2
Но дальше я уже не слушал. Сквозь туманную завесу мигрени воспоминания о вчерашнем дне вдруг со всей отчётливостью предстали передо мной. Странные, полубезумные образы всплывали из глубины: вот Витя твёрдой рукой двигает огромную гору фишек на чёрное; вот стучит, перекатываясь, шарик, раздумывая, куда бы ему упасть; вот Маргарита небрежно выбрасывает кости и с лукавой усмешкой поглядывает на меня; вот пьяная компания в баре окружает незадачливого счастливца, обласканного фортуной; и, наконец, самое трудное, самое тяжёлое воспоминание – Смольянинов, спасающийся от меня бегством.
А ведь это действительно было так: Николай бежал от меня, бежал стремглав, через всё казино. Чего он боялся? Чего он вообще мог бояться? Да и страх ли это был? Он не хотел меня видеть, не хотел со мной говорить. Само собой разумеется, что он не ожидал столкнуться со мной в таком месте. Возможно, всё дело было в обстановке. Николай принадлежал к числу людей, которые придают антуражу немалое значение. Но нет, этим, конечно, нельзя всё объяснить. У него были свои причины избегать встречи со мной. Узнаю ли я их когда-нибудь и смогу ли понять? Доведётся ли нам ещё раз встретиться? Маргарита была уверена, что он непременно меня отыщет. Я и сам так полагал. Но где и при каких обстоятельствах это произойдёт? И что мы друг другу скажем?
Я покачал головой. Нет, это всё пустые фантазии. И с чего я вдруг взял, что мне так необходимо увидеться с Николаем? Давным-давно канули в небытие наши с ним совместные велосипедные прогулки, наши долгие беседы обо всём на свете, в которых моё участие, даже сведённое к минимуму, было несомненным. После того злосчастного заплыва пошла прахом наша связь, и во все следующие встречи мы с трудом могли поддерживать разговор. Почему же теперь что-то должно измениться? Мы не виделись слишком долго, и, по-видимому, стали ещё более далеки. На что я рассчитываю, что хочу получить? Ответов у меня не было. Возможно, моя главная ошибка заключается в том, что я привык воспринимать людей – и себя в первую очередь – как постоянные и неизменные величины. Николай не был постоянной величиной. Возможно, единственный из всех, кого я знал. Плешин задавал мне загадки – но сколько бы их ни было, он всё равно оставался Плешиным, и его всегда можно было свести к одному основанию. Юля сильно изменилась за последнее время – и всё равно осталась той маленькой девочкой, которая, несмотря на всю свою самостоятельность, нуждается в моей защите. Маргарита… я не хотел думать о Маргарите, да и трудно было привести пример большего постоянства. Нет, Смольянинов стоял особняком, он был исключением, отклонением от нормы, он двоился и троился, распадался на элементы, каждый из которых казался немыслимым в сочетании с другими. Возможно, именно это и не даёт мне покоя. Мне нужно свести воедино эти личины, сплавить их, соединить, создать Николая заново, создать его понятным, охватываемым и определённым. И для этого-то я и ищу нашей встречи. Без этого я не смогу его отпустить.
– Александр Вадимович, мы закончили, – костистая рука Крепилова опустилась мне на плечо, внезапно прервав мою задумчивость. – Вы можете идти.
Я поднял голову. Заросшее лицо главного редактора было совсем близко, и я впервые заметил пронзительную голубизну его больших глаз. Он смотрел задумчиво и без тени насмешки. Я осмотрелся – зал был уже пуст.
– Мне… не слишком хорошо сегодня, – неловко пробормотал я, поднимаясь. – Прошу меня извинить.
– Не стоит извиняться, совсем не стоит, – сказал Крепилов как бы в сторону. – Мне лишь хотелось уточнить, принесли ли вы мне материал… кхм… по той выставке фарфора?
Я почувствовал, что краснею. Это было глупо.
– Нет, Пётр Николаевич, я… у меня не получилось туда сходить. Знаю, знаю, что вы думаете по этому поводу и заранее согласен со всем, что тут можно сказать.
Крепилов задумчиво поскрёб подбородок и помотал головой.
– Я вовсе не собираюсь вас чему-то учить, Александр Вадимович, – быстро зашуршал он, – мне лишь нужно, чтобы вы… кхм… вполне уяснили себе мою позицию. Я решительно против любого насилия, тем более в нашем… деле. Знаю, знаю, на первый взгляд всё не так, но, если кто-то действительно не хочет… кхм… брать тот или иной материал, мне представляется глупым настаивать. Но в вас – в вас я вовсе в этом смысле не уверен. Извините, если лезу не в своё дело, но мне кажется, что вы сами никак не можете понять, чего хотите. Бог с ней, с выставкой, хотя могло получиться весьма… кхм… познавательно. Если вам претит брать это интервью у господина кандидата, так и скажите, я буду только рад, потому как из-под палки… сами знаете. Мне только подумалось, что для вас это хорошая возможность…
Я с громким стуком отодвинул стул и встал.
– Прошу меня извинить, Пётр Николаевич, но мне что-то совсем нехорошо. И вы правы… это действительно не ваше дело – извините, что говорю так грубо, но мне некогда сейчас выбирать выражения. Свой ответ я уже дал. Простите меня ещё раз за эту выставку, с Плешиным такое не повторится. Вы получите своё интервью.
С этими словами я вышел из конференц-зала. Меня и правда сильно мутило, но уже в коридоре стало получше. Медленно, стараясь не делать резких движений, я добрался до лестницы и спустился на первый этаж. Свежий утренний воздух доставил мне необыкновенное удовольствие. Я с наслаждением вдыхал его большими порциями, чувствуя, как он расходится по всей ширине лёгких, холодный, бодрящий. Эту идиллию нарушил Глеб Пестров, возникший передо мной словно из-под земли.
– Ты неважно выглядишь, Саша, – сказал он, словно продолжая прерванный разговор. Запах его духов резко ударил мне в нос, отчего меня немедленно затошнило снова. – У тебя, кажется, похмелье?
Прежде с Глебом почти не общались, и я не мог припомнить, чтобы мы когда-нибудь переходили на “ты”. Впрочем, мне совершенно не хотелось об этом думать.
– Да, вчера… вчера был очень странный день, – тихо промолвил я, стараясь сохранить внутреннее равновесие и не дать воли желудку.
– Дело известное, можешь ничего не объяснять, – усмехнулся он и панибратски обнял меня за плечи. Круги перед моими глазами сменили цвет и стали зелёными. – Мы тут с ребятами решили пропустить по стаканчику в баре, а для тебя это сейчас лучшее лекарство, так что предлагаю присоединиться.
– Право, это… – мне хотелось что-то возразить, но я почувствовал, что с каждым следующим словом всё больше рискую испортить Глебу новенький пиджак.
– Да ты совсем бледный, – участливо заметил Пестров. – Хватит рассуждать, давай со мной, – и, не разнимая из своих цепких объятий, он потащил меня через дорогу.
Бар, в который мы вошли, был популярным местом обеденного досуга офисных работников, которых здесь, в деловом центре нашего города, обреталось в избытке. Сейчас, конечно, было ещё слишком рано, и в помещении почти никого не было, кроме нескольких человек из редакции. Они встретили моё появление возгласами удивления.
– Отшельник решил выйти из своей пещеры, – громогласно заявил наш научный обозреватель Павел Яблоков, крупный мужчина с роскошной тёмной бородой, которой он чрезвычайно гордился. – По такому случаю его нужно угостить, господа.
– Бокал пива ему и правда не помешает, – поддакнул ему плюгавенький невзрачный субъект, которого все звали просто Никитка. Они с бородачом были не разлей вода – более контрастной пары мне никогда не приходилось видеть.
Сказано – сделано. Меня усадили между Никиткой и Яблоковым, и вскоре огромный бокал светлого пенистого пива красовался передо мной.
– Пей разом, – посоветовал Глеб. – Так будет вернее.
Я опрокинул бокал. Холодная шипящая жидкость хлынула внутрь, ударила в нос. Я зажмурился, ощущая, как где-то глубоко внутри она медленно, с величавостью отлива, наполняет все закутки моего исстрадавшегося тела. Вдруг, в одно мгновение, наступил совершенный покой. Крестная мука окончилась. Я воскрес.
– Блеск! – воскликнул Яблоков, поглаживая бороду. – И не скажешь, что убеждённый трезвенник.
– Совсем не скажешь! – подтвердил Никитка.
Он писал юмористические статейки вроде скетчей, но получалось у него, на мой взгляд, посредственно.
– Ну как, полегчало? – осведомился Глеб.
– Прямо как рукой сняло, – удивлённо подтвердил я. – Никогда бы не подумал, что пиво обладает таким эффектом.
– Пиво – это дар богов, – важно заметил Яблоков, шумно отхлёбывая из своего бокала. Густая пена, похожая на вату, запуталась в чаще его бороды. – Но и как любой такой дар, потреблять его следует с осторожностью.
Раньше я никогда не приглядывался к своим коллегам и совершенно не интересовался их жизнью. Мы перекидывались парой приветственных фраз, не более, да мне бы и в голову не пришло завязывать с ними более близкие отношения. А сейчас мы вместе потягивали пиво, вели непринуждённую беседу о всяких пустяках, и всё это получалось само собой, без всякого усилия с моей стороны. Передо мной словно приоткрылась дверь в иной мир, в мир иных, тонких связей, в котором люди говорят друг с другом не потому, что им есть что сказать, а лишь из потребности говорить. И, странное дело, я ощущал и в себе такую потребность. И дело было тут совсем не в выпивке – тем более что ко второму бокалу я почти не притронулся, – а в потребности отвлечься от тех монументальных, монолитных вопросов, которые в последнее время вставали передо мной с завидной регулярностью. Лёгкий, ни к чему не обязывающий обмен репликами был как нельзя кстати. Через некоторое время я уже настолько осмелел, что даже спросил Пестрова, откуда появилась у него забавная привычка теребить в руках напёрсток.
– Об этом все спрашивают, – с печальной улыбкой ответил он. – Этот напёрсток принадлежал когда-то моей бабушке. Она великолепно шила, была настоящей мастерицей. Мне очень нравилось за этим наблюдать, казалось, будто я подглядываю за волшебницей. Бабушка всегда использовала этот напёрсток, и он представлялся мне этаким магическим артефактом. Потом, после её смерти, я упросил родителей отдать напёрсток мне – с тех пор и не расстаюсь с ним. Своеобразная реликвия, понимаете ли, хотя все вокруг и смеются, говорят, что это ребячество. Но я с ним уже настолько свыкся, что ни за что не откажусь. Он меня успокаивает, помогает сосредоточиться, в общем, действует как на некоторых людей – чётки. Видимо, так уж мне на роду написано – быть человеком с напёрстком, – рассмеялся он.
– Эту историю мы слышим уже раз в двадцатый, – подмигнул Яблоков. – И ладно бы ещё Глеб сам шил или что-нибудь такое – так нет же, даже смеётся над самой мыслью.
– Разумеется, смеюсь, Поль, – спокойно ответил Пестров, – потому что мысль вздорная, да и совсем не к лицу мужчине этим заниматься. А сам по себе напёрсток – предмет благородный и заслуживающий некоторого уважения со стороны окружающих.
– Несомненно, заслуживает, ещё как заслуживает, – смеялся Яблоков.
– Предмет благороднейший! – вторил ему, заливаясь, Никитка.
За столиком напротив, через проход, появилась девушка. Мне уже доводилось видеть её здесь, но я особенно не приглядывался – я вообще не умею приглядываться к женщинам. Теперь же то ли пиво так на меня повлияло, то ли необычность ситуации, в которой уже второй день подряд мне случилось оказаться, но я без всякого стеснения уставился на неё и отметил некоторые примечательные подробности: светлые рыжеватые волосы, приятная линия носа, тонкие черты лица.
Я смотрел и смотрел – что в конце концов не смогло укрыться от проницательного Глеба.
– Приглянулась тебе пташка, как я посмотрю? – весело заметил он, подмигивая остальным.
– Вовсе нет, просто… – смешался я и отвернулся в другую сторону.
– Да не красней ты так, – дружелюбно потрепал меня по плечу Яблоков. – Дело естественное и понятное.
– Но вкус у нашего тихони определённо есть, – заметил Глеб. – Девушка примечательная, и я как-то попробовал к ней подрулить, но без особого успеха. Думаю попробовать снова, всё-таки неприступные крепости привлекают больше всего.
– А почему бы не попытать счастья Саше? – воскликнул кто-то. – Бокала пива вполне может хватить!
Я поморщился, но идею быстро подхватили.
– И в самом деле, – заметил Павел, – момент как нельзя более подходящий.
– Тебе надо вылезать из раковины и получать все удовольствия, которые есть под рукой, – подтвердил Глеб.
– Да, но не могу же я вот так просто…
– И очень даже можешь, все так делают, – отрезал Яблоков, тряся бородой. – С женщинами нужна решимость и быстрота реакции.
– Именно быстрота, – восторженно подхватил Никитка, – чтобы она опомниться не успела!
– Слушай Никитку, – подмигнул Глеб, – он в этом деле специалист.
Все дружно расхохотались. Я пребывал в нерешительности. Девушка мне действительно приглянулась, и если бы не это, я бы немедленно ушёл.
– Ну же, Саша, время выходит, – настаивал Пестров, вертя напёрсток прямо перед моим носом. – Смотри, упустишь своё счастье.
– Не сиди ты таким истуканом, а то потащим силком, – погрозил мне пальцем Павел Яблоков.
Я медленно поднялся, с удивлением почувствовав, какими тяжёлыми вдруг стали мои ноги. Подбадривающие реплики неслись мне вслед. До соседнего столика было метров шесть-семь, не более, но путь показался мне очень долгим. По дороге я чуть было не налетел на официанта, нёсшего полный поднос, он выругался сквозь зубы, с трудом удержал равновесие и наградил меня весьма нелестным эпитетом. Ещё шаг, ещё один – и вот уже цель достигнута.
Девушка сидела ко мне вполоборота, так что краем глаза могла бы видеть мои перемещения, но, погружённая в свои мысли, ничего не заметила. Я застыл на месте, не зная, что мне делать теперь. Любая дежурная фраза, которые используют в таких ситуациях, казалась до безобразия пошлой и глупой. “Да делай же уже что-нибудь!” – приглушённым голосом сказал Глеб. Но я словно превратился в камень. Казалось решительно невозможным вот так вот просто поздороваться и завязать знакомство. И зачем я вообще послушался этих подстрекателей? Повернуть бы назад – но момент для этого уже был упущен. С каждой секундой ситуация становилась всё более нелепой.
И тут девушка подняла на меня глаза и, нисколько не удивившись, проговорила:
– Александр Вадимович? Здравствуйте! Никак не ожидала увидеть вас так близко.