Время, когда выскальзывают тарелки

                ДВЕРЬ

Не закрывайте вашу дверь, пусть будет дверь открыта, - предлагал поэт. Хорошие и правильные слова, но бывают из правил исключения. Иногда лучше бы притворить дверочку, да на замочек…

В нашем случае её распахнули настежь. Кондиционер выдохся. Июльскую духоту обитатели помещения пытались победить сквозняком. Дверь… Офис размещался в здании позапрошлого столетия. Тогда все возводили иначе. Если потолок, то метра на четыре. Вход, то хоть на санях въезжай. Не хлипкие брусочки, оклеенные ламинированным ДВП, а массив дерева. Ручка не одноразовая китайская финтифлюшка, а мощная, бронзовая с завитушками. На филенках затейливая резьба. Что-то античное. Можно и загуглить по картинке, но, недосуг, незачем ну и лень. И плохо видно из-за наслоений эпохи. Заботливые завхозы учреждений, которые в годы социализма менялись (и завхозы, и учреждения) часто, краску отпускали щедро. Попробуй теперь сюжет разбери: Ахилл со щитом или Персей с головой Горгоны в мешке…

Возвращаться, говорите, плохая примета? Ага. Особенно, когда, подойдя к этой самой двери, вдруг услышите собственную характеристику. Не ту – дежурную – для получения грамоты или значка по юбилейному поводу, не анкетную, а другую. Когда вам кости моют с мылом и особым цинизмом безответственности за слова. Неприлизанно и беспощадно со всей пролетарской офиснопланктонной ненавистью. А чего жалеть персонажа? Изъезженная резина. Реставрации не подлежит. Пора вынести на помойку. Несли начальника по кочкам. Странно, что усердствовали самые обласканные.
За минуту перед этим Викторович закончил планерку в отделе. Он любил это делать не в своем кабинете, там предпочитал воспитывать подчиненных индивидуально, а прямо на рабочих местах. Обычно он расхаживал между столами и, поглядывая в ежедневник, давал каждому задания. Попутно проверял выполнение прежних. Случалось, делал неожиданные замечания:
- Оля, протри экран. Зайдет клиент и увидит на нем следы твоей февральской простуды!
- И что? – хлопнула наращенными ресницами девушка.
- Да то… в кино не позовет. А вдруг судьба?
В общем, ушел он после планерки, да на полпути к своему логову вспомнил, что собирался пригласить коллег на традиционные посиделки, посвященные образованию дружного коллектива. Он был первым начальником отдела. Потом вырос, а сейчас оказался на исходных позициях… Пока.

«Так вот, значит, я какой! – удивился, фыркая в усы, Викторович, уходя от гостеприимного кабинета. – В самом деле, всему свой час. Есть время сверШений и время сверЖений.
Итак, сбитый летчик, а по совместительству аппарат для посыпки песком обледеневших улиц, козел вонючий и старый пердун.
Уже не молодой, грех возражать. Сбитый летчик? Ну, да. Отпарил свое в высях немыслимых. Подобно герою военных лет обезножен, обескрылен и – страшный сон многих современников – обезбюджетвлен. Что от него ждать? Но скажите, ребята, кто же своими отсутствующими крыльями прикрывает вас как птенцов от пилюлей! Поменяют – почувствуете разницу.
Козел? Трудно согласиться. По чужим огородам не прыгаю. Рогов нет, кажется. И не воняю. Трусы и рубашки меняю ежедневно в отличие от некоторых подчиненных, которые могут в одном свитере неделю форсить. И вообще, парфюм сами подарили.
Старый пердун! В точку, бесспорно. Но первое слово всех ждет, а второе со мной пока только в туалете происходит…»
С такими мыслями Викторович вернулся на рабочее место. Здесь решил прикончить традицию: «Обойдутся, - и как известный литературный герой поставил точку. - Я ее породил, я ее и убью!»

Возвращаться – примета не плохая. Вообще не примета, а признак склероза. Как в бородатом анекдоте про старого молодожена, который из-за этого заболевания в третий раз приперся к молодой супруге долг исполнять.
Признак склероза и вероятная причина начала перемен. Тех самых, в которых древние не рекомендовали жить. Ну, и работать, наверное, тоже.

Звонки, совещания, письма по электронной почте, доброе человеческое внушение за невнятный и неопрятный документ сексапильной, сухопарой, но вечноодинокой Валечке (той самой, с исключительным нюхом). Дополнительное поручение лопоухому Виталику:
- Срочно. Надо бы вчера, но… утром справочку к докладу генерального представь в лучшем виде!» - предупредил Викторович с улыбочкой и без приглашения присесть. Постой, стервец, послушай папу. Привыкай втыки навытяжку получать. Скоро перед другим тянуться будешь.
- Так, Викторович, ведь уже третий час!
- И…? – сделал воспитательную паузу руководитель, – Всего третий! Задержишься. Я тебя всегда отпускаю, если тебе надо? Сейчас надо мне! Иди. Настену отправь, поставлю новую задачку.
«Настена усмотрела, что я пескоструйничаю. Молодец, глазастая! Нехай годовой отчет вычитывает. Ищет ошибки…» - прикинул Викторович. В начале шестого шеф заглянул в отдел. Девочки уже упорхнули. Угрюмый Виталик пыхтел над документом.

     ПРИДУРКИ НА ДОРОГЕ

Жить за городом и работать в городе печать избранных. Отличие и удел. Особенность и наказание. Но вопрос, где жить и работать – предмет особого разговора. Как и сам вопрос: есть ли жизнь, когда работаешь…

Дорога домой привычна. Нахальные джипы с немигающими поворотниками. Какие-то чадящие оранжевые самосвалы со строек. За спиной нервные торопыжки мигают всеми фарами. «Мне подпрыгнуть, чтобы ты проехал?» За городом стало свободнее, резвецы опять сигналят. Они уверены, что превышение максимально разрешенной скорости на 20 км/час – это норма и даже обязанность всех, кто выехал, вылез, выполз на дорогу.
Одного из таких, пять минут назад он обогнал справа, подрезал и умчался вперед на целых пятнадцать метров, чтобы так же нервно сигналить другому автомобилисту, Викторович увидел на автомойке, куда заехал по дороге к «виллиджу».
- Хулиганите на дороге, молодой человек. В наше время говорили: «Тише едешь – дальше будешь!»
- Ваше время прошло! - отрезал парень, затягиваясь сигаретой и не удостоив взглядом старого ворчуна.
- Но осталась истина: «Быстро поедешь – тихо понесут», не сомневайся, щенок! И базар фильтруй, баклан недоношенный, - осадил его Викторович. Щенок ничего в ответ не тявкнул, губёшка затряслась, отошел поджав хвост. Викторович умел говорить убедительно.

А вот и зеленый поселок. Как в рекламе пишут «со всей инфраструктурой». Бдительноспящий толстый охранник поднял шлагбаум. Викторович проехал тихими улочками туда, где на участке с сохраненными лесными соснами и березами на тридцати сотках земли стоял его особнячок, отделанный кирпичом соломенного цвета. Предмет неустанных забот и законной гордости хозяина. Острая крыша с многочисленными фронтонами. Башенка с флюгером. Автономная скважина, с глубины 150 метров насос качает воду чище байкальской. Открыл с пульта автоматические ворота. Дома! Неприятности и передряги позади.

          ДОМАШНЯЯ ОБСТАНОВОЧКА

Встретила такса Пальма. Она, подозревал Викторович, относилась к нему лучше всех в семье. Видимо, ей хватало косточек…

В ожидании ужина полез посмотреть почту с ноутбука, с досадой убедился, что слетели настройки. И рамблер опять потребовал ввести пароль. А кто же их упомнит все эти аккаунты-пароли! Пришлось снова отмечать картинки с автобусами и светофорами. Зять заглянул через плечо, уходя пригвоздил вердиктом: «На рамблере только лохи почту оставили». Вот же нашла себе дочь муженька! Впрочем, и сама не переполнена уважением к отцу. Сунулся он недавно гостям рассказать, о походе на Алтай. Оборвала:
- Папа, кого ты хочешь удивить своей Белухой! Николай Семенович взошел на Килиманджаро! А она выше твоей кочки на три километра.
- На тысячу четыреста метров, - поправил отец.
- Без разницы…
Действительно, кто в горах не бывал, тот ничего не понимает.

В тот же вечер полез после отъезда гостей помочь жене. Стал протирать посуду. Выскользнула тарелка. Саморазбилась об пол, разлетелась на осколки.
- Вот всегда ты так. Говорила же вызови мастера, чтобы посудомоечную машину посмотрел. Расколотил тарелочку от маминого сервиза. Память. Ты всегда к маме плохо относился! Ты никого не любил, я тебе молодость отдала, а ты… – он не дослушал половинку.
А за что ему боготворить тещу? Старался поддерживать пристойные отношения, этого и достаточно. Зато она его постоянно называла беспризорником и голытьбой. Да так вначале и было. Студент столичного вуза «из Мухосранска», что он мог дать доченьке! Но ведь дал. Компенсацией за молодость.

     В ЛОГОВЕ
Викторовичу после ужина захотелось побыть одному. Однако, проходя к себе в кабинет, заглянул к любимице. Пальма да она вот еще… В комнате внучки с плоского в полстены окна в мир истерил неопрятный рэпер. Викторович узнал Гнойного.
- Как вы его слушаете? – не сдержался Викторович.
- Кого же тогда слушать! – возмутилась внучка. – Дед, мы по-твоему должны ископаемого Мутяева слушать?
- Митяева, - поправил дед, - и ничего вы не должны. Вы кредит не брали.
- Что?
- Ничего, проехали.

В укрывище Викторович сел за стол. Все привычно. Письменный прибор из красивого дерева. Лоток с бумагой под черновики. Карандашница с острыми обитателями. Подставка для авторучек. Одна давно потерялась, вместо аборигенки торчит подаренный кем-то Паркер, оставшаяся отписалась. Стала интерьерной деталью. Тем и ценна. Паркер выбивается из стиля, как березка среди пальм. Но роль за двоих играет. В коробочке с мелочами: скрепки в цветных шкурках, и нудистками на их фоне пара стальных. Степлер и его враг-антагонист антистеплер. Самоклеящееся разноцветные закладки-залепушки. В другой посудине нож. Какую им резать бумагу? Абсолютно бесполезный инструмент, но у него такая красивая рукоятка! Прозрачная линейка. Мышка и потертая клавиатура. На подставке монитора несколько флешек с разными логотипами. Поди запомни, что на какой сохранено.…

Викторович признавал, память объективно стала подводить. Нередко в мастерской среди инструмента терял нужный предмет, хотя все разложено по давно заведенному порядку. А иногда мучительно долго всплывало имя собеседника. Однажды вспомнил, в институте при изучении высшей математики, легко щелкал интегралы. Зачем они были нужны!? Что ему они сделали? Как их брать?

Викторович привычно погладил пирамидку из оникса – подарок жены. «Вот и я стал интегралом. Только мешаю всем. Бью раритетную посуду, пользуюсь ветхозаветными ресурсами, слушаю не ту музыку, рассказываю замшелые скучные истории. Да и вообще уже с ярмарки давно еду. Даже приехал! Турнут на пенсию, на какие шиши жить буду? Сейшелы, Алтай, Камчатка…  ведь и в Крым не съездишь. Разве только по социальной путевке… Прекрати гундеть, еще не завтра!» - оборвал невеселые раздумья Викторович. Но кольнуло, что это неизбежно, и, ждать, кажется, осталось недолго. Завтра наступает всегда, только однажды не для всех. Вот и крысята почуяли. Или знают уже.

- Да пошло оно всё! – вслух отправил Викторович свои мысли и решительно открыл заветный шкафчик. Здесь, за третьим и четвертым томиками словаря В. Даля в аккуратной нише заряженным патроном в обойме стояла плоская бутылочка оптимизма. Початая, но не пустая.

Ловким движением крутнул пробку, и она продублировала полет той тарелки. Стукнулась о паркет, лягушкой подпрыгнула и укатилась под кушетку.
- Вот ****ь! – сорвался хозяин, хотя пробка к таковым не относилась. Глотнул дважды через горлышко и, кряхтя, полез поднимать беглянку. Проказница притаилась рядом с забытыми запыленными гантелями.
- Лежите? – недружелюбно поинтересовался у железок Викторович. – Ждете? Дождетесь. Мякните-звякните и сдам вас во вторчермет. А тебя в цветной лом! – предупредил он пробку. Сдул с нее невидимую пыль и возможных микробов, которые одозначно погибли бы в коньяке, и завинтил по месту прописки. Бутылка и книжки встали на свои места. Викторович шагнул к столу, но вернулся и вытащил второй том. Изучил вопрос, что значило слово «лох» в XIX веке, убедился - все не слишком уж и плохо, сел и пододвинул по столу потрепанный том Хемингуэя.
«Погадаем? – спросил он у себя. Открыл наугад книгу. – Так. Недолгое счастье Френсиса… Интересно. Ну, тот сам виноват. Кто же лезет на линию огня! У меня ситуация менее печальна. Но… если пришло время, когда тарелки выскальзывают из рук, то пора отойти в сторону. Похоже, отыграл надежды маленький оркестрик. Придется поискать новое занятие. Помидоры выращивать, а то и рэп постигать».

Викторович посидел несколько минут. Читать расхотелось. Перебрался на кушетку и со словами: «Да! Ни оркестра, ни руководителя. Отойти, или – еще лучше – просто умереть», - закрыл глаза.