Фото из интернета.
Шаг второй – Чернобыль
Оформив командировку и получив талоны на питание, я с группой офицеров выехал на ЧАЭС.
Стояла глубокая осень. Было прохладно и сухо. До нового года не выпало ни единого дождя. Над всей зоной отчуждения нависал тяжелый светло-серый купол бездонного неба. Ни одного облачка днем и ни единой звезды ночью. Мы потом узнали, что облачность на подступах к чернобыльскому региону регулярно разрушалась путем распыления с самолета специальных реагентов, чтобы предотвратить дождь и интенсивное выпадение радиоактивных осадков.
От Ирпени до Чернобыля – 120 километров, а потом еще 18 до аварийного энергоблока. Асфальт сменялся грунтовыми дорогами. Встречные машины встречались очень редко. Периодически появлялись необычные дорожные знаки «Осторожно, радиоактивность!». При въезде в зону отчуждения дорога отделена от прилегающих безжизненных полей длиннейшим забором из колючей проволоки. Кругом поля покрыты высокими, достигающими 1,5-2 метра высохшими и почерневшими кустами чернобыльника – полыни.
И вдруг невдалеке, за колючим забором, показался небольшой, в 12-14 особей, табун лошадей. В мертвой зоне это было так неожиданно, что я попросил остановить машину. Все подошли к колючей проволоке. В табуне выделялся крупный жеребец. Лошади стояли близко, метрах в 20-ти. Они были неподвижны, не обращая ни малейшего внимания на людей. Было заметно, что животные крайне ослаблены, хотя кругом поле изобиловало полевой растительностью. Одна лошадь упала сначала на колени, а потом завалилась на бок.
– Что с ними? – спросил один из офицеров.
– Обезвоживание. Лошади брошены, и еще удивительно как они протянули столько времени.
В Чернобыле оперативная группа научного центра – ОГ НЦ – была расположена в помещениях городской лодочной станции на реке Припять, ее еще называли штабом оперативной группы. В жилищно-бытовом плане станция располагала всем необходимым. Специалисты центра размещались в удобных помещениях по 2 человека. Станция стояла на возвышенном берегу реки, откуда открывался прекрасный вид на лес и окраину города. Поодаль стояла небольшая церковь. Выбрав свободное время, я решил осмотреть ближайшую городскую территорию. Церковь, видимо, подвергшаяся недавнему ремонту, выглядела очень привлекательно. Прилегающая территория была запущена и уже густо заросла травой. На массивных дверях широкого входа висел непомерно большой амбарный замок. Кругом – полное безлюдье и тишина. И, конечно, было неожиданностью появление старой пары в ближайшем переулке. Укутанные по-осеннему в поношенные одежды, они двигались по направлению лодочной станции. Старик тащил за собой небольшую тачку, на которой стояло ведро и лежал пустой мешок.
Я с интересом наблюдал за тем, как они не спеша подошли к станции и остановились у входа. Я не очень удивился, так как знал, что, несмотря на массовое выселение, единичные семьи отказались выезжать и остались в Чернобыле. Я подошел к ним и поздоровался. Старики приветливо, но как-то покорно ответили.
– Чем же вы живете в пустом городе?
– А он не пустой. Почитай полгорода заняли то военные, то милиция, то медицина. А чем живем, – старик указал рукой на офицера, который вышел из здания с большим полиэтиленовым пакетом в руках.
– Там все есть, можете сегодня не ходить к другим, – сказал он старикам.
Те сдержанно и, это было заметно, как-то стеснительно поблагодарили, и медленно двинулись в обратный путь.
– Их передают по сменам оперативных групп вот уже больше шести месяцев, – пояснил офицер. – У них дома только вода и дрова, продовольствием не запаслись. Родственников нет.
Днем на машине, которая шла на ЧАЭС, мы с инженером-химиком отдела добрались до станции. Подошли к аварийному энергоблоку. Мы уже не увидели того развала, который возник после взрыва реактора, – он был закрыт только что возведенным «Укрытием», названным кем-то из ликвидаторов «Саркофагом». Название подхватила пресса, и оно стало применяться чаще, чем официальное. Сооружение выглядело тяжело, тупо и таинственно. Мне казалось, что я видел на его стенах тени сотен строителей, заплативших за возведение бетонного монстра своим здоровьем и жизнями. Мрачная вентиляционная труба, окутанная концентрическими площадками и нетронутая взрывом, как-то нелепо торчащая между аварийным и сохранившимся блоками, вытягивалась в серое небо более чем на сто метров.
Перед отъездом я выпросил у начхима ЛенВМБ радиометр. Это был КРБГ-1, надежный, испытанный в деле прибор, герметичный, в брызгозащитном исполнении, компактный и небольшого веса, разработанный по заказу ВМФ. Он был перед отъездом аттестован и давал устойчивые показания. С таким прибором я прошел через несколько радиационных аварий.
Нам необходимо было получить данные радиационной обстановки на основе собственных измерений, так как я уже успел заметить, какими приборами пользовались дозиметристы различных частей. Большинство из них имели слабую, ускоренную подготовку. На вопрос о том, когда производилась последняя градуировка прибора, они не знали даже, что это такое. Хорошо дело обстояло только в частях химзащиты.
Мы сделали несколько замеров. Приборы показали мощности доз гамма-излучения по всей территории ЧАЭС от 2 до 12 миллирентген в час; вблизи ОРУ – открытых распределительных устройств – до 50. Уровни радиоактивного загрязнения по бета-активности достигали в отдельных местах 100 тысяч распадов на кв.см/мин. Это была радиационная обстановка, позволяющая проведение работ при соблюдении установленных для аварийных ситуаций доз облучения.
Но самое трудное было впереди. Необходимо было получить последние данные, которые характеризуют обстановку в местах работ, где, по имеющимся сведениям, происходят облучения в потенциально опасных дозах. Таких мест было немного, но именно там производились основные работы по ликвидации последствий с привлечением большой массы людей. Эти места были обозначены на картограмме, которую мне передал Казыдуб.
Специальный пропуск открывал мне беспрепятственный доступ во все участки зоны отчуждения и помещения четвертого энергоблока.
По картограмме особо опасными выглядели два участка: помещение осушенного бассейна барботера и крыши сооружений уцелевшего третьего энергоблока. В различных точках этих сооружений на картограмме были указаны уровни гамма-излучения от 5-10 р/ч до 1,5-2 тысяч Р/ч.
Помещение барботера являло собой большой, на тысячи тонн воды, бассейн, располагающийся под днищем реактора. Его назначение – принимать на себя при избыточном повышении давления в первом контуре, излишки пара через компенсаторы объема. При аварии бассейн был осушен, чему предшествовало несколько трагических дней ожидания новой, еще более опасной аварии. Казалось бы, что может быть еще опаснее чернобыльской катастрофы? Оказывается, может. В связи с возможным расплавлением днища реактора, раскаленная многотонная масса его содержимого могла провалиться в бассейн и тысячи тонн воды, превращенные в пар, вызвали бы взрыв, многократно превосходящий по мощности тот, что возник при разрушении реактора, с трудно предсказуемыми последствиями. Героическими усилиями рабочих бассейн был осушен в короткое время. Для специалистов и ученых разных организаций важно было подобраться к днищу разрушенного реактора для проведения контрольно-измерительных работ, позволяющих оценивать поведение остатков ядерного топлива. Пролом в бетонной стене барботера открывал подход к намеченной точке. Подступы к точкам замеров «простреливались» излучением, имеющим примерные величины от 500 до 2000 Р/ч. Еще сложнее обстояло дело с радиоактивными выбросами ядерного топлива на большой площади крыш сооружений четвертого энергоблока, находящихся на разных уровнях.
Из журналов учета доз облучения специалистов, занимающихся замерами в барботере, я увидел поразительную картину: специалисты за 1-2 выхода получали дозы по 20-25 рентген и прерывали командировку, проработав всего 3-5 дней. Высококвалифицированные специалисты и ученые из известных научно-исследовательских институтов и испытательных полигонов «выжигали» сами себя, совершенно пренебрегая правильно организованной защитой. Такое бывает в среде научной элиты.
Разобравшись в ситуации, я подал начальнику центра письменный доклад с конкретными предложениями об участии в этой работе. Генерал, который упорно требовал обращаться к нему «генерал-майор авиации», устно ответил Лагутину по-авиационному: «это не наша, так сказать, зона воздушного наблюдения».
Я встретился с офицером Оперативной группы Начальника химических войск (ОГ НХВ), с которым у нас было взаимопонимание с самого начала работы, и изложил ему суть проблемы. Тот быстро оценил ситуацию и организовал мне встречу с начальником ОГ НХВ. Прочитав доклад, генерал коротко приказал офицеру подготовить приказ. Мне было предложено вместе с инженером-дозиметристом сопровождать группы специалистов в помещение бассейна барботера.
Для меня начинался первый этап из ряда запланированных работ на Чернобыльской АЭС. Впереди – трехмесячный период последнего года моей службы в рядах ВМФ.
Продолжение следует.