. Тебя забыли спросить!.. Еле-еле уговорил — и на тебе! Принесла нелёгкая…
ВАНО. Ну ладно, хватит дуться… Знакомься, старик: это журналист из центра — Виктория Львовна.
МАКСИМ (небрежно кивнув). Максим…
ВАНО. Вы поворкуйте, а я позову старика. (Уходит в дом).
ВИКТОРИЯ. А этот юноша… он тоже здешний пациент?
МАКСИМ. Да нет. Он… как бы это вам сказать?.. Сын местной сиделки, но тоже больной человек, олигофрен. 
ВИКТОРИЯ (со вздохом). Бедный парень!
МАКСИМ. Родовая травма. 
ВИКТОРИЯ. А вы художник?
МАКСИМ (с усмешкой). Можно и так сказать. Короче, нужен мне его портрет!
ВИКТОРИЯ. А если фото? (Показывает фотокамеру).
МАКСИМ (решительно). Э, нет! Фотоснимок способен запечатлеть мгновение — и только. А мне нужна… структура мысли! Понимаете?
ВИКТОРИЯ. Пытаюсь…
МАКСИМ. Вы медик?
ВИКТОРИЯ (с усмешкой). С журналистским уклоном.
МАКСИМ. Всё ясно… Статейка нужна в медицинский журнал?
ВИКТОРИЯ (сердито). А хотя бы и так? Не всем держать в руках скальпель или кисть, кто-то должен и фотоаппарат.
МАКСИМ. Ну вот, осерчала… А я хотел вас в гости пригласить…
ВИКТОРИЯ. Это далеко?
МАКСИМ. Да нет, здесь рядом (указывает рукой). Мы соседи. У меня лаборатория лечебного сна.
ВИКТОРИЯ (с жалостью). А если завтра?.. Сегодня я не успеваю…
МАКСИМ. Ну завтра так завтра… Всех вам благ! (Уходит).
ВИКТОРИЯ. Рассердился... (Глядя ему вслед). Ну и ладно. На сердитых воду возят!
Из двери, опираясь на клюшку, выходит столетний Смагин. Его ведут под руки Вано и сиделка, красавица Оксана. Они усаживают старца на скамью.
ВАНО (Виктории). Ну вот он, наш старейший пациент. Прошу любить и жаловать: бывший пчеловод Серафим Смагин…
ВИКТОРИЯ. Ах, какой колоритный дед! Вы правы: это вылитый Вий! (Фотографирует старика со всех сторон).
ВАНО (Смагину). Тебя как полностью, дедуля?
СМАГИН. Ась? 
ВАНО (передразнивая). Карась!.. Как твоё отчество, спрашиваю?
СМАГИН. Моё?
ВАНО. Ну а чьё же? Своё я знаю.
СМАГИН. То есть… как по батюшке меня зовут?..
ВАНО (выходит из себя). По батюшке, по матушке!.. Ведь всё понимает, старый чёрт, но надо поиздеваться...
ВИКТОРИЯ (Смагину). Здравствуйте, дедушка!
СМАГИН. День добрый, внученька.
ВИКТОРИЯ. Я полстраны летела к вам. Хочу поговорить. Можно?
СМАГИН. Да что ж не поговорить с хорошим человеком?
ВИКТОРИЯ. Меня зовут Виктория Львовна. А вас?.. Серафи-им…
СМАГИН. Петрович, доченька. Батьку моего в честь святого Петра назвали, в канун сенокоса.
ВИКТОРИЯ. А вас, дедуля?
СМАГИН. Меня в январе, в честь преподобного Серафима Саровского.
ВИКТОРИЯ. Стало быть, ваше полное имя — Серафим Петрович Смагин?
СМАГИН. В церковной книге так было записано, да сгорела книга вместе с церковью! Так что  теперь я — сирота Казанская, зови, как хошь…
ВИКТОРИЯ. А родились вы?..
СМАГИН. Там же и даты рождения были… Всё село осиротело без храма Господня...
ВИКТОРИЯ. Всё село?
СМАГИН. В прежние времена, дочка, ЗАГСов не было. В церкви и крестили, и венчали, и отпевали… Там же и книги записей хранились, наш архив… А сгорела церковь — всё пропало. Вот незадача!
ВАНО (зло). Но год своего рождения ты должен помнить, дед?
СМАГИН (с тяжким вздохом). Помнить должен, сынок… Но — забыл! Приходскую школу открывали — помню, гражданскую войну   помню… А когда рожали — не помню, хоть убей!
ВАНО (яростно). Издеваешься, старик?! Когда меня рожали, я тоже не помню. Никто не помнит!
СМАГИН (с усмешкой). Ну а ежели так, зачем сердиться, сынок?
ВАНО. Затем, что тебе документ нужен: когда родился, когда женился?.. Не может человек без паспорта!
СМАГИН (со вздохом). Эх, милый! Я скоро перед Господом Богом предстану, а Ему мой паспорт ни к чему.
ВИКТОРИЯ. Нет?   
СМАГИН. Нет, дочка. Богу все даты ведомы, его не обманешь.
ВИКТОРИЯ. Да ты философ, дедушка?..
СМАГИН. Я пчеловод, внученька. А пчёлы любого научат уму-разуму…
ВИКТОРИЯ. Это как же? Они ведь крохотные… (Показывает кончик пальца).
СМАГИН. И крохотные, и живут недолго, а умнейшие создания, я тебе доложу!
 ВАНО (Виктории). Ну всё?.. Солнышко садится… Пойдём, Виктория Львовна? 
ВИКТОРИЯ (Смагину). Мы не прощаемся надолго, Серафим Петрович. Я к вам завтра приду. Можно?
СМАГИН. А что же нельзя?.. (Со вздохом). Придти всегда можно… Другое дело, застанешь — нет ли?..
ВАНО. Как понять: «застанешь – нет»?!..
СМАГИН (пожав плечами). Что ж тут непонятного, сынок? Ежели доживу — встретимся, а на нет и суда нет.
ВАНО. А что с нами может случиться, Серафим Петрович?
СМАГИН. С вами вряд ли, юноша. Вам сколько лет? 
ВАНО. Сорок.
СМАГИН (с усмешкой). Ну а мне немного больше… 
 ВАНО. Но-но! Ты не вздумай, старик!
ВИКТОРИЯ. Живите ещё лет сто, Серафим Петрович!
СМАГИН. На всё воля Божья…
             Вано и Виктория уходят.
ОКСАНА. Ну что, дедуля? Посидишь ещё на солнышке?
СМАГИН. Посижу, красавица. Вечернее солнышко — это лучшее, что мне осталось.
ОКСАНА. А по утрам оно разве хуже?
СМАГИН. Это в молодости всё есть: и вчера, и сегодня, и завтра...  А в старости с каждым вечером надо прощаться, как навек... 
ОКСАНА. Что-то грустно ты сегодня поёшь, дед?
СМАГИН. Ну а что ты хотела, Ксана? Мне ведь скоро — 107…
ОКСАНА. А говорил доктору, что не помнишь?
СМАГИН. Всё я помню, девонька…(С глубоким вздохом). Стыдно мне!
ОКСАНА. Чего тебе стыдиться, дедушка?
СМАГИН. Долго живу потому что… Перед друзьями своими совестно, перед жёнами… Я их всех пережил, старое чучело!
ОКСАНА. Бог даёт, Бог берёт, дедуля… С ним не поспоришь.
СМАГИН. Это ты права, с Ним спорить грех… (Круто меняет тему разговора). Ты мне другое скажи: что происходит с Кольшей твоим? Почему вокруг него засуетились все, забегали?
ОКСАНА (удивлённо). А я ничего не вижу… Вот разве что Максим Артемьевич заходит?.. Так он сосед наш, Кольша его любит.
СМАГИН. Максим его рисует... Зачем?!
ОКСАНА. Ну любит он рисовать, что тут плохого?
СМАГИН. Нет, погоди. Вот ты молодая, красивая, а он много раз тебя рисовал?
ОКСАНА (пожав плечами). По моему, ни разу…
СМАГИН. Во-от! А Кольшу то и дело! Я не спорю: рослый парень, силой Бог не обидел… Но видно ведь, что блаженный…
ОКСАНА (всхлипнув). Это при родах…
СМАГИН. Да никто тебя не винит! Скорее, папаша виноват. Пьяный был?!
ОКСАНА (опустив голову). А какой же?..
СМАГИН. Ну то-то… (Задумчиво). Но почему твой доктор рисует не красавицу мать, а больного сына?!   
ОКСАНА. Не знаю…
 СМАГИН. Вот и я не знаю… Ты между делом постарайся выведать: что задумал сосед? Чем он вообще занимается?
ОКСАНА. Своя лаборатория у него, здесь рядом. В клетках зверушки подопытные — и все спят! Кролики, лягушки, змеи… Обезьянка даже.
СМАГИН. Обезьянка?!
ОКСАНА. Истинный Бог!
СМАГИН (после долгого молчания). Ох, не нравится мне это всё, Оксана…  Ну ступай! А я ещё посижу, подумаю…
              Оксана уходит. Смагин остаётся один, вспоминает:
СМАГИН. Этот Вано не верит мне… Да я и сам уже многому не верю… То, что в детстве было — всё помню! (С трудом встаёт, ходит, опираясь на клюшку, и с каждым шагом всё уверенней). В девятьсот девятнадцатом, в августе, поехали мы с дедом в Москву. Он мёдом  торговал, я лошадь стерёг... Лет восемь мне было, но помню, как вчера! (Плечи его расправляются, старик молодеет на глазах).  Москва голодная была и вся какая то… настороженная. Ходили слухи, что с Юга идёт Деникин, конница генерал Мамонтова уже под Москвой, красные пакуют чемоданы… На рынке об этом говорили кто с тревогой, кто со злорадством, но когда шли комиссары в куртках кожаных, умолкали и те, и другие… (Старик бодро ходит по сцене, читает стих). 
Молодая цыганка гадала у Яра,
Всё как есть говорила, с судьбой не играй…
Подошли к ней два в кожанках комиссара:
— Ну-ка, смуглая, нам погадай!
— На кого же из двух, молодые, красивые?
Про богатство скажу, про любовь и напасть…
— Ты буржуйские штучки оставь-ка, сопливая,
А гадай нам, как есть, про советскую власть!
(Если выживет любушка в нынешнем годе,
Мы и сами возьмём себе всё, что хотим,
А прорвётся Деникин, уж он на подходе,
Вот тогда то, браток, повисим!).
Стасовала цыганка колоду заветную:
— Чем заплатите, яхонтовые, за судьбу?
… Из патронника пулю достав пистолетную,
Усмехнулся один: — Для тебя сберегу!
Если гибель предскажешь рабочему делу ты,
Отведём на Лубянку как злого врага,
А схитришь и обманешь, войдут в Москву белые,
У меня перед смертью не дрогнет рука!
…Побледнела цыганка: не шутят трефовые,
В едком прищуре глаз — беспощадный свинец!
Разложила колоду на доски дубовые
И увидела: власти — конец!
Хоть в три глаза гляди, ни напёрстка сомнения,
Так уж карта легла, на неё не пеняй,
Правду молви, схитри — всё равно нет спасения,
Хоть огонь, хоть полымя — сама выбирай.
И взмолилась цыганка Богам своим древним,
До священного Ганга молитва дошла!
И свершилось в Москве тихим вечером летним
Неприметное чудо: карта — перелегла!!!
То ли дивные чары Тибетского ламы,
То ли просто на миг потемнело в глазах,
Но на месте зловещей разлучницы-дамы —
Благородный король и семёрка в глазах!
— Ну же, ну! — торопили её комиссары…
Поднялась величаво, монисто звеня:
— Путь мне счастья не знать, пусть жених будет старый,
Но скажу всё как есть, хоть казните меня.
С вашей картой червонной мы горя узнаем,
Ох, коварна кровавая красная масть!
Но учтите, чавелы, пока я живая,
Не умрёт ваша… вятская власть!
— Ах ты ведьма! — взревел комиссар помоложе, —
За такие слова — самолично в расход!
Но одёрнул второй: — Ты вглядись в её рожу!
То ж колдунья, а если, положим, не врёт?
…И ушли комиссары к себе на Лубянку,
Громче прежнего хромовой кожей скрипя,
И моложе который всё хаял цыганку:
— Ну не сбудется! Вспомнишь, зараза, меня!
Всё сбылось! Видно, крепко цыганка молила
Своих древних Богов: отступила напасть,
Пересилила белую — красная сила,
Устояла рабоче-крестьянская власть!
Всё сбылось! После этого картам не верьте,
Закружила Россию кровавая мгла,
Даже наша цыганка бывала на волос от смерти,
Но, повязана чарами с властью, не померла.
… Ах, как много годков с той поры пролетело!
Всё жива ты, колдунья, бессмертна никак?
Только сильно ж ты, бабушка, постарела,
Где ж осанка твоя, где твой княжеский шаг?
Припорошило кудри, пергаментом кожа…
Но пронзителен взгляд и насмешлива бровь.
Ты на даму — ту самую! — стала похожа,
Короля заменившую вновь.  (Занавес).

3.  Лаборатория лечебного сна. Максим Загорский  сидит за компьютером, входит Катюша.
МАКСИМ. Ну?... Как там наши зверушки, Катерина?
КАТЯ. А что им сделается, Максим Артемьевич? Спят, как убитые!
МАКСИМ. Вот этого не надо бы… Пусть лучше спят как живые!
КАТЯ. Я неправильно выразилась, профессор, извините. Что им не спать? Температура, влажность, освещённость — всё в норме. Будим мы их вовремя…
МАКСИМ. Вот это очень важно, Катя. Вся наша живность должна спать столько, сколько написано на клетке — ни больше и ни меньше!
КАТЯ. А скажите, Максим Артемьевич. Это правда, что не все наши зверушки впадают в спячку?
МАКСИМ (с усмешкой). Как это не впадают? Ты же видишь? Спят!
КАТЯ. Но это здесь, у нас… А в природе?
МАКСИМ. Смотря в какой природе, Катенька. Бурый медведь спит зимой, верно?
КАТЯ. Верно.
МАКСИМ. А где-нибудь в тропиках есть звери, которые спят в период летней засухи… Забьются в нору, как медведь в берлогу, и дрыхнут — вплоть до сезона дождей. Поняла?
КАТЯ. То есть сон — он всем полезен?
МАКСИМ. И не только зверям, людям тоже. Есть целые народы, испанцы, например, которые свято чтут послеобеденный сон — сиесту. Её соблюдал даже Черчилль, великий англичанин. Он всё жизнь воевал, курил, пил коньяк,  но прожил — дай Бог каждому!
КАТЯ. Но наши зверушки… Они спят подолгу… Это не сиеста…
МАКСИМ (смеётся). И это ты заметила, Катюша? (Грозит пальцем). От тебя ничего не утаишь!
КАТЯ. И не надо, профессор. Я умею хранить тайны.      
МАКСИМ. Да? А ещё что тебя удивило?
КАТЯ (оглянувшись по сторонам). Ну… наши зверушки засыпают как по команде. Ещё вчера носились по клетке, вели себя бодро и весело, а утром глядь — уже спят! 
МАКСИМ. Ну да… я вколол им препарат… 
КАТЯ. Барбитурат или ксенон?.. Не удивляйтесь, доктор. Я хорошо училась в колледже и знаю, что такое медикаментозный сон, чем он отличается от наркоза или гипноза.
МАКСИМ. Так, так…(Встаёт и ходит по кабинету).
КАТЯ. В любом случае это поручают медперсоналу… Сами профессора уколы не делают…
МАКСИМ. Катюша, ты гений! (Целует её в голову).  Ну тогда садись в моё кресло и слушай! (Сажает её за свой рабочий стол).  Начну с того, что я медик в пятом поколении, мой прадед работал у самого Кащенко!
КАТЯ. Есть больница такая…
МАКСИМ. Молодец, вижу, что отличница!..  Я с малых лет знал строение мозга, все его аксоны и дендриты… После школы мог поступить только в медицинский вуз, о других и речи не было.
КАТЯ. А хотелось?
МАКСИМ. О! Я был лучшим художником в школе, стенгазету оформлял так, что старшеклассники приходили любоваться... Слыхала ты про Бородина?
КАТЯ. Шоумена?
МАКСИМ. Нет, Катюша, про композитора и химика одновременно. Всю жизнь он разрывался между наукой и музыкой… Вот и я. С одной стороны медик, а с другой — художник.
КАТЯ. Я видела ваши рисунки, профессор. Интересные…
МАКСИМ (с усмешкой). Добрая у тебя душа! Но в одном ты права, Катерина.. Таких рисунков ты больше ни у кого не увидишь. Я рисую глаза, — а вижу в них мозг своего героя!
КАТЯ. Это как же, Максим Артемьевич?
МАКСИМ. А очень просто. Да ты сама приглядись, Катюша. Глазное яблоко — это целый мир! Всё, что спрятано под нашей черепушкой (стучит себя по голове), можно прочесть по глазам, их радужной оболочке. Есть участки, которые отвечают за питание, безопасность, продление жизни…
КАТЯ. Это всё в мозгах?
МАКСИМ. Конечно! За счёт глазного зрачка, мозг подаёт организму сигналы: «добыча», «враг» или «друг»…
КАТЯ. А «любимый»?..
МАКСИМ (строго). Половой партнёр, ты хочешь сказать? Выражайся яснее, Катюша, ты медик!
КАТЯ (чуть не плача). Извините, профессор… (В сторону). Партнёр… со слепыми глазами!
МАКСИМ. Вот здесь мы подходим к самому любопытному, Катерина. Исследуя зрение наших зверушек, я понял, что 99 процентов его через зрачок протекает из наружного мира в мозг! (Показывает).
КАТЯ. 99?
МАКСИМ. Я говорю приблизительно. Окружающий мир нужен нам, вот мы за ним и наблюдаем.
КАТЯ (пылко). А мы ему?!
МАКСИМ. Очень редко. Хищнику вряд ли нужен свет глаз своей жертвы…
КАТЯ (в сторону). Вот именно!
МАКСИМ. А нужен кому?.. Ты же умница, Катя!
КАТЯ. Половому партнёру?
МАКСИМ. Вот именно! Представь себе странствующего альбатроса, Диомедеа эксиланс. Этот воздушный король живёт долго, лет тридцать, и всю жизнь у него лишь одна королева!
КАТЯ. Лишь одна?
МАКСИМ. Да, Катюша. Они приглядываются друг к другу годами, высиживают лишь одно яйцо…
 КАТЯ. И потом не расстаются никогда?!
МАКСИМ (с усмешкой). Нет, Катюха, это не лебеди. Воспитав королевича, гордая чета разлетается в разные стороны и парит над морями-океанами по одиночке — месяцами, до нового брачного сезона.
КАТЯ. Зачем вы мне это говорите, профессор?
МАКСИМ. Для того, чтобы ты лучше поняла мою теорию памяти глаз. Вернувшись через год на тот же остров, в ту же многотысячную колонию белоснежных альбатросов, король безошибочно находит свою королеву. Ты понимаешь, Катя? Безошибочно!!!
КАТЯ. У каждой свой голос?
МАКСИМ. И не только, далеко не только! У каждой птицы — своя сетчатка глаза, его радужная оболочка. По ней из миллионов других она узнаём своего любимого. 
КАТЯ. По радужной оболочке? 
МАКСИМ. Вот именно! Бог ли так создал, не знаю, но у каждого индивидуума с самого рождения есть свой код —  участок мозга, который отвечают за своё персональное «Я».
КАТЯ. Персональное?
МАКСИМ. Абсолютно! С ним родился, с ним помрёшь. Иначе будет мировая Вавилонская башня. Слышала, Катюша?
КАТЯ. Конечно!
МАКСИМ. Это в мозгах (стучит себя по лбу), а на сетчатке глаза сделана метка, чтобы влюблённые могли различать друг друга с первого взгляда, за тысячи вёрст, как странствующие альбатросы.
КАТЯ. Эти метки… они, поди, сложные?..
МАКСИМ. Очень сложные, Катюша! Но я с годами нашёл много схожего, что отражается одну оболочку от другой. Организм словно сам говорит: «Вот он, я! Мои логин и пароль, Альфа и Омега… Прочти их, и ты узнаешь мой код — неповторимый, единственный в мире!»
КАТЯ. Так просто?!
МАКСИМ (со смехом). Сегодня одна дама посоветовала мне воспользоваться фотоаппаратом… Нет, девочки! Самый совершенный аппарат не отличит нужный пароль от множества других. Только мой карандаш способен на это! (Показывает).
КАТЯ. Чудесный карандаш, Максим Артемьевич!
МАКСИМ. Затем я переношу свой рисунок на компьютер…  Дело техники, и вот уже мозг той же обезьянки — на отдельном диске. (Открывает сейф и показывает диск). Вот он, видишь?.. А сама шимпанзе — в клетке, крепко спит! 
КАТЯ. И ничего не чувствует, не ощущает?
МАКСИМ (восхищённо). Ты мыслишь как хирург, Катюша! Мой метод — это глубокий мирный сон без всякого наркоза. В это время живой организм можно оперировать, препарировать, лечить, потрошить — что угодно! Без боязни, что он проснётся от боли…
КАТЯ. Но это на зверушках? 
МАКСИМ. Ты права, родная. Вот когда мой метод можно будет перенести на человека, о! Сколько простейших, «лёгких» операций мы сможем сделать на обездвиженном теле!
КАТЯ. Вы имеете в виду наших пациентов, стариков?
МАКСИМ. В первую очередь наших, Катерина! Ты не представляешь, сколько болезней накапливается в теле человека за столетие! О некоторых он знает, но боится, что во время операции не выдержит дряхлое сердце… О других не подозревает вовсе…
КАТЯ. А хирург — не спеша, не опасаясь, сделает и то, и другое, и третье?..
МАКСИМ. Вставит и новое сердце, если нужно, удалит тромб, грыжу, язву желудка... Дождётся, когда раны заживут, и только тогда, после долгого лечебного сна, разбудит пациента!
КАТЯ (глядя на профессора, как на Бога). Максим Артемьевич, вы гений!!!
МАКСИМ. Потому что встретил гениального слушателя — такого, как ты, Катюша! (Целует её в голову). Но имей в виду: ты первая, кому я всё это рассказал, раскрыл содержимое этого сейфа и своей головы, если хочешь! (Стучит пальцем по лбу).
КАТЯ (торжественно). Клянусь, профессор!.. Никому ни слова!
МАКСИМ (с тоскливой улыбкой). Можешь и не клясться, Катюша, всё равно никто не поверить. Да и верить ещё нечему. (Машет диском обезьяны). Пока у нас здесь одни зверушки, моё открытие ничего не значит! (Закрывает сейф).
КАТЯ (отважно). А если там будет… мозг человека?!..
МАКСИМ (с тёплой усмешкой). Свой хочешь предложить?.. Ценю за мужество, родная, но — не приму я такую жертву. И не потому, что не верю в успех. Если бы мог, я оперировал бы сам себя, а мне ещё жить не надоело. Но тебя не могу!
КАТЯ. Но если веришь, почему нет, Максим Артемьевич?
МАКСИМ. А смысл какой, Катюша? Я хочу оперировать больного, чтобы вылечить его. А ты молодая, здоровая… Тебя лечить не надо… Но за отвагу хвалю!
КАТЯ. Спасибо.
МАКСИМ. Среди врачей бывали те, что на себе испытал нечто новое, смертельно опасное даже. Теперь я вижу, что ты настоящий медик, Катюша!
КАТЯ (со слеза на глазах).  Потому что я ваша ученица, профессор! (Уходит). 
МАКСИМ. Ну вот, убежала, чуть не плача. Это свойственно юным лаборанткам, влюблённым в своих профессоров. А Катюша влюблена в меня, это ясно… (Задумчиво ходит по кабинету). Между нами сколько? Лет пятнадцать?.. Мезальянс называется!.. Заокеанские коллеги утверждают, что юная жена и зрелый муж — лучший вариант для рождения полноценного потомства! (Смеётся). Но это, если рассматривать себя, как производителя. (Дурачится, глядя в зеркало). «Профессор медицины 35 лет от роду желает совокупиться с юной 20 летней особой того же семейства «медикус-вульгарис» для рождения умного потомства»… Всё это будет оформлено вполне цивилизованно, марш Мендельсона и т.д… Но ведь Катюша — не особь женского рода! Она красивая, умная девушка, которая рано или поздно поймёт: с моей стороны любви не было! Было влечение здорового самца к юной особи. Изменять я ей не буду, о нет! У меня нет для этого времени, да и желания тоже… У нас будет примерная семья и дети тоже…Но Катя всю жизнь будет знать, что я не люблю её, а я — притворяться, что это не так!.. (Лохматит волосы). В конце концов, на старости лет, мы зарежем друг друга от переизбытка любви и ненависти!!! (Вытирает пот со лба). Ну и хватит об этом. Думай лучше о деле!
    (Вновь садится за рабочий стол, включает компьютер).
Кто-то новое ждёт меня впереди… Небывалое, незнаемое прежде… Но такое, что… мурашки по коже! (Встаёт, берёт со степы гитару, поёт).
             Ты не раз выручала, гитара моя!
              Если мысли мои заплутались,
                И не знаю, куда они манят меня,
                И хочу, чтобы пришвартовались
К незнакомому берегу, в гавань мечты
Пусть не знатную с виду, и всё же,
Я хочу, чтобы где-то поблизости ты
Чуть дремала под парусом тоже… 
Расскажи мне, гитара, напевно звеня,
Как волна на волну набегает
И приносит из стран, где не знают меня,
Ту мечту, что нас всех донимает.
Вот и всё, что влекло, в чём нуждалась душа, —
Незнакомое слово простое!
Хорошо, что и ты — в полумгле, чуть дыша —
Подхватила дыханье прибоя.
И теперь моя мысль безупречна, как звон
Одинокой стрелы на охоте.
Ах, гитара мой, твой разбуженный сон
Снова выручил душу на взлёте!

4. А Катя, выйдя от Максима, любуется изумительной летней ночью.
КАТЯ. О, господи, какая ночь! Даже Луна… лавандой пахнет, морем…
                ВЕСНА НА ЮГЕ
Этой ночью всё — волшебное!
Даже и луна негою полна,
Всё вокруг такое вербное,
Всё вокруг — по имени Весна!
               Припев:  Весна на юге,
Весна на море,
И даже с гор — весенний аромат,
А с неба, в упоительном просторе —
И звёзды по-весеннему горят.
Дышит всё вокруг — лавандою,
Аромат весны, аромат любви,
А в саду ночною бандою
Будят, заливаясь, соловьи!
               Припев.
У меня и сердце по-особому
Бьётся в унисон, рвётся из груди,
Неужели в эту ночь не оба мы
Той любви запутались в сети?
                Припев: Весна на юге,
Весна на море,
И даже с гор — весенний аромат,
А сверху, в упоительном просторе —
И звёзды по-весеннему горят. 
Как жаль, что мой любимый этого не видит! (С глубоким вздохом). Увы, Максим —  не тот человек, который гуляет по ночам. Он работает, как вол! И днём, и ночью: или сидит за компьютером, или оперирует, или рисует… (Встряхивает голову). А может быть, мой любимый — не он, не Максим? А кто-то другой? И я ещё не знаю его?!..
           Из-за кустов выходит Брендлин.
БРЕНДЛИН. Привет! Хороший вечер, не правда ли?
КАТЯ. Разве ещё вечер? А я думала, ночь на дворе...
БРЕНДЛИН. На юге быстро темнеет.
КАТЯ. А вы бывали и на Севере?
БРЕНДЛИН. Где я только не был, красавица! Но таких, как ты, не встречал (пытается обнимать).
КАТЯ. Эй, эй!
БРЕНДЛИН. А что?.. Ты тоже айкидо владеешь?
КАТЯ. Ничем я не владею, но если надо, приложусь так, что мало не покажется!
БРЕНДЛИН. Ох, как страшно!
КАТЯ. Страшно, не страшно, а не лезь. Хуже будет!
БРЕНДЛИН. Злая ты, Катерина.
КАТЯ. С такими, как ты, иначе нельзя.
БРЕНДЛИН (в сердцах). Ну чем я вам всем не глянулся?! Одна со своим айкидо норовит, другая… «приложусь»! Что я? Хромой, рябой или горбатый?!
КАТЯ. Да нет, парень. Ты очень даже симпатичный, и какая-нибудь дурочка полюбит тебя… на свою беду…
БРЕНДЛИН. Вот даже как?!
КАТЯ. Потому что глаза у тебя… недобрые, Брендлин! У нас есть леопардовый полоз — большой, красивый с виду, а заглянешь в глаза — мурашки по коже!
БРЕНДЛИН. Значит, и я такой же? (Криво усмехается).
КАТЯ (всматриваясь в его глаза). Хотела бы я ошибиться, но нет! У тебя глаза зверя, Брендлин. Красивого хищного зверя!
БРЕНДЛИН. Ну тогда берегись, Катерина! (Оскаливается). Я волк! Я леопард! Я одинокий хищный зверь! (Делает вид, что бросается на неё).
КАТЯ. Да ну тебя! (Отмахивается). Дурак ты, и не лечишься! (Уходит).
БРЕНДЛИН (какое-то время ходит один, глубоко задумавшись). Здесь даже лаборантка мнит себя пророком!... Не-ет… Вы ещё не знаете Брендлина! Вы здесь все помешаны на дряхлых старцах, а любить и холить нужно таких, как я: полноценных производителей здорового потомства! (Стоит в позе победителя). Мы как гордые римляне: не обязаны соблазнять! Отдаваться нам безропотно — задача каждой юной римлянки! (Уходит).
               
 5. Избушка Смагина. Раннее утро. Подходит Максим с удочкой и альбомом для рисования, стучит в дверь. Выходит Оксана.
ОКСАНА. Это вы, Максим Артемьевич? Вам Кольшу?
МАКСИМ. Я обещал ему на озеро сходить, на рыбалку.
ОКСАНА. Это он любит! Его от озера за уши не оттянешь!
МАКСИМ. Ну так иди и буди его веселей!
ОКСАНА (мнётся). А вы тоже рыбак?
МАКСИМ. Как же? Конечно! (Показывает удочку).
ОКСАНА. А это зачем? (Указывает на альбом).
МАКСИМ. Это?..  Видишь ли, я рыбачить не шибко люблю… Больше — рисовать. Посижу, помалюю… Да что с тобой сегодня, Ксана?!..
ОКСАНА (набравшись смелости). А вот что, Максим Артемьевич… Уж не знаю, для чего, но вы рисуете моего сына. Зачем это? Для чего вам Кольша?!
МАКСИМ. Ах, вот в чём дело!.. А я думаю: подменили мою Ксану, что ли? Вчера ласковая была, а сегодня зверем смотрит!
ОКСАНА. Вы меня тоже поймите, профессор. Ведь Кольша — он хотя и больное дитя, но моё единственное! Других нет у меня…
МАКСИМ. Понимаю… Это тебя старик подговорил, Смагин?
ОКСАНА. Сама я…
МАКСИМ. Не ври! (Энергично ходит по сцене). Вот что я тебе скажу, Оксана. Мы знаем друг друга не первый день, правда?
ОКСАНА. Я к вам тоже хорошо отношусь, профессор… Ничего дурного не замечала за вами …
МАКСИМ. И не заметишь! Я не жулик, а учёный! Медик, врач!   
ОКСАНА. Знаю.
МАКСИМ. Как все врачи, я клятву давал! (Читает наизусть) «В какой бы дом я ни вошёл, я войду туда для пользы больного, будучи далёк от всякого намеренного, неправедного и пагубного». Поняла?
ОКСАНА. Да.
МАКСИМ (указывает на дверь). Для пользы больного вхожу я в ваш дом.  Я хочу излечить твоего сына! Поняла?!..
ОКСАНА (со слезами на глазах). Поняла, Максим Артемьевич!
МАКСИМ. Ну и всё. Слёзы отставить! Иди, буди своего рыбака. А, ежели наловим, приготовишь нам рыбки жареной! (Оксана уходит). Вот когда пригодилась Клятва Гиппократа!
Выбегает Кольша с удочкой в руках, белозубо улыбается…
МАКСИМ. Проснулся, рыбак?
КОЛЬША. Рыбка!
МАКСИМ. Кто её не любит, рыбалку? Ну, пойдём!  (Максим и Кольша уходят. Из дома выходят Оксана и Смагин. Она усаживает старика на завалинку).
СМАГИН. Так и сказал: клятва, мол?
ОКСАНА. Так и сказал, дедуля. Помогу, говорит, твоему Кольше.
СМАГИН (удивлённо). Ну, дай то Бог…
ОКСАНА. Господи, благослови! (Крестится)…
СМАГИН (с улыбкой). Я с медициной встречался на Финской войне… восемьдесят лет назад… Ногу мне хотели по колено отнять, да умный доктор отстоял — такой же, как этот. «Как он с культёй по деревне?!»… Лишь пальцы отрезал. «Гангрена! — говорит. — Иначе нельзя».
ОКСАНА. Спасибо тебе, дед. Надоумил насчёт Кольши…
СМАГИН. На Руси издавна чтили таких, как он. Главный храм на Красной площади — в чью память?
ОКСАНА. Василия Блаженного?
СМАГИН. Ну то-то! А Николка твой — красивый парень, богатырь!
ОКСАНА (с весёлой улыбкой). Это да! Силушкой Бог его не обидел!
СМАГИН. А то, что молчун, это и правильно. Среди людей сегодня столько всяких-разных, что подальше от них держаться — это и лучше, пожалуй.
 ОКСАНА. Совсем ты меня утешил, Петрович.
           Подходят Вано и Виктория.               
ВАНО. Утро доброе, селяне! Мы снова к вам.
ОКСАНА. Вчера не всё обговорили?
ВИКТОРИЯ. Вчера уже поздно было, снимки получились тёмные. (Достаёт фотоаппарат и начинает снимать Смагина). Не возражаешь, дедуля?
СМАГИН. Ты на меня, дочка, всё плёнку изведёшь.
ВИКТОРИЯ (весело). Плёнки хватит, Серафим Петрович. А вот если бы ты рассказал что-нибудь, вовсе было бы хорошо.
            Оксана и Вано незаметно уходят в избушку.
СМАГИН. Что ж тебе рассказать, красавица?
ВИКТОРИЯ. О жизни своей. Она у тебя долгой была, есть что вспомнить?..
СМАГИН. Да как сказать? Это в молодости жизнь бескрайней кажется, сто лет — вечность! А проживёшь, оглянешься — как один день!
ВИКТОРИЯ (с искренним удивлением). Нешто один день, дедуля?!
СМАГИН. Всё самое весёлое в детстве осталось. Вот помню, тятька посадил меня на лошадь. За гриву держусь, мне и страшно, и высоко, и весело!.. А подрос, — уже не так высоко, не так весело…
ВИКТОРИЯ. Не так?
СМАГИН. Нет. Всё хорошо, когда впервые. Даже на фронт везли — ведь знали, что убить могут, а любопытно, смех берёт! Впервые потому что…
ВИКТОРИЯ. А потом?
СМАГИН. Потом обморожение было, лазарет… Тут уже смешного мало.
ВИКТОРИЯ. Да уж… А на пасеке, дедушка? 
СМАГИН (задумавшись). На пасеке... там по-разному. Когда мёд качаешь, веселиться некогда. Всё для фронта!
ВИКТОРИЯ. И мёд тоже?
СМАГИН. А ты как думала? Мёд — госпиталям, аптекам, воск — оборонным цехам, без него тоже нельзя… Я за войну из одной пасеки две сделал!
ВИКТОРИЯ. Это как же, дедуля?
СМАГИН. А очень просто. Всю зиму в мастерской сижу: пилю, строгаю, а весной новые улья готовы, в них новые рои… До войны было семьдесят семей, а к Дню Победы — сто сорок! Мне как лучшему пчеловоду — медаль! 
ВИКТОРИЯ. Поздравляю, Петрович! Она цела?
СМАГИН. Где-то здесь, в избе… Спроси Оксану.
Виктория подходит к избе, но дверь закрыта.  Стучит. Выглядывает Оксана с красным от напряжения лицом.
ОКСАНА. Чего тебе?!..
ВИКТОРИЯ. Серафим Петрович просит медаль свою... В его комнате...
ОКСАНА. Щас… (Закрывает дверь).
СМАГИН. Что-то не так, дочка?
ВИКТОРИЯ. Да ничего… (С кривой усмешкой). Сельская идиллия!
  Выходит Вано, тоже слегка помятый, приносит медаль старику.
ВАНО. Ты вот эту ищешь, дед?
СМАГИН. Других не заработал, сынок, извини.
ВАНО. Тебе и эта к лицу, отец! (Вешает медаль на грудь старика, любуется). А хорош! Истинный Бог, красиво смотришься, Петрович!
СМАГИН. Сглазишь! (Виктории). Ну что? Так, дочка?
ВИКТОРИЯ. Так, дедушка. Ещё разок… (Фотографирует и слева, и справа). 
СМАГИН (ворчливо). Нашли героя... Ферапонта Головатого…
ВИКТОРИЯ. Это кто такой?
СМАГИН. Был в Саратове пчеловод. Два самолёта купил на свои деньги — всё для фронта, для Победы! 
ВАНО (удивлённо). Вон вы какие — пчеловоды?!
СМАГИН. А ты думал?..
            Приходят с рыбалки Максим и Кольша.
МАКСИМ. Это свои, свои, Николка! Не пугайся.
            Из дома выходит Оксана.
ОКСАНА. Поймал рыбку, сынок? Ну ступай в дом, не бойся!
КОЛЬША. Рыбка! (Показывает).
ОКСАНА. Молодец! Сейчас почистим, пожарим… (Мать и сын уходят в избу).
ВАНО. Да у вас приличный улов, Макс!
МАКСИМ. Это всё малец поймал. Я рядом сидел, любовался…
ВАНО. Нет, в самом деле?
МАКСИМ. Ты не поверишь, Вано! На рыбалке он совсем другой человека. Сосредоточенный, зоркий… И не скажешь, что больной. 
ВАНО (задумчиво). Вполне возможное дело… Даже юродивый меняется на лоне природы. Он с ней близок, она его не пугает…
ВИКТОРИЯ. Зря вы набросились на парня! Скромный, застенчивый — в наше время таких ещё поискать! (Строго смотрит на Вано). Гораздо чаще встречаются те, кто готов отщипнуть от чужого, ухватить, что где плохо лежит...
СМАГИН. Был у нас в деревне блаженный, сын батюшки нашего. Мы, мальчишки, дразнили его, но он не обижался, молчал, смеялся только. А бабки старые с него глаз не сводили, он был у них как пророк!
ВАНО (насмешливо). Как же он пророчил, коли молчал?
СМАГИН. А очень просто. Бабка даст ему пряник и ждёт. Если принял — хорошо. А отбросил — беда! Бабуля заранее к смерти готовится.
МАКСИМ. И что?
СМАГИН (разводит руками). Рано или поздно сбывалось…
           Все дружно смеются. Из избы выходит Оксана.
ОКСАНА. Рыбу я почистила, пожарила. Добро пожаловать в дом, гости дорогие!
ВИКТОРИЯ. А что за рыба?
ОКСАНА. Форель. Одна к одному!
ВАНО. Заманчиво! (Глядит на Смагина). Но среди нас пациент… А «домашняя пища» им строго запрещена…
МАКСИМ. Я сам ловил, лично!.. Свежайшая рыба!
ОКСАНА. А я чистила… Она ещё трепыхалась!
ВИКТОРИЯ. Вы как хотите, а я без Смагина есть не буду!
ВАНО (отчаянно машет рукой). А!.. Как главный диетолог — даю добро!  (Все смеются).
Оксана и Смагин уходят в избушку, за ними Вано. Виктория подходит к Максиму.
ВИКТОРИЯ. Я хочу извиниться — за вчерашнее.
МАКСИМ. А что такое?
ВИКТОРИЯ. Вчера я вела себя… глупо.
МАКСИМ (пожав плечами). Я ничего не заметил.  Вы устали с дороги, захотели спать — только и всего.
ВИКТОРИЯ. Да?.. Но вы предлагали показать свою лабораторию… Готова посмотреть с великим удовольствием, профессор!
   МАКСИМ. Прямо сейчас?
ВИКТОРИЯ. А почему бы нет? (С улыбкой). Форель меня не остановит!
МАКСИМ. Ну что же… Пойдём через лес? Здесь короче.
ВИКТОРИЯ. Ведите, Сусанин! (Идут рядом, плечо к плечу)...
МАКСИМ. Этой тропинкой мало кто ходит…
ВИКТОРИЯ. Намёк поняла!
        Останавливается и обнимает Максима. Они целуются.
МАКСИМ. Что-то случилось этой ночью?
ВИКТОРИЯ. Я вдруг поняла, что люблю вас, Максим!
МАКСИМ. Хм… Вчера этого не было заметно.
ВИКТОРИЯ. Вчера я злая была. А пришла в номер, помылась… У меня такое бывает: примешь ванну — и совсем другой человек!
МАКСИМ. Мы с вами этим схожи…
ВИКТОРИЯ. Я ведь сразу поняла: никакой вы не художник, вы учёный! Я такой же хотела стать… 
МАКСИМ. И что помешало?
ВИКТОРИЯ. Мою тему… украли! Поделилась с одним человеком, излила душу… А потом прочла в научном журнале — то же самое, но за его подписью!
МАКСИМ. Переживала?
ВИКТОРИЯ. Ужасно! Но никому не сказала ни слова. Просто ушла из науки, в журналистику подалась… И стала мстить!
МАКСИМ (с улыбкой). Даже так?
ВИКТОРИЯ. Перо у меня острое, и вскоре плагиатор почувствовал это на собственной шкуре!
МАКСИМ (одобрительно). Ну что же?.. Поделом ему — похитителю интеллектуальной собственности!
ВИКТОРИЯ. Я ещё не знаю, кто вы, Максим Артемьевич, но чувствую, что вы великий учёный, новатор!
МАКСИМ. Вот те на! (Напевает). «Кто ты, тебя я не знаю, но наша любовь впереди».
ВИКТОРИЯ. Зря смеёшься, профессор! Мне кажется, я могу быть очень верной женой. Как Жолио-Кюри — Ирен!
МАКСИМ. А я, стало быть, Фредерик?
ВИКТОРИЯ. Такой же красавец! (Они вновь целуются).
МАКСИМ. Ну вот мы и пришли!
ВИКТОРИЯ (с сожалением). Так быстро?..

6.  Лаборатория Загорского.  Максим, Виктория, Катюша.
МАКСИМ. Знакомьтесь, девочки. Это Екатерина, моя правая рука…
КАТЯ. Здравствуйте.
МАКСИМ. А это Виктория — журналист, медик.
ВИКТОРИЯ. Очень приятно.
МАКСИМ. Есть у нас кофе, Катюша?
КАТЯ. Конечно, Максим Артемьевич! (Заваривает кофе).
ВИКТОРИЯ. Это ваша лаборатория? А почему «лесная»?
МАКСИМ. Потому что наши пациенты — в основном народ лесной и очень не любят шума. Да, Катюша?
КАТЯ. У нас даже телефоны запрещено держать, громко разговаривать…
ВИКТОРИЯ. Сонное царство? 
МАКСИМ. Именно так. Мы изучаем влияние лечебного сна на продолжительность жизни.
   ВИКТОРИЯ. Ну и как? Кто побеждает: сон или разум?
МАКСИМ (весело). Пока ничья, один-один. Но всё зависит от того, что в данный момент преобладает.
ВИКТОРИЯ. То есть?
МАКСИМ. Мерилом сна на Земле традиционно являются её главные светила: солнце и луна. Одни организмы предпочитают спать ночью, другие днём. Но рано или поздно человечество отправится в далёкий космос. И что тогда?
ВИКТОРИЯ. Действительно. И что тогда произойдёт?
МАКСИМ. Мы будем спать также, как прежде: по 8 часов в сутки. Но нам предстоит лететь несколько лет — однозначно, нудно... А там, на чужой планете, расходовать на сон драгоценное время.
ВИКТОРИЯ. Да, нерационально.
МАКСИМ. Вот именно! Не лучше ли распределить возможности организма иначе? Какую-то часть времени он будет мирно спать, а затем много часов подряд бессонно бодрствовать!
ВИКТОРИЯ. И вы на зверушках это всё проверяете?
МАКСИМ. Такова их участь. В космос первыми полетели тоже не люди — Белка и Стрелка.
ВИКТОРИЯ. Я всё понимаю, профессор: наука не любит торопливых. Но ваш Институт изучает продолжительность жизни пожилых людей, ветеранов.   Когда же до них дойдут результаты того, что вы изучаете?
МАКСИМ. Вопрос с подвохом. Да, космонавтами они не станут, это факт. Но продлить их сон, а вместе с ним увеличить продолжительность жизни — это реально?!
ВИКТОРИЯ. Вполне. Судя по всему, с животными у вас полный контакт: они спят столько, сколько вы желаете…
МАКСИМ. Благодаря моим помощникам — таким, как Катюша.
КАТЯ. Максим Артемьевич даёт задание, мы выполняем… Ещё ни одна зверушка не подохла!
ВИКТОРИЯ. Вот как? Это приятно. И всё же. Когда вы перейдёте к гомо сапиенс, профессор?
МАКСИМ (печально разводит руками). Увы, это решаю не я. Есть Учёный совет, в нём лучшие умы Института — академики, профессора… Дадут добро — мы всегда готовы! Да, Катюша?
КАТЯ. Мы не подведём!         
ВИКТОРИЯ. Ну что же? Спасибо за интервью, Максим Артемьевич. Насчёт космоса… я воздержусь, пожалуй, а в целом о вашей работе напишу хороший репортаж.
МАКСИМ (чешет в затылке).  Да, к далёким мирам… занесло меня, пожалуй. Немного рано… Но в целом… Лечебный сон — это очень перспективно, поверьте!
ВИКТОРИЯ. Здесь я с вами согласна, профессор.
МАКСИМ. Вы искренне так считаете?!
ВИКТОРИЯ. Да! Когда бы Моцарт мог не умереть — уснуть, а в это время его болезнь вдруг стала б излечима… О, сколько бы ещё он написал великого, проснувшись!
МАКСИМ (восхищённо). Да вы поэт, Виктория!
ВИКТОРИЯ. Немножко… Но — не будем отвлекаться. Проводите меня в свой «зоопарк», я сфотографирую ваших питомцев.
МАКСИМ. Катюша, проводи нашу гостью, пожалуйста.
КАТЯ. Слушаюсь, профессор! (Виктория и Катя уходят).
МАКСИМ (рассуждает сам с собой). А интересная девица! (Вспоминает). «Я могу стать верной женой!»… Была у меня жена, хватит! (Подходит к зеркалу). Уже седина проступает в висках! Тот же Моцарт — он умер в 35… Но шестерых детей имел к этому времени, шестьсот произведений написал! А кто меня вспомнит, если завтра помру?.. Ни жены, ни детей, ни открытий!.. (Глубоко вздыхает). На днях заседает Учёный Совет… Я подал свою заявку… Если откажут,.. уйду в больницу простым хирургом. Не вышел из меня учёный! Но думать — мне ещё никто не запретил!
                (Берёт гитару, поёт):
Ты построил, Господь, этот мир на любви,
Дал вина нам и песен, ни в чём не был снобом,
Лишь великою тайной владенья свои
Ты окутал, Всевидящий — те, что за гробом.
Ты один проникаешь незримым лучом
В тот неведомый край, где живут наши души,
Ну а нам, малозрячим, туда нипочём,
Если ангел ещё не трубил в наши уши.
Я был молод, Создатель, и много грешил,
Но тебе благодарен уже за рожденье.
Даже тьмою меня наказать бы решил —
Всё же лучше, чем полным, навеки, забвеньем!
Мне не надо красот, мне не надо чудес,
Мне бы только дорогу к Великому Храму,
Мне бы только ручей, да задумчивый лес,
Мне бы только узнать среди душ свою маму!
Даже если нас ждёт беспросветная тьма,
Если в мире загробном не слышно и ноты,
Наслаждался бы вечно работой ума —
Ничего нет прекраснее этой работы!
               
                Действие второе: Учёный Совет.
 7. В кабинете директора заседает Учёный Совет: Софья, Гах, Вано, Максим, другие учёные...
ГАХ. Друзья! Мы внимательно выслушали профессора Загорского, поняли его озабоченность делами своей лаборатории. А понять можно. Лаборатория существует не первый год, на неё тратятся немалые средства, а прямой отдачи нет…   
МАКСИМ. Её и не будет, пока вы не развяжете мне руки!
СОФЬЯ (укоризненно). Максим Артемьевич! 
МАКСИМ. Извините, Софья Алексеевна.
СОФЬЯ. Продолжайте, Павел Дмитриевич.
ГАХ (с усмешкой). Профессор Загорский просит «развязать ему руки»… Создаётся впечатление, что до сих пор кто-то мешал этому. Кто-то не разрешал ему закупать животных, корма для них, клетки…  От обычных лабораторных крыс и мышей Максим Артемьевич перешёл к свинкам, кроликам, енотам и даже обезьянам, друзья мои… Завтра он потребует у нас слона, и мы вынуждены будем купить ему слона!
МАКСИМ. Не потребую, Павел Дмитриевич. Интеллектуально обезьяна ближе к человеку, чем слон, её достаточно.
ГАХ. А сегодня он позарился на главную ценность нашего Института — на его пациентов. На тех столетних старцев, коих мы холим, лелеем, бережём, как зеницу ока! Ради них все мы здесь трудимся в поте лица своего! А профессор Загорский предлагает приравнять их к лабораторным животным, проводить опыты на людях, как на подопытных кроликах!
МАКСИМ. Клевета! Прошу Учёный Совет сравнить мой доклад с тем, что говорит профессор Гах. (Кладёт на стол лист бумаги). А я не в силах выслушивать подобные бредни. Прошу меня извинить! (Выходит, хлопнув дверью).
СОФЬЯ. Максим Артемьевич, вернитесь!.. Ну что за дисциплина?!.. 
ГАХ. Скорее, полное её отсутствие, Софья Алексеевна.
СОФЬЯ. А вы тоже хороши, Павел Дмитриевич… Ведь явно перегнули палку!
ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: Не говорил Максим о подопытных кроликах!
ВТОРОЙ. Мы как в старые партийные времена: с потрохами готовы съесть своего собрата!
ТРЕТИЙ. А в целом Павел Дмитриевич прав: ещё неизвестно, к чему приведут такие опыты?..
ЧЕТВЁРТЫЙ. Но и без них нельзя! Рано или поздно овечки Долли должны уступить место человеку!
ТРЕТИЙ (машет пальцем). Со стопроцентной гарантией успеха, коллеги, не меньше!
СОФЬЯ. Давайте остынем, господа. Прошу соблюдать профессиональную этику! (Двери закрываются).
                Катя спешит к Максиму.
КАТЯ. Ну как там, что, Максим Артемьевич?
МАКСИМ. На Совете?.. Как в наших клетках во время кормёжки. Шипят, визжат, норовят схватить за палец…
КАТЯ. И что же теперь делать?
МАКСИМ. Что делать?.. Выпить, Катерина! Я помню, у тебя где-то спирт оставался…
КАТЯ. Я серьёзно, профессор!
МАКСИМ. Куда ещё серьёзней?.. Мне дали понять, что я напрасно трачу казённые деньги. В прежние времена после такого обвинения либо стрелялись, либо подавали в отставку… А в наше время — напиваются в хлам!
КАТЯ. А вы что?
МАКСИМ. Поеду домой, в Питер, в родную лабораторию. Там меня знают, ценят, ждут, никто не попрекнёт в хищении народных средств. Там свои…
КАТЯ. А я? (плачет).
        Входит Вано.
ВАНО. Эй! Зачем плачешь, красавица? Смеяться надо!
КАТЯ. С какой стати?
ВАНО (Максу). Утвердили твой проект, Максим-Джан!
МАКСИМ. Как?!
ВАНО.  Сначала разделились голоса — пополам (показывает на ладонях два равных арбуза). А потом я свой голос добавил — в твою пользу. И дали тебе того парня, с которым ты рыбу ловил. 
МАКСИМ. Кольшу?
ВАНО. Кольшу, мольшу, какая разница? Главное, будет у тебя твой гомо сапиенс.
МАКСИМ. Катюша!.. Из-под земли, но добудь нам спиртного! Сегодня мы будем пить, гулять…
ВАНО (строго машет пальцем). …нарушать трудовую дисциплину?
МАКСИМ. …и немножко нарушать трудовую дисциплину! 
 КАТЯ. Ну сейчас, поищу… (Собирается идти). 
  МАКСИМ. А главное, готовь ложе для нового постояльца. Кольшу будем переселять! 
  КАТЯ.  Куда?
  МАКСИМ. Рядом с моим кабинетом отдельная палата есть. Наведи там образцовый порядок, белоснежные простыни и всё такое…
  КАТЯ. Будет сделано, профессор! (Убегает).
               
8. «Лесная» лаборатория. Здесь принимают нового пациента — Кольшу. Рядом с ним мать его Оксана, профессор Вано... Катя переходит от них к Максиму, который сидит в своём кабинете за компьютером).
КАТЯ. Всё готово, профессор! Кольшу привезли, Вано с ним и мать его…
МАКСИМ. Ведёт себя смирно?
КАТЯ. Относительно… Всё домой сбежать норовит…
МАКСИМ. Тогда вот что. Я пойду к нему, Катюша, а ты садись на моё место. (Уступает ей кресло). Вот его диск, видишь? «Кольша» написано. Когда я скажу «СПИ», нажмёшь вот эту кнопку… 
КАТЯ. Поняла, Максим Артемьевич.
МАКСИМ. Ну — с Богом!
      Переходит в соседнюю палату. Здесь на белоснежной койке сидит Кольша.
МАКСИМ. Как тебе, Николка? Нравится у нас?
 КОЛЬША. Кольша домой хочет!
МАКСИМ. А на озеро? Рыбу ловить?
КОЛЬША. Люблю! (Вскакивает).
МАКСИМ. Сходим, непременно сходим, дружок! Но сначала давай поспим? (Укладывает больного). Какая белая койка у тебя! Какая мягкая! Ложись, родной… Спи!
  Катя нажимает нужную кнопку. Кольша слегка вздрагивает, глаза его закрываются, тело обмякает…
ВАНО. И это всё?!
МАКСИМ (пожав плечами). Спит, как видишь.
ВАНО. Поразительно! Я знал многих гипнотизёров, но ты — лучший, Макс! Тебе бы в цирке выступать…
МАКСИМ. Спасибо, друг. (Объявляет с юмором). «На арене цирка — профессор Загорский со своими питомцами!»
ОКСАНА. И долго он будет спать? Может, мне подождать, когда проснётся?
МАКСИМ. Долго придётся ждать, Ксана. А Смагин?! Ты его сиделка, не забывай об этом!
ОКСАНА. Что же мне делать, профессор?
МАКСИМ (строго). Идти домой и ни о чём не думать! Сын твой будет крепко спать — в этой же палате, на этой койке. Чуешь, какая мягкая?
ОКСАНА (щупает подушку). Чистый пух!
МАКСИМ. Следить за ним будут днём и ночью, бельё менять, умывать… Как у Христа за пазухой будет жить твой Кольша!
ОКСАНА. Ну спасибо тебе, милый доктор…
МАКСИМ. Ступай!  Я днями наведаю тебя, расскажу о сыне…
          Оксана уходит.
ВАНО. Я, наверное, тоже?
МАКСИМ. И ты ступай, Вано! Надоели вы мне! (Обнимает друга и выталкивает за дверь. Затем  возвращается в свой кабинет, гладит Катю по голове).
МАКСИМ. Ты молодец, Катюша! Всё сделала тютелька в тютельку, не придерёшься!
КАТЯ. До сих пор рука дрожат, профессор. Ведь первый раз!
МАКСИМ. В медицине такое бывает. Первый раз применили наркоз, первый раз пересадили сердце… Привыкай, Катюша. Ты ещё будешь великим медиком!
КАТЯ. После вас, профессор. Вы первый, а я следом…
МАКСИМ (строго). Ну тогда вот что… Не расслабляться! Кольша целиком за тобой, Катерина! Я его буду оперировать, но до этого должен знать каждую крупинку его организма, и ты мне в этом поможешь.
КАТЯ. Слушаюсь, профессор!

    9.    Прошёл месяц. Лето.
   Кабинет главного врача. Софья Алексеевна на своём рабочем месте. Входит Гах, в его руках — свежий номер медицинского журнала.
ГАХ. Позволишь, Софья Алексеевна? Нам привет из столицы!
СОФЬЯ (укоризненно). Опять?
ГАХ. На этот раз приятный: Виктория Львовна прислала свой журнал. Статья большая, несколько страниц… (Кладёт журнал перед Софьей).
СОФЬЯ. Сам читал?
ГАХ. Пробежался на скорую руку. Снимков много — ярких, красочных… Ну и текст… Всё по уму, мне кажется, всё, как мы говорили.
СОФЬЯ. Сейчас оценим… (Листает журнал).
ГАХ. Неплохо пишет Виктория!.. С вами хорошее интервью… А уж Загорского и вовсе расхвалила. Этакий… супермен от медицины!
СОФЬЯ. Всё хочу спросить… Где он тебе дорогу перешёл, Павел Дмитриевич?
ГАХ. Дорогу он никому из нас перейти не может! Все остальные занимаются прямым делом: лечат долгожителей, ухаживают за ними… За это мы деньги получаем. А этот баловень судьбы завёл себе зоопарк и в ус не дует!
Входит Вано.
ВАНО. Можно, Софья Алексеевна?
СОФЬЯ. Ну заходи, раз пришёл.
ВАНО. Был у Загорского.
 ГАХ. И что?!
ВАНО. Сегодня ночью он оперировал того юношу, которого разрешил ему Совет… Сына сиделки…
СОФЬЯ. Да помню я!.. Ну?!
ВАНО. Операция сложная была, я в этом не силён, что-то с хромосомами связано… Главное, что не проснулся Кольша!
ГАХ (почти обрадовано). Как не проснулся?!
СОФЬЯ. Что это значит? Говори яснее, Вано!
ВАНО. Ну что значит?.. Как спал, так и спит. Загорский всегда говорил: лечебный сон лучше наркоза!
ГАХ. А итоги операции?
ВАНО (пожав плечами). «Жить будет!» — Максим сказал. Шесть часов оперировал, устал. 
СОФЬЯ. А подробнее?
ВАНО. Подробнее будет через неделю-другую, когда заживёт. Но я Загорскому верю. Это нейрохирург от Бога!
СОФЬЯ. Ну дай ему Господь удачи! (Крестится).  А мы в ближайшее время наведаем лабораторию Загорского. Узнать надо: не нужно ли чего? (Гаху). Слышишь, Павел Дмитриевич? 
ГАХ. Непременно, Софья Алексеевна!

        10.  Избушка пчеловода. Макс, Оксана, Смагин.
МАКСИМ. Как поживаете, соседи? Все живы, здоровы?
СМАГИН. Да мы-то ладно… Ты нам про Кольшу расскажи, профессор.
ОКСАНА. Что  с ним, как?!
МАКСИМ. Для того и пришёл. (Со вздохом).  Всё, о чём я думал, подтвердилось. Была серьёзная травма головы…(Пауза).
ОКСАНА (всхлипнув). Ну?.. Говори уже, доктор!
МАКСИМ. Всё, что можно, исправил, Оксана. Но — я не господь Бог, прости…
 ОКСАНА (в страхе). Помер?!!
МАКСИМ. Тьфу на тебя! Жив твой Кольша, но проснётся не скоро. Когда всё заживёт (стучит себя по затылку).
        Плача, Оксана уходит в дом.
СМАГИН. Напугал ты нас, сынок!
МАКСИМ. И тебя тоже, дед?
СМАГИН. А ты как думал? Чай вместе живём, одна семья. Ксана мне как внучка, а Кольша, стало быть, правнук. 
МАКСИМ. Жить то он будет, Петрович, но…(оглядывается на дверь). Похоже, хорошо они гульнули в тот день. Особенно папаша.
СМАГИН. Она говорила мне. Какой-то водитель, Петькой зовут, увёз её на дачу… Три дня пили, из постели не вылезали…
МАКСИМ (в гневе). Ну вот! А нейрохирург виноват!
СМАГИН. Дело это то-онкое! — потомство плодить. Тех же пчёл возьми.  Им нужна одна пчеломатку, а для верности вырастят десяток — чтобы можно было выбор сделать.
МАКСИМ. Вот это мудро! А женщина нынешняя… одного родит, да в пьяном угаре, а потом не знает, что с ним делать!
СМАГИН (строго). Так что у тебя?.. Всё, что рисовал — насмарку?
МАКСИМ. Что рисовал?.. Кого рисовал?!.
СМАГИН. Известно, кого. Кольшу! 
МАКСИМ. Кто тебе сказал, Петрович?!
СМАГИН. Никто не говорил, своя голова на плечах. Ещё когда ты начал это дело, я сразу заподозрил неладное. Мать-красавицу не рисует, а больного ребёнка и здесь, и на рыбалке... Да спящие зверушки, то да сё — вот и сложилась картина.
МАКСИМ. И что же ты хочешь?
СМАГИН. Известно, что… (Решительно машет рукой). Рисуй меня, профессор!
МАКСИМ (долго смотрит на старика в упор). Но ты понимаешь, Петрович, что это значит? Твои мозги, твоя память будут лежать в отдельной коробке, а всё остальное — спать! И ещё неизвестно, как долго…
СМАГИН. Я знаю одно, милый: что не сегодня-завтра помру. Пожил, хватит. Тогда всё пропадёт: и печёнки-селезёнки, и кишки, и мозги… А здесь хоть что-нибудь для науки останется.
МАКСИМ. Это ты прав, дед.  Не обижайся, но всё остальное — дряхлое у тебя. И только мозги — это то, что надо!
СМАГИН. Ну так садись и рисуй! Время зря не трать, у меня его не так много осталось…
МАКСИМ (весело). Сажусь, Серафим Петрович! (Достаёт альбом и карандаш, рисует). Ты самый бесстрашный пациент из всех, о ком я слышал. Такой же была Матушка Екатерина.
СМАГИН. Это ещё почему?!
МАКСИМ. Да потому, что оспа свирепствовала в те времена. Врачи уже нашли от неё средство: нужна была прививка. Но народ у нас тёмный, уколов боялся хуже смерти. И тогда императрица первой протянула руку: колите, эскулапы! 
СМАГИН.  Ай, молодца!
МАКСИМ. После неё — дворяне, крестьяне, бойцы, купцы — один за другим пошли колоться... Если Матушка не побоялась, всем прочим сам Бог велел! И что ты думаешь? Оспа в России пошла на нет!
СМАГИН (восхищённо). Отчаянная девка была!
МАКСИМ. Ты не хуже, Петрович. Я всё думал, как бы подступиться к тебе?.. Официально, через Учёный Совет, бесполезно. Долгожители у нас — народ неприкасаемый!
СМАГИН. Я это понял. 
МАКСИМ. А как по другому?! На зверушках я сотни раз испытывал свой метод и ни разу — ты чуешь, Смагин?! — ни разу не ошибся! 
СМАГИН. Ну а Кольша? Что с ним не так?
МАКСИМ (с кривой усмешкой). Когда дали мне его «для опытов», думали, что великое одолжение делают. Но больной подопытный пациент — это то же самое, что бракованная деталь для ремонтных работ.
СМАГИН. Понимаю, профессор.
МАКСИМ. Её прежде нужно саму ремонтировать! Я два месяца потерял на это, и ещё неизвестно, каков результат?!
СМАГИН. Ну, а моя черепушка? (Стучит по голове). Ничего, что слишком старая?
МАКСИМ. Насчёт неё можешь не сомневаться, Серафим Петрович. Я в этом деле разбираюсь и чую: она ещё сотню лет послужит! 
СМАГИН. Это приятно.
МАКСИМ. А мне тем паче, старина. Тебя не надо обманывать, как Кольшу. Могу рисовать открыто…
СМАГИН. Валяй, профессор! Фотографии с меня делали, а портрет ещё никто не рисовал.
МАКСИМ. Я буду первым твоим портретистом, Смагин! Погляди на меня внимательно, мне глаза твои нужны… Вот так!
СМАГИН. Глаза мои много видели, сынок. Пасеку ещё дед держал: на краю большого леса, внизу луговина широкая, озеро… Куда тебе Швейцария! — красота неописуемая! Веришь?
МАКСИМ. Верю, Петрович. Я редко, а всё же вырываюсь на природу, грибы собирать люблю…
СМАГИН. А у нас — и грибники, и рыбаки, и охотники — круглый год! В царские времена на лошадях приезжали, в советские — на УАЗиках.  Возле озера у нас поляна заветная, стол широкий, костерок… Кого-кого там только не было! То урядник сидит с компанией, то секретарь райкома…
  МАКСИМ (с весёлой улыбкой). И тех, и других видел, Петрович?
СМАГИН. Одних мальчонкой, других до старости… И вот ведь что интересно. Под ушицу, у костра — и те, и другие — простые весёлые люди! Смеются, песни поют… И те про Стеньку Разина, и эти тоже…
МАКСИМ. Да, Петрович. Вот я обычный медик, потомок сельского лекаря. Простой русский человек.  А до сих пор не могу понять, кто был прав, кто виноват? (Рисует и читает стихотворение):
     Мы все росли в просторнейшей из стран!
Уж то восторгом наполняло души,
Что отделяет Тихий океан
От Балтики — шестая доля суши.
Гордились мы со школьных малых лет
Походами Олега и Дежнёва,
Воспитаны литаврами побед
Суворова, Петра и Пугачёва.
Смешалось так, что чёрт не разберёт,
Героями считаются державы
И тот, кого везли на эшафот,
И тот, кто вёз, сияя в блеске славы…
А сколько нежелательных имён
Истории Россия подарила:
Малюта, Никон, Софья и Бирон,
Махно, Распутин, Берия, Корнилов…
Иных как будто оправдали мы,
В святых молитвах помянули на ночь,
Да только из Саратовской тюрьмы
Уже не выйдет Николай Иваныч,
Уж не напишет больше Гумилёв
О том, как сердце от обиды рвётся,
И в мир имён, в мир заповедных слов
Из Соловков Флоренский не вернётся…
Но день придёт! Великий грянет гром!
Восстанут все, да уж не так, как прежде,
На брата брат пойдёт не с топором —
С улыбкою и в праздничной одежде!
Как хочется, чтоб это было так,
Чтоб тот и тот, познавшие Миссию,
Сошлись как братья — Блюхер и Колчак,
Расстрелянные оба за Россию!

Приходит Вано.
ВАНО. О, Максим? И Смагин… Что делаем?
МАКСИМ. Да всё уже. (Смагину). На сегодня хватит, Серафим Петрович. Отдыхай.
    Смагин машет рукой и закрывает глаза: он устал.  Друзья отходят в сторонку.
ВАНО. Что, дружище? У тебя новый пациент? Постарше первого лет на сто?..
МАКСИМ. Здесь совсем иное дело, друг…
ВАНО (строго). Нет, погоди! Ты помнишь Учёный Совет?! Никаких опытов с пациентами!!!
МАКСИМ. Это я понимаю, Вано. И клянусь чем хочешь: с головы Петровича волос не упадёт! Единственное, что я сделаю: помещу его в отдельную палату рядом с Кольшей…
ВАНО (задумавшись). Рядом?..
МАКСИМ. Да. Вы с Оксаной сможете навещать их в любое время…
ВАНО (грозит Максиму пальцем). Какой же ты искуситель, Макс! Нашёл моё слабое место?
МАКСИМ. Твоё слабое место — красивые женщины. А Оксана чертовски хороша!
ВАНО. Ты можешь смеяться, парень, но я, похоже, втюрился всерьёз! 
МАКСИМ. Понимаю, дружище… Ну? Я пойду, пожалуй, а ты пригляди за стариком. (Уходит).
ВАНО. Ох, не нравится мне это! (Подходит к Смагину). Эй, дедуля!.. (Приглядывается). Да ты спишь? (Прислушивается).  Похрапывает, старый чёрт!.. Что ж тебе снится, дряхлая перечница?.. (Разглядывает старика). Улыбается. Из юности что-нибудь… Ну спи, пусть хороший тебе снится сон! А я пойду к твоей сиделке. (В предвкушении любви). Ох, Оксана! До чего же хороша, чертовка! (Достаёт из портфеля цветы, стучит и входит в дверь избушки).
ГОЛОС ЗА КАДРОМ. А Смагину и в самом деле снилась юность. Он был на берегу реки, гремела гроза, и бродячий монах шёл к нему от пристани.
                Сон Серафима Смагина «ПИЛИГРИМ».   
СМАГИН (юный, без бороды). Всё замерло, как будто вместе с ним
Ждал целый мир условного сигнала.
Лишь Божий странник, вечный пилигрим,
Шёл по тропе от ближнего причала.
Они сравнялись.
МОНАХ. Бог тебе судья, —
                Но вижу я, что дело роковое
                Задумал ты...
СМАГИН. Как знаешь ты меня
                И мысль мою?
МОНАХ. Всё, что ни есть живое,
                Мне ведомо. И ведом тот предел,
                К которому идём...
СМАГИН.  О, если б можно
                И мне узнать конечный свой удел!
МОНАХ. Для посвященных это всё несложно,
Да нужно ли? Подумай не спеша.
Когда бы каждому была судьба известна,
Открыта взору каждая душа,
Как жизнь была б томительна и пресна!
Исход сраженья зная, прячешь меч.
Не ведает, кому известны даты,
Ни радость неожиданную встреч,
Ни горе неожиданной утраты.
И как была бы жизнь напряжена,
Когда б все сроки на учёте были.
В ней день прожитый — как глоток вина
Из убывающей бутыли!
СМАГИН. Пусть так, монах. Но я не устрашусь
Ни срока своего, ни даже смерти.
По мне, была бы вечной только Русь,
А самого — пусть вечно жарят черти!
МОНАХ. Не поминай антихристовых слуг!
Но коль в душе твоей такая сила,
Приму тебя в наш тайный тесный круг,
Узнай свой век. То — век Мафусаила!*
Ты будешь жить так долго, Серафим,
Что сам Судьбу молить о смерти будешь,
Из всех невзгод ты выйдешь невредим,
Но сам при этом многих ты загубишь.
Ты будешь редким даром обладать
Предвиденья…
Твой взор года пронижет,
Но никому не сможешь доказать,
Что это так и что тобою движет?
Ты этой пыткой весь свой долгий век
Пытаем будешь. Жребий тот ужасен…
СМАГИН. А Русь?
МОНАХ. Грядёт, упрямый человек,
                И горе ей, и слава, и…
СМАГИН. Согласен!
Не продолжай, таинственный старик.
Готов на всё, коль ты промолвил “слава”…
…Тут грянул гром, и старца светлый лик
Исчез, как дым. (Их обволакивает туман).
Очнулся Смагин…
СМАГИН (по прежнему старец). Право… (Вытирает пот со лба)
Ночные бдения сведут меня с ума.
Я, кажется, вздремнул,
И сон какой-то глупый…
Прав Фамусов: учение — чума!
Пойти в избушку да наесться супу…
Хочет встать, но в голове его всё темнеет, он падает на скамью и засыпает. Из домика выбегают Оксана и Вано.
ОКСАНА. Серафим Петрович! Что с тобой?!
ВАНО. За сердце держится. Инфаркт или инсульт. (Слушает сердце старика).
ОКСАНА. Надо вызвать неотложку, отвезти его в клинику!
ВАНО. Так не тяни, Ксана! (Заметив, что она колеблется). Что медлишь? В чём дело?
ОКСАНА. Они приедут, а вы здесь…
ВАНО. Да, в самом деле. Я пойду к Загорскому. А ты звони, звони!               

 11.  Максим в своём кабинете сидит за компьютером, восхищается.
МАКСИМ. Какой чистейший мозг!.. За сотню лет старик не отравил его ни табаком, ни спиртом! Ай да Петрович! Видит Бог, это будет лучший экземпляр моей коллекции! Так и назову: «Петрович»… (Достаёт из компьютера новый диск, подписывает его).  Столетний  трезвый ум, не истративший своей исконной силы! Всё такой же ясный, светлый, молодой, каким создала его природа! (Открывает сейф и ставит новый диск на полку). А солидная получилась коллекция! Зверушек сотня и уже два Человека. Вот «Кольша»… (Достаёт, смотрит). Не совсем удачный опыт, но я не виноват, Господь свидетель… А «Петрович» удался на славу! 
         Поспешно входит Вано.
ВАНО. Не спишь, Макс?
МАКСИМ. Нет. А что случилось? 
ВАНО. У Смагина приступ! Вызвали неотложку, отправили в лечебный корпус, в Клинику…(Безнадёжно машет рукой). Но я думаю, что всё, финита ля комедия!
МАКСИМ. Да ведь он был вчера вполне здоров…
ВАНО. Не смейся, Макс. Ты медик или кто? В его возрасте даже лёгкое дуновение ветерка может вызвать тяжёлую пневмонию. Но — пойду в Клинику тоже. Там сейчас «царица» Софья будет распекать мою Оксану. Надо заступиться!
МАКСИМ. Ты благороден, как виконт, Вано!
ВАНО. Благородство в отношении дамы имеет особую значимость. (Уходит).
 
12. Главная Клиника Института, куда доставили Смагина. На крыльце стоят медбратья, курят
ПЕРВЫЙ. Послушай, Брендлин. Ты откуда к нам прибыл?
БРЕНДЛИН. А в чём дело?
ПЕРВЫЙ. Такое ощущение, что раньше в морге работал…
БРЕНДЛИН (с ухмылкой). Ну было дело, а что?!
ПЕРВЫЙ. Некоторые с покойниками лучше обращаются, чем ты с живыми!
БРЕНДЛИН (с насмешкой). Все они — ближайшие покойники! Вот мы привезли деда… Сколько ему?
ПЕРВЫЙ. Сто шесть или сто семь… И что?..
БРЕНДЛИН. Ну и сколько он ещё протянет? День, два? А шуму то вокруг, шуму!
ПЕРВЫЙ. Это прадед твой, понимаешь?! А ты его нёс, как мешок картошки!
БРЕНДЛИН (с кривой усмешкой). Картошка денег стоит…  А эти дряхлые  кости и голодная собака жрать не станет…
ПЕРВЫЙ. Послушай, Брендлин… Ты или придуриваешься циником, или тебе нечего у нас делать!  (Уходит).
БРЕНДЛИН. Тебя забыли спросить! Такой же медбрат, недоучка, из института выперли… А мнит из себя! Куда там! … (Закуривает снова). Нет, в морге было проще. Народ в основном молчаливый, покладистый. А начальство… ворчит, бывало, но в душу не лезет. (Вспоминает слова напарника) «Тебе у нас нечего делать!»… Да я сам уйду! Надоело это старичьё! (Бросает сигарету и уходит в другую сторону).

13.  Кабинет главврача. 
СОФЬЯ (разговаривает по телефону с начальством). Виктор Андреевич?..   У нас горе! —   вполне возможное. Старейший пациент Института, бывший пчеловод, 107 лет…  Инсульт!.. Оперируют лучшие хирурги, но  вы сами понимаете...  В таком возрасте обычная простуда бывает роковой. Вы уж постарайтесь, Виктор Андреевич! Я буду на связи…
(Идёт в Клинику. Здесь уже Гах, Вано, другие врачи, медсёстры).
ГАХ. Оперирует Аркадий…
СОФЬЯ. Знаю!.. Где сиделка?! (К ней подходят Оксану). Что?!.. Проморгала, матушка?!
ОКСАНА. Как можно, Софья Алексеевна? Вывела его на солнышко… Он дремал… 
СОФЬЯ. Жарко было?
ОКСАНА. Да нет! На голове летняя шляпа, его любимая… 
СОФЬЯ (передразнивает). Любимая!.. Это ты прошляпила, голубушка! (Всем). Мне звонили из Москвы. Требовали максимально — слышите? — максимально усилить контроль за каждым пациентом! Долголетие старцев — это главная наша задача, наша цель, наш козырь, если хотите! Само заведение наше на этом зиждется: ИНСТИТУТ ГЕРАНТОЛОГИИ — читай долголетия — РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ МЕДИЦИНСКИХ НАУК!!! 
ГАХ. Аппаратура нужна, Софья Алексеевна…   
СОФЬЯ. И это тоже, я говорила москвичам. Но главная аппаратура вот где! (Стучит пальцем в лоб). Оставили старика на жаре, подумайте: а каково ему? Не нужен ли зонтик? Или вовсе увести в дом?   (Сиделке). Кондиционер исправный у вас?!
ОКСАНА. Исправный, матушка Софья Алексеевна… 
СОФЬЯ (ворчливо). Исправный!.. Мозги у вас неисправные! Моли Бога, чтобы выжил твой пасечник! Все свободны! (Эшимбаеву). А вы задержитесь, Вано… (Остаются вдвоём).
ВАНО. Слушаю, Софья Алексеевна…
СОФЬЯ (строго). Плохо слушаешь! Я понимаю: народ горячий, холостой… (Неодобрительно). Но сиделка… Что, сильно любишь?
ВАНО (широко открыв глаза). Вах! Лесная избушка, рядом ни души… Откуда знаешь, царица?
СОФЬЯ. Я директор, главный врач — мне положено всё знать!..   Что у с ней? Серьёзно?
ВАНО. Впервые в жизни, Софья Алексеевна! Мне сорок лет, до сих пор Бог миловал. Думал, и помру холостым…
СОФЬЯ. Ты же видный парень, дамы за тобой табуном! Мог бы выбрать… ровню. Ту же Викторию, журналистку, медика… Ты не неё поглядывал, помню.
ВАНО. Было дело, матушка. А сошёлся с Оксаной… всё! Будто приворожила она меня! Ни на кого больше глядеть не могу!
СОФЬЯ. Ну ладно, подумаю… Есть у меня комната в Докторском доме… Просторная, светлая...
ВАНО. Век буду бога молить, королева!
СОФЬЯ. Что вас с Загорским? Замышляете что?..
ВАНО. Зачем так говоришь, матушка? Мы не заговорщики — мы учёные!
СОФЬЯ. Я помню, как ты защищал его на Учёном Совете... И каков результат?
ВАНО. Спит Кольша. Давление, сердцебиение — всё в норме. В космос можно…
                Из операционной выходит хирург.
СОФЬЯ (нетерпеливо). Ну?! что?!.. 
ХИРУРГ (устало снимает перчатки). Сделано всё возможное, Софья Алексеевна.   Будь ему лет девяносто, я сказал бы со всей определённостью: жить будет!.. А сейчас — не берусь…
СОФЬЯ. Понимаю… (С тяжёлым вздохом, крестится в небо). Ну… на всё воля Божья. И контроль! Чтобы каждую минуту кто-то был рядом!
   ХИРУРГ. Молодой медик дежурит, Брендлин.
СОФЬЯ. Молодой ли, старый… Главное, чтобы не спал!
  ХИРУРГ. Это само собой…(Расходятся).
               
14.  Лаборатория Максима Загорского. Ночь. Он и спящий Кольша.
МАКСИМ (в волнении ходит по кабинету). Ах, Смагин, Смагин!  Только что я хвалил тебя, и вот те на пожалуйста!..  Мда… Слишком всё поизносилось за сотню с лишним лет… (Открывает сейф, достаёт диск «Петрович»). Но диск — великолепный! В нём мозг старика — цельный, живой!..  Ключ на месте… вот только вставить некуда!
(Переходит в палату,  где спит Кольша). А это Кольша — «замок без ключа»… (После долгого раздумья). Есть тело одного и мозг другого… Замок и ключ… Какой же я учёный, если не испытаю?!.. (С большим волнением ходит взад-вперёд). В конце концов, я всегда могу вернуть их на место! (Отчаянно машет рукой, садится за компьютер и работает).
Кровать, на которой спит Кольша… Максим, сидя за компьютером, нажимает кнопку. Происходит чудо: мозги Смагина оказываются в голове Кольши. Тот медленно просыпается.
СМАГИН в теле Кольши (с трудом открывает глаза, оглядывается по сторонам).  Где я?.. В раю?.. Всё белое кругом…
МАКСИМ (подходит к кровати). А ты его заслужил — этот рай?
СМАГИН-КОЛЬША. А почему бы нет? Сколько я ульев  смастерил за свою жизнь, сколько пчёлок пересадил?! А пчёлы — Божья тварь! Любимая Господом…
МАКСИМ. Ну всё, просыпайся, Петрович. На Земле ты!
СМАГИН-КОЛЬША (с тяжёлым вздохом). Я уже понял, профессор. Как услышал твой голос, так и догадался. Что? Не удалось помереть старику?
МАКСИМ (пожав плечами). Ещё не известно, Смагин. Ты в отдельной палате, в коме… Оживёшь или нет — бабка на двое сказала.
СМАГИН-КОЛЬША (ощупывает себя). А тело на мне… вроде как чужоё?!
МАКСИМ. Почему так думаешь?
СМАГИН-КОЛЬША (с усмешкой). Своё тело я знаю, доктор. Тут скрипит,  там болит, здесь не слушается… 
МАКСИМ. А сейчас?
СМАГИН-КОЛЬША (садится, разминает себя). Поверить нельзя, профессор. Будто скинули с меня все эти годы!
МАКСИМ. Ну, все не все, а большую часть точно… Тебе сейчас около двадцати, Петрович.
СМАГИН-КОЛЬША (догадавшись). Это что же? Кольшина «одёжка» на мне?! (Встаёт… Сначала робко, а затем всё смелее ходит по комнате, разминает руки, плечи, приседает).
МАКСИМ. Ну что, нравится? Тебе в самый раз, Смагин!
СМАГИН-КОЛЬША. Может быть…(Подходит к зеркалу и удивлённо рассматривает своё новое лицо). Как вампир из сказки: гляжу в зеркало, а себя не нахожу! Вместо дряхлых седин — всё гладкое, розовое, волосы тёмные! Красивый парень — этот Кольша!
МАКСИМ. И ты таким будешь, Серафим... По крайней мере, ближайшие лет сорок-пятьдесят. Это потом появятся — и благородная седина, и первые морщинки…
СМАГИН-КОЛЬША. Вторая жизнь?.. Не знаю, как ты это делаешь, профессор?.. Наука далеко шагнула… Но верни мне, заради Христа, мои лохмотья! А Николке отдай его наряды царские. Он молодой, они ему нужнее.
МАКСИМ. Молод то молод, да что толку? С его умом они ни к чему…
СМАГИН-КОЛЬША. Это не нам судить, доктор! (Строго).  Я воевал. Плохо-нет, не знаю, но мародёром никогда не был! Так что не возьму я Кольшино, а надену старое — своё. В нём и предстану перед Господом. Ему не привыкать…
МАКСИМ. Ты это категорически, Смагин?
СМАГИН-КОЛЬША. Другого разговора не будет, профессор!
МАКСИМ (со вздохом). Ничего другого я и не ждал от тебя. Ну, а если найду я Николке другое тело?
СМАГИН-КОЛЬША. У тебя что их, как в городском универмаге, на всякий вкус?
МАКСИМ (со вздохом). Да нет. Из человеческих только два… Твоё да Кольшино…
СМАГИН-КОЛЬША. Одно на мне, а второе, ты сам говоришь, до дыр поизносилось…
МАКСИМ. Есть ещё шимпанзе… Молодой, здоровый…
СМАГИН-КОЛЬША. Перестань, профессор! Кольша — больной человек, но не преступник! За какие грехи ему такое наказание?
МАКСИМ. Ну не знаю… Такое ощущение, Смагин, что я к тебе всей душой, а ты отбиваешься руками и ногами! Что? Неужели не хочется ещё пожить на этом свете, солнышко увидеть, небо, звёзды? Ведь могила — это ж навсегда, «без права переписки»!
СМАГИН-КОЛЬША (с тяжёлым вздохом). Да я понимаю, сынок. И хочется ещё пожить, не скрою! Но как же с Кольшей быть? Тут как в море: тонут вдвоём, а круг спасательный один. Не могу я за чужой счёт! Сколько буду жить, столько и каяться…
МАКСИМ (озабоченно).  Погоди, Петрович! Что-то с машиной моей… Неполадки, брат…
СМАГИН-КОЛЬША (наслаждаясь своим изображение в зеркале). Экий мачо! (Напрягает крепкие, загорелые плечи). Расставаться завидно!   
МАКСИМ (сидит за компьютером).. Даже техника противится, не желает отпускать тебя обратно…
СМАГИН-КОЛЬША. Нет уж, брат, делай что хошь, но совладай со своей техникой!
МАКСИМ. Для этого время потребуется, отдохнуть ей надо... (Встаёт). Вот что, Смагин.  Ночь на дворе, никто нас не увидит. Пойдём подышим воздухом, погуляем…
СМАГИН-КОЛЬША. Гулять мне некогда, а вот ежели покажешь ту клинику, где тело моё лежит...
МАКСИМ. Покажу, Петрович! Здесь неподалёку...

15. Клиника. Здесь в отдельной палате лежит Смагин-старик, весь упакованный датчиками.   Охраняет его медбрат Брендлин. Взглянув на часы, он  подходит к больного, в глазах — кровожадность.
БРЕНДЛИН. Ну что, старик? Пора помирать? Чужой век заедаешь, сука?! (Одевает перчатки и  выключает аппарат искусственного дыхание. Больной задыхается, в страхе открывает глаза). Что, воздуха не хватает, старая галоша? Пожить хочется? (Злорадно смеётся). Ну дыхни ещё раз — напоследок… 
Через соседнее открытое окно в палату врываются Макс и «Кольша», валят и связывают убийцу.  Смагин-Кольша подходит к старику, пытается оживить его, трясёт… Увы, столетний старец  мёртв! Смагин-Кольша горестно вздыхает и закрывает ему глаза.
СМАГИН-КОЛЬША (с кривой усмешкой). Знал, что помру… Но никогда не думал, что сам себе глаза закрою!
МАКСИМ. Серафим Петрович! (Обнимает его за плечи). Мужественный ты человек! Но пойдём, как бы не застали нас?!
  Они закрывают покойника простынёй и уходят, уводя с собой Брендлина.
И вновь лаборатория Загорского, светает. Максим рисует глаза Брендлина, который сидит перед ними, связанный по рукам и ногам.
БРЕНДЛИН. Вы кто такие?!.. Что вам от меня надо?!..
МАКСИМ. Слышал я, что есть такое увлечение поганое у молодых — убивать беззащитных старцев… Сначала не верил. Но вот поймали мы тебя, и вижу: есть!
БРЕНДЛИН (вызывающе). И что теперь?!
МАКСИМ. А если мы — внуки-правнуки этого старика? (По-прежнему рисует). Что мы должны испытывать по отношению к тебе? Представь!
БРЕНДЛИН. Нечего мне представлять! Вам надо, вы и ломайте свою комедию. А я ни в чём не виноват!
МАКСИМ. А если не виноват — почему не смотришь мне в глаза? Боишься?
БРЕНДЛИН. Ничего я не боюсь! Что вы мне сделаете?
МАКСИМ. Накажем…
БРЕНДЛИН. Без суда и следствия не имеете права!
СМАГИН-КОЛЬША. Ты вершишь свой злобный «суд» над больными людьми, которые не могут даже сопротивляться! А мы не имеем права?!
БРЕНДЛИН. Доказать надо!
МАКСИМ. Твоё преступление мы видели лично, какие ещё нужны доказательства?
БРЕНДЛИН. Что вы хотите сделать?
МАКСИМ. Лечить тебя, изверга! Лечить долго и тщательно… 
БРЕНДЛИН. А если я не соглашусь?
СМАГИН-КОЛЬША. Те, кого ты убивал, не соглашались тоже. Но ты их мнения не спрашивал!
 БРЕНДЛИН (со злым прищуром). Кто долго живёт, у молодых крадёт!
МАКСИМ. У тебя лично он что украл? — тот старик, которого ты убил?
 БРЕНДЛИН. Это ничего не значит. Те, кто прожил больше ста, внедряются в наше поколение, питаются за счёт его ресурсов!
МАКСИМ (удивлённо). Да у тебя целая теория!.. И много вас? — таких «философов», как ты?
БРЕНДЛИН. Неважно. Но мы не дадим дряхлым старцам вытеснить нас с этой планеты. Пожили своё — и хватит! У нас лозунг: уступи  Землю молодым!!!
СМАГИН-КОЛЬША. Интересно, что ты запоёшь, когда сам таким станешь?
БРЕНДЛИН (презрительно).  А ты, пацан, что понимаешь о старости?! Сиди и не вякай!
МАКСИМ (отложив карандаш). Ну всё, я закончил, брат...
СМАГИН-КОЛЬША. Быстро!
МАКСИМ. Опыт… (Садится за компьютер, нажимает кнопку).
БРЕНДЛИН (подозрительно). Что закончил?.. Какой опыт?.. Эй, вы что?.. (Вздрагивает и засыпает).            
 СМАГИН-КОЛЬША. Он что? Уснул?
МАКСИМ. Я когда-нибудь тебе подробно расскажу, Петрович, как это делается. Сейчас некогда…
СМАГИН-КОЛЬША. И что теперь, Максим Артемьевич? Учти, что я целиком на твоей стороне. (Твёрдо). В тюрьму сяду вместе тебя!
МАКСИМ. Спасибо, Серафим Петрович, ты верный друг! Но мне кажется, что будет иначе. (Осматривает тело Брендлина, размышляет). Вполне здоровый молодой человек... Разве что психика больная, но мы подлечим, ничего… А пока он побудет у нас. В спящем виде, естественно, в ином теле… 
СМАГИН-КОЛЬША. Рискую спросить: чьё оно?..
МАКСИМ. Да найду я ему отдельную клетку. Кстати, на днях мне привезли из Крымского заповедника великолепного леопардового полоза. Молодой  красавец, злюка — вылитый Брендлин! Надеюсь, теперь ты возражать не будешь, Смагин?
СМАГИН-КОЛЬША. Насчёт этого гада? (Указывает на спящего). А ты слышал, с каким удовольствием он меня убивал? Эсэсовец, садист! Такие, как он, в газовые камеры людей отправляли и улыбались при этом, сволочи!
МАКСИМ. У него явно что-то с психикой. Но это мой профиль, я всё исправлю. Будет нормальным молодым человеком, об этом случае и думать забудет. А пока в его тело я пересажу Кольшу. Будет жить в твоей избушке, Смагин, она для него родная.
СМАГИН-КОЛЬША. Вано артель набирает рыбацкую…
МАКСИМ. Во-от! От рыбалки Кольшу за уши не оттащишь!
 
16. Клиника. Раннее утро. Медсестра проходит по палатам, видит умершего Смагина и поднимает тревогу.
МЕДСЕСТРА. Дежурный! Брендлин! Где ты?!
    Навстречу идёт главврач.
СОФЬЯ. Что за крик? В чём дело?
МЕДСЕСТРА. Больной умер, Софья Алексеевна! Смагин.
СОФЬЯ. Я же велела глаз с него не спускать!!! Где дежурный?! 
      Возле покойного собираются врачи, медсёстры…
ПЕРВЫЙ ВРАЧ. А кто накрыл покойника простынёй?
ВТОРОЙ. Сам себя, перед смертью… Первый раз такое слышу!
МЕДСЕСТРА. Он до меня уже был накрыт. Брендлин дежурил в эту ночь...
СОФЬЯ (гневно). Ищите его! Куда он делся?!
ПЕРВЫЙ. Скорее всего, медбрат проморгал момент смерти, когда увидел, накрыл его и удрал от страха.
СОФЬЯ (кипит от возмущения). Медбрат, оставивший больного — это часовой, покинувший свой пост! Во время войны таких к стенке ставили!!!
ВТОРОЙ. Я подозреваю худшее. Вскрытие покажет.

 17.  Утро. Катюша обходит вольеры со спящими животными.
КАТЯ. Так… Кто у нас на очереди? Леопардовый полоз? Тимоша! (Смотрит в террариум). Эй, толстяк! Пора просыпаться! (Змея не подаёт признаков жизни). А завтрак? Понюхай, какая вкуснятина! (Вглядывается). Да что с тобой, Тимоша? Ты не захворал?.. (Открывает террариум, заглядывает внутрь и тут же вскрикивает от боли и страха, падает на землю).
   Услышав крик, на улицу выбегают Максим и Смагин-Кольша.
МАКСИМ (прижимает девушку к груди). Катюша!.. Милая!.. Что с случилось?!..
СМАГИН-КОЛЬША (заглядывает в террариум). Здесь жила змея?.. Нет её!
МАКСИМ (сжимая кулаки). Это Брендлин нам мстит, не иначе!
СМАГИН-КОЛЬША (глядя на Катю). Живая? У меня в избушке есть надёжное средство... Я мигом! (Убегает).
  Избушка пчеловода. Смагин-Кольши  стучит в дверь. Открывает Оксана, радостно вскрикивает.
ОКСАНА. Кольша! Сынок! Тебя отпустили?!
СМАГИН-КОЛЬША. Да, мама. Но погоди, всё позже. У меня была мазь от змей… (Убегает в дом. Оттуда выходит Вано).
ВАНО (сонно). Это кто, Оксана?
ОКСАНА. Кольша мой вернулся!
ВАНО. Что же?.. Отпустил его Макс?
ОКСАНА. Наверно… В комнату старика пошёл. Змеиную мазь ищет…
ВАНО. Какую мазь?!. Он и слов таких не знает!
       Выскакивает Смагин в облике Кольши, видит Вано.
СМАГИН-КОЛЬША. Доктор?.. Простите, мне некогда. Другой раз! (Убегает, держа в руке пузырёк).
ВАНО (в недоумении). Он что? Говорит?! Как нормальный человек?!
ОКСАНА (молитвенно скрестив руки). Профессор сдержал своё слово!
ВАНО. Ай да Макс!.. Ай да Загорский!.. Вот кто истинный учёный среди нас!
ОКСАНА. Но и ты не хуже, Вано! Я такого учёного всю жизнь ждала! (Обнимает и целует его).
ВАНО. Ты мне тоже мила, Оксана. Сорок лет прожил, много женщин видел, но такой сладкой — вах! — не было у меня!
ОКСАНА. А что же дальше, Вано?
ВАНО. Что ты имеешь в виду?
ОКСАНА. Смагин помер… Кроме как сиделкой, я ничего не умею…
ВАНО. Зачем так говоришь? В кровати нежная, стряпаешь вкусно, а лучшего уменья для женщины не надо!
ОКСАНА. А Кольша? Вот куда его теперь?.. Раньше ещё ничего, а теперь он всё понимает…
ВАНО. Да, об этом я не подумал!..
ОКСАНА. А о чём подумал, Вано?
ВАНО. Директриса даёт нам комнату в Докторском доме…
ОКСАНА. Я согласна! (Они крепко целуются).
ВАНО. А сынок твой, Кольша?
ОКСАНА. Ну что Кольша? Он уже взрослый парень, теперь уже мыслящий, ты видел… Здесь поживёт…
         Входит Кольша в облике Брендлина, он испуган и молча скрывается в хижине.
ВАНО. А этот что у тебя делает?!..
ОКСАНА. А ничего не пойму. Это медбрат, они вдвоём увозили старика Смагина.
ВАНО. Ну знаю я его. Брендлин фамилия. Очень неприятный тип. Но что он у тебя делает, Оксанв?!
ОКСАНА. Вошёл как к себе домой. (Открывает дверь, смотрит). На Кольшину кровать завалился, спит!
ВАНО (ревниво).  Я не ревную, но хотел бы знать. Что у вас с ним?!
ОКСАНА. Я клянусь, что вижу его второй раз в жизни!!! Если бы ты не сказал, дорогой, я имя бы его не знала!
ВАНО. Не вздумай мне врать!!!
ОКСАНА. Он мальчишка совсем! Кольше моему ровесник…
ВАНО (пристально смотрит в хижину). Сдаётся мне, что без Максима здесь не обошлось. Пойду к нему!
ОКСАНА. А как же я, дорогой? Чужой человек в доме… Я боюсь!
ВАНО. Ну пошли вместе!
ОКСАНА. А дверь? Закроем?
ВАНО. Закрой!
                Закрывают хижину и ходят
18. В лабораторию Загорского — Максим и Смагин-Кольша.  Входят Софья и Гах.
СОФЬЯ (очень строго). Максим Артемьевич! Что у вас здесь случилось?!
МАКСИМ. А что у нас не так, Софья Алексеевна?
СОФЬЯ. Не смейте ничего скрывать! Я всё знаю, от меня не спрячешь!
МАКСИМ. Да ничего я не собираюсь прятать. Травма на производстве, такое бывает…
СОФЬЯ. Что за травма? Конкретно!
МАКСИМ. Моего лаборанта ужалила змея. Приняты срочные меры, угрозы здоровью больше нет...
СОФЬЯ. Где пострадавшая?
МАКСИМ.  Спит. Температура, давление, кровь — всё возвращается в норму.
ГАХ. А что со змеёй?
МАКСИМ  (смущённо). Змея пропала…
ГАХ (Софье). Не просто змея — леопардовый полоз! Больших денег стоит!
СОФЬЯ. Что за день сегодня сумасшедший?!… Умер старейший пациент… Медбрат исчез… Змея пропала... Какой-то заговор, честное слово!
  ГАХ. Максим Артемьевич! Змея что?.. Сама открыла террариум?! (Софье). Вы как хотите, Софья Алексеевна, но эту лабораторию надо закрывать! Ничего, кроме осложнений, она нам не даёт!
             Смагин в облике Кольши выходит вперёд. 
СМАГИН-КОЛЬША. Прошу меня простить… Террариум открыла лаборант, но сделала это с благородной целью. Змея не подавала признаков жизни, Катюша хотела её спасти…
          Наступает долгая пауза, гости в недоумении.
СОФЬЯ (Максиму). Это кто?!..
МАКСИМ. Тот самый юноша, которого я оперировал. Сын сиделки,  Николай.
СОФЬЯ (удивлённо). Но он, я помню, почти не говорил?! (Обходит «Кольшу» со всех сторон). Это ведь у него: лишняя хромосома? Синдром Дауна?
МАКСИМ. Там много чего было намешано! Долго пришлось возиться. Помог лечебный сон…
СОФЬЯ.  Помог-таки? 
МАКСИМ. И ещё не раз поможет, если внедрить мой метод широко, на серьёзной основе! Вы же видите результат?
СОФЬЯ (вновь оглядывая «Кольшу»). Теперь вижу, да… (Гаху). Павел Дмитриевич! Для начала спишете этого питона… или как его?
ГАХ. Полоз леопардовый.
СОФЬЯ. Спишите! Во вторых… (Максиму). Что вам необходимо?
МАКСИМ. Насколько я помню, по штатному расписанию мне полагается завхоз?.. 
 ГАХ (косится на Софью). Ну… полагается, да…
 МАКСИМ. Так вот, Софья Алексеевна. Моим завхозом я предлагаю утвердить Николая Петровича (указывает на «Кольшу»). Если доверяете мне, прошу верить и ему тоже!
СОФЬЯ (с трудом преодолев сомнение). А сколько лет?.. Утвердят?..
МАКСИМ. Скоро двадцать! Вполне утвердят!
 СОФЬЯ (грозит пальцем). Под вашу ответственность, профессор!
МАКСИМ. Само собой. И последнее… Бог троицу любит…
СОФЬЯ. Ну давайте, пользуйтесь моей добротой!
МАКСИМ. Отдайте мне ту избушку, где жил покойный Смагин. Для новых пациентов она далековато, а нашей  лаборатории — в самый раз! 
СОФЬЯ. Это всё?
МАКСИМ. Всё.
СОФЬЯ. Забирай, Максим Артемьевич! Но имей в виду: я потребую от вашей лаборатории максимальной отдачи!
МАКСИМ (с улыбкой). Софья Алексеевна, вы знаете, кем я был четверть века назад?
СОФЬЯ. Кем ты мог быть, если тебе сейчас… Сколько?
МАКСИМ. Тридцать пять… Я был в числе последних пионеров Советского Союза…
СОФЬЯ. И что?
МАКСИМ. Как бывший пионер — клянусь! (Вскидывает руку в пионерском приветствии).
 СОФЬЯ (с усмешкой). Всё бы вам в детство играть, Загорский!
ВАНО. МАКСИМ. Может быть… Но игры детства порой перерастают в серьёзные открытия! (Провожает дорогих гостей).
               Входят Вано и Оксана.
ВАНО. Максим!
ОКСАНА. Профессор! Вы не поверите, что у нас случилось!
ВАНО. Молчи, женщина! Пока мужчина говорит, вам полагается молчать, дамы!
МАКСИМ. Что? Брендлин к вам пришёл?
ВАНО… Ты откуда знаешь, эй?
МАКСИМ. Я многое знаю, Вано. Знаю, что ты любишь Оксану у скоро возьмёшь её в жёны. На свадьбу позовёшь, джигит?
ВАНО. Позову, дорогой, конечно позову! Царица Софья нам комнату даёт.
МАКСИМ. Я рад за вас. А в домике Смагина будут жить Кольша и Брендлин. Так надо, Вано. Царица Софья не возражает.
ОКСАНА. А они уживутся?
МАКСИМ (с улыбкой). Великолепно уживутся! А если ты возьмёшь Брендлина в свою рыбную артель, он будет лучшим твоим рыбаком, вот увидишь!
ВАНО. Не знаю, как ты всё это делаешь, Максим, но вижу, что всё у тебя получается. У нас в ауле говорят: «Удачливым Судьба указывает путь. Ей не перечь, и сам счастливым станешь!»
ОКСАНА. Вот это верно, мой дорогой джигит! (Целует жениха).
  МАКСИМ. Завидую тебе, Вано! Такой красавицы-жены нет ни у кого  среди наших друзей! 
       (Берёт гитару, поёт песню «ЖЁНЫ НАШИХ ДРУЗЕЙ»):
                Жёны наших друзей,
Вы безумно красивыми были,
Из под тонкой фаты —
Пара синих сияющих глаз.   
Жёны наших друзей
                Мы в тот день не от радости пили,
  Мы жалели себя, и его почему то, и вас.
Жёны наших друзей,
Мы мужей ваших с юности знали,
Знали столько о них, сколько вам не узнать никогда,
Жёны наших друзей,
Вы, конечно, их околдовали,
Но любовь, как и дружба —
Они могут быть навсегда.
Жёны наших друзей,
Мы с ним клятву давали — до гроба
Никогда, ничего
Не ценить выше дружбы мужской!
Жёны наших друзей,
Вы пришли и, влюблённые оба,
Уверяли друг друга,
Что вам всякий третий чужой.
Жёны наших друзей,
Упоительна ваша забота
Уберечь от всего одинокое счастье своё,
Жёны наших друзей,
Облетает с любви позолота,
Ну а в дружбе мужской
Никогда не бывает её.
Жёны наших друзей,
Мы всегда вас немного боялись,
И чуть-чуть неуютно сидели за вашим столом,
Жёны наших друзей,
Вы простите, но всё же старались
Пить за ваше здоровье
Мы чаще в пивной за углом.
Жёны наших друзей,
Вы всегда нас немножко ругали
За глаза и в глаза —
Был ваш суд скоротечен и прям,
Жёны наших друзей,
К нам всё жизнь вы друзей ревновали,
Ну а мы где то в сердце
Вас ревновали — к мужьям.

                Золотая осень.
19.   Кабинет директора. Она стоит у окна, любуется ранним золотом листвы. Входит Виктория.
ВИКТОРИЯ. Разрешите, Софья Алексеевна?
СОФЬЯ. Виктория Львовна? Снова к нам?.. Я искренне рада!
ВИКТОРИЯ. Я тоже! (Обнимаются, целуются).
СОФЬЯ. Ваш журнал мы зачитали до дыр! И врачи, и пациенты…
ВИКТОРИЯ. Я рада!
СОФЬЯ. Ну что сказать?.. Слог лёгкий, читаемый просто, но на высоком научном уровне. А фотографии так просто сказочные!
ВИКТОРИЯ (со вздохом). К сожалению, Смагин уже не увидит…
СОФЬЯ. Увы, дорогая. Что для обычного человека — горькая случайность, то для столетнего старца — неизбежность! 
ВИКТОРИЯ. У профессора Загорского теперь другой помощник?
СОФЬЯ. Завхозом сделали того парня, что жил в избушке Смагина...
ВИКТОРИЯ. Я помню его. Больной немножко? (Крутит у виска).
СОФЬЯ (машет рукой). Что ты! Сегодня язык не повёрнётся назвать его больным! Завёл конюшню, пасеку, сена накосил огромный стог… Целое хозяйство у него!
ВИКТОРИЯ. А друг мой Вано?
СОФЬЯ. Он теперь женатый человек! Жену его ты тоже знаешь: бывшая сиделка Оксана, сегодня кладовщиком при главном диетологе. У них отдельная квартира, а в избушке Смагина — ты не поверишь, кто живёт! Брендлин, бывший медбрат!
ВИКТОРИЯ (с усмешкой). Как же, помню. Смутная была личность…
СОФЬЯ. После смерти старика я его хотела выгнать, да Вано вступился, добрая душа. Взял его в рыбацкую артель, и что ты думаешь? Не узнать человека! Тихоня, трезвенник, рыбак заядлый…
ВИКТОРИЯ. Я рада за них.
 СОФЬЯ. Ну а сама то что? Где бываешь, что пишешь?
ВИКТОРИЯ (со вздохом).  Увы, я ушла из журналистики.
СОФЬЯ. Что так?.. Куда?..
ВИКТОРИЯ (с загадочной улыбкой). Снова в науку подалась! Вот, позвольте подарить вам свой новый «опус»… (Дарит Софье научный журнал).
СОФЬЯ (листает с большим интересом). Судя по всему, серьёзный труд! Но сказать смогу по прочтении, завтра. А пока… ваш номер свободен, Виктория Львовна! Тот, где жила весной.
ВИКТОРИЯ. Спасибо, Софья Алексеевна! Если позволите, я схожу к своим давним друзьям.
СОФЬЯ. Бога ради! Но файф о клок по-прежнему в пять часов!
ВИКТОРИЯ. Я помню, царица! До вечера!
 (Виктория уходит, а Софья с большим интересом начинает читать её научную статью).

20.  Лаборатория Загорского. Виктория подходит и видит… «Кольшу».
ВИКТОРИЯ. Кольша! Ты ли это?!.. 
СМАГИН-КОЛЬША. Я вас тоже прекрасно помню, Виктория Львовна. Вы приходили к нам, фотографировали старика Смагина…
ВИКТОРИЯ (крестится). Царствие ему небесное! А вы  теперь — здешний управляющий?
СМАГИН-КОЛЬША. Заведующий хозяйством профессора Загорского, да.
ВИКТОРИЯ. Говорят, развернули это хозяйство так, что не узнать?
СМАГИН-КОЛЬША. Всё самое необходимое, не больше. У нас особая экология, воздух должен быть чистейшим, никаких машин… Мы посоветовались с профессором и завёли лошадей, небольшую конюшню… Всё необходимое завозим на бричке — ни дыма, ни шума…
ВИКТОРИЯ. Чудесно!
СМАГИН-КОЛЬША.  Зверушки наши в основном травоядные, так мы им — сено луговое, ароматное!… Банька опять же — для души…
ВИКТОРИЯ (грозит пальцем). И пасеку завёл, Петрович? Тоже для души?..
СМАГИН-КОЛЬША (небрежно). Какая это пасека? Десяток ульев, баловство!
ВИКТОРИЯ (Пристально глядит в его глаза). Сначала десять, потом семьдесят, а к концу войны сто сорок?.. Так, Серафим Петрович?!
СМАГИН-КОЛЬША (не моргнув глазом). Вы путаете, Виктория Львовна. Я Николай Петрович, Кольша.
ВИКТОРИЯ. Простите, Николай. Ну до чего похож!!!..
СМАГИН-КОЛЬША. На Смагина?.. Он правнуком звал меня. Недаром, значит.
ВИКТОРИЯ. Вы похожи не внешне… Как можно сравнить столетнего старца с цветущим юношей? Но рассудительность, ум — это от него! Гляжу на вас и вижу ожившего мудреца…
 СМАГИН-КОЛЬША. Спасибо на добром слове, красавица.
          Входит Катюша.
КАТЯ (радостно). Виктория Львовна?! С приездом! (Обнимаются и целуются). Надолго к нам?
ВИКТОРИЯ. Это зависит от ряда обстоятельств, от некоторых людей… В том числе и от вас, Катерина…
КАТЯ (внимательно смотрит на гостью). Вы хотите спросить, как я отношусь к профессору?..  Люблю, как и прежде! И вечно буду любить — как учёного, медика, как наставника моего! Но жених у меня другой… (Обнимает Смагина-Кольшу). Скоро свадьба, приглашаем!
 ВИКТОРИЯ (с широкой улыбкой). От души поздравляю, друзья!
СМАГИН-КОЛЬША. А мы уверены, что здесь многие будут рады именно вам…
 ВИКТОРИЯ. И профессор?
 СМАГИН-КОЛЬША. Он в первую очередь! (Уходят, обнявшись).      
На крыльцо выходит Загорский, он смотрит на Викторию, она на него… Они сближаются не торопясь, зорко приглядываясь друг к другу.
ВИКТОРИЯ. Ты ждал меня?
МАКСИМ. Ждал… Но верил с трудом.
ВИКТОРИЯ. Вот как?! Почему?
МАКСИМ. Ты умчалась так неожиданно…
ВИКТОРИЯ. Это ничего не значит... Ведь я говорила, что буду верной женой — как Ирен?..
МАКСИМ. Говорила.
ВИКТОРИЯ. Что ты талантлив, как Фредерик?
МАКСИМ. Ну… было дело…
ВИКТОРИЯ (с горькой обидой). Тогда какое право ты имел — не верить?! 
МАКСИМ (с широкой улыбкой). Теперь вижу, что никакого.
ВИКТОРИЯ. Виноват?
МАКСИМ. Каюсь!
ВИКТОРИЯ. Ну то-то! (Обнимает его, они крепко целуются).
 
                ЭПИЛОГ.
Герои сходятся и каждый по очереди читают отрывок из стихотворения «Долгая Жизнь»:
СМАГИН-старик.  Знает тот, чей след в конце пути,
               Верность долгу и любовь к Отчизне…
                Жизнь прожить — не поле перейти,
                Острое, как бритва, поле жизни!
    ГАХ.   Проходили дни, текли года,
                Уходили в вечность эскадроны,
                Мы не позабудем никогда
                Средь других — штрафные батальоны…
   СОФЬЯ.   Среди прочих — тех, кто возводил
                Полигон в лесах под Арзамасом,
                Кто Чернобыль ядерный тушил,
                Кто Афган снабжал боеприпасом…
  ВАНО. Долго жить — не значит, жить легко,
               Рушились и царства, и державы,
               Было время — пили и клико,
               Было — и сухарь жевали ржавый.
 МАКСИМ. Долго жить — познать глубины лет,
                Благодарность прежним поколеньям,
                И науки ветреный рассвет,
                И святую верность заблужденьям.               
 ВИКТОРИЯ.   Всякое бывало на веку
                Тех, кто жил от века и до века…
                Доводилось править дураку,
                Доводилось — злому человеку…
КАТЯ.  Но менялась жизнь, менялась власть,
             Каждый раз своё брала природа,
             И хитрил народ, чтоб не пропасть,
             Но в итоге правда — у народа!
СМАГИН-КОЛЬША. Знает тот, чей след в конце пути,
                Верность долгу и любовь к Отчизне…
                Жизнь прожить — не поле перейти,
                Острое, как бритва, поле жизни!

                З А Н А В Е С.
                103.400 знаков с пробелами. 50 стр.
Март 2019 года. Свидет-во о регистрации авторского права http://www.proza.ru/2018/10/18/256. В основе — трилогия Юрия Арбекова «Русский пилигрим», роман второй «Поручик Смагин» («Вторая жизнь»).

Об авторе.
    Кузнецов Юрий Александрович (Юрий Арбеков) — сын военного моряка, жил в Североморске, Мурманске, Смоленске, Балтийске, ныне в Пензе. Член Союза писателей и Союза журналистов России, автор 30 книг прозы, поэзии, драматургии, произведений для детворы, лауреат литературных премий им. Лермонтова, Карпинского, журнала «Сура», интернет-журнала «Эрфолг»,  Диплома Вооружённых Сил «Твои, Россия, сыновья!», «Город детства».    
        Дом. адрес:   440014, Пенза, Ахуны, Второй Дачный переулок, дом 10, кв.1, Кузнецову-Арбекову Ю.А.  Тел. +909-318-1776.  Е-mail  arbekov@gmail.com
   
С искренним уважением —               
                Юрий Арбеков.