Утренняя зарядка
Утром, после побудки, звучит уже привычная команда – "Личному составу построиться на пирсе. Форма одежды – голый торс". Зарядка. Организм ещё не успел проснуться, а его уже на улицу выгоняют. И даже непогода - дождь и ветер - этому не помеха: ведь всем известно, что моряки воды не боятся. Утренние тяготы и лишения военной службы. Тяготы на перекладине вслед за лишением сна.
На причальной стенке сонный экипаж уже поджидает помощник командира. Не сидится ему дома. Поговаривают, что человек он семейный, хотя с первого взгляда определить это непросто: обручальные кольца военным носить, мягко говоря, не рекомендуется.
– В колонну по четыре становись. Напра-а-а-во. Бегом, марш!
Колонна некоторое время ещё сохраняет свою строгость, но вскоре приобретет весьма размытые очертания. На пятой минуте бега к Олегу поворачивается Шура Венцель.
– Коллега, вы ещё не устали?
– Я только проснулся. Устану я рядом с кладбищем.
Кладбищенская ограда не заставляет себя долго ждать, и вот уже заросшие травой каменные надгробия и четырёхконечные католические кресты, покачиваясь в такт шагам, проплывают за кустами сирени. Спины у большинства бегущих начинают лосниться. Засыпкин подгоняет отстающих. Он не замечает, как двое из них, улучив момент, отделяются от группы и сходят с дистанции. Укрывшись за одним из ветвистых кустов, они закуривают. Не нужно долго гадать, кто это такие: конечно, Артюхов с Аксельдорфом. И дело вовсе не в том, что дыхалки им не хватает – бежать с непривычки нелегко даже некурящим. Но здесь их позиция принципиальна. Если можно откосить, это нужно сделать непременно.
Олег вспоминает, как ещё на первом курсе, на картошке, Миша довольно быстро сориентировался и уже на следующий день прибился к кухне, устроившись на должность истопника. Работа, конечно, ответственная, спору нет. Но не пыльная, и от уборочных работ освобождает. Сергей же запомнился другим – тем, что придумал изощрённый способ вывести из строя ненавистный всем утренний будильник.
Как-то вечером, перед отбоем, они с приятелем наполнили водой здоровенный газовый баллон, подвешенный на столбе рядом с бараком. Традиционно он служил руководству трудовым десантом в качестве рынды, помогающей по утрам будить вот уже не первое поколение студентов. Сделать это обычным способом было не так-то непросто: вырвавшаяся из-под родительской опеки молодёжь слово «отбой» не особо жаловала. Пронзительный, проникающий сквозь любую преграду звон этого будильника способен был поднять даже мёртвого.
В порыве добрых и чувств приятели не остановились перед трудностями – что только не сделаешь ради товарищей. Они натаскали и залили в горловину этого ненавистного баллона c десяток вёдер воды. Жидкость сделала своё дело. Звучание, которое приобрёл после этого баллон, утратило прежнюю зычность и раскатистость и стало больше напоминать жужжание комариного роя. Подъём, конечно, все проспали. А поскольку в рынду они забили деревянный чопик, который быстро набух от воды и намертво закупорил её, утренняя "лафа" продолжалась ещё несколько дней.
Да, приятели у нас находчивые, думает Олег. Упорные в своих изысканиях и свободолюбивые. И как это они вместе с всеми ещё строем ходят?
До конца набережной около километра, там – остановка, зарядка, подтягивание на перекладине и снова бег в обратную сторону.
Колонна пробегает мимо уже ставшего традиционным для места тайного перекура. Табачный дым ещё не успел рассеяться, и атмосфера предательски пропитана его запахом. Утро сегодня на редкость погожее, и колебания воздуха способны вызвать разве что сами бегущие. Засыпкин подозрительно оглядывается по сторонам – ещё недавно здесь царила свежесть, пахло сиренью и было совершенно безлюдно. Но он, конечно, никого не обнаруживает. Товарищи уже давно в кубрике и потягиваются на своих койках. Это куда лучше, чем подтягиваться на турнике, полагают они справедливо.
Присяга
Воскресенье. После завтрака объявляется общее построение. Сегодня у них день присяги. Тепло и солнечно. Запах морской воды, крик чаек. Олегу в какой-то момент кажется, что если закрыть глаза, то легко можно представить себе, что ты находишься не на стальной палубе корабля, а на берегу лазурного моря. Он на несколько секунд смыкает веки и пытается убедиться в этом. Но не всё так просто, как кажется. Поскольку с практикой медитации он не знаком, посторонние звуки отвлекают его и не позволяют мыслям придать нужную направленность. Надо бы постараться заблокировать и этот канал восприятия. Олег пытается мысленно воспроизвести мерный шелест волн. В воображении начинает рисоваться что-то приятное и безмятежное, из детства. Песчаный берег Финского залива, школьные каникулы, пляж "Александрия". Он с удовольствием окунается в эти приятные воспоминания…
К реальности его возвращает отрывистая команда помощника «Равняйсь..., смирно!» Он неохотно расстаётся с милыми сердцу об-разами и открывает глаза. Даже не видя лица своих товарищей, Олег чувствует, что многие тоже предпочли бы провести этот день в более благоприятной, расслабляющей обстановке.
Накануне экипажу дана команда – поделиться со студентами обмундированием первого срока, и к вечеру они на короткое время становятся обладателями тёмно-синей форменки, чёрных фланелевых брюк и бескозырки.
Угадать с размером удаётся не каждому. Несмотря на то, что донор подыскивается по росту, на каждом втором реципиенте одежда висит мешком, а кому-то, напротив, она тесна в плечах или рукава недостаточно длинны. Перекрёстный обмен компонентами всех проблем не решает. Особенно огорчают брюки – с требуемым количеством рослых моряков в экипаже как-то не задалось. Комичней всех смотрится долговязый Миша Спиридонов – расклешённые, как это принято у моряков, брюки едва лишь доходят ему до щиколоток. Хорошо хоть носки у него длинные, и голенями при ходьбе он не сверкает. С ботинками проще – здесь вариантов не так уж много.
Больше всех, похоже, предстоящему событию радуется замполит. Ему кажется, что теперь на помощь его борьбе с неуставными отношениями и расхлябанным видом своих новых подопечных, пусть хотя и временных – а что у нас вечно под луной? – придёт вот-вот принесённая ими торжественная присяга.
Не может не радовать его и вид гладко выбритого лица Аксельдорфа – ведь способен же, если надо! Кстати, на Мише сегодня лежит повышенная ответственность. С него начинается вся церемония, он значится первым в списке. Накануне командир просит замполита тщательно проинструктировать студентов, чтобы мероприятие прошло на высоком идейном уровне. Поэтому Аксельдорфу уделяется особое внимание. Замполит даже просит его выучить наизусть слова присяги. Святая наивность!
Наконец церемония стартует. Миша покидает строй, подходит к знамени, поворачивается к нему спиной и набирает в лёгкие воздух, чтобы приступить к зачтению присяги. Все разевают рты – замполит особо подчёркивал, что присяга приносится, стоя лицом к знамени. Возможно, Мишу сбивает с толку вчерашняя беседа за перекуром, когда Артюхов рекомендует ему не перепутать присягу с клятвой пионера и не брякнуть невпопад: «…перед лицом своих товарищей торжественно обещаю и клянусь».
– Забудь эту фразу, – настоятельно внушает он ему эту мысль, улыбаясь. Тем самым он зомбирует его на подсознательном уровне. Об этом же он напоминает ему и перед построением.
И у Миши, конечно же, в самый ответственный момент в голове всё путается: что требуется сказать, что сделать, и чего следует избегать. Видя по лицу замполита, что что-то идёт не так, он, дабы не запутаться окончательно, подходит к столику, берёт текст присяги, поворачивается теперь уже лицом к знамени начинает её зачитывать. Замполит переводит дух. Но если бы все неприятности на этом закончились!
После первой же фразы Миша запинается и подносит листок ближе к глазам. Но и это не помогает. Он лезет в карман и достаёт очки. Пауза затягивается. Замполит начинает нервничать. Все его старания насмарку. Опять сюрпризы от этого недотёпы.
– Я клянусь добросовестно изучать военное дело, – возобновляет чтение присяги Аксельдорф.
Он слегка поворачивает голову и на мгновение переводит взгляд на товарищей, словно ища у них поддержки. Вид у него и в самом деле не очень уверенный. И то, что его рука твёрдо прижимает к груди автомат, не сильно придаёт убедительности его традиционно ссутулившейся фигуре. Глаза широко раскрыты, словно полны удивления от тех слов, которые слетают с его уст. Да и для окружающих они тоже звучат несколько фальшиво. Занятия на военной кафедре он никогда особо не жаловал, часто ссылаясь на болезнь или на иные, как он полагал, не менее уважительные причины. И в поиске их был весьма изобретателен.
Олег припоминает, как Миша однажды чуть не сорвал лекцию ещё по одной, особо «почитаемой» им, дисциплине – по научному коммунизму. Облокотясь на левую руку и уткнувшись ручкой в тетрадь, он сидел на задней парте большой аудитории, где присутствовал весь поток факультета, и, казалось бы, внимательно слушал лектора.
Внезапно по рядам пошёл ропот. Сидящие в аудитории стали толкать друг друга локтями, указывая на Мишу, и еле сдерживались при этом от смеха: его широко раскрытые, как и сейчас, застывшие глаза были нарисованы на бумаге и приклеены к стёклам очков. Сам же он беззастенчиво спал. Когда его расталкивали, он медленно поворачивал голову вокруг, недовольно «озирая» товарищей слепым взглядом, и снова погружался в дрёму. Ну а лектор никак не мог взять в толк, что забавного было в его словах.
– Всемерно беречь военное и народное имущество, – продолжает звучать текст присяги.
В строю слышатся смешки, стоящие начинают откровенно улыбаться. Хорошо зная своего приятеля, все ощущают, насколько произносимое им сейчас не вяжется с его сущностью. Они с Артюховым отъявленные пацифисты. А то, что приходится на военной кафедре обучаться, так это от безысходности. Да и, вообще, доведётся кому-нибудь из них впредь иметь дело с этим самым военным имуществом, кроме как здесь и сейчас!
Командир строго смотрит на замполита. Тот только разводит руками – по нему видно, что он и так готов провалиться сквозь землю от бессилия.