Весть о том, что двоюродный брат Фима с женой Любой на днях приехали в Вильнюс и завтра ожидаются в гости, взбудоражила всю семью. Ещё бы, гости из Америки! Хотелось повидаться, ведь столько лет не виделись.
Родственники эмигрировали еще в далёком 80-м году. Несколько лет готовились к отъезду, изначально нацелившись на Америку, а не на Израиль. Здесь они всегда жили основательно. Фима, способный и мастеровитый трудяга, вкалывал, как вол, маляром, печником, столяром, и семью хорошо обеспечивал. Спрос на его услуги был неизменный, левых заработков хватало. И Люба свою копейку делала на рынке. Вечно она что-то продавала, доставала, связи были в разных магазинах, конечно, по тем временам риск определенный имелся из-за таких гешефтов, но семья жила на широкую ногу по меркам того времени, ни в чём себе не отказывали. Жили простой жизнерадостной жизнью, по выходным в доме постоянно толклись многочисленные друзья, устраивали застолья, играли в карты, смеялись и сплетничали, летом ездили на пляж, где отдыхали в компании людей своего круга.
Пришло время, и у них, как у всех, загорелось эмигрировать. Многие евреи тогда «сидели на чемоданах» и собирались «ехать». Никаких особых причин у Фимы и Любы ехать не было – патриотических чувств и стремления воротиться на Святую землю они не испытывали, в Литве евреев практически не притесняли, карьеру маляра-печника и базарного кассира никто не ограничивал, дети, куда хотели пойти учиться, туда и поступили, а на «договориться с преподавателями» денег хватало. Красавцы-сыновья были способные к учёбе парни, но разгильдяи, больше бегали за барышнями, чем на лекции и семинары. Фима, правда, иногда ремнём воспитывал их, но это помогало мало. Вот и приходилось «договариваться». В общем, ничто не гнало семью с насиженного места, но все тогда «ехали», вот и старшенький Умка женился и через некоторое время с семьёй молодой жены перебрался в Америку. И тут затосковали родители по сыну, по внучке. Умка присылал цветные фотографии – возле машины, которую купил сразу по приезду, в ресторане, разодетый в смокинг с красным кушаком и бабочкой, рядом жена в длинном вечернем платье и в компании друзей, таких же эмигрантов возле нагруженного разносолами красиво сервированного стола, на фоне лазурного океана или раскидистых экзотических растений. И такие звучные слова в письмах - Брайтон, Бруклин, Коламбус, лобстеры… Тут и меньший Лёвка захотел такой жизни, в общем, стало ясно – «ехать» надо.
В Америку легально тогда не выпускали, разрешался выезд только в Израиль и только к близким родственникам. Ну, с этим проблем не было, в Израиле уже больше десяти лет проживал Фимин родной младший брат, он и прислал вызов. Разрешение было получено без особых проблем, так что семья по обычной схеме начала готовиться к отъезду, искать покупателей на кооперативную квартиру, продавать то, что нельзя было увезти с собой, покупать то, что увезти было можно.
Эмигрировать из Литвы в то время было приятней, чем из других мест СССР. С работы никто не гнал вплоть до отъезда, знакомые не отворачивались, и вообще на это смотрели положительно. Коллеги еще проводы устраивали, подарки дарили. Были люди, специализировавшиеся на отправке вещей и переправлении нужных документов. Так пролетели месяцы, отведенные на сборы и ликвидацию всех дел, и вот уже весёлый красавец Фима сидел за маленьким столиком в пустой квартире, вооружённый большим ножом, и огромными ломтями кромсал угощение - великолепного деликатесного угря холодного копчения, и под водочку пришедшим попрощаться родственникам – семье кузины – объяснял расклад ситуации:
- Вам, конечно, никуда не выбраться. У вас родители старенькие, вы же их не бросите, - снисходительно поглядывал он на дипломированных своих родственников, которые жили гораздо скромнее, по Фиминым меркам вообще бедно.
Выпили тогда за удачу, посмеялись, обменялись добрыми пожеланиями, обнялись на прощание и ушли. Прощались навсегда, не надеясь больше увидеться. Несмотря на хорошие отношения и на то, что другой родни в городе не было, особо близко семьи никогда не общались, потому и прощание было недолгим, надо было уступить место многочисленным делегациям друзей-знакомых, которые шли и шли прощаться в эту маленькую квартирку, в которой из обстановки остался только маленький столик и три табуретки.
Переписки, конечно, не было, о дальнейшей судьбе родственников узнавали через общих знакомых, с которыми те поддерживали какую-то связь. Говорили, что в Вене, через которую тогда пролегал путь всех эмигрантов, Фима, как и все, кто не желал репатриироваться в Израиль, развернул плакат “No Israel!“ Настоящие репатрианты сразу направлялись по назначению, а те, кто хотел в Америку, по обычной схеме попадали в Рим, где по полгода, а то и больше, ждали американской визы. Семья Фимы прошла все необходимые этапы и через некоторое время оказалась в Штатах. Доходили вести, что Фима там, как и в Вильнюсе, подрабатывал маляром, а Люба мыла посуду в заведениях общественного питания. То есть, всё у них было там, как у всех.
А через восемь лет в СССР сложилась совсем другая ситуация. Подул ветер демократических перемен. В Литву, которая всё ещё была советской, уже свободно приезжали иностранцы, да и из Литвы уже можно было съездить за «бугор». Свёкр племянницы Майки успел побывать в Израиле, разыскав там каких-то родственников, даже прогостил там почти месяц и посетил конференцию литваков*, на которой соскучившиеся по стране исхода участники отводили душу, собравшись вместе, чтобы поговорить по-литовски. А к Майкиному коллеге Грише собирался по каким-то каналам приехать какой-то раввин из Америки. Перепуганный Гриша, не имевший никакого опыта по обращению с раввинами, несколько раз прибегал к Майке проконсультироваться, как ему принимать такого гостя:
- Слушай, Майка, а ты не знаешь, чем кормить раввинов? А что пьют раввины?
Майка за помощью обращалась к бабушке, которая охотно консультировала Гришу по вопросам приёма раввинов. Сама ситуация юморную и смешливую бабушку очень веселила, и она долго передразнивала Гришу:
- Мит вос цу кормен раввинес? Вос ми тринкт раввинес?
(Примеч. Чем кормят раввинов? Что пьют раввины? (идиш)).
Полы в маленькой Гришиной квартирке были застелены светлыми коврами, что очень смущало хозяина – ведь американцы не разделяют обувь и одежду на уличную и домашнюю, в отличие от местных, согласно гигиеническим традициям строго разграничивающих дом и улицу.
- Что мне делать с этими коврами? – советовался Гриша.
- А ты их просто смотай, пока американцы гостят, - посоветовала Майка. - И тебе будет проще, помоешь полы и всё.
В общем, поднялась тогда такая волна поездок туда-сюда, чего люди были лишены прежде всю жизнь. Ну, значит, и Фима с женой решили посетить доисторическую родину. Решили привести в порядок родные могилы, распорядиться об уходе за ними, повстречаться с многочисленными друзьями и покрасоваться перед оставшимися здесь своим высоким американским положением. Чувствовали они себя на высоте над всеми. Несколько часов выделили и на визит к кузине, где их ждали с интересом. Да и им самим хотелось посмотреть, как живёт вильнюсская родня, ведь за эти годы племянники создали семьи, народились дети.
И вот в назначенный день американские гости появились на пороге у родственников. Время, конечно, берёт своё, черноусый Фима за годы разлуки поседел, и даже стал как бы ниже ростом. Люба изменилась меньше, только видно было, что старается прятать истёртые мытьем посуды руки. Однако одеты они были хорошо и держались очень важно, свысока поглядывая на родственников. Но вскоре, как и в далёкие годы до отъезда, с их приходом квартира родственников наполнилась весёлым смехом, шумом, обе стороны припоминали события прошлого, рассказывали о теперешних делах.
- Ну, Фима, Фима, hэр, hэр, hэр, - поддразнивал шурин гостя, копируя Фимину привычку говорить на идиш «слушай, слушай, слушай».
Хозяева расстарались с угощением – выпивка и закуска были отменными. Хозяева тоже изменились. Старшие постарели, племянники повзрослели. Обзавелись детьми и вторыми половинами, представленными гостям. В разгаре шуток гости иногда расслаблялись и начинали держаться по-простецки, но потом спохватывались и снова надувались важностью:
- Мы, мериканцы, … - так начиналась почти каждая новая фраза, что заставляло хозяев иронически улыбаться, а Майка вообще еле сдерживала смех.
Вдруг Люба спохватилась:
- Ой, что я сижу! Фима, бринг мир майне таше мит матонес!
(Примеч. Фима, принеси мою сумку с подарками, идиш)
И начался процесс одаривания отсталых советских родственников мелочёвкой из американского супермаркета. По-видимому, гости представляли их на уровне папуасов Берега Маклая XIX века, которым принято было втюхивать цветные ленты, бусы и зеркала. Дешевенькая бижутерия, разная бесполезная мелочёвка, маленький карманный калькулятор, пожалуй, единственный толковый сувенир. Люба торжественно вручила бабушке упакованную в яркую бумажку зубную щётку:
- Унд дос из дыр, мумецке!
(Примеч. а это тебе, тётушка, идиш), на что смешливая старушка расхохоталась:
- Их hoб нит кин цейнер! Горнит…
(Примеч. У меня нет зубов! Вообще, идиш)
Посидев ещё с часок, важные американские гости, распрощавшись с роднёй, удалились. Как оказалось, на этот раз попрощались уже навсегда. Больше свидеться не довелось.
Ну, а хозяева вернулись к столу - выпить ещё по рюмашке за здоровье дорогих гостей, а так же за себя, детей и внуков. Пусть всё у всех будет хорошо, и здесь, и в Америке.
Шурин посмотрел на кучку бесполезного барахла, оставленную на диване, и, подражая гостям, важно произнёс, подняв рюмку:
- Мы, мериканцы…
И все, собравшиеся за столом весело засмеялись.
Примечание.
* Литваки - территориально-лингвистическая подгруппа ашкеназских евреев , сформировавшаяся на территории Великого княжества Литовского.