* * *
После работы спешу в родительский дом. В нашей трёхкомнатной теперь живёт сын с семьёй: решили с мужем, что вполне обойдёмся «хрущёвкой», доставшейся по наследству от моих родителей, а с кредитами и тем более с ипотекой сыну связываться категорически не следует — слишком тяжек груз долга, который придётся выплачивать долгие годы.
В двадцать шесть наш Вадим стал многодетным отцом: хотели мальчика, а получили сразу двоих — Ванечку и Мишеньку. И старшая дочка — Лиза. Когда малыши начали ходить (бегать — это им больше нравится), двухкомнатная «хрущёвка» оказалась тесной, а в большой трёхкомнатной такое приволье.
Незаметно пролетели шесть лет. Кажется, ещё вчера переживали: сын решил жениться, не закончив института. А вот уже трое внуков. Невестка Марина нам как дочь: привыкли, полюбили. И со сватами повезло. Не в материальном плане: сват — фельдшер на скорой, сватья — медсестра в детской поликлинике — в человеческом.
Начало декабря. Понемногу покупаю продукты к праздникам, подарки: из Москвы дочь с зятем и внуком приедут на зимние каникулы, каждый день будут у нас гости — хорошо. Сумка тяжеленная. Поставила на скамейку, отдыхаю. Смеркается. Небо темнеет, снег синеет. Муж сегодня вернётся поздно: повёз команду первокурсников на конкурс. Так что с ужином можно не торопиться, а подышать морозным воздухом, полюбоваться заснеженными деревьями и бледным, полупрозрачным диском луны, постепенно проступающим в небе.
- Вы из этого подъезда? - возле меня невысокий мужчина, немолодой, мне, наверное, ровесник.
Киваю.
- Я памперсы привёз, - и, заметив недоумевающий взгляд, поясняет: Для взрослых.
Снова киваю, а сердце сжимается: памперсы для взрослых — безнадёжный больной, страдания, смерть на пороге. Мне это хорошо известно: свекровь лежала почти два года, и каждую пятницу с работы я спешила на последний автобус до Бутурлиновки, чтобы хоть в выходные помочь невестке Гале, измученной бессонными ночами, выбивающейся из сил.
Мужчина просит подождать. Приносит большие лёгкие пакеты, идёт за ведомостями: родственники должны расписаться в получении бесплатных памперсов. Рассказывает, что ему надо попасть в семьдесят вторую и в семьдесят восьмую, а попасть трудно, в ноябре не удалось, сегодня привёз за два месяца.
Кто сейчас живёт в семьдесят второй? Вспоминаю: мужчина и женщина за шестьдесят. Видела их, бывая у сына в гостях. У женщины выраженная деменция: муж не отпускает её руки, показывает ступеньки, напоминает, что надо поднять ногу. Сейчас у них горит свет во всех комнатах. Наверное, домофон в квартиру не проведен или выключен, вот и не открывают.
Мой собеседник, между тем, рассказывает о жильцах из семьдесят восьмой. Бабушка не встаёт после перелома шейки бедра. Раз в день на один час к ней приходит ухаживающая женщина, но всегда в разное время, не приспособишься. Проведывает зять, он живёт отдельно, немолодой, больной, ходит с палочкой. Внук привозит продукты, лекарства. Больше родственников нет.
Бабушка из семьдесят восьмой — это, конечно, Майя Петровна. Сколько же ей сейчас? Кажется, она папина ровесница. Папе было бы восемьдесят восемь. Только его уже шестнадцать лет нет в живых.
В семьдесят восьмой всегда жили Шикины. Юрий Александрович, неразговорчивый, неулыбчивый, здоровался с соседями и спешил к себе на пятый этаж. Майя Петровна изредка заходила к нам по каким-нибудь хозяйственным вопросам. А вот Нина бывала часто: мой папа преподавал математику в техникуме, и она, как и другие соседские ребятишки, обращалась к нему, если не могла справиться с домашним заданием. Потом она поступила на вечернее в финансово-экономический институт и продолжала приносить папе свои задания. Когда Нина уходила, папа ворчал: вообще ничего не может решить, как такую в институт приняли. На втором курсе её отчислили, через год она восстановилась, ещё через год взяла академический отпуск, потом опять стала учиться…
Нина была старше меня на шесть лет, поэтому мы мало интересовались друг другом. Помню её нескладной, костлявой, белобрысой школьницей. Повзрослев, она начала сильно краситься: светлые ресницы и брови становились угольно-чёрными, прыщи маскировались пудрой, плюс голубые тени, плюс ярко-розовая помада. Учась на вечернем, Нина нигде не работала. Родители с переплатой покупали ей модные вещи, и по вечерам, в полном боевом раскрасе и фирменных джинсах, осторожно переставляя ноги на высоченных каблуках, она отправлялась в институт. Наверное, я не любила Нину и её мать, потому что их похожие до неразличимости резкие, гортанные голоса всегда раздражали меня.
С другой соседкой, Ириной, мы прекрасно находили общий язык, хотя она старше меня на семь лет. Худенькая, загорелая, с толстыми косами Ира иногда забирала меня из детского сада. В школе я училась во вторую смену, и, когда моя бабушка плохо себя чувствовала, Ира встречала меня после занятий. Она часто бывала у нас: её мама работала в вечерней школе и приходила домой совсем поздно. О своём отце Ира не знала ничего, кроме имени. А в деревне жили её старенькие дедушка и бабушка.
Как и мечтала, она поступила в педагогический на исторический факультет, закончила и получила распределение в Павловский район. От Воронежа почти двести километров, поэтому домой приезжала нечасто, и мы с ней стали писать друг другу письма. С Ниной, насколько я знаю, Ира в то время общалась мало.
Разлад с Шикиными случился, когда я поступила в университет.