Обычная киносъёмка. За нами приехала машина из Опытной станции, чтобы мы сделали о них для Алма-Аты сюжет. Про коневодов. Я кинооператор. Данка – юная, после университета, журналистка.
На месте мы с учёным и доктором лошадиных наук Белинским прошлись по конюшням. Я с удовольствием поснимал красавцев-производителей. Их ещё выводили по одному в специальную загородку-арену, где кони царственно-королевски пробегали по кругу. Потом Данка взяла интервью у Белинского, он говорил на камеру сам. И – у простого служащего, которому журналистка сама написала текст и заставила выучить. С пятой попытки у него получилось. Отвезти нас обратно обещали вечером, а пока предложили прогуляться на лошадях.
Я обрадовался. Потому что любил кататься на всём, а с лошадями у меня уже была и некоторая практика в родном совхозе, где я с другими мальчишками отгонял лошадей в ночное.
Данка было засопротивлялась. Потому что никогда на лошадях не ездила и просто трусила. Но всё же ей было интересно. Служащий Валера, тот самый, которого она учила правильно рассказывать про его работу, заверил, что лошади у них не только смирные, но и умные. И кататься на них нет никакого риска.
Тут же их и подвели.
Коня звали Кувандык, кобылу лошадь – Каруха.
Каруху – Данке.
Данка в джинсах, неудобств никаких. Ногу в стремя, подсадили, помогли усесться в седло.
Я уже был готов, «на коне» во всех смыслах. Ещё через плечо тряпочная сумка с булочками и лимонадом. Чтобы уж гулять, так гулять.
Оказаться на лошади в первый раз – это не такое простое дело. Журналист наш Опочкин решился однажды на джайляу прокатиться на чабанском жеребце, да тут же с него слез. Показалось высоко. А воображение быстро нарисовало возможную траекторию полёта прямо под копыта к страшному этому зверю – коню. Опочкин слез. И уже даже не сам – ему помогали. Руки журналиста судорожно цеплялись за гриву и за все места, за которые можно было зацепиться.
Данка высоту перенесла нормально. Но вот потом начались настоящие мучения.
При езде рысью нужно слегка на стременах привставать. Тогда получается, что ты как будто бежишь вместе с лошадью, помогаешь ей. Если этого нет, то из кавалериста седок превращается в мешок с картошкой. Который в седле трясётся и подпрыгивает на каждой кочке.
Пока из Данки получался только мешок.
Я ей прокричал, что будет лучше, когда перейдём на галоп. - Нет!!! – заорала в ответ Данка, но я уже дёрнул поводьями и слегка пятками пришпорил Кувандыка. Лошади, и правда, оказались умными, а ещё и добрыми. Они всё понимали. Вслед за Кувандыком, Каруха мягко перешла на галоп, и Данке заметно полегчало.
И так мы даже проскакали по пыльной сельской дороге на достаточное расстояние.
С непривычки всё-таки напряг. И как там наши деды-прадеды в гражданскую… Яблочко-песню держали в зубах. По трое суток не вылезали из седла!..
Скачут, скачут, потом, через трое суток, усталые, спешиваются. Сёдла, штаны обосранные. Постираются в тихом Доне, сёдла помоют – и снова на коней, шашки наголо, за мировую революцию!..
Хорошо, что сейчас вместо лошадей танки, а внутри уже, как знающие люди говорят, и унитазы есть. И биде…
А вот и место живописное.
Из густолиственных клёнов рощица, а по краю арык с прозрачной студёной водицей, которая течёт прямо на колхозные поля.
Торопиться из него пить крайне нежелательно. Потому что где-то, возможно, засел специальный мальчонка, который за рубль семьдесят две бросает в арык суперфосфат или селитру. Так рационально и равномерно удобрялись овощные поля. И всего-то – рубль семьдесят две в день специальному мальчонке.
Мы подъехали в тень, к лохмато-развесистому клёну, под которым мягким ковриком росла невысокая трава. Осторожно слез сам. Затекли слегка суставчики, косточки. Помог сползти Данке. Проскользнула она прямо ко мне в объятия.
Расположились на травке. Хорошо-то как, Господи!..
На газетке разложил булочки. Лимонад пили прямо из бутылки.
Впереди, как предполагалось, должен был быть секс. Для этого нужна была определённая, наполненная всякими потаёнными смыслами, временнАя пауза.
Пока организмы приуготавливались к предстоящему таинству, нужно было поразговаривать на самые отвлечённые темы. О погоде, лете. О литературе.
Я Дане нравился, она думала, что я очень умный. И поэтому всё время говорила, говорила, старалась произвести на меня впечатление. Про тибетских монахов, например. Что они подвергают себя самым суровым испытаниям, а потом даже могут перемещаться во времени и пространстве. Зайдет, бывало, такой монах под ледяную струю горного водопада и стоит там часами. Считается, очень полезно для головы. Ну, тут бы Малышева добавила – «и для яичек».
Ну, всё равно же это всё бесполезно.
Когда человек умирает, то от всего тела у него не остаётся ничего, кроме души.
И вот летит эта душа на небо, а тут к ней из райских кущей выскакивают, к примеру, восемьдесят девственниц с радостными воплями «Аллах Акбар!», или по-нашему – «Слава Тебе, Господи!».
А у души же – ни мозгов уже, ни яиц. И – вообще ничего!
Ничего, терпел я от Данки все эти «чтогдекогда».
Узнала, что я люблю Шефнера и нашла, подарила мне томик стихов: «Забывают, забывают, будто сваи забивают, чтобы строить новый дом…».
Молодая журналистка не только начиталась многих книг, она их ещё и позапоминала.
Мы сидели с девушкой в цвету на яркой зелёной траве под сенью густолиственных клёнов. Она уже сняла батник и джинсы, потому что жарко, осталась в белом лифчике и прозрачных трусиках телесного цвета. Таких, что могло показаться, что их и нет.
Дана раздевалась передо мной не в первый раз и всегда удивляла новыми трусиками. Где находила, доставала? Вокруг свирепствовал со своим среднеарифметическим счастьем социализм, женских трусов наша промышленность не выпускала. То, что выпускала, как показал всему миру Ив Монтан, никак нельзя было назвать женским бельём. Это – спецодежда. Защитный костюм. От пыли, мух, комаров. Утеплители. Но – никак не женские трусы или лифчики.
Наша женская бельё-спецодежда никак не должна была подчёркивать красоту женского тела, обострять к нему интерес. Скорее – отпугивать.
Данка находила импорт. Мы с ней уже встречались два раза без свидетелей, и всякий раз она меня приятно удивляла. Запомнился голубенький – под цвет глаз – полупрозрачный треугольник, который держался только на верёвочках. Сейчас этим изыском никого не удивишь, но тогда это выглядело весьма смело, если не сказать – откровенно по-**ядски.
И это при том, что Дана какое-то время оставалась совершенно невинной…
Когда мы встречались без свидетелей…
Раза два…
Два раза.
Дана взяла ключ от квартиры брата, который уехал с семьёй в отпуск.
Взяла ключ и пригласила меня в гости.
Я знал, что ей нравлюсь и, что, скорее всего, нужно будет подумать о презервативах. Я взрослый человек…
Догадки мои оправдались.
Мы чуть-чуть посидели за журнальным столиком, потом я протянул к девушке руку. Она в ответ протянула свою…
Почти сам собой сверху до низу расстегнулся халат.
Красивые трусики были отброшены в сторону, туда же и лифчик.
Но сделать с Даной я так ничего и не смог.
Оказалась невинной.
Упёрся, как в стенку. Стал пробиваться – чуть себе не сломал. Как будто там у неё перепонка из кевлара.
Пошла кровь. Дана смотрела на меня во все, заполненные слезами, глаза, вскрикивала, но остановить никак не пыталась.
А я так и не проник.
Остались друзьями.
Вот – можно предположить, что в нашей обычной жизни, если человек тебе сделал больно, ну, там – порезал, разбил нос, укусил, то ты потом стараешься его обходить десятой дорогой.
Но попробуйте найти девушку, которой парень кроваво травмировал жизненно важный орган, и она, поэтому старается его всячески избегать.
Тут всё наоборот.
Следующей встречи уже не миновать.
Брат Даны всё ещё отдыхал на своём юге, она мне об этом сказала в случайной беседе.
Я снова пришёл в гости, и девушка без всякого страха бросилась ко мне на шею. Под халатом уже ничего не было.
Но я опять ничего с ней не смог сделать. Из глаз Даны текли слёзы, стонала мне в рот, кусала губы, когда я переставал их целовать.
Кевлар кровил, трещал, но не поддавался.
Так что – у нас с юной журналисткой уже был опыт отношений, достаточно близких.
Несмотря на садо-мазохистский характер тайных наших контактов, Дана не теряла ко мне интереса. Напротив, всё чаще стала попадаться на глаза. То заглянет в операторскую, спросит ручку – паста кончилась, то пригласит к себе в кабинет чайку попить. К одиннадцати часам обычно в редакции пили по кабинетам чай…
Вот, была, наверное, в тех увечьях, которые я ей наносил, какая-то своя, женская особенность, которая заставляла мою подругу искать возможности их повторения.
И это – не просто желание боли.
Думаю, если бы я Дану просто укусил, то общение между нами прекратилось бы тут же…
В самом цвету была девушка Дана в тени густолиственного клёна. Булочки, лимонад и разговоры о лете – всё уже мы с Даной проделали. И зависла та самая пауза, которая любовникам обещает назревающий взрыв взаимной страсти и наслаждения. Вот-вот…
Застёжка на лифчике у Даны была спереди. Я потянулся к ней руками, Дана смущённо наклонила голову и отвернула лицо. Потому что я не остановился. Я нашёл Данины губы и осторожно навалился на неё, уложив прямо на газетки. И уже и красивое девчонкино бельё и скомканные мои одежды валялись и рядом и вокруг…
И – всё.
На этом, пожалуй, и всё.
Мне Данку не хотелось.
Не хотелось – и всё.
Ну, что мог, я конечно, сделал. Поцеловал, погладил. Сказал, что она и хорошая и красивая. Но я не мог делать того, чего не мог. Да, я ещё что-то там про Москву говорил: и Москва, мол, не сразу строилась…
Хотел ещё отвлечь разговорами о прекрасном. Про Лермонтова. Вот – почему он гений? Есть его знаменитое стихотворение, перевод из Гейне:
«На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна.
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета, как ризой, она.
И вот – у Михайлова:
«На северном голом утёсе
Стоит одинокая ель.
Ей дремлется. Сонную снежным
Покровом одела метель».
Правда, у Лермонтова гораздо сильнее?..
Только йоги могут вызывать эрекцию усилием воли. У нас, у простых людей, всё сложнее.
Данка, вообще, догадывалась, что я не испытываю к ней особенных чувств. Но была рада себя на сей счёт всячески обманывать. Ну, а тут – факт налицо: не хочет! Значит – не любит…
Странные всё-таки эти девушки. Помнится, ещё в недалёкой тогда юности, встречался я с девушкой Аурелией. Мы проводили с ней много времени и очень часто – наедине. Где руки мои искали прямого, не опосредованного одеждами, контакта с юным телом подруги. А, его добившись, пытались проникнуть дальше, на что девушка отвечала мне категорическим отказом: - Нет! Ну, разве нельзя дружить просто так?..
Нет, просто так с Аурелией я дружить не хотел.
И вот – Дана… Я готов был дружить с ней просто так, а она плакала: не хочет – значит, не любит.
Ну, тут и возразить было нечем. Да, не любил. Дружить с Данкой было хорошо. Всегда хорошо дружить с тем, кто считает тебя человеком особенным, кто сам тебя любит. Правда, не отвечать ему взаимностью, не совсем честно. Но почти все наши отношения в жизни построены так…
Стали собираться в обратную дорогу.
Данка одевалась, и ей было от этого страшно неловко.
Если ещё полчаса, час назад она радовалась, что полуодета, а потом совсем голая, потому что я на неё смотрел, то теперь ей было стыдно…
И мы уже не садились на лошадей. Повели в поводу, так и дошли до самой Опытной станции…
Ну, бывает…
Ну, любит-не любит…
Потом на квартире у брата и вообще, где придётся, мы начатое наше дело таки, довели до конца. У мужчин и женщин всегда есть к тому взаимная заинтересованность. Хоть и не всегда любовь.
Кевлар я разрушил окончательно. Уже никакому восстановлению он не подлежал. Но вёл я себя не наилучшим образом. Или, как тут лучше выразиться – образом, не совсем надлежащим. Ну, как будто выполнял какую-то обязанность, которая была мне и не в тягость, но не очень-то нужна. И встречи случались всё реже, а потом и вовсе сошли на нет. Потому что у меня появилась другая девушка. Которой мне хотелось без конца что-то рассказывать, выглядеть в её глазах интересным и умным, и которой всё это и на фик не было нужно.
В общем, как это обычно и случается у всех в этой жизни.
Свято место пусто не бывает.
Возле Данки стали замечать корреспондента Вышкина из местной газеты. Он вёл колонку о всяких преступлениях. Мы с ним знали друг друга ещё по пединституту. И однажды даже оказались за одним столом, где изрядно выпили. И Вышкин мне – ну, потому что, видать, больше некому, а ещё и потому, что хорошо загрузился, - стал рассказывать о своей связи с удивительной женщиной. Рассказывал с восторгом, и, казалось, даже светился во все стороны своим пьяным счастьем. Несмотря на броскую, приятную внешность, в личной жизни у Вышкина ничего не складывалось. Был один неудачный брак, потом другой… И вот – эта женщина!..
- Представляешь, - громко шептал мне, перевалившись через стол Вышкин, - я её ставлю раком, ебу, а она мне: - Ну, что ты со мной делаешь! И – Ах! Ах! Ах!.. - Говорит, что так у неё в жизни, как со мной, ни с кем не было!..
А вскоре, как и у многих моих друзей, настала и моя очередь уезжать из Актюбинска.
У бывшей своей девятиэтажки собрался садиться в машину к товарищам. Хотели напоследок посидеть за городом.
И тут – Данка. Шла мимо. Подошла: «привет-привет».
– У тебя были неприятности на работе…Слышала, ты уезжаешь…
- Да…
- Надолго?
- Насовсем…
- Как?..
И я увидел в синих её глазах такую тоску, такое горе, что почувствовал себя покойником…
Какие сейчас на ней трусы?..
Данка стояла, будто приросла к тротуару, молчала, и по лицу текли слёзы. Стекали по лицу, щекам и капали прямо на асфальт, оставляя на нём влажные тёмные точки…
- Ещё увидимся, - что я мог ещё сказать, - я буду ещё сюда заезжать…
Из машины уже сигналили друзья
Я тыльной стороной ладони провёл по щеке, постарался вытереть слёзы с лица Данки, но это не помогло.
Так и сел в машину, с мокрой рукой…