Понимаешь...

Николай Савченко
               
            

  Меня позвали одеть. В подвальную стынь жаркого июля девяносто пятого. С пятнистой тенью старых лип под выцветающим в желтизну небесным сводом над столетним домиком морга городской больницы. Серёжка! И в двадцать, и в конечные сорок. Не Сергей, не Серёга…

 …Телефонный звонок около трёх ночи.
  - Серёжка разбился! 
Спросонок не сообразил. У звонившего - старший того же имени. Двенадцати лет. Отторопь. Нет! Дети не должны уходить впереди родителей – первая мысль.
    - Щербаков.
Чуть отпустило, отлегло. Чтобы заняться новой бедой.
   - Как?
   - На такси. Ехал на дачу.
Где его ждали жена и двое сыновей…   
Изгнавшие сон вспоминания складывались хронологическим последованием.


                * 
               
 ! Магнит девичьих взглядов строительного факультета. Высокий брюнет с тёмными усами под горбинкой носа и шикарной улыбкой, которую нынче назвали бы голливудской. За Голливуд в семидесятых слышали, ломясь на красоты второсортицы широкоформатного экрана.
  Пять лет вроде совместной учёбы… Что? Ничего! Параллельные миры «потока», группы, различающиеся последней цифрой из четырёх знаков – обозначение факультета, код специальности, год поступления и собственно номер группы. Номера отличались на крайнюю единицу. Минимум пересечений.
 Будничные анекдоты на перекурах перемен, иногда по паре пива в летнем кафе с компанией однокашников, созидание на армейских сборах после защиты диплома стенгазеты с наименованием «Боевой листок» под дождём и худым навесом курилки.
  - Бредовый листок! Ни войны, ни боёв!
  - Не скули. Исторические традиции, - оппонировал он с обычным спокойствием, окуная беличью кисть в банку с алой гуашью, в которую лёгким всплеском свалилась капля с бреши дощатого ската, забрызгав ватманский лист.
  - Тьфу!
  - Белилами замажем. У нас поручение ответственное. Или хотел бегать в противогазе?

Флегматичен и медлителен. Не мыслью, не речью - движениями. Что удивляло. У него волейбол, у меня баскет. Различная моторика движений. На площадке, разделённой сеткой, скорость нейронных связей мозга порядком выше. Что называется реакцией.
   - Не путать с эрекцией! – корректировал он.
Я регулярно фиксировал мяч в корзине, поначалу выходя «салагой» со скамейки, и выигрывал первенство института с командой, сжатой упругой злостью победы. Серёжке не фартило: пятое – шестое место среди десяти факультетов. Несмотря на мощный прыжок и чётко поставленный удар.
  - Лажанулись?
  - Понимаешь…
Прилипший насегда к началу фразы глагол во втором лице.

                *

  - Понимаешь…
 Случайная встреча на троллейбусной остановке через декаду лет после «Боевого листка» по пути на работу. Хмурое февральское утро с вяло ползущим рассветом, где мы обнаружили друг друга на заброшенных тупиках памяти. С обоюдной радостью. Оказывается, даже мимолетное прошлое соединяет.
  - Как служилось? – он отправился в войска, где оказались девяносто процентов недоделанных лейтенантов военной кафедры Политеха.
  - Понимаешь, погано.
От армии меня отвело несчастье – тяжело умирала мама, но областной военком генеральского звания оказался нормальным мужиком. Оставил на «гражданке», порвав мандат предписания.
  - Байконур.
  - Хорошо - не Афганистан.
  - Как тебе сказать…
Стройбат, именуемый инженерными войсками.
  - В роте одни чурки. Все союзные республики. Дружба народов ёптать. Драки, пьянки, анаша… И климат. То жара, то холод.
Он женился на последнем курсе. Любовь – состояние отрубленной куриной головы. Личные ощущения.
  Олька была пикантной. Весьма. Из состава девочек превосходных. С мордочкой, ножками и попкой. И вовсе не дурой, поскольку придумки насчёт блондинок – туфта. На машфаке дуры не водились; всяческие ракетные специальности, где всего три – четыре девки на двадцать изнемогающих плотью парней.
  - И как она? Вытерпела?
  - Не поехала.
Ему хотелось выговориться. Отсюда, с троллейбусной остановки, началась откровенность. Без утайки. Более не прерываемая до повеления «одеть».
  - Слушай, давай выпьем!
  - Серёж, восемь часов. Утра!
  - В обед. Заеду.
И заехал. На «поджопном» самосвале ЗиЛ стройуправления металлургического завода, где ремонтировал домны. Отпустил водителя подле кафе – загородной стеклянной забегаловки около запруды хилой речки.
Кафе славилось великолепно жареной мойвой за сорок копеек порция – два золотистых пласта с громадных чугунных сковород. Почти в каждом брюшке – белая рассыпчатая икра.   
Потрясающая вкуснятина для человека с зарплатой в сто девяносто рэ и обязанностью лелеять семью. Плюс свежее «Жигулёвское» из деревянных бочек с тремя стальными обручами обхвата ёмкости и ручным насосом. Какой-никакой отдых…
  - Повторим?
Речка с вмёрзшим топляком; густой и тихий снег. И нам было тихо. Он рассказывал.
Про ветер, секущий песком, непрестанную матерщину и обязательный офицерский «паёк».
 - Чистейшего спирта. С него-то утро и занималось. Пока доставят на дизеле до точки – по «сто пятьдесят». На обратном пути аналогично. Под говяжью тушёнку. Хлеб отвратительный. Тоска…
Хотелось узнать о жене.
 - Чего не поехала?
Он заглянул в ополовиненную кружку.
 - Прикрылась первенцем. Знаешь, что такое любовь?  Вот и я попал. Под неё. Понимаешь?
Город был хаотичным передатчиком разнообразной дряни, и до уха доходили слова, независимо от желания слышать.
  Олька оказалась сучкой. Ещё той! Выборочной. Только своим – кого он считал школьными друзьями и хорошими приятелями. В супружеской спальне четырёхкомнатной квартиры на центральной магистрали города. Пока служивый муж потреблял на историческом космодроме.
  - Понимаешь…
Конечно, он знал.
  - Брось её к е.еням!
  - А сын? И младший? Знаешь, чем оканчивается безотцовщина?
Безотцовщина закончилась плохо. Совсем плохо. Но об этом Серёжка не узнал.

                *

 Ему было около шести. Шоколадные глаза, глядящие внутрь детских воспоминаний и вовне с нестерпимой доверчивостью.
  - Димка! – сказал я, - завтра пойдём в Кремль. Всё покажу и расскажу.
  - Объясни ему иконы.
Никуда мы не пошли. Потому что обеты, данные спьяну, не исполняются. Заноза обмана махонького человечка!
Нет, пили по поводу - после завершившихся поминок по Серёжкиному отцу на другом конце города.
Заночевал я в четырёхкомнатной квартире, и Олька среди ночи притиснулась в разложенный диван-кровать. А девчонка на полянке оказалась нимфоманкой! Не вариант.
И поутру спокойно смотрел в Сёрежкины похмельные зенки.

                *

  Потом. Мы пересекались чаще и чаще для обоюдного выживания в суетном мире производства.
  - Щебень есть? Двадцать кубов сможешь? Сегодня!
  - А мне - доски необрезной.
Себе? Хрен там ночевал. Во славу социализма на ведомых объектах под требующим выполнения плана окриком начальства. Отпущенные фонды различных ведомств перемещались встречными курсами независимо от указаний отправителей.
  Нет, вру, было! Случайность. По неведомым конвульсиям планового снабжения на мой участок свалилась манна советская - бочка белил в пятьдесят ощутимых килограммов. Неучтённая бочка корабельной краски высочайшего качества! За которую не требовалась подписанная накладная, и проводка через пристально тошнотную бухгалтерию.
Ничьё - значит наше. Я набрал его рабочий номер.
  - Ну, корабел? – окрестности находились в полутора тысячах кэ-мэ от ближайшего моря. -Определим?
  - Понимаешь…
Для разминки мы покрасили рамы, подоконники и дверные полотна в местах проживания, восхищаясь качеству продукта. В ёмкости оставалось более трёх четвертей.
Остатки загнали. С итогом, поделенным пополам. На мойву хватило с избытком. Понятно, снабженец, соорудивший эксклюзив, забыт не был. Водочкой. И позже старался во блеске глаз. Пользовались.   

  … Домашний телефон с белым корпусом, серой трубкой и прозрачным диском на тумбочке прихожей. Набираемый шестизначный номер, медлительный возврат кружка к начальной точке, следующая цифра… Время, когда в головизне крутятся будущие слова, которые хочется произнести.
И ранний звонок по аппарату венгерского происхождения. Когда  стрелка будильника чуть залезла за шесть. Когда просыпается летнее солнце выходного дня, звонят лишь свои… Но выругался! Вслух.
  - Можно у тебя пожить? Недельку? Понимаешь…
  - Приходи!
Квартира была свободна, он знал - домашние отдыхали на черноморских берегах.
  - Поссорились?
Я не спрашивал о причине, он не говорил.
Понятно из-за чего. Из-за…
Нет, и Серёжка беспорочным не был - девок на заводе водилось в выборе предостаточном. Юные девицы планового отдела, технологического… «Нос горбинкой – хрен дубинкой!» 

   «Неделька» растянулась на две. Пока не позвонила сдавшаяся от неизвестности Олька. Таким же утром раннего солнца. И Серёжка ушёл.
  Он помог закатать водоэмульсионкой потолки, поклеить обои и закончить возню со здоровенным книжным шкафом, который я сооружал с возрастающим бешенством. Стекло! Которое не умел резать. Алмазный резец оставлял крошки и осколки. Плюнул и уехал на дачу собрать какой-то крайне необходимый семье урожай.
По возвращении встретил незнакомый аромат кухни.
  - Понимаешь… Ходил на рынок. Через час пожрём. Харчо. Баранина замечательная, молодая. Решил приготовить.
И завершить мои конвульсии со шкафом, который сиял зеркальной поверхностью толщенного витринного стекла.
  - Ну-у… - прихренел я и принялся убирать квартиру.
  - Понимаешь, - сказал он, когда мы сели за узкий польский столик в мелких серых квадратиках белого пластика покрытия на кухне в пять с половиной метров и на скользкие отечественные табуретки, налив тарелки до краёв. – Нам следует жениться.
  - Давно пора!
Ни ссор, ни противоречий. Один готовит - второй моет посуду. Или правит «восьмёрку» колеса подросткового велосипеда под названием «Школьник», или натирает «Пемоксолью» ванну, или моет окна.  Полный порядок в инженерных войсках.
 Ни одной рюмки, ни единой! Мы пили грузинский чай «Экстра» за тридцать восемь копеек пачка в пятьдесят граммов пополам с «Беломором» далеко за полночь и говорили.  Тут противоречия возникали.
  - Хемингуэй примитивен, - говорил Серёжка. – Прост как дерево, как доска.
  - Ноль-стиль. Ничего лишнего. Мужик! «Старик и море». Феномен!
  - Ты не хочешь слышать! Ремарк выше.
  - Ерунда! Мелодраматичен до слащавости. За исключением «Западного фронта». Великая книга. Ещё тяга к самостоятельным афоризмам. Особенно в «Трёх товарищах».
  - Понимаешь…
Импрессионисты и классики живописи, противопоставление прозы Пушкина и Лермонтова…
   - «Дубровский» - полное фуфло. В отличие от «Фаталиста».
Сталин и Великая последняя война…
   - Понимаешь… Пусть она навсегда окажется последней.
И мы чокнулись чаем – наши отцы воевали. Сорок лет назад.

  Разгорался восемьдесят пятый, мы бодались около фигуры нового Генсека.
  - Свежее дыхание! – говорил он.
  - Человек такого уровня должен уметь расставлять ударения. Речь выражает мысль, и косноязычие не ведёт в светлое будущее. В неправильной речи мысль вязнет. Если она вообще существует.
   - А может, элементарная борьба за власть? Посмотрим…
Бессмысленный спор о грядущих вероятностях.

                *

…Серёжка вызвал такси – зеленоватую «двадцать четвёртую» Волгу, вернувшись с работы. Катить в вполне нормальный тех времён щитовой домик – «шесть на четыре». Дача!
Олькина записка на кухонном столе: «Ждём. Купи еды». Уже слинял пик кооперативных лавочек, и парни в кожаных куртках подгребли бывшие советские гастрономы.
Еда появилась. Он взял сыра, масла, финской салями, молока, батон, чего-то ещё. Чек был в кармане джинсов. Да! Два по ноль-семь «Саперави» - она пристрастилась к красному «сухому».
  Пьяный семнадцатилетний сука без «прав» в «копейке» с выключенными фарами и габаритными огнями с шестью парнями и девками в салоне выскочил из-за перелома бугра на встречку. В лоб! В глухих сумерках конца рабочей недели.
Водитель такси умер в момент удара. Серёжка… Сумел выпасть из правой двери на тёплый от дневного солнца асфальт.
Остановившиеся автомобили услышали последние слова - цифры домашнего телефона.
  - Позвоните!
Кто-то позвонил, кто-то покойника выгреб дочиста. От бумажника в заднем кармане до продуктов, до обуви – лёгких итальянских туфель, которые уже появились в новой стране.
Шестьсот метров до правого поворота к благословенной даче! 

                *

… Олька не вкусила «Саперави». Позже она пила всё… Когда продала родительскую квартиру и купила жалкую «однушку» вдалеке. Чай заваривала в пол-литровой стеклянной банке. Она забыла сыновей и даже не приехала на похороны младшего – Димки. С обманутыми шоколадными глазами. Его зарезала из ревности жена.
Хорошо, что Серёжка этого не узнал. Хорошо, понимаешь…

                Январь 2019.