Я уходил «туда» раз пять,
Где мне пытались разорвать блатную душу на холсты.
Там черный взгляд из пустоты корёжил, раздирая суть,
И каплями стучала ртуть в затылок бритый острой пулей.
Тогда мне черти и шепнули: « Отдай-й-й-й. Тебе не светит солнца рай.
И без неё судьбу хватай за хвост иль за' нос - всё одно.
Тогда и фарту суждено с тобою вечно прибывать.
И не придётся уступать и не терять,
Лишь покорять планиду дерзкую всегда-а-а-а…»
Сегодня случай номер шесть…
И нет условий,
И ни «слезть».
Ни «соскочить»,
Ни согласиться…
Смогу ль я адом насладиться?
Неоглядное сизое поднебесье мерцало миллионно-звёздно, и не было для Фомы краше простора. Вселенской тишиной полнилось немолодое тело и память, заплутавшая меж круто прожитых лет, стучалась уставшим сердцем.
Безлунная ночь дурманила ароматом свежего пшеничного зерна и соломенной пылью, где-то рядом вроде ворковали голуби и, показалось, отец крикнул: «Фомка, бросай турману!»…
- Батя, уйдет она! С кирилловскими уйдет! – Фома с открытым ртом рассматривал в лазурном просторе залётную голубиную стаю.
Отец с утра приманивал «чужих», подбрасывая в бирюзовую бездну то чистяка то наплёких.
И вот, наконец, пригульная вачужня кружила над их лавой.
Фома подкинул красавицу: та, одним взмахом прозрачных крыльев поднялась в высь, минуя голубиный круговорот. Заиграла , перевертываясь через голову, хвост, крыло, обратившись, наконец, белым юлящим колесом.
Мужики замерли, наблюдая чудное представление любимицы, купленной за баснословные деньги.
Околдованные голубицей залетные, застыли в пронзительно голубой дали, восхищаясь кульбитами красавицы.
- Ну, вот и всё, - довольно проскрежетал отец, подбрасывая турманову пару, - за ним она хоть в полымя, - и пронзительно свистнул.
- А ежли не пойдет за ним,- прошептал Фома, не отрывая взора с поднебесья.
И лишь закрыл рот, к утомленной стае приблизилась чужая пара голубей, увлекая птичий косяк в сторону кирилловской голубятни.
- Как так!?- изумился отец, и зуданул шестом о крышу, всполошив остальных птиц. Те громко шумнули крыльями, вонзаясь в безбрежный простор.
- Убью, - рыкнул батя. И замер на мгновение.
На тощем его теле напряглись худые мышцы, кожа побледнела, и синие татуированные звезды на груди обратились черными пятнами.
Прохладный ветерок теребил застиранные отцовские трусы, и казалось, вот-вот слетят они с тщедушного тела.
Фома утирал слезы, размазывая по щекам колкую пыль, и готов был помчаться вслед улетающей стае.
- Забери турману, батя, - всхлипнул мальчишка, кивая в сторону кирилловской голубятни.
- Я?- зло выговорил отец. И показалось Фомке «я», длиннее батькиного стоэтажного мата.
Всполошенные отцом голуби садились на конёк крыши, притоптывали суетно, кивая виновато.
Пара турманы часто захлопал крыльями и приземлился у хозяйских ног.
Легкая дрожь прошла по татуированному телу отца, звезды на его груди сжались, заострившись, он наклонился, ухватив короткими пальцами голубиную шею, резко встряхнул птичье тело, будто ртутный градусник, и тут же забросил оторванную голову в соседский двор.
«Прохладно, - Залётный поёжился зябко и, глянув вниз, представил свое тело на черном асфальте. –Эх, взмахнуть бы крыльями…»
Последний Федотов срок «отзвонился» в его «полтинник». Так и вышел вор на свободу в день своего рождения.
Прилично одетый, при деньгах, кои лишь забрать у «братана» в этом паршивом городишке.
И вот, к другому юбилею суд огласил новый приговор.
«Значит,- рассуждал Фома, поглядывая на пухлогубую судью, - получается, как раз в следующую днюху и откинусь. Хорошо «карта ложится». Сроку не более пятирика накинут. В шестьдесят пять, еще и пожить можно».
А как на зону поднялся, представившись, так и ахнул старый уркаган!
Смотрящий при «дырявой» статье, и черная масть с ментами чай пьет.
Где правда воровская?
Два дня, навроде с передозы, трясло Фому.
Ночью сны жуткие виделись, будто он оперов за руку приветствует и красная повязка у него на плече.
Жгла она тощую руку, и никак не содрать, не отделаться от ментовского клейма! Так и просыпался в склизком поту, с сердцем под горлом.
Утром третьего дня, вернувшись с просчета, присел на табурет у кровати смотрящего.
- Базар есть Кабан, - и, глянув зло поверх головы заплывшего жиром «лидера» «черной масти», отвернулся к окну,- скажи бродягам, нам с глазу на глаз перетереть нужно.
И лишь секция опустела Залетный продолжил:
- Я старый вор, живу по понятиям, которых в вашем пионер лагере не знаешь даже ты. Видать время поменялось, а мне и к смерти не измениться. Ни осуждать, ни против идти не стану, «один в поле не воин», да и отвечать мне за ваш беспредел не в кон. Не обессудь, мне с вами не ужиться и впору в петлю при таком раскладе.
- Не кипеши, старый, - Кабан подкручивал четки на указательном пальце, - не первый ты со своим понятиями. И верно, время другое, но ты в нем и на долгие пять лет. Уважуха тебе, но нынче не тебе править зону. Задумал соскочить с масти – твое право. Иди по-тихому своей дорогой, мешать не будем.
К ночи Фома перебрался в общую секцию, занял приличное место и, наконец, заснул без сновидений.
Перед обедом следующего дня, рыжий губошлеп, дежурный по бараку, дернул Фому за рукав и прошепелявил скороговоркой: «Тебя, старый, на вахту вызывают».
От обращения эдакого и позорного слова «вызывают», Залетный ухватил было губошлепа за кадык, да охолонулся тут же, вспомнив, кто он есть.
Минуя локалки старый вор, останавливаясь у каждой будки, дивился поведению краснорепых казлов, лихо щелкающих запорами железных калиток.
«Хрен на блюде, а не люди, - Фома, поражался новым порядкам, где зеки охраняли себе подобных и открыто следили друг за дружкой.
На крыльце вахты, вдруг ниоткуда появился толстобрюхий сержант. Подмахивая резиновой дубинкой, он медноглазо глянул на Залетного.
- Ты кто?- спросил зло, вызывающе.
Залетный, не снимая фески, ткнул пальцем в бирку на своей рубашке.
- Представляться нужно, старче, - сержант часто застучал дубинкой по голове Фомы, - изолятор по тебе плачет, мразота, - и толкнул Фому в узкий проход, - иди по коридору направо в шестой кабинет.
В каморке с одним стулом у стола, молодой капитан нарочито постукивал зажигалкой о столешницу от чего Фоме представился красногалстучный выкормыш с барабаном на шее.
- Что делать будем, Залётов? – поинтересовался офицер и протянул Фоме сигареты.
- Вы, не знаю, я – сидеть, - Залетный брезгливо глянул на предложенную пачку «Parliament».
- Ты дурака-то не валяй, - отметив взгляд Фомы, возмутился опер, - теперь ты никто и звать тебя никак. Работать будешь? – и чиркнул зажигалкой.
- Я вор, - Фома исподлобья глянул на офицера, - вроде в штатном расписании колонии нет такой должности. Или при нынешнем раскладе, появилась?
- Ты такой же вор, как я министр внутренних дел, Залетов,- начальник сбил пепел с сигареты, - соскакивай со своего прошлого Фома.
- Молодой ты, гражданин начальник, жизни не знаешь. Мы работы не боимся, но работать не пойдем! Отпускай меня в барак.
Ветер свистанул в щелях вентиляционной будки, перистые облака стрелами потянулись на запад и, вроде прихватив с собой Залётного, потащили вновь к прошлому.
Фомка третий час сидел в ветхом сарае соседского двора у кирилловского забора, ожидая сна хозяев и, прислушиваясь к недалекому голубиному воркованию, казалось, слышал свою турману.
За полночь, кирилловский выкормок, его одногодок Степка, забренчал ключами, навешивая замок на дверь лавы и, приблизившись к забору, прикурил папиросу. Дымом потянуло в Фомкину сторону, в носу засвербело, и предательский чих вырвался наружу.
Кирилловский голец тут же отбросил папиросу и, трусовато глянув на соседский сарай, побежал к дому.
Через минуту свет в окнах погас и лишь Фома решил размять затекшие ноги, дверь сарая распахнулась.
- Стой там, иди сюда! – отскороговорило басом черное пятно.
Яркий фонарный луч ослепил мальчонку. Чужие пальцы больно ухватили его за ухо и выволокли во двор.
- А-а, Залетного недоросток, - обыденно проговорил невидимый голос, будто ждал Фому.
Пацан дернулся, освобождаясь от цепких пальцев и, что было сил, ткнул головой толстяка в живот: отлетел резиновым мячиком, покатился по бетонной дорожке и, неведомо как, вмиг, оказался на темной улице.
Фомке казалось, он летел над булыжной мостовой и, лишь приблизился к своему двору, почуял боль в левом ухе. Коснулся жгучего места, ощутил липкую жижу и разглядел обильные бурые пятна на серой майке.
«Ухо оторвал, сволочь, - дрожащим голосом произнес мальчонка».
Продолжение http://www.proza.ru/2019/04/09/1287