Первый день беды

Александр Нивин
Эпизод повести "Нерушимая связь"


Дружно помолясь, прослушав чтение евангелия, вышли верующие из овеянного ладонным дымом храма. С лицами просветленными пошли разными дорогами и тропинками в беснующийся мир, пряча от встречных радость свою и душевный покой, приобретенные в доме Божьем. Расходились не группами, а по одному или семейно, чтобы не злить лишний раз безбожников, которые вглядывались испытующе...
В Крулихине Степан с Натальей встретили доброго знакомого Савву, Савелия Андреевича, шедшего от дальнего соседа, которому он «клал» печку. Натруженные руки земляка были плохо отмыты от глины. Шел он домой, чтобы взглянуть, как там его женщины управляются с хозяйством. Умный сметливый и несколько лукавый крулихинец без труда «смикитил», зачем посещали Теребени супруги Николины, но не осуждал их. Сказал перед тем, как свернуть стежкой к своему крепкому, хоть и далеко не кулацкому, дому: «Молитесь, родные, молитесь! Кто-то должен перед Богом просить за Россию. Иначе пропадем пропадом!» Был верующим человеком Савелий, им и остался, хотя и не показывал этого при новой власти - «зачем собак дразнить? А Бог... Он ведь не в постройке — деревянной или каменной — а в душе, в душе должен быть»...
- Видать по лицу — спереживался Савва, - сказала погодя Наталья.
- Как тут не переживать. Дочку с зятем, как кулаков, отправили к черту на кулички. И вот уж сколько лет ни слуху, ни духу...
- А какие ж они кулаки — Никита Петрович и все его семейство... Трудовые люди, настоящие крестьяне. Без дела никогда не сидели. Своим трудом чуть приподнялись — и готово: в кулаки записаны! Не хотел Савва дочку замуж отдавать! Как сердцем чуял! Если б не вышла Нина за Гришку тогда, то, «можа», и обошлось бы — сидела б дома девка при родителях.
- Ой, Натальюшка, там же такая любовь была! Оба «совсим» молодые — и он и она — наперекор батькам под венец рвались, не «вговорить» было...
- Что ж, судьбу не предугадаешь, - вздохнула Наталья. - Кому, что на роду написано... Глянь-ка, Степушка, кто-й то нам навстречу бежит? Да никак это... Женюшка наш?

Вгляделись — и верно: по большаку «вихорил» мелкий худенький, что воробушек серенький, Женюшка.
- Женя, Жень!Тихим-ли ты? - с замирающим сердцем прокричала Наталья. - Да не беги ж ты...
Женя подбежал, запыхавшийся, бледненький, обнял родителей.
- Пап, мам, война!
- Что ты говоришь, сынок! - не поверила сразу Наталья. - Да неуж-то?
- С кем, сынок?
- С немцем!
- Ай-я-яй! Худо дело... - сказал Степан.
- Что ж теперь будет? - закручинилась Наталья, разом побелев.
- В Болгатове на митинг собирают, - сказал Женя.
- А ты как узнал-то?
- Все уж кричат. По радио объявили... в полдень.
- Степушка, как же мы теперь? - заплакала Наталья.
- Да, родные мои, пришла беда, - сказал Степан. - Беда настоящая.
 
В Болгатове возле правления  —  толпа, подводы, черная «эмка» (из города). На улицу вынесены столы, покрытые кумачом, поставлена трибуна с гербом, за столами сидят председатель сельсовета Тарынин, парторг, избач и райкомовские: какой-то незнакомец с «протокольным» лицом, в очках, крупная чернявая женщина, внимательный остроглазый милиционер... Активисты завлекают народ: «На митинг, всем на митинг, товарищи! Подтягивайся живей!»
Тракториста Ивана Иванова, кричавшего, мол, мы железным кулаком опрокинем врага, сменил бригадир полеводов Тимофей Игнатьев, он в ту же дуду дудел:
- Обломаем рога фашистам. Моя бригада вся запишется в добровольцы!
- Тимох, у тебя ж в бригаде «анны» бабы... - крикнул женский голос. - Да еще Мотя глупый.
- Кто, кто глупый! - закричал Мотя. - Погоди, Нюха, прилятить немец на ераплане, киня бонбу в твой огород! А ерапланы в немца жалезныи, не то что наши дирявянныи, и бонбы аграманныи...
Мотька-дурак влез некстати, «спортил» торжественность мероприятия. В толпе запосмеивались. Вскочила из-за стола тучная женщина, закричала визгливым голосом (большие очки ее сверкали гневно):
- Кто сказал про фашистский самолет? Выди! Паникер! Вот так сеется паника! Таких в военное время положено расстреливать! А ну выходи, поганец!
- Так он того... инвалид, - железным голосом сказал кузнец Егор Черный.
- И что с того? Инвалидам все позволено?
- Так он ведь... Инвалид по головушке.
А Мотька между тем вышел, показался, затряс над своей круглой большой головой (с всегда детским выражением на лице) деревянным ружьем, которое ему выстрогал местный шутник Курочкин.
- Эй, ты! Записы меня на войнуху! -  обратился к жгучей брюнетке Мотя.
- Он — дурак, - тихо сказал райкомовской даме председатель Тарынин.
- Так, товарищи, - начал, вставая, уполномоченный; говорил он негромко и как бы вскользь, непроницаемый за очками. - Повода паниковать нет. Враг будет разбит на его территории. Наступление немецких войск уже сегодня остановлено по всей линии фронта успешными действиями Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Что требуется от вас, на местах? Сплотиться — еще больше — вокруг родной коммунистической партии, трудиться — каждый на своем рабочем месте... Таков приказ вам, уважаемые труженики села: трудиться, трудиться и еще раз трудиться, работать, не покладая рук. Чтоб полны были к осени колхозные закрома! А фашистскую сволочь удушат без вас...
Дальше райкомовец пошел «чесать» скороговоркой, обращаясь уже к своим и сев:
- Так, так, так... Нам еще в Духново, Крулихино...
- Паны, а паны, можно словцо? - спросил в толпе женский голос.
- Как ты называешь «партейных» людей, дура! - вскипел Тарынин.
- Ну пожалуйста! Только коротко, - предупредила тучная дама. Очкарик уже копался в необъятном портфеле. Народ готов был разойтись по домам.
- Что там у тебя опять, Нюш?  -  недовольно спросил Тарынин.
Нюша из Горы Поповой, соседка Николиных, смело вышла к трибуне (будто надумала покрасоваться в новом красном в горошек сарафане, показать свои сильные красивые ноги и прочие женские прелести); смело зырнули на приезжих ее «глазыньки бесстыжие». Сказала раздельно, внятно и сильно:
- Вы и перед «финской» народу головы морочили. «Две недели, и кончится»... А вышло-то по-моему. Помните, как я тогда сказала? «Будет долгая, и кровушки прольется немерено».
- Ты что, ты что! - зашипел, подаваясь вперед, с округлившимися глазами Тарынин. Гневным взглядом он готов был прожечь насквозь дуру Нюшку. - Ты как перед высокостоящими работниками!..
- Продолжай, женщина, - вальяжно позволил уполномоченный. - У нас свободное общество.
- Теперь я так скажу — народу... Вот что, люди добрые, готовьтесь к долгой страшной войне. Запасайтесь, чем можно. Война эта продлится не год и не два...
Все разом загалдели. В общей сумятице раздалось и:
- Нюшеньк, Нюшеньк, скажи, дойде-ль немец до нас?
Воцарилась вдруг тишина «гробовая». Шелест березы на росстынях стало «слыхать».
- Знаю верно, как «Отче наш», немец «вскорости» тут будет. Как на крыльях прилетит.
- А Болгатово, оказывается, богато дураками. Я и не знал, - сказал улыбаясь очкастый уполномоченный, слегка похожий на Лаврентия Павловича (так показалось колхозным мужикам; портреты членов политбюро они выносили из сельсоветского чулана по праздникам, потому знали «наглядно»).
- Митинг окончен! Всем разойтись! - приказал серьезный милиционер.
- Идите, работайте! - прикрикнула червоная дама.
Все стали расходиться. Только пред Тарынин отчитывал Нюшку, сильно жестикулируя руками.  «Бедовая» молодуха стояла перед ним, картинно выставившись, будто рисуясь, а он-то «лаял» с пеной у рта, демонстрируя служебное рвение. Потому как «высокие гости» еще не уехали, не втиснуться им было в тесную «эмку».