Мы резвились в кружеве света неярких пастельных тонов: жёлтого, розового, изумрудного, голубого, лазурного. Цвета отражались от горы Машу, перемещались смешиваясь, рождали новые оттенки, щекотали и веселили. Радостный танец света постепенно вылепил вечно сонную Аруру – матерь всех Богов. Она присоединилась к нам, с тех пор можно было припасть к соску её мягкой тёплой груди и насладиться сладким сытным молоком. Молоком можно было насытиться и из грудей многочисленных нянек, которыми командовала старшая – Кибела. Кормилицы всегда танцевали рядом, даря заботу и пищу, но быть проворней других и успеть испить от Аруру или Кибелы – была высшая доблесть для нас игигов, постигающих свет, вкус, запах, доброту и ласку. Беззаботная гармония радости, танца, вкусной еды и неги продолжалась бесконечно.
Внезапно в вечности возникло грозовое тёмно-фиолетовое облако и надвинулось на наш мир, из его густой плотности явился отец Ан. Свет исчез, осталось только фиолетовое сияние от Ана и сопровождающих его воителей-богов – аннунаков. Няньки прекратили танец, мы почувствовали их необычное волнение, предчувствие паники, которая началась, когда аннунаки стали хватать наших опекунш, легко и со смехом догоняя тех, кто пытался убежать. Мускулистые боги опрокидывали нежных нянек, срывая с них туники, прижимали их к небесной тверди, сжимали в объятиях и начинали ритмичный танец на их телах. Няньки извивались в ритме движений богов, стонали, а многие кричали. Мы слышали вопли страха, но не было в них боли. Сладострастие мерещилось в звуках, издаваемых принуждаемыми женщинами. Возник хаос, а аннунаки продолжали возникать из облака, число их росло и некоторые, смеясь, затеяли охоту за нами. Когда вскрикнула Кибела, раскинув ноги под телом Ана, я остановился, любопытно разглядывая то запретное, что до этого было сокрыто, и что сейчас обнажило насилие, не понимая, сострадать ли заботливой кормилице или радоваться её ощущениям.
Неожиданно сильные руки толкнули меня сзади, я потерял равновесие и упал лицом вперёд. Сильная рука из-за спины скользнула в пах и, потянув, приподняла мой зад и тут же чужая плоть, больно взорвав преддверие, стремительно ворвалась, заполнила вялое от страха тело и забилась там неотвратимыми ритмичными движениями, беспрекословно подчиняя себе. Убегающие собратья останавливались, и глазели на мою беззащитность, должно быть, примечая для обсуждения интимные подробности, открытые для глаз посторонних. Понимая это, не в силах противостоять мощной энергии, вколачиваемой в меня, я сомкнул глаза, а лицо закрыл ладонями. Сотрясаясь всем телом под толчками, мысленно извинялся перед Кибелой за то, что взирал на её бессилие, осознав, насколько выставлена беззащитность и срамота, когда возжелавший публично пользуется тобой, используя своё могущество. Вместе с тем, непрекращающийся ритм насильственного соития навязывал неожиданные, небывалые ощущения, настолько сильные, что их не затмил ужас и стыд от податливости силе и публичного перехода в иное качество, отличное от состояния тех других, кого не выбрали захватчики. Движения во мне раскрывали новые чувства, которые нарастали, готовя к вершине возможного, апогею, но аннунак удовлетворил своё желание раньше. Оставив внутри тёплую влагу, он вскочил и побежал охотится дальше. Бесцеремонно и публично разрушенная печать невинности, дарованная мне Аруру при рождении, породила чувство непоправимого отчаяния, злобу и ненависть к насильнику. Чужая слизь по чуть-чуть сочилась из меня наружу, делала клейкими бёдра и не давала угаснуть недавнему чувству нарастающего возбуждения. Не оставляло постыдное желание вновь испытать наполненность тела и достичь пока ещё неизведанной кульминации. Я смотрел на других аннунаков, насилующих рядом, и срамно осознал, что готов соблазнять, чтобы вновь принять в себя их силу для повторения ощущений.
Шёпот собратьев, обсуждающих моё надруганное тело, заставил очнуться, забыв о желании повторения опыта. Глаза игигов, не испытавших насилие, выражали презрение, словно я специально позвал анунаков и их для своего вожделения. Эта мысль заставила вскочить и с криком отчаяния броситься прочь. Я выпал из рая, сокрушаясь о потерянном мире, понимая, что он исчез навсегда, и никогда не повторится безмятежная прежняя радость. Ускоряясь, летел с высоты, истошно вопя от страха, ощущая как тело наливается тяжестью, лишая возможности парить. Земная твердь притягивала, стремительно приближаясь, грозя расплющить, разбить, уничтожить. Вселенский ужас удара заставил встрепенуться всем телом и проснуться c ощущением холодной липкой испарины, рождённой страхом безысходности и стремительного падения в пропасть существа внезапно вырванного из первоначального счастья.