Труп молодой блондинки был обнаружен на лестничной площадке третьего этажа. Ее глаза были открыты и казалось – ничто не предвещало… Нет, дорогой читатель, я специально начал с этой привычной для нас картины, чтобы ты начал читать. Заранее признаюсь, здесь не будет перестрелок и убийств, слез и страданий, такой информацией мы сыты, мне кажется, по горло. В этой книге я хочу поделиться своими воспоминаниями и рассуждениями, так как считаю, что в свои 63, обладая определенным жизненным опытом и памятью, вправе на это.
До армии я работал зубным техником в Кустанае. В ноябре 63-го пришла повестка. Я жил тогда один, оставлять вещи было некому, поэтому на призывной пункт явился в драповом пальто с накладными карманами, в то время модном, и в кожаной шапке с цигейкой. Словом, выделялся из толпы новобранцев, одетых разношерстно: фуфайки, рваные ботинки, да еще полупьяных или с похмелья. Колонна по 5-6 человек растянулась метров на 150. Впереди колонны шел молодой вышколенный офицер, по бокам ее и сзади – также офицеры – и все это напоминало конвой. Потом эту картину я вспоминал, когда смотрел фильм Шукшина «Калина красная». Помните черно-белые съемки бритоголовых «стройных», мягко говоря, зеков и среди них в цветном изображении сытый, полнеющий офицер? Вспомнили? Так вот. Вели нас по центральной улице, как вы догадываетесь, улице Ленина. Простите за сравнение, но эта картина напоминала стадо коров, которых ведут на мясокомбинат – мы тоже шли в неизвестность, хотя в то время говорили: пойдешь в армию – там из тебя человека сделают, станешь настоящим мужчиной, кстати, так оно и было, и, вряд ли, мои сверстники будут возражать. После переклички нас рассредоточили на перроне группами перед вагонами. Меня провожал Жора Глушаков – мой друг, старший лейтенант – летчик, он, как всегда, был в форме, и Мария Ивановна – хозяйка дома, где я снимал комнату за 10 рублей в месяц. И прожил-то я у нее всего три месяца, а до сих пор помню ее, стройную, по-своему красивую, с натруженными руками, уставшую от жизни, помню, как она стыдилась своих слез, плакала отвернувшись, чтобы я не видел. Помню, говорила она с сильным татарским акцентом, видно, и звали-то ее не совсем Мария Ивановна, а как правильно, я не спрашивал, так, видно, никогда и не узнаю. Жора давал мне наставления, обещал писать, я тоже. Внезапно чьи-то железные руки подхватили меня и через мгновение я уже был в тамбуре, еще мгновение - и я был оттеснен назад к противоположной двери, откуда уже не было видно ни Жоры, ни Марии Ивановны. Я так и не попрощался с ними, как это принято в цивилизованном обществе, наш поезд тронулся. Отъехав километра два от города, остановился. Это облвоенком решил сделать осмотр вагонов. Жена военкома работала со мной в больнице, поэтому он меня хорошо знал. Остановился поговорить. Старший по вагону увидел это, прикинул: видно, не маленький человек, да еще в драповом пальто. Поезд двинулся дальше. Тут старший лейтенант стал командовать. Составил списки, всех проверил и велел мыть в вагоне полы. Каждому по очереди, от одного тамбура до другого, причем непрерывно: Заканчивает мыть один, тут же приступают другие. Так и мыли всю дорогу, днем и ночью, каждому выпадала очередь по три четыре раза в день.
Куда едем – никто не знал, все держалось в секрете. Через сутки пути ребята протрезвели, стало спокойно, и этот старший лейтенант решил организовать комсомольские ячейки. В каждом купе был назначен старший по комсомолу. Всех старших собрали почему-то в том купе, где ехал я, и наш начальник решил, что мы проведем комсомольское собрание и изберем комсорга вагона. Он предложил избрать меня, на что я сообщил, что я не комсомолец. Он удивился. Избрали другого. И тут же стали нарушителей выявлять: кто вчера был пьяный, кто плохо себя вел. Вызывали каждого в наше купе и решали, дать ему выговор или не давать, а если давать, то какой – с занесением или без. Я еще подумал: какое же занесение, если документов ни у кого нет. На седьмые сутки, ни разу не выпустив из вагона, привезли в Черновцы. Нас в этом составе было где-то 1200. Я-то думал, мы будет ехать в товарняке, а нет: ехали в плацкартном вагоне. Все нормально. Приехали. И начали строиться. У меня была группа номер 15. И так часто строили и переклички делали: Вашакидзе, Солоха, Иванов, Якшимурадов, что я через два часа этот список знал наизусть. Можно было и не читать. Расположили нас в большущем актовом зале. Ко мне подходит один капитан – медик и спрашивает: «Вы зубной техник?» «Да» - говорю». «А не хотите служить в Ивано-Франковске? Зубным техником?». Я говорю: «С удовольствием!» Он: «Поговорю с комиссией. Нам нужен зубной техник». Подхожу – три полковника сидят, комиссия. А я же несколько лет конькобежным спортом занимался, баскетболом, к тому же грамотный. Про меня говорят: «Зубной техник. Ничего. Мы его отправим по назначению. А зубного техника найдем другого». И вот, уже на восьмые сутки нас привезли в Мукачево часов в 8-9 вечера. Думали, сейчас отдохнем, все-таки восемь суток в дороге! Как бы не так. Вышел сержант, начал нас строить: «Равняйсь! Отставить! Равняйсь! Отставить!» «Я,- говорит,- научу вас служить». Где-то с час мы так потренировались, потом – шагом марш! – привели к складу, сержант командует: «Доставайте матрацы». А там только кучка каких-то тряпок. Вот это, говорит, и есть матрацы. Оказалось, их еще надо набить соломой. Набили. Опять началось: « Равняйсь! Отставить! Равняйсь! Отставить! Подравнять носочки». По команде «равняйсь» каждый должен видеть грудь четвертого человека и снова: « Равняйсь! Отставить! Равняйсь! Отставить!» Думаю, неужели не успеем, ведь три года впереди. Наконец занесли матрацы в казарму, уложили на койки, думаем, ну теперь спать! Нет - «Рота, выходи строиться. Равняйсь! Отставить! Равняйсь! Отставить!» … А мы все в дороге познакомились: Колька, Витька, Айрат, стараемся держаться друг друга, планируем дружить и дальше, а нет, не получилось. Заводят нас часов в 12 в баню, в первую же ночь по прибытию, а там на потолке трубы проложены. Метр друг от друга и квадратами такими. И вот на пересечении отверстия, типа душ, из них и течет теплая вода. Каждому дали по кусочку мыла, мы помылись. Потом по трубе стучат, мол, заканчиваем мыться. Вывели нас в другую комнату, не туда где раздевались. Ни спортивного костюма, ни драпового пальто, ничего этого не стало. Стоит старшина и выдает кальсоны, зимние и летние, две пары, рубашку зимнюю и летнюю, портянки. Кальсоны - одному велики, другому - малы. Очередь стоит, а он так, не глядя, раздает. Мы ему: «Малы кальсоны - то». Он: «Меняйтесь друг с другом». Поменялись. Все нормально. Оделись, вышли мы одинаковые, как с инкубатора. У всех гимнастерки новые, все новое. Я думаю: «Где же Витька, Колька, где же Айрат-то?» Никого так и не узнал. Старший сержант Волощук кричит? «Равняйсь! Смирно! Отставить! Равняйсь! Отставить!» Второй час ночи между прочим. В три часа завели в казарму. Спать? Нет, подшивать подворотнички и петлички. Я - то быстренько все подшил, смотрю – некоторые еще и нитку в иголку продеть не могут. Сержант говорит: «Пока все не подошьемся, не подстрижемся - спать не ляжем». Короче, команду «отбой» дали только в пять утра. А уже в семь - «Рота, подъем». Нет, даже не так, а с ехидством, с какой-то злостью: «Э-рота-а, па-адъюм!» И снова: «Рр-няйсь! Отставить! Рр-няйсь! Отставить!» Товарищ старшина, мы же с дороги, не спали! «Ладно, - говорит – э-рота, отбой!» Я еще подумал: во какой хороший старшина, сжалился. Разделись, легли. «Э-рота, падъюм!» А петельки на новой форме тугие – 5 штук на гимнастерке, по две на рукавах, да еще на брюках. Старшина говорит: «Положено за 45 секунд одеться!» «Подъюм! Отбой!». Тут люди начали хитрить: под гимнастеркой-то не видно, все ли пуговицы застегнуты, да и на рукавах можно только одну застегнуть. Раз на десятый или пятнадцатый построились. Старшина командует: «Руки поднять!». Вышли два сержанта с бритвочками и все незастегнутые пуговички поотрезали. Вот так начались наши армейские будни.
Дня через три батальон построили, выходит к нам капитан. Одет не по форме, как-то по домашнему: у гимнастерки рукава закатаны. Я, говорит, капитан Ковальчук, замполит батальона, служить будем вместе. Мне, говорит, в пехоте, честно говоря, и самому служить не хочется, да что поделаешь, этого требует от нас воинский устав, Конституция. Много у нас не комсомольцев-то, ай? Ну-ка, выйдите-ка из строя некомсомольцы! Вышли мы, шестнадцать человек. «У-у, - говорит, - как вас много. Ну, что, примем их в комсомол?» Все: «При-имем!».
Объявляют открытое комсомольское собрание. Одиннадцать генералов сидят в зале. Ковальчук объявляет: «Слово для выступления имеет кандидат в члены КПСС рядовой Графин». Выходит Графин, в руках бумажка: «Товарищи комсомольцы, я считаю, что основное в армии – это строевая подготовка. Если солдат будет аккуратно одет, будет знать воинский устав, соблюдать дисциплину – это будет настоящий солдат, который сможет защитить честь и достоинство нашей Родины». Хорошо товарищ Графин понимает службу! Кто еще хочет высказаться? Слово имеет рядовой Илеску. Выходит Илеску, тоже с бумажкой: «Товарищи комсомольцы, я считаю, что основное в армии - это огневая подготовка. Если солдат научится отлично стрелять и с первого выстрела поражать цели – это будет настоящий солдат, который сможет защитить нашу Родину от врагов империалистов». Следующим выходит рядовой Солоха: «Товарищи, я считаю, что основное в армии - это тактическая подготовка». И так далее. Ковальчук говорит: «Товарищи, раз вы так хорошо понимаете задачи воинской службы, предлагаю взять на себя повышенные обязательства и сделать наш батальон к концу года отличным, первым в Прикарпатском округе». При всех генералах! Проголосовали, зачитали воззвание к воинам Прикарпатского округа, что батальон, которым командует подполковник Богачук-Казачук, взял на себя повышенные обязательства и станет отличным батальоном – маяком к концу следующего года.
Соседние батальоны ходили в караул, на хозработы. Нас от всего этого освободили. Нас с утра до ночи «тренировали». Мы даже в столовую ходили строем, с песней, барабаном впереди, а если при этом плохо вытягивали ногу, то … мимо кухни - на плац. И после обеда положенных тридцать минут отдыха нам никогда не давали. Максимум три минуты, и – «Э-рота-а! Стройсь!». Ни выходных, ни увольнений не было. Мы к Ковальчуку, как к отцу родному: мол, что такое, увольнения ведь положены по уставу. Ковальчук: «Да, увольнения положены. Я дам команду старшине». И, действительно, в субботу приходит старшина и десятерым из нас дает увольнительные на воскресенье. Люди радуются. На следующий день надо идти в увольнение, а для этого нужно надеть парадную форму. И оказывается, старшина Филоненко в воскресенье не работает, и каптерку, где находится форма, открыть некому. В конце концов все поняли, что увольнительных не будет. Но ничего, втянулись.
В армии я был стрелок - гранатометчик, и у меня на вооружении был гранатомет. Это такая труба в метр длиной и девяти килограммов веса, с одним единственным болтом. Вот как-то я его почистил, поставил в ружпарк. А дело было вечером. Сержант Ертанов спрашивает: «Вы личное оружие почистили?» «Так точно». Он: «Пойдемте посмотрим». Осматривает трубу – чисто. Берет спичку, проводит ею по канавке этого единственного болта и показывает спичку мне: «А это что такое?» «Масло» - отвечаю. Он берет вторую спичку, окунает ее в масло и спрашивает: «Есть разница?» «Так точно» – отвечаю. «Так что ж вы самообманством занимаетесь и меня вводите в заблуждение? Вот вам четыре часа – чистить личное оружие». И до трех ночи я стоял в этом сыром и холодном ружпарке, одетый по форме номер два, «то есть по пояс раздетый» и делал вид, что выполняю команду.
Меня назначили на пост номер один. По тревоге я должен был бежать на пост к знамени полка. Думаю, как это меня так вдруг оценили? И когда дали тревогу, а я- то не знал, учебная она, неучебная…. Нас напугали, что агрессор, война, туда, сюда. Я быстренько оделся и бегом в наш штаб полка, к знамени. Как же, мне поручили такое дело-то важное, как же я один его охранять-то буду!? А там человек сорок прибежало и все к этому посту номер один. А через полчаса - отбой.
Вернемся к комсомолу. Итак, этот Ковальчук решил нас, шестнадцать человек, в комсомол принять. Подходит к нам старшина и спрашивает: «Ну, как, в комсомол вступать будете?» Все отвечают стандартно: мол, еще не созрели, вот станем отличниками боевой и политической - тогда … Ладно, говорит, зрейте, мы не торопимся. И как только комсомольское собрание, комсомольцы переодеваются в парадную форму, у них чуть ли не день отдыха, а нас, шестнадцать человек, построили и отправили на кухню. Там стояла бортовая машина, рядом куча золы из котельной. Надо, говорят, погрузить, вот вам лопаты. А пепел-то легкий, ветерком его сдувает. Лопату нагрузишь, пока до кузова донесешь – пол-лопаты на тебя. Вернулись оттуда черные, как негры. Комсомольцы все чистенькие, при параде, а мы свои гимнастерки стираем. Причем, стираем ведь не в корыте, а под умывальником. А умывальник в тогдашней армии – это труба, вдоль которой сосочки висят: нажмешь кверху - течет вода, отпустишь - не течет. Какая уж тут стирка. Так раза три погрузили золу и решили, что созрели. Вступили в комсомол.
Особое внимание и много времени уделялось строевой подготовке. Началось с того, что на плацу мы учились выполнять команду «делай раз, делай два». По первой команде нужно было поднять с вытянутым носком левую ногу вперед, при этом, левая прямая рука резко отводилась назад, а правая, согнутая в локте, вперед, причем, кисть ее, сжатая в кулак, должна была находиться немного выше пряжки. По команде «делай два» – наоборот. И, что интересно, у сослуживцев из средней Азии получалось наоборот – левая рука и нога одновременно вперед и также – правая. Зато вы бы видели, как красиво они чеканили шаг через некоторое время, да вообще, никто из нас и не думал, кто из какой Азии или Европы, они никогда не держались особняком, и впрямь, как дружная семья. И когда мы по пять- десять человек уходили потом в увольнение, хоть и старались идти самостоятельно, вразнобой, все равно не получалось, невольно шли «в ногу». Теперь, хоть и прошло с тех пор сорок лет, удивляюсь, когда показывают по телевизору образцовые, элитные подразделения – впереди шагают в ногу, а позади строя – как попало – странно. У меня, кстати, до сих пор не прошла привычка вставать, когда ко мне в кабинет заходят старшие, но я стараюсь, подчеркиваю, стараюсь этого не делать, так как это может показаться некоторым странностью. Вернемся снова к будням.
Построили нас как-то и говорят: «Пойдете в наряд на кухню». А кухня располагалась в бывших чешских конюшнях, там в стене были полукруглые ниши, где лошадей кормили, а жили мы в чешских казармах. Ну вот, сидишь, ешь, время пришло. «Э-рота встать! Головные уборы-ы одеть, выходи строиться». Доел ты, не доел - выходи. Помню большой плакат «Воин, ты хлеб не съедаешь весь, то, что осталось, учти и взвесь!». Напомню, это был 1964 год - конец хрущевской эпохи - с хлебом напряженка. Наряд на кухню, нужно двенадцать человек. А там такие направления деятельности: картофелечистка, в зал бачки разносить, миски, кружки, ложки (все алюминиевое); под первое и второе одна миска. Далее, посудомойка, кочегарка, и двое - на кухню. Пишу и чуть не пропустил важную деталь, вы, наверное, тоже не обратили внимание, читайте снова - «алюминиевое» и было же - никто не воровал, сейчас это как-то неправдоподобно выглядит. Кстати, в больницах ни одной ложки - только со своей. Ну ладно, извините, за отступление - не удержался.
Продолжу про кухню. Значит, сержант говорит: «Так. Если кто болел болезнью Боткина, то на кухню нельзя. Болел кто?». Один говорит: «Я болел». «Выходи из строя! Еще кто?» «Я». Этих в кочегарку. «Еще кто болел?» - молчок. В кочегарке уголь не кусками, а натуральная пыль. Выбегает повар: «Давай, давай быстрей, каша не успевает, давай топи, топи!!!» Потом прибегает: «Глуши, заливай водой, горит все!» Котел литров на 800. Каши меньше – стенки котла подгорают. Залили водой. Опять прибегает: «Кочегарь! Нужен чай к ужину, не успеваем!» А там уже все залито водой. Из другой печки вытаскиваешь горящее, нагреваешь, и пошло дело. Потом я попал на кухню. На полу должен быть сток, но его там не было. Сержант говорит: «Надо пол вымыть», и дает мне тряпку килограмм пятнадцать весом, не меньше. Она маслянистая, тяжелая. Я помыл пол. Он говорит: «Да кто ж так моет!?» Взял шланг, налил на пол сантиметра три воды и говорит: «А теперь надо этой тряпкой вымокать». Представляете сколько я этот пол вымакивал? И когда вымакал, пол, и правда, чистый стал.
Находились и свободные минуты. В наряде у нас были ребята с одним классом образования, с двумя. Я вообще думал, что все десятилетку закончили в те времена. Думал, что все грамотные. А были ребята из аулов. Одному говорят: «Ты иди на макароны на кухню, надо продуть их, чтоб внутри муки не было. Сиди и продувай, только по одной». Вот он сидит и дует. И, когда мы вышли, дверь приоткрыли немного, он оглянулся, нет никого, берет штук пять-шесть сразу и дует. Усовершенствовал, но продувал.
В самом начале нашей службы к нам пришел майор Гуськов, начальник особого отделе полка. Собрал нас и говорит: «Товарищи, вы призваны служить в воинской части 30\213. Когда будете писать письма домой, так и указывайте обратный адрес ВЧ 30\213. Но чтоб вы в письме написали, что служите в 149-м полку - это ни-ни! Или, к примеру, что у вас командир роты Панчук. Это строго секретно. И не вздумайте написать, что у нас танки или еще что. Дальше. Вот вы приехали на летние учения, расположились в лесу. Сразу надо вырыть отхожие места, чтоб все ходили в одно место. А иначе что может получиться? Будете ходить по лесу, пользоваться нашей полковой газеткой, «Славой Родины», а враг - он не дремлет. Он придет, посчитает кучки и узнает, сколько здесь расположилось солдат. А то еще в газетках почитает кое-что. Так что первым делом - организовать отхожие места.
Нас потом водили в музей боевой славы полка. Туда водили и рабочих, и школьников, и студентов - всех подряд. А наш полк в 1956 году участвовал в боевых действиях в Венгрии. И там был простреленный комсомольский билет, еще что-то… Героя СССР кому-то дали, его партийный билет там был. И в этом музее написано: командир полка полковник Кортунов встречается с пионерами такой-то школы. И в музее все написано: какой полк, какой батальон, какой командир…. Какие же тут секреты? Все знали, что это 149-й полк, мотострелковый. Этот майор мне надолго запомнился - была еще встреча один на один, но это потом, все по порядку.
Дедовщины у нас не было. Наоборот, «деды» помогали, подсказывали как и что. Старослужащий Гинзбург меня научил: если спросят - Кто может? - отвечай: «Я». Даже не выясняя о чем речь.
«Кто умеет шрифтом писать? » - «Я» - «Ленинскую комнату будете оформлять». - «Есть!».
«Кто умеет по столярному делу?» - «Я» - «Фанерные домики делать для караульного городка» - «Есть!».
Даже на армейские сборы по акробатике записался, хотя подъем с переворотом делал с трудом. Или, «Кто может судить соревнования по стрельбе?» - «Я!». «На десять дней в Ивано-Франковск». А судейство, оказалось, заключалось в следующем: стрелок стреляет, а я должен в трубу посмотреть, сделан ли выстрел в свою мишень, а не в чужую и в протоколе поставить палочку. Еще выстрел - еще палочку.
В роте у нас был старшина Филоненко. Было ему тогда лет 40-45, а мне он казался стариком в прямом смысле слова и, чтоб вы его хорошо представляли, нет необходимости описывать его внешность - точь-в-точь старшина из фильма «А зори здесь тихие». Вспомнили? Ох, и мудрец был! С самоволками покончил раз и навсегда. Составил список роты, внизу: « согласен, что в самоволку уходить нельзя, обязуюсь выполнять, в чем и расписываюсь». Проходит время, заявляется в двенадцать ночи, в субботу - одного нет. Сразу: «Э-рота подъюм, в ружье! Товарищи, у нас пропал сержант Байгушев, в самоволку он уйти не мог - вот его роспись, что в самоволку он никогда не уйдет. Значит, наш товарищ в беде, не исключено, что он где-то истекает кровью, мы должны найти его и помочь по возможности. Поэтому повзводно будем бегать вокруг части, пока не найдем его». А я с гранатометом 9 килограмм, тремя гранатами по 3 килограмма 100грамм, гранатометной сумкой и противогазом – надо ж так не повезти – гранатометчик. И что вы думаете – бегали до пяти утра, а там он объявляет, нашелся, с ним все в порядке - отбой. Поспали мы минут сорок, а там подъем, иначе нельзя - распорядок, устав. Чем кончилась эта процедура нетрудно догадаться: правильно, о самоволках не было и речи.
Я уже на комсомольских собраниях выступал правильно, как по написанному. Стенды оформлял. Меня этому научил Боднарук, он потом работал заместителем редактора «Известий». В части у нас работал художником и рисовал, в основном, маршалов к демонстрациям. Маршалов-то, рассказывал, нарисовать недолго, а вот ордена и медали на них - это трудно, орденов много: то Ленина надо изобразить, то Суворова, то Кутузова маленького. Получали мы 3 рубля 80 копеек в месяц. Денег не хватало, а мне всегда хотелось кушать, особенно перед обедом. Я все время мечтал пойти в чайную: там пирожки с повидлом, кефирчик. Тот же Гинзбург научил меня деньги зарабатывать. Пиши, говорит, статьи в «Славу Родины» (окружную газету).
«…И вот к стрельбе изготовился рядовой Пуркач. Но почему-то не слышно выстрела. Все знали, что он отлично поражает цели. В чем дело? Все затаили дыхание. Оказывается, намокли мишенные установки. И тут же появились предложения: «Давайте сделаем козырьки» - сказал рядовой Кахаров, член комсомольского бюро. «Давайте пророем отводные канавки», – сказал кандидат в челны КПСС рядовой Графин. Тут же дружно взялись за дело. А через час в «Молнии» можно было прочитать имена отличившихся…Среди них: и снова список фамилий с указанием должности и звания. Стал я писать в «Славу Родины», а мне оттуда то семь рублей придет, то двенадцать, то три. «Вчера состоялись соревнования по шашкам между двумя подразделениями: капитана Иванова и старшего лейтенанта Сидорова. Победило подразделение, которым командует Иванов. Три рубля получай.
Идеи мне подавал редактор дивизионной газеты. Статьи в его газете не оплачивались. Редактор приходит и говорит: «Мамцис, ну ты пишешь, написал бы в нашу дивизионную газету статейку». Я: «А что писать-то?» Он: «Ну, к примеру, вот Зуев - общественник, активист, комсомолец, все привыкли к этому: на совещание едет Зуев, на комсомольский семинар – Зуев, а Зуев давно уже не занимается общественной работой. Бывает так, что навешают ярлык на человека … А другой, допустим, Петров, следит за подшивками газет, его никто не замечает. Так что нельзя вешать ярлык на человека, мол, надо оценивать по его делам, активности. Я написал статью и думаю, а почему я должен ему статью просто так давать? И отправляю в «Славу Родины», а там глядишь, опять пятнадцать рублей, семнадцать рублей. «Мамцис, а что ж ты нам - то не пишешь?» «А что писать - то?» Он: то-то и то-то, а я опять в «Славу Родины». Я потом целую рубрику в «Славе Родине» завел. Было дело к двадцатилетию победы. Я написал, что мы, комсомольцы отличного батальона, которыми командует подполковник Богачук-Казачук, написали письмо отцу нашего комсомольца Сидорова. Его отец - участник Великой Отечественной войны. Написали, потому что Сидоров плохо бегал кросс, стрелял не очень метко. И мы пишем: «Уважаемый участник Великой Отечественной войны Иван Иванович Сидоров. Пишут Вам комсомольцы батальона, где служит Ваш сын. Благодарим, что вы воспитали такого хорошего сына… если у вас есть какие-то воспоминания о ваших боевых товарищах, буднях, просим поделиться своими впечатлениями… если у Вас есть фотографии, просьба прислать нам, мы снимем матрицу и вышлем обратно в целости и сохранности, за что будем очень благодарны. Потом, когда мы получаем письмо, зачитываем его на общем комсомольском собрании, и после этого рядовой Сидоров бегает хорошо и стреляет хорошо. И потом под эту рубрику стали нам писать, что и у нас есть такой солдат, что и мы такое провели мероприятие. Это было хорошо, полезно. Сейчас это уже не секрет, поэтому скажу, что командир роты у нас был Панчук. Как-то он построил роту и говорит: «Товарищи, завтра кросс. Мы кровь из носа должны пробежать три тысячи метров. Кто хорошо пробежит, того мы больше тревожить не будем, надо чтоб все укладывались в норматив. А кто на отлично пробежит, зачем же его каждый раз гонять-то». А я занимался спортом до армии, пробежал три километра на «отлично». Ну, думаю, все. На следующий день говорит: «Мы тут прикинули, кто хорошо бежит, отметили, завтра побежим на оценку». Ну, думаю, ладно, на оценку так на оценку. Опять пробежал три километра, опять уложился. Панчук: «Товарищи, завтра кросс три тысячи метров – нас вызывает на соревнование 4-я рота. Мы, кровь из носа, должны их победить». А я в 5-й роте служил. Не, думаю, роту надо защитить. Пробежал. На следующий день опять: «Товарищи, завтра кросс три тысячи метров. Будет присутствовать сам командир батальона». Тьфу, ты! Опять бегу. На следующий день: «Товарищи, кровь из носа, мы должны…» Я думаю, хватит дурака-то валять. Пробежал метров 100 и остановился. Он мне: «Давай, давай!», а я ему: «Че давать-то? Я ж знаю себя, резко взял». Он мне: «Тогда иди на поворот, где отметка полтора километра и будешь отмечать, кто пробежал». Я побежал туда, ну так, тихонько. Обратно потихоньку пришел. На следующий день строит и опять: «Товарищи, завтра, кровь из носа, мы должны пробежать…». Приводит нас туда, а я, чик, и сразу пошел туда, на поворот. Он: «А где Мамцис?». Ему: «А он на поворот пошел». «Да, ну ладно».
Потом к нам приехал генерал. Меня все вопрос интересовал, чем же генералы занимаются в армии. Полы натерты воском до блеска, ни одного следа, чистые-чистые, как нежилое помещение. И когда генерал идет, только его следы и остаются. Заходит он в бытовую комнату, а там был такой длинный стол для бритья и зеркало длинное, метров восемь. А в углу стоял столик, где был молоток, гвозди, подковки для обуви. Над одним столом написано: «Стол для бритья», над другим - «Стол для ремонта обуви». Генерал говорит: «Товарищ старшина, ну к чему это излишество? Неужели человек сядет обувь ремонтировать туда, где бреются, а там, где обувь, сядет бриться? Снять вывески». И вышел оттуда. Наш один уж начал снимать, а старшина: «Отставить, другой генерал приедет и спросит, где объявления». Генералов, и вправду, много приезжало, а один запомнился надолго - генерал Тукеев, единственный в СССР якут-генерал, ноги колесом, симпатичный, невысокого роста, сапоги-голенища ровные-ровные, как литые, без единой складочки! И говорит: «Самое главное, чтоб солдат был грамотный, учиться надо военному делу. Я вот, когда служил, был самый грамотный в роте - писать умел. И вот наряды на кухню были, на хозработы, а я никогда не ходил. Меня не посылали. Вместо меня ходили другие, потому, что я писать умел. Меня все время просили писать письма домой. А мне это было просто. Я пишу, например: «С чистосердечным солдатским приветом к Вам, здравствуйте дядя Ваня, дядя Вася, дядя Коля, тетя Нина, тетя Маша, сестра моя Света, тетя Галя, тетя Варя и такой список, имен на двадцать пять-тридцать… Спешу сообщить вам, что я жив и здоров, чего и Вам желаю. Передавайте привет дяде Ване, дяде Васе, дяде Коле, и снова тот же список родственников. И когда мне нужно было в наряд, говорят: «Давай я за тебя, а ты пиши письма». Я тоже одному письмо написал, сейчас уж не помню кому, но писал – это точно. Парню девушка перестала писать. Он очень переживал и так как знал, что я пишу статьи в газету, попросил написать и ему – я согласился. «Нет смысла здороваться, так как все это время я с тобой не расставался, думал о тебе. Я хочу, чтоб ты мое письмо читала с такой же интонацией, паузами и ударением, с каким чувством и настроением я его пишу. И тогда ты поймешь меня и не осудишь в легкомыслии и, тем более, в дон-жуанском поведении» и дальше в таком же духе. Вспомнил, Атаджаев был этот бедняга. Ответ пришел незамедлительно, как будто не из Таджикистана, а из соседней Свалявы: «Больше не пиши мне, чужие письма читать не хочу».
Зимой мы ездили на Яворовский полигон - недалеко от Львова. Жили в палатках. Печка - буржуйка. Старшина говорит: «Надо сделать лежбище из веток, а на ветки - матрацы. И надо сколотить вешалки для шинелей, чтобы шинели заправлять, как положено. «А где досочки взять, где гвозди-то?» Он: «Все с подручных средств. Должна быть солдатская смекалка». И вот – даже в степи находили. Разбирали старые ящики из-под боеприпасов, там же и гвозди доставали. Вот однажды старшина встречается с подполковником Исаевым, замом по строю: «Старшина, ко мне! Где эмблема?» А у старшины на шинели не было эмблемы. «Потерял». «Так надо срочно найти». «А где искать-то, в поле, что ли?» «У меня е..ни, но чтоб была».
На учениях старший лейтенант Боднарук выбрал нам позицию для обороны и дал приказ окопаться, а земля там твердая – известняк, и начинать копать надо саперной лопатой лежа, чтоб враг не заметил. Сначала лежа немного окапываемся, а потом заходим в окоп и в наклон копаем. Ну, думаю, надо быстрее выкопать и отдохнуть. Выкопал. Думаю, сейчас отдохну. Боднарук говорит: «А теперь окопы надо соединить ходами-сообщениями», а между ними девять метров. Копаем один метр десять сантиметров в глубину и девяносто сантиметров шириной. Труд, конечно, немалый. Выкопал. Ну, думаю, все, а он опять: «Теперь надо копать для штаба. Штаб же сам не будет копать?!». И вдруг идет полковник, Боднарук кричит: «Взвод, смирно! Товарищ полковник, взвод номер три пятой роты занял линию обороны на высоте такой-то. Ориентиры: слева – одиночное дерево, справа – высоковольтный столб». Полковник солидный, настоящий, со свитой. Он: «Товарищ старший лейтенант, мне кажется, целесообразнее было бы занять линию обороны где-то метрах восьми - десяти впереди. Тогда бы вами просматривалась и та дорога, и та поляна». Он: «Взвод! Огневой рубеж десять метров впереди, к бою – вперед!». Мы пробежали десять метров и залегли. Я то все выкопал, а другие еще и свой окоп только наполовину. «Окопаться». А у меня десять метров позади все выкопано. Ну сказал полковник, ну уйдет он и все, он и забыл уже, где сказал. И пришлось снова окапываться, но уже тихо и мирно, не торопясь.
На учениях мы были два месяца. И вдруг сержант Бражный, как сейчас помню, рассказал втихаря, что его БТР приказали вымыть, вычистить, покрасить колеса белым, и на этом БТРе он возил генерала Павлова и полковника Богуславского на рыбалку. Все так возмущались: как это на казенном БТРе - и на рыбалку. Потом, когда я уже приехал в Тверь, у меня тесть был полковник тыла артиллерийской бригады. Ездил в Мигалово, встретил бомбардировщик из Минска и взял два килограмма сушеных грибов для начальника тыла Московского округа. Это было в 1973 году. Представляете, что делается спустя 30 лет?! А тогда возмущались, как это генерал Павлов на казенном БТРе съездил на рыбалку.
Как-то начались учения «Взвод с боевой стрельбой». «Кто может сигналистом?» «Я»- отвечаю. А в батальоне у нас было шесть взводов. Каждый взвод должен был пройти два километра туда и обратно. Один взвод проходит четыре километра, а остальные ждут, пока тот не поразит мишени. И мне пришлось с каждым взводом два километра туда и два километра обратно шлепать. В тот день я протопал двадцать четыре километра. Вот тебе и «Я,Я», - осечка получилась, оказывается, не всегда якать надо.
Однажды я забыл противогаз на стрельбище. Было изучение матчасти оружия. Я этот противогаз снял с плеча, он давил шею. Потом команда: «Строиться!». Мы побежали, и я забыл противогаз. Потом я за ним съездил в свободное время, а сержант Ертанов заметил это и наказал меня. Когда в 11 часов дали команду «Отбой», он говорит: «Мамцису остаться. Где ваш противогаз?» - спрашивает. Отвечаю: «В ружпарке». «Пойдемте посмотрим». Смотрит, противогаз на месте. «Его не было здесь». Я говорю: «Извините, товарищ сержант, я забыл его на стрельбище, но я его привез». Он говорит: «Я вас наказываю за это. Приказываю, делать уборку в ленкомнате, 4 часа», а больше четырех часов он не может меня наказывать. И вместо восьми часов, я спал четыре. Он дает команду: «Газы». Я надеваю противогаз и начинаю в ленкомнате наводить порядок. Надо подшивки поправить, окна протереть, подоконник, столы сдвинуть, пол натереть, все расставить на место, дорожки вытряхнуть на улице. Сержант был очень неприятный человек, он несколько раз заглядывал: не вставил ли я коробку от спичек, чтобы дышать удобней было. И вот я четыре часа в противогазе делал уборку. Это единственный у меня был в жизни момент, когда я хотел его застрелить и сам застрелиться. Честно говорю. Потом Илеску наказали, а наказал его Антал, он часто за старшину оставался. И вот он заставил его в противогазе делать уборку на чердаке – стропилы протирать, то да се. Я-то еще был более-менее физически здоров, а Илеску этим не отличался. Кстати, Антал был с высшим образованием, и потом у меня было огромное желание высказать ему все. Он родом был из Винницы. А я часто приезжал в Винницу, навещал могилку бабушки и дедушки. И, все-таки, я нашел этого Антала, хотел ему все высказать: «Как же ты, человек с высшим образованием, и такой гад был». Но разговор не получился, не узнал меня, не мог вспомнить. У нас был еще рядовой Лобанок, закончил филологический факультет Львовского университета, слабенький-слабенький физически, его поставили истопником в библиотеку - печки топил. Был рядовой Кицис - несуразный такой и высокий, закончил Львовскую консерваторию по классу виолончели, его взяли в оркестр, он там на тарелках играл.
Однажды к нам приехала комиссия из Москвы испытывать новые противогазы. Эти противогазы были новы тем, что маски были трех размеров, а коробка фильтрации была прямо у маски без трубки. Нам надели их на сутки, всему батальону. Испытания: у кого маска давит на скулу, на подбородок, на лоб, то да се. Испытывали, чтоб потом доработать маски. И вот 24 часа мы не спали. Но политзанятия провели, строевую тоже. В туалет ходили, когда наберется три человека и сержант во главе. Кстати, офицеры противогазы не надевали.
Когда мы были на учениях, бегали по виноградникам. Зима, снега особо нет в Прикарпатье, только кучки такие замерзшие. В сапогах бегали, бегали, потом дали команду «Газы! Плащи! Накидки!» Я весь в резине бегал, бегал по этим виноградным полям, а потом, когда дали команду отбой, снял противогаз и оттуда полстакана, не меньше, пота вылилось. Только снял этот плащ и резиновые чулки, тут же подбегает замполит Ковальчук. Он ехал в БТРе, а противогаз не надевал, потому что замполит. Хотя если уж «газы», то «газы» для всех вроде бы. Только я снял противогаз, он говорит: «Мамцис, надо срочно выпустить молнию». Ть-фу ты, ему весело, понимаешь ли.
Мы с полигона со стрельбищ шли пешком. БТРы уезжали пустые. Вот, нет бы нас подвезти, так нет. Все шесть километров до города мы шли не просто вразвалочку, как стадо баранов, а строем. «Раз, раз, раз, два три». И без того устали, да еще там накопались, настрелялись, идем, ноги уже не идут - ватные. И вдруг на окраине города нас встречает оркестр. Как даст мелодию! А оркестр был человек сорок пять и десять молодых воспитонов. Усталости, как будто, не было. Сразу бодрость какая-то, прилив энергии! Вот что такое оркестр вооруженных сил. Не сравнить ни с чем. Хотелось бы поточнее описать чувства, которые одолевали нас при звучании на фоне идеальной тишины, на окраине маленького провинциального городка, среди невысоких одноэтажных частных построек этого мощного оркестра. Хоть и богат русский язык, все равно трудно подобрать слова и выражения, чтобы читатель хоть немного представил ту торжественность, силу и мощь этого звучания, силу его воздействия. Ведь человек не поймет никогда чувства голода, как бы мастерски оно не было бы описано, пока сам не переживет этого.
Во время инспекторской проверки к нам прислали Копосова, руководителя ансамбля песни и пляски Прикарпатского военного округа, заслуженного деятеля искусств Украинской ССР. Нам нужно было пройти мимо инспекторов строем с песней. И Копосов стал нас тренировать, репетировать. Построили батальон: «На первый, второй, рассчитайсь!». «Первый, второй, первый, второй». Он командует: «Первые голоса три шага вперед, шагом марш! Сомкнись». Первые и вторые сомкнулись. И он стал так дирижировать! Мне раньше казалось, что дирижер вообще не нужен в оркестре - все сидят, в ноты смотрят, его никто не видит, а он машет. Оказывается, нет. И вот эти все безграмотные в нотах, в музыке, и вообще в искусстве, наши солдаты так пели! Чисто ансамбль получился! Он так дирижировал! Он так тебе показывал рукой – и ты точно так и поешь, как ему нужно. Он приехал с оркестром. Песню пели: «Бравые ребята, приказ военкомата, а мы пойдем с тобою на подвиг любой… Дай руку брат-солдат». И тут тромбоны - красота.
Наш батальон должен был стать отличным. Прибыла инспекторская проверка, смотрели, как мы стреляем, бегаем. Одного генерал-лейтенанта из Москвы пять часов ждали на плацу. Он все ходил и командовал: «Ногу на носок ставь!». Смотрел у всех ли подковки, не коротка ли шинель, как подстрижен. Надо же так дослужиться – две больших звезды, а чем занимается. Я сейчас невольно вспомнил, как недавно (это по телевизору показывали) генерал Баранов с тремя звездами, командующий Уральским военным округом, отругал полковника, который пришел на строевой смотр в кедах. Смех. А что делается, когда нет Баранова? В шортах или джинсах, что ли? Можно, наверное, и сандалии надеть или, еще лучше, балетные тапочки. Можно, наверное, в соломенной шляпе с тросточкой. Ну и дела. Ладно, не будем отвлекаться, вернемся к проверке. При стрельбе положено было израсходовать два рожка. В одном тридцать патронов, в другом – пять. Но, чтобы мы лучше показали результаты, нам потихоньку дали оба рожка по тридцать, а для кросса, вместо километра, отмерили девятьсот метров. Так что мы все уложились в отличные результаты. А кто вообще плохо стрелял, - тех поставили в этот день в наряд или положили в медпункт. Так наш батальон стал отличным. Наши командиры пошли на повышение. А меня избрали комсоргом батальона – освобожденная должность, офицерская. Так что я стал комсоргом знаменитого батальона – маяка, гордости округа. Прошло три месяца. Вызывает меня полковник Рассейкин - начальник парткомиссии дивизии и говорит так, по-граждански: «Ну как живем, комсомол?» «Нормально, товарищ полковник». «В партию не собираемся?» Я по старой схеме начал: «Да еще не готов, не созрел немножко», а он говорит: «Как это не созрел?! Да вы как стоите перед полковником! Как руки держите! Встать, как положено по уставу!». Я тут же напряг руки, сделал дебильную рожу, ему это понравилось. Спрашивает: «Вы устав партии читали?» «Так точно, товарищ полковник!» «Ну и с чем вы там не согласны?» «Со всем согласен, товарищ полковник!» «Идите! В пятницу заслушаем». В пятницу на парткомиссии: «Вот, товарищи коммунисты, рядовой Мамцис, комсорг известного батальона. Какие будут возражения, если мы его кандидатом в члены КПСС примем?» «Н-уу, какие ж могут быть возражения». «Поздравляю Вас, товарищ Мамцис, считайте себя кандидатом в члены КПСС». Так я вступил в партию.
Интересно еще вот что. Мы, когда с Боднаруком познакомились, кстати, мы потом в один день освободились, то есть, уволились из армии, он жил и работал в клубе. И к нам прислали новобранца Солтановского. Он отказывался брать в руки оружие - верующий был. Вот не возьму, и все. Зато - работяга! Его можно было поставить на любую работу, канаву рыть – будет копать трое суток, четверо и кушать не попросит. Он говорит: «Я буду работать, сколько хочешь, но в руки гранаты и оружие брать не буду». Над ним, честно говоря, издевались. Сержант Волощук и Байгушев брали и подсовывали ему учебные гранаты в карманы. Тот не мог их вытащить, не мог взяться за гранату. Короче говоря, его поселили жить в клуб и меня туда подселили, как политработника. И вот мы вдвоем с Боднаруком должны были его «обработать». Мы его только начнем заводить в тупик, а он говорит: «Так Бог велел». Мы говорим, к примеру: «Ты стоишь на втором этаже, у тебя автомат и видишь, что кто-то целиться в твою маму, начинает душить там, или еще чего, неужели ты не заступишься?» Он говорит: «Значит, так Бог велел». И потом построили полк на плацу, подъехала машина-воронок с решетками. Вывели этого Солтановского и три полковника при сером каракуле зачитали приговор: «Шесть лет тюрьмы». И потом еще дослуживать. Прекрасный парень был. Вот, возьми, как время поменялось. Сейчас есть альтернативная служба. Выделяют помещения для богослужения. Пожалуйста, все условия. Такие солдаты, как этот Солтановский, и сейчас редкость. Работяга был идеальный. Сволочи!
Когда меня избрали секретарем комсомольского бюро батальона, я был рядовой, гранатометчик. Сегодня гранатометчик, а завтра - в офицерской должности. Мне уже офицеры подчинялись по комсомольской линии. Я, все-таки, был политработник, сразу. Мне Гинзбург посоветовал: «Мамцис, если хочешь нормально дослужить, сразу присеки, мало ли что ты вчера был гранатометчиком». И вот как-то выхожу из казармы, мне старший лейтенант Пелудь: «Мамцис!» Я ему: «Что вы хотели?». А в армии же так не обращаются. Он сразу обратил внимание, что что-то не так. «Сбегайте в автопарк и позовите мне старшину Смирнова». Я говорю: «Я занят», тоже так, по-граждански. Он: «А я приказываю!» «Ну, мало ли что Вы приказываете, я занят». А народ вокруг слушает. Он снова: «Я приказываю!». Я: «Раз так, я выполняю приказ замполита майора Бутакова». Он не поверил. Его, видно, смутило «раз так». Он снова: «Я приказываю! Выполняйте последний приказ». «Есть» – говорю. Пошел в автопарк, позвал старшину Смирнова, посидел там, прихожу к майору Бутакову, говорю: «Товарищ майор, давайте я лучше опять в гранатометчики пойду». «А в чем дело?» «Иду я по вашему заданию, Вы же мне сказали стенд сделать, а меня Пелудь «туда-сюда». «А что случилось?» « Да вот иди в автопарк, делай то-то, то-то». «А ты бы сказал, что мой приказ выполняешь». «Я сказал. а он говорит, мало ли что Бутаков сказал. Выполняй последний приказ, и все». «Позови мне его». Я: «Старший лейтенант Пелудь, вас майор Бутаков вызывает». Заходим. «Товарищ майор, старший лейтенант Пелудь по Вашему приказанию прибыл». Я: «Товарищ майор, рядовой Мамцис ваше приказание выполнил». «Вам Мамцис передавал, что выполняет мой приказ». Пелудь: «Так точно». Майор: «Мамцис, выйдите». Пелудь выскочил оттуда красный, как зрелый помидор. Следующий, думаю, Филоненко, я уже писал про него, а он в авторитете был, думаю, надо и его на место поставить. Прихожу к нему, а он привык, что мы все обращаемся по уставу. Не так что «здрасьте», «до свидания». Только «здравия желаю», «есть», «отставить», «разрешите обратиться» - это не теперешняя армия. Захожу к нему вразвалочку, а жил я в его пятой роте, койка у меня там была. Я подчинялся командиру батальона и замполиту. Даже начальник штаба батальона не мог мной командовать. Только два человека. Это по уставу. Как офицеру, я должен был подчиниться, а по службе - командиру батальона, замполиту и все. Захожу я, значит, к Филоненко, он чем-то там занимается, я говорю: «Здрасьте, товарищ старшина» – так, по неуставному. Он сразу насторожился: «Чем занимаемся, комсомол?» «Не знаю, может стенд сделать?» «Ну и делай!» «Я вот и думаю, возьму Багдасаряна, он же спец по столярному, пусть поработает на чердаке.» «А я его туда не пущу.» А чердак – стропилы каждую неделю протирали и увлажняли, прыскали изо рта. Он: «Зачем там сорить-то? Не пущу я его туда!». «Нет, товарищ старшина, я же решил, придется строгать там». Он уперся: «Я же сказал - не пущу». «Ну, как хотите. Не хотите пускать, тогда мне майор Бутаков приказал». «Все равно, не пущу!» Залупился. Прихожу к Бутакову: «Товарищ майор, мне в гранатометчиках лучше было. А тут не пойми, что делать! Вы говорите стенд делать, а где его делать? Не на спине же, у меня своего помещения-то нет». «А на чердаке мало места, что ли?». « А меня туда не пускают». «Кто не пускает?». «Филоненко». «Так ты бы сказал, что я приказал». «Я сказал, а он все равно говорит - не пущу». «Позови мне Филоненко». Ну и тоже самое, что с первым. Вышел тоже, как помидор. Вроде, как с одного куста. Зато в следующий раз иду, слышу: «Мамцис» - «Я занят» - и по своим делам.
Комсомольская работа шла успешно, решил наладить шефские связи. Другие подразделения - кто со школой, кто с училищем, кто с лыжной фабрикой связи имели. А я пошел в трест столовых и ресторанов, говорю: «У вас в коллективе много женщин, а у нас, в основном, мужчины, давайте, организуем шефскую связь». Договорились начать с новогоднего вечера. Директор сразу перешел к делу: «Значит так, посуду мы привезем, фрукты тоже, напитки организуем, торт сделаем, печенье, будет ветчина, колбаска…, а мы в армии вкус-то всего этого забыли. Самое интересное, когда я стал комсоргом отличного батальона, наш батальон совсем забыли. Теперь уже двадцать девять батальонов Прикарпатского округа взяли обязательства стать отличными. Везде, во всех ленинских комнатах округа висело воззвание воинов 2-го мотострелкового батальона, которым командовал Богачук-Казачук. Значит, о нас забыли. Начались хозработы.
Как-то в Ивано-Франковске состоялся слет секретарей комсомольских комитетов частей 28-ой армии Прикарпатского военного округа. Меня, как секретаря бюро отличного батальона, отправили туда отдельно. На этом слете были, в основном, все офицеры. А я тогда уже был старший сержант. И вот сидим, зал большой, в полку связи. Генерал-майор Штыков командовал 28-й армией. Он ввел нас в курс дела: кто здесь собрался и по какому поводу, определил цель, задачи, метод, время и место проведения. Нам было расписано все: иметь при себе блокнот, карандаш, то да се. Он говорит: «Слово предоставляется секретарю комитета комсомола полка связи такого-то. «Мы всю свою работу комсомольского комитета направляем на то, чтобы солдат отдохнул, организовали походы в кино, театр, завели шефские связи и так далее». Дальше, слово имеет такой-то: «Мы тоже организовали соревнование по шашкам, шахматам. И вот мы организовали досуг комсомольцев, создали хор». И все выступают в таком направлении. Генерал говорит: «Слово представляется секретарю комсомольского бюро батальона, которым командует Богачук-Казачук. Этот батальон первый в округе стал отличным. Слово представляется старшему сержанту Мамцису.» Я выхожу и говорю: «Товарищи, комсомольское бюро нашего батальона всю свою работу направляет на повышение боеготовности личного состава, на укрепление воинской дисциплины. Вот на что направлено острие нашей работы». Все обалдели. «Для этого мы проводим ряд мероприятий. К примеру, заочные путешествия по республикам Советского Союза, для чего мы вызываем комсомольца из Узбекистана, к примеру, Султанова, и говорим: «Товарищ Султанов, мы даем вам комсомольское поручение…» Генерал Штыков говорит: «Одну минуточку, Мамцис, извините. Товарищи офицеры, достать всем блокноты и записать. Это очень интересное мероприятие. Продолжайте». «Значит, мы даем поручение Султанову: товарищ Султанов, подготовьте, пожалуйста, материал и нам доложите об успехах Узбекистана, о ваших традициях. Вызываем человека, комсомольца из Прибалтики, допустим, из Эстонии: «Подготовьте материал так же о вашей республике, о достижениях и успехах…(недостатков ведь тогда не было). И так мы проводим заочные путешествия по республикам нашей страны». «Это очень хорошо»- похвалил генерал. «Но на этом мы не останавливаемся, - разошелся я, воодушевленный правильным ходом своего выступления, - мы еще делаем заочные путешествия по границам Советского Союза». «О, это очень здорово! Как это?» «А вот так это! Все приграничные республики мы обозначаем, и также даем комсомольские поручения: доложить о том, о том, о том… И это очень положительно влияет и на воинскую дисциплину, и на то, что у нас коллектив становится, так сказать, как одно ядро! – и так еще жестом показываю, сжимая кисть в кулак – и поэтому мы достигли вот таких успехов, стали первыми в Прикарпатском военном округе» . Генерал говорит: «Товарищи, это очень хорошо. Вот так надо работать! Есть к нему какие-то вопросы?». Один встает и спрашивает: «Скажите, пожалуйста, а у вас шефские связи есть?». Я говорю: «А как же, но это так, второстепенно. В основном, боевая подготовка». «А кто у вас шефы?» Думаю, не случайно он так допытывал, прознал, наверное. «Трест столовых и ресторанов». Генерал Штыков так расхохотался, видно не ожидал такого поворота событий. И говорит: «Мне это напоминает, как одна больница взяла шефство над дурдомом». Я это усек. И после того, как объявили перерыв, подошел: «Товарищ генерал, разрешите обратиться – старший сержант Мамцис». «Обращайтесь». Он-то меня запомнил, нас срочников-то было двое или трое. Я говорю: «Товарищ генерал, у меня такое впечатление, что вы не очень приветствуете то, что мы завели шефские связи с трестом столовых и ресторанов. На мой взгляд, в нашей стране все должности и профессии почетны». Он говорит: «Конечно, я не это имел в виду». Он тоже видно, струхнул маленько, хоть и генерал, я его политикой немного… . Резко встает: «Объявляю вам отпуск на десять дней с поездкой на родину». Я : «Служу Советскому Союзу, товарищ генерал». Было еще такое дело. Когда я был секретарем бюро батальона, приезжает к нам полковник с проверкой. он курировал комсомол от главного политического управления Советской армии и флота, а главный комсомолец был тогда подполконик Лизычев.
Приходит ко мне в батальон и спрашивает:
- Сколько у вас комсомольцев в батальоне?
- 234, - отвечаю.
- А сколько у вас комсомольцев с высшим образованием?
- 9.
- А сколько у вас комсомольцев со среднетехническим образованием?
- 16.
- А сколько у вас комсомольцев офицеров?
- 4.
- А сколько у вас комсомольцев сержантов?
- 18.
- А сколько у вас офицеров коммунистов на комсомольской работе?
- 2.
- А сколько у вас комсомольцев воспитывалось в детдоме?
- 6.
- А сколько у вас комсомольцев не плавающих?
- 12, - отвечаю.
- А сколько у вас ….
- 19.
- Чего девятнадцать?
- А что вы хотели спросить? – их девятнадцать.
- Первый раз вижу такого отличного комсомольского работника.
Ему видно надоело спрашивать, ждал, пока запнусь, а я не запинался. Отвечал наобум. Ему-то что? Он разве запомнил, что я сказал? Он не записывал, а если бы попросил меня повторить, я бы ему, может, уже другие цифры назвал. Время-то идет, цифры могли измениться. Сейчас, видно, другие бы вопросы задал: сколько олигофренов, сколько наркоманов, сколько с одной судимостью, двумя, сколько уволилось по инвалидности, сколько дистрофиков. Ну ладно, вернемся к теме. Честно говоря, устав мне до сих пор нравится, ведь там было написано все. Если сейчас время 19-35 и ты не знаешь, что делать, можешь заглянуть в устав, и там написано, что делать в 19-35: или это обед, или это отдых, или это ужин, или ты должен чистить оружие. Короче, нет никаких проблем: глянь в устав и узнай, что делать. Даже похороны прописаны четко. Кстати, у нас за три года, что я служил, погибло три человека. Это был несчастный случай на учениях: один фельдшер высунулся из люка танка и танк перевернулся. На учениях столько задействовано техники, трудно представить. Второй умер в госпитале от заворота кишечника. Третий погиб, он фиксировал груз на железнодорожной станции, потянул проволоку, думая, что она привязана, упал с вагона и погиб. А так, что бы кто-то кого-то ударил по щеке или вообще ударил, я не знаю ни одного такого случая. Даже, когда был инструктором политотдела дивизии по комсомолу и уже знал другие полки, ни одного случая драки или побоев - их просто не было. А на гражданке в то время по статистике погибало в десять раз больше. Так вот, в уставе написано все, вплоть до того, как организовать похороны солдата: т.е. надо его хоронить в форме номер два, не в новом х\б, а уже в поношенном, на гроб надо класть фуражку. Определено количество людей с повязками. Повязки должны быть черными с красной каймой. Размер повязки, размер тесемок… Повязка должна быть выше локтя, определено кто где должен стоять, то есть все, все, все. И какая сумма выделяется на похороны, и какая фуражка, а не шапка, даже если зима, все равно фуражка. Если бы сейчас создать такой устав для наших административных работников, чтобы не было возможности мудрить. Допустим, продается земля, смотрим прейскурант: до 6-ти соток столько-то, свыше 10-ти соток стоит столько-то, свыше 20-ти - столько-то. Близко от дороги, далеко от дороги, 100 метров до реки- столько-то. Что считать рекой. Река - это то-то и то-то, не высыхает, не замерзает, течет в одну сторону, сверху вниз…Что считается дорогой. Чистится она или не чистится. Асфальт или нет, грунтовая, глинистая, проезжая, с буграми, без бугров. И если такой прейскурант сделать, тогда приходишь к чиновнику и выясняешь, сотка стоит 134 рубля 21 копейка. Ни туда, ни сюда. Все! Есть ли там электричество, есть ли там газ, если есть - дороже, нет – дешевле. Нет дороги – совсем дешево. Лес далеко или близко. Если все это учесть, тогда чиновнику неоткуда будет брать взятку, нечего будет делать. А сейчас в армии идеальный беспорядок. Вот я наблюдал, убили генерала Рохлина. Был там какой-то генерал Николай Александрович. Мы никогда не знали, как звали нашего командира роты, взвода или полка. Полковник Кортунов, капитан Ковальчук, капитан Панчук, лейтенант Ескин, а как их звать, не знал и не узнаю никогда. Звали только по званию и по фамилии. Сейчас, когда убили Рохлина, какой-то солдат Саша, кто такой генерал Николай Александрович, Саша не знает, какой Саша, где этот Саша, рядовой или сержант. Вот тебе армия. Майор Илья Иванович. Какой Иванович, и так далее. Все, что в уставе было написано, все так и выполнялось. К примеру: старшина в казарме решил побелить потолки. Потолки начинают белить после завтрака. Утром положен подъем, зарядка, умывание, химтренаж, завтрак. В это время, когда химтренаж, кровати сдвигают, натирают полы, затем расставляют кровати, выравнивают их по нитке, выравнивают белые полоски на байковых одеялах и подушки. Идут завтракать. Возвращаются в казарму. Старшина дает команду красить потолки. Кровати сдвигают, насыпают на пол опилки. Он не говорит, мол, не натирайте полы, все равно белить будем, не надо ровнять кровати, все равно сдвигать через полчаса. Есть устав, так положено. Завести бы такой устав в гражданском обществе, тогда у нас не будет бюрократов, не будет взяток, не будет коррупции.
Как-то на втором году службы мне говорят: «Вас на четверг вызывает к себе майор Гуськов». У меня аппетит пропал, сон пропал, служба не в службу. Думаю, может я какой анекдот рассказал, может среди приятелей шпионы есть. Прихожу к Гуськову. Он пригласил сесть: «Ну, как, говорит, твой брат Анатолий так в Москве и живет?». Я удивился. «А теща его, Анна Моисеевна жива еще?». На фоне стены, мне кажется, моего лица и видно не было, я обалдел. «А бабушка в Виннице Ида Давыдовна давно умерла?» А я и не знал, что ее Ида Давыдовна зовут. Бабушка и бабушка. «Родственники за границей имеются?». Думаю врать бесполезно. «Да»,- еле выдавил я, - У отца сестра сразу после революции в Бразилию выехала». «Это Хова, что ли? - и продолжает, - Есть предложение: служить не три года, а полтора, а потом мы подадим рапорт и определим Вас в военный институт иностранных языков в Москву. Стало возвращаться сознание. Я понял о чем идет речь. «Извините», - немного осмелев, выдавил я,- надо с родителями посоветоваться. Я такие вопросы самостоятельно не могу решать». «Посоветуйся. Съезди в отпуск и посоветуйся». «А я только что был в отпуске». «Ну и что, что был. Поедешь еще разок». «Так командир полка не отпустит». «Отпустит, если я скажу» Его, видно, заело немного, все-таки особист. Через месяц снова поехал «посоветоваться», вернувшись, конечно, сказал: «Сам-то я не против - родители не хотят.» Думаю, сам полковник Кортунов побаивался этого майора – не мог он не пересекаться с его конторой.
Честно говоря, родители за все эти три года меня ни разу не навестили: не было принято в то время, не было необходимости. Они были спокойны за меня, знали - в армии дисциплина, гордились мной. Тогда не было комитета солдатских матерей и пресс-службы, которая сообщала бы о количестве самострелов, побегов с оружием и боеприпасами, об избиениях, кражах автоматов, гранатометов, ракет и даже танков, казнокрадах-генералах со звездами – всего этого и близко не было. На третьем году службы я втянулся. Вроде бы так и надо, хотя очень скучал по родителям, сестре и брату, друзьям, особенно, когда оставался наедине с собой, мечтал: придет день и я окажусь на свободе. Пришла осень 1966 года, пришел приказ «О дембеле». Ну, думаю, дойдет очередь и до меня. И так свыкся с этой мыслью, что когда и вправду мне объявили - это было для меня полной неожиданностью. Все на занятиях, а мне уже через час надо быть за воротами, и обратного пути нет. Мне даже стало обидно: неужели не могли предупредить заранее. Ну, позволили хотя бы задержаться на два-три дня, дали бы попрощаться как следует. Нет, пришел приказ, надо выполнять незамедлительно. С тоской покидал я расположение уже родной части. В это время перед батальоном были выстроены новобранцы. «Я, - говорит, - капитан Шевченко, замполит батальона, служить будем вместе». «Мне, - говорит, - в пехоте, честно говоря, и самому служить не хочется, да что поделаешь, этого требует от нас воинский устав, Конституция» – доносилось до меня. Я прибавил шаг. Так и не удалось мне попрощаться с друзьями при призыве в армию, такая же история повторилась и на обратном пути. В основном, я благодарен армии, и нынешней молодежи пожелал бы такой же службы, подчеркиваю, такой же, а в нынешней обстановке и состоянию дел… Надо серьезно подумать, пока воздержусь. Я пишу свои воспоминания и думаю, а может эта книга случайно попадет моим сослуживцам, я ведь точно называю время и место службы, указываю номер части, в точности фамилии сослуживцев, командиров и начальников. С удовольствием встретился бы с ними. Вот Антала только не хотел бы видеть, да Ертанова, а остальных – с удовольствием, даже стол накрыл бы, мне кажется – встреча была бы интересной.