Магия химии

Ирина Дмитриевна Кузнецова
Род Лермонтовых прославил поэт, убитый на дуэли. Троюродный брат его Всеволод с супругой Елизаветой дали жизнь дочери Юлии, вторично прославившей знаменитую фамилию. В девятнадцатом веке она была человеком заметным, а в наше время оказалась забытой. Именно поэтому надо сказать слово о ней, ибо заслужила.  Лермонтова успешно сделала карьеру, подготовила докторскую диссертацию по химии и получила докторский диплом, была активным членом Русского химического общества, участвовала в съездах естествоиспытателей и врачей, работала за рубежом, пользовалась авторитетом среди коллег. Своим примером она продемонстрировала многим юным искательницам благородной жизненной цели, стремившимся к наукам и общественному служению, что цель достижима, и  была одной из немногих женщин 19 века, которые не просто получили (несмотря на все запреты)  высшее образование, но реализовали себя в профессии.
 
О Юлии Всеволодовне Лермонтовой (1846-1919) написано так немного, что воссоздать ее образ можно лишь эскизно, опираясь на немногочисленные источники, которые теперь доступны. Самый надежный из них – ее  собственные воспоминания. «Я родилась 21 декабря 1846 года в Петербурге. Родители мои были люди просвещенные, много читали; у обоих были богатые библиотеки. На воспитание и образование своих детей они ничего не жалели. У нас было всегда несколько воспитательниц иностранок и самые лучшие учителя по разным специальностям приезжали нам давать уроки из города… Ни в каком учебном заведении я никогда не была; училась всегда и всему очень охотно. Интерес к наукам вообще и к химии в особенности проявился очень рано. Я сама доставала книги по химии, составляла приборы и производила разные простые опыты».

Можно  предположить, что среди домашних учителей был кто-то, пробудивший горячий интерес к этой науке. Но почему именно химия? Этот выбор странен для юной барышни из хорошего семейства. Занятие нисколько не женское, отчасти даже опасное, и для здоровья не очень полезное. Поначалу были планы связать жизнь с медициной, но скоро стало ясно: химия и только химия.
 
«В 1868 году я и мои две знакомые барышни, дочери генерала Федорова, подали прошения в тогдашнюю земледельческую Петровскую академию о принятии нас в число слушательниц, но несмотря на сочувствие многих профессоров… это нам не удалось. Тогда я задумала во что бы то ни стало ехать за границу…».
Эту идею активно поддерживала бесстрашная ее современница Софья Ковалевская. «Общность наших занятий, вкусов и возрастов – все это заставляет меня думать, что между нами может быть крепкая и прочная дружба», – писала она Юлии. И не ошиблась – на долгие годы их связали прочные отношения и глубокая привязанность. Вступив в брак с Владимиром Ковалевским, – исключительно затем, чтобы обрести свободу и возможность учиться, – Софья отправляется в Гейдельберг. Туда же спустя короткое время (осенью 1869 г.) приезжает Юлия и поселяется вместе с Ковалевскими.
Из воспоминаний Лермонтовой: «Тяжело было расстаться с родным гнездом, с отцом и с матерью, которые всегда горячо и любовно относились ко мне, и если не отпускали за границу, то не оттого, что были против занятия наукой, а потому, что им казалось дико и страшно отпускать свою дочь одну в такие далекие страны. Но жребий был брошен».

Нельзя сказать, чтобы дела подруг за границей складывались успешно. Прогрессивная Европа не очень-то желала открыть двери университетов для русских студенток. Во всяком случае, Гейдельберг, который был предметом мечтаний и символом благопристойной научной жизни, надежд не оправдал.

 «После больших хлопот Ковалевская и я хотя и не были приняты официально в университет, но получили разрешение посещать все, какие пожелаем, лекции наравне со студентами университета», – вспоминала Лермонтова. Параллельно она работала в лабораториях Бунзена и Гофмана, посещала их занятия. Вольнослушательницы со страстью взялись за учебу, оставив в стороне все прочие дела. Жили скромно, довольствовались малым и считали, что судьба была к ним благосклонна. 
Еще одна отчаянная барышня, дабы избавиться от обременительного внимания высокопоставленного поклонника, отправилась по горячим следам в Гейдельберг. «Осенью 1870 г. к нам присоединилась Анна Михайловна Евреинова, которая бежала из Петербурга от своих родителей, переходила границу без паспорта, пешком, под стрельбу пограничной стражи». Анна (или Жанна) имела вполне определенный  жизненный ориентир – она желала стать юристом. И, забегая вперед, надо сказать, цели своей добилась. Жизненный путь ее не менее интересен, чем у Юлии. О ней тоже надо когда-нибудь написать…

Но вернемся к  воспоминаниям Лермонтовой. «Осенью 1871 г. мы с Софьей Васильевной покинули прелестный Гейдельберг и переселились в Берлин». Новый город, новые планы, новые надежды. И новые разочарования: «в Берлинский университет приняты не были: слушать лекции у каких-либо профессоров нам не было разрешено… Жизнь наша с Софьей Васильевной в Берлине была очень уединенной и однообразной… я с утра до ночи работала в лаборатории… Развлечениями, вроде театра и т.п., мы совсем не пользовались, знакомых у нас совсем не было».

 Многие из тех, кто знал Ковалевскую, отмечали ее редкостную целеустремленность и тягу к науке; те же качества отличали и Лермонтову.  При отсутствии поддержки и покровительства, в чужой стране, в условиях не слишком благоприятных шла напряженная работа, завершившаяся в 1874 году подготовкой докторской диссертации   «Zur   Kenntnis   der  Methylen  Verbindungen» (К изучению метиленовых соединений). Первый рубеж взят. Теперь предстояли ответственные испытания. Лермонтову ждал другой университетский город  – Геттинген.

«Поездка эта была очень тяжелая: ехать одной в чужой город,   к   совершенно   незнакомым   профессорам,   первый   раз   в жизни  держать  экзамен  было   очень    страшно… – вспоминала  она. –  До  экзамена  я  провела  в Геттингене  три  ужасных  недели: происходили приготовления к экзамену как у меня, так и у профессоров. Наконец,  настал  страшный день:   экзаменовали  меня все незнакомые профессора… Меня  очень  поразила   обстановка   экзамена;  он происходил   вечером;   накрытый  чайный  стол,   пирожные,   вино. Экзаменовалась я одна; экзамен продолжался два часа; по главному предмету – химии – экзаменовали очень продолжительно и строго;   экзамен   носил  характер  colloquium'a – беседы…  А по второстепенным предметам экзамен был короткий и легким. По окончании экзамена все закусили и выпили  и объявили мне,  что я удостоена звания доктора   химии первой степени.
Профессор Wohler на память об этом экзамене тут же подарил мне маленький граненый камень минерала титанита, в котором он первый открыл элемент титан. Как я вышла живая после этого экзамена, я и не помню. Недели 2-3 я не могла прийти в себя, потеряла сон и аппетит…»

 После чего доктор химии отдыхает, делает визиты, посещая, следуя обычаю, профессоров, которые принимали трудный  экзамен. Теперь ученые мужи проявляют благосклонное внимание, приглашают погостить в доме, знакомят с домашними. Но не век же гостить, не за этим она приехала в Германию. «С душою прямо геттингенской» Лермонтова возвращается в Россию.

 «Цель была достигнута, экзамен выдержан успешно; докторский диплом получен. Кажется, надо бы ликовать и испытать чувство удовлетворения, но этого, к сожалению, не было. Несоответствие ли между ожиданием и действительностью или же ничтожность результатов с употребленными для достижения их усилиями, но, должна сказать, что никогда не чувствовала себя так несчастной, как в то время, когда ехала домой с трофеями в саквояже. По дороге в Москву я заехала в Петербург, где Софья Васильевна Ковалевская, получившая весной 1874 г. в Геттингене докторский диплом «honoris causa», устроилась на житье. Я остановилась, конечно, у ней». Снова пересеклись пути двух покорительниц Европы. Жизнь в Петербурге – яркая, праздничная, наполненная впечатлениями, встречами, новыми знакомствами. Ковалевская и Лермонтова – в центре внимания, их приглашают, ими восхищаются.

«Здесь я познакомилась с некоторыми петербургскими химиками. По почину, если не ошибаюсь, профессора Менделеева, для меня и для Софьи Васильевны был устроен в квартире Менделеева приветственный вечер с ужином, произносились речи, пили тосты за наше здоровье и преуспевание и вообще приняли нас очень тепло и радушно. Тут я познакомилась с Бутлеровым, Густавсоном и Львовым. Бутлеров приглашал меня работать у него  в  лаборатории».

Но Юлию ждут в Москве – и уже не праздники, а будни. «Первый год после возвращения домой я работала в химической лаборатории профессора Марковникова. Сделанная там незначительная работа по органической химии была напечатана в журнале Русского химического общества, если не ошибаюсь, в 1875 г. Затем я год сильно хворала – был тиф, с мозговым осложнением, после которого я долго не могла оправиться».

Возвращение к нормальной жизни оказалось долгим и трудным. Ушли из жизни родители, к которым Юлия была искренне привязана, «устройство имущественных дел» отнимало время и силы. «В 1878 г. я переехала в Петербург и устроилась жить с Софьей Васильевной Ковалевской. После проведенных отшельнических лет в Берлине Ковалевские жили в Петербурге довольно открыто. Мы много выезжали и много видели людей и делали приемы у себя. В это же время я стала заниматься в лаборатории Бутлерова. Занятия в его маленькой частной лаборатории при Петербургском университете, в обществе его и ассистента его Львова были истинным наслаждением».

Немногие женщины могли похвастаться тем, что получают наслаждение от лабораторных занятий. И человеку, не посвященному в таинства химической науки, понять это весьма затруднительно. Остается только поверить. Можно предположить еще, что там царила атмосфера вдохновенного труда, которую создавал одним своим присутствием профессор и  поддерживали его сотрудники. Обаяние личности ученого, его явный талант, профессиональные и человеческие качества притягивали к нему коллег. Словесный портрет, написанный Лермонтовой с уважением, восхищением и симпатией, показывает человека замечательного.

«Профессор Бутлеров при первой же встрече произвел на меня впечатление выдающегося во всех отношениях человека… В лаборатории студенты обращались к нему без всякого стеснения, и он всегда охотно отзывался на все их запросы. В высокой степени образованный, вкусивший западной культуры, все манеры и приемы его были: настоящего джентльмена. Ум у него был замечательно ясный и логичный. Он доставил мне возможность в виде исключения слушать его лекции по органической химии, и я была поражена его необыкновенно ясной, медленной дикцией; с его слов прямо можно было успевать записывать то, что он говорил… Проработав две зимы у Бутлерова я переехала в Москву, где пришлось заняться своими делами по дому и имению».

К делам домашним прибавились еще и новые заботы. 5 октября 1878 года у Софьи Ковалевской родилась дочь, названная также Софьей. Восприемниками были Юлия Лермонтова и  Иван Сеченов. Софье-младшей суждено будет провести в обществе своей крестной матери много счастливых дней, пока ее родная мать будет бороться за свое право на европейское признание.

 Из воспоминаний Лермонтовой: «В 1880 г. Бутлеров предлагал мне занять место лаборанта при Высших женских курсах, где он сам читал химию. Но я отклонила это предложение по чисто личным причинам; невозможно было прочно устроиться в Петербурге, да и руководить практическими занятиями не казалось мне особенно интересным». В 1880 Софья Ковалевская переезжает в Москву вместе с мужем в надежде поправить расстроившиеся в Петербурге дела, обрести почву под ногами, найти достойную работу в университете. Но здесь ситуация опять складывается не в пользу ученых супругов – в работе отказывают. Вскоре Владимир  покидает Москву. Софья остается с дочерью. Но  осенью 1880 года она мчится в Берлин – на встречу со своим учителем, профессором Вейерштрассом.

«Мои семейные обстоятельства и дела так складываются, что я вижу себя вынужденной отказаться от предложенного мне места лаборанта при Бестужевских курсах. Хотя меня многое и весьма многое прельщает в Петербурге по части занятий, но, не имея там никого близкого из родных и  знакомых, я не  предвижу  для себя  возможности сколько-нибудь   прочно   устроиться   в   Петербурге.   Приняться же за подобного рода занятие на пробу, на год, почти что не стоит.  В настоящее же время, вследствие отъезда сестры моей заграницу, я положительно не могу отлучиться  из Москвы,   не имея  никого,   кому   поручить заведование нашими делами и имением преимущественно», – писала Лермонтова Бутлерову.

 «По чисто личным причинам…» Это звучало странно из уст одинокой женщины, не имевшей личной жизни. Бутлеров не удовлетворился таким объяснением, написал в Москву профессору Марковникову, чтобы узнать истинные  причины отказа Лермонтовой. Ответ Марковникова был таков: «Тут вся причина лежит в Софочке Ковалевской. Если бы не она, то Лермонтова была бы в Петербурге. Эта госпожа, пользуясь добротой Юлии Всеволодовны, порядочно-таки ее эксплуатирует. Вот и теперь укатила за границу и оставила Лермонтову нянчиться со своей дочерью. Работать в лаборатории Ю. В. намерена; но ужасно смущается, что и я подозреваю ее в намерении бросить химию».

 Итак, Юлия, не имея собственных детей, добровольно взяла на себя материнские обязанности и выполняла их на редкость хорошо, за что получила имя «мама Юля» и любовь своей крестницы. Софья-младшая писала о годах детства: «До семилетнего возраста я видела ее (мать – И.К.) большей частью только урывками, когда она приезжала провести один месяц, или еще меньше, из своих летних каникул у своей приятельницы Юлии Всеволодовны Лермонтовой – в Москве или в подмосковном маленьком имении Лермонтовой в Звенигородском уезде».
Обретя новое предназначение, Юлия потеряла интерес к некогда любимой химии. Видимо, женская природа требовала любви и тепла. И нерастраченная нежность была всецело отдана ребенку, пусть чужому, но любимому.

 В 1886 году Софья-младшая  уехала в Швецию, а Юлия в имение Семенково. Добрые отношения не прервались. Оставив химию, Лермонтова занялась сельским хозяйством. Особым увлечением стало сыроварение. Продукция, изготовленная по ее рецептам,  продавалась в Москве  и не только. Жизнь она вела тихую и скромную; Семенково  завещала своей крестнице, Софье-младшей. Все, что имела, Лермонтова привычно отдавала другим,  мало заботясь о себе самой.  1919 год стал последним в её  долгой  и многотрудной жизни.