Право решать

Автор: Таэ Серая Птица
Рейтинг: R
Жанры: Романтика, Драма, Фэнтези, Мифические существа

_____________

Молодой оруженосец Иррчи, проходя становление сильным магом, даже не думал, что это будет настолько трудно: задумываться над каждым своим поступком, прежде чем дать волю магии. Ведь очень легко заиграться, присвоив себе право решать за других, помнить им или забыть, подчиняться или действовать по своей воле.
_____________

      Глава первая


      Белка шла ходкой рысью, мерно постукивали копыта по укатанному полозьями тракту. Ветер, поднявшийся к вечеру, норовил скинуть с головы Иррчи капюшон с рыжей лисьей опушкой, так что пришлось потуже затянуть завязки. На душе было погано и муторно. Впрочем, как и большую часть времени в последние полгода. И тем хуже, чем дальше он был от Заозерья и замка Ревалир.
      Может быть, стоило оставить поиски, все равно ведь не нашел никого. Вернуться домой, к любимому эрлу и Алверру, повадившемуся хвостиком таскаться за Иррчи в библиотеку и лабораторию… Вот из-за Алверра Иррчи и продолжал свой путь.
      Вообще, это было, конечно, рискованно: отправляться в одиночку, да еще и под зиму, едва установились дороги. И так надолго, ведь предстояло объехать все лены, входящие в лордство Марассар и еще немного — соседние с ним. Но удача была на стороне Иррчи, он не нарвался ни на разбойников, ни на зверей, а от голода волчьих стай охраняла заговоренная сбруя на Белке. Он пропустил и Тихую ночь, и Снегобабу, и празднование дня рождения Алверра. Ему было тошно от более чем месячной разлуки с Рримаром, от переполняющей и не находящей выхода магии. От самого себя. Злобные кусачие мысли метались в голове, как мухи, пожирая разум. До чего он докатился… Как он вообще мог до такого докатиться? Хотелось заорать, выплеснуть в снежную белизну огненный шторм, перепахать нетронутую следами пелену в стороне от тракта, смешивая снег, землю, таящиеся под снегом озимые в единое черное месиво. Иррчи привычно уже прикусил губу, сдернул с руки перчатку и вогнал в ладонь выпущенные когти, сжимая кулак. По руке потекло горячее, и он отвел ее в сторону, стараясь не смотреть на то, как капли крови, падая на утрамбованный снег, прожигают его до камня. Только так он мог немного утихомирить бушующую магию.
      Страстно хотелось развернуть Белку, оглушительно свистнуть, посылая ее в галоп, вливать в лошадиное тело силы, шепча до сорванной глотки наговоры, чтобы уже через несколько дней, срезав путь через Граев, Фраморские трясины и Жданицу, оказаться рядом с Заозерьем. Иррчи помотал головой и подбодрил лошадь каблуками. На взгорке у дороги показалась одинокая сосенка, вернее, три деревца, выросшие из одного корня и причудливо переплетшиеся стволами. Все, Рябушки были последним селом по этому направлению, где он еще не был.
      Иррчи не знал, то ли боги так хотели, то ли это его магия и его желание как-то вмешались, но ни в одном селе, где они останавливались за годы своих скитаний по лордству Марассар, ни у одной бабенки, с которой его эрл переспал бы хоть раз, кроме той, Мелиссы, не было детей, по масти напоминавших бы Рримара. Подозревал конечно, что сам виноват в этом. Очень уж ярко вспоминались собственные ревнивые мысли и желания, как сжимал кулаки, засыпая в одиночестве по сеновалам и лавкам. А может, эрл и сам следил, чтоб не оставить дикое семя прорастать, изливался не в чужое лоно? Хотя и не всегда, Мелисса же вот… Да и вдову Терресу он тогда… Иррчи снова помотал головой, пытаясь отрешиться от ревности.
      Ревность.
      Проклятая ревность, ничто иное, погнала его прочь из Ревалира в зиму.
      Он ненавидел себя за нее, но ничего не мог поделать. Сейчас, когда долгое путешествие в ледяной стыни слегка остудило голову, он мог себе признаться, наконец, что это была именно ревность. И если бы он ревновал своего эрла к какой-нибудь леди, это было бы хоть оправдано! Легче было бы пережить. Сумел же он справиться с ревностью к леди Керрисе. Но с той, что выгрызала в его душе дыры, справиться было куда сложнее, потому что он ревновал Рримара к сыну. К крохе-Синеглазке, которого сам же и привез, к малышу, к которому и сам искренне привязался, ведь невозможно было не привязаться. Алверр был весьма смышленым для своего возраста, спокойным и тихим. А еще ласковым: с какой поначалу недоверчивой радостью он впитывал каждое объятие отца, каждое прикосновение широкой ладони к ушкам, как зажигались счастьем его глаза, когда понимал, что его, с рождения обделенного вниманием и материнской лаской, теперь любят!
      А еще была вина, и смешиваясь с ревностью, она превращалась для Иррчи в яд, разъедающий с таким трудом взращенное спокойствие, которое сильному магу просто жизненно необходимо. И хотя эрл Рримар говорил, что он ни в чем не виноват, Иррчи знал правду. Виноват, и оправданий ему нет.

      Все началось прошлой весной.
      Всю зиму Иррчи варил для Алверра укрепляющие эликсиры и радовался тому, что малыш ни разу не чихнул, хотя оставался все еще слишком хрупким и слабым, очень медленно набирая вес, какой полагалось бы иметь трехлетнему ребенку. Иррчи списывал все на то, что, возможно, мальчик только мастью пошел в отца, стать взяв от матери или даже от бабки: по рассказам эрла Рримара его матушка, рано сошедшая в могилу вдали от своей родины, была весьма изящна, как и многие женщины в ее краю. Сейчас Иррчи мучился мыслями о том, что ему следовало не брать эти предположения на веру, а повнимательнее отнестись к собственной интуиции, которая намекала, что не все так просто.
      Беда пришла вместе с сырыми ветрами весны, от которых не спасали даже новые окна, тяжелые шерстяные гобелены, закрывающие стены, и меховые ковры, устилающие полы. Алверр сперва начал покашливать, но простенькие отвары от кашля, которые варил ему Иррчи, не дали результата, даже приправленные толикой магии. Кашель усиливался, а ребенок с каждым днем становился слабее и бледнее. Иррчи буквально забросил все и поселился в лаборатории, выкраивая время, чтобы порыться в библиотеке в надежде, что пропустил какой-нибудь медицинский трактат или травник. Он боялся варить что-то сильнодействующее, боялся не рассчитать дозу лекарства. Наконец, он просто не знал, в чем причина болезни Алверра, ведь не был целителем!
      На почти требование Иррчи пригласить, в конце концов, к ребенку целителя или храмового мага, эрл Рримар, как-то разом сгорбившись и осунувшись, только покачал головой:
      — Целитель не поможет, Иррчи. Это все моя проклятая кровь…
      Опешив, Иррчи сперва хлопал глазами, а потом насел на эрла, пытаясь выяснить, при чем тут его кровь и что он вообще имел в виду. И тот рассказал, баюкая в руках с трудом уснувшего сына, измученного кашлем и жаром.
      — Эрлеа Чарриш, моя матушка, была родом с далеких берегов Ариссинского моря. Отец рассказывал, что там всегда жарко и сухо, и жизнь протекает лишь вблизи редких рек или озер, окруженных оазисами. А еще там водятся пустынные драконы, и они не похожи на горных, которые привычны нам — почти не летают, их тела вытянуты, как у змей, и всего две лапы, приспособленные хватать и разрывать добычу. Передвигаются же эти твари на хвостах, как гады. В желании славы отец отправился туда, мечтая привезти своей даме сердца, — Рримар издал короткий невеселый смешок, — шкуру одного из тех странных драконов. Ты видел ее в библиотеке.
      Иррчи кивнул: даже потускневшая, длинная шкура с мелкой ромбовидной чешуей переливалась десятками цветов.
      — Их называют алмазными василисками и считают лордами змей, хотя это все же драконы. Отцу пришлось нелегко в Ариссинии. Он рассказывал, что изнемогал от жары, пока по совету одного из тамошних эрлов не сбрил всю свою густую шерсть и не переоделся в местные одежды. Во время охоты на одного из василисков он и наткнулся на банду местных разбойников. Там странные нравы…
      Иррчи навострил уши: этих историй эрл Рримар ему не рассказывал. Наверное, не хотел бередить память, ведь они были связаны с матушкой, которую он помнил довольно смутно, но все равно любил. Так, как может любить дитя ту, что дала ему жизнь, дала любовь в самом ее начале, но не успела большего, уйдя слишком рано.
      — Странные нравы, — повторил эрл. — Там женщин считают чем-то сродни драгоценностей, красивых и дорогих безделушек, служащих украшением жизни и шатра мужчины. И так же, как надоевшую безделушку, могут продать или подарить. Или украсть. Те разбойники ограбили чей-то оазис, увели лошадей и тамошних ездовых животных — дромов. Увезли и прекрасную юную деву, чей стан был тоньше стебля лилии, а кожа и шерстка — нежнее и белее ее лепестков. И, как самый прекрасный цветок в садах Бесхвостой Матери, кончики лепестков которого окрашивает рассвет, деву Чарриш украшали золотисто-палевые пряди в гриве, кончик хвоста и ушки, руки по локоть и ноги по колено. Ее глаза были цветом схожи с водами моря в летний полдень. Отец влюбился с первого взгляда, забыв обо всех женщинах, что были у него когда-то, забыв даже о своей даме сердца. Как тот, кто освободил ее из плена, он получил право делать с нею все, что заблагорассудится. Разумеется, он пожелал видеть ее своей женой.
      Рримар замолчал, и Иррчи тоже не решался сказать ничего, опасаясь прервать похожую на сказку историю.
      — Он увез ее в Заозерье… Тогда еще была жива моя бабка, эрлеа Рровена. И она не была в восторге от того, какую жену выбрал ее сын. Но все равно попыталась научить ее всему, что должна знать и уметь супруга эрла. Думаю, матушке пришлось очень нелегко в первые годы ее жизни здесь. Усугубляло нелюбовь бабки к ней то, что Чарриш долго не могла подарить мужу наследника. Я ведь не первый ребенок. У меня могли бы быть две старшие сестры и брат, но… они умерли во младенчестве. Отец… Он… — эрл Рримар дернул плечом и тут же опустил взгляд, проверяя, не разбудил ли сына, но Алверр спал, только тихонько хныкнул и сильнее уткнулся лицом в его руку. — Отец любил матушку.
      Иррчи поднялся и пересел на брошенную у ног эрла подушку, прижался щекой к его колену, пытаясь хотя бы так выразить ту поддержку, которая была необходима его эрлу сейчас. Он все понимал. Болезненная и хрупкая супруга, потери, собственная вина, которую редкий мужчина способен пережить, не пытаясь переложить ее на чужие плечи. Наверняка эрл Алверр изменял жене, наверняка в сердцах не раз высказывал свое разочарование. Вряд ли поднимал руку на эрлеа Чарриш, не тот он был человек, чтобы ударить зависимое от него и слабое создание, будь то животное или женщина. Страшное сочетание: вина и любовь. Хуже яда.
      — Только спустя десять лет матушка снова смогла понести. Отец окружил ее заботой и сдувал пылинки, не позволял ей поднимать что-то тяжелее иголки. Хозяйством занималась эрлеа Рровена. Я родился раньше срока, хилым и едва дышащим. И матушка… Она прогнала прочь кормилицу и няньку, выхаживала и кормила меня сама. Думаю, в ней был дар Бесхвостой Матери, потому что я все-таки выжил, пережил первые месяцы, затем год, затем второй. Отец говорил, после моего рождения матушка сильно ослабела, а к моему третьему лету и вовсе сделалась похожей на тень прежней себя. А весной начала кашлять. Она и раньше сильно болела весной и осенью, когда в Заозерье стоит стылая сырость, но поправлялась и летом и зимой чувствовала себя лучше. А тогда к моему дню рождения уже не оправилась. Кашляла все сильнее, велела не подпускать к себе ни меня, ни мужа. Потом у нее начала горлом идти кровь, а к Вишневой неделе она сгорела в лихорадке. Иррчи, я боюсь… — эрл Рримар задохнулся и до боли стиснул пальцы на загривке оруженосца.
      — Не бойтесь, мой эрл, — с трудом сглотнув перекрывший горло ком, твердо сказал Иррчи и поднялся, осторожно забрав из его рук спящего малыша. — Теперь все будет хорошо. Я знаю, что делать.
      
      В ту весну Иррчи почти загнал себя, как злой и глупый хозяин — слишком покорную лошадь. Сперва исцелением Алверра, решившись, хоть и трясся каждый поджилочек, повторить то, что делал с эрлом после битвы с драконом. Он не помнил, сколько просидел тогда над Рримаром, наверное, целую ночь. Над Алверром он начитывал целительные наговоры почти двое суток без перерыва на сон и еду. Только запасся укрепляющими эликсирами и теплой водой, запретив входить в комнату всем, даже эрлу. Эликсиры в итоге он споил Алверру, вода закончилась уже к утру второго дня, горло вместо шепота выдавало надсадное сипение, а после и вовсе — кровавые брызги на выдохе. На долгих пять дней Иррчи потерял не только слух, но и зрение, в глазах плескалась багровая муть, когда, пересилив себя, дополз до двери, чтобы сообщить, что мальчика надо выкупать и накормить. Не успел — свалился на руки эрлу в беспамятстве. Да и не смог бы ничего сказать, право слово.
      После, когда отлежался и вместо ожидаемой взбучки получил только сияющий безумной благодарностью взгляд старшего и полный переживания и жалости — младшего ур-Ревалиров, когда отпоился своими же руками приготовленными взварами, было уже почти привычное: объезд лена. И снова магичил, выплескивал невесть откуда берущуюся силу, снова срывал горло в наговорах. Не напрасно, конечно. Напитанная молитвами и силой земля щедро отдарилась.
      Хуже было иное. Иррчи теперь, по прошествии времени, понимал: раньше он был как слабенький родничок, едва сочившийся сквозь камни. Он несколько раз подряд осушал себя до донышка, это не могло не сказаться. Где-то внутри него что-то сдвинулось, сломалось. Запруда рухнула, и вместо родничка оказался ревущий поток, обуздать который он сам почти не в силах. Если только рядом не будет его эрла.
      Вот он, кажется, был единственным, кто с легкостью усмирял взбесившуюся магию, словно дикого и необъезженного жеребца. Отдаваясь ему, Иррчи чувствовал, как впитывается сырая магия в тело эрла. Сперва боялся навредить, но потом понял: эрл Рримар, лишенный даже крох дара, для его магии — как пустыня для бурной реки. Сколько ни лей — выпьет без следа. Сейчас же, без возможности слить лишнее, Иррчи было худо. И от этого еще сильнее хотелось назад, домой. Пусть там придется делить обожаемого эрла с ребенком, побороться с Алверром за его внимание можно, это получится пережить. И он обязательно изживет в себе эту ревность потому что она — неправильная, как тина и муть в предназначенной для питья воде. Наглотайся такой, и ничего доброго не выйдет.


      Глава вторая


      Рябушки за прошедшие годы ничуть не изменились. Вот разве что за рабочим столом, проглянувшим через оконце дома шорника, сидел теперь не мастер Уррик, а его приемыш-подмастерье, да у лавки травника крутилась какая-то девчонка, то ли внучка, то ли правнучка старика. Иррчи не узнавали, наверное, забыли даже Белку, не то что какого-то там оруженосца в морду. К тому же богатая опушка капюшона скрывала половину лица, а сам плащ выглядел так, как не у всякого богатого эрла: та самая драконья кожа с перепонок была подбита волчьим мехом, а по краю оторочена лисьими хвостами. Заказывая плащи, эрл Рримар не экономил, так что сносу им не будет долгие годы, разве что опушку придется подновить лет так через десять или подклад протрется.
      Иррчи не стал заезжать в харчевню, хотелось поскорее расквитаться с добровольной повинностью и отправиться назад. В переметной суме еще было довольно вяленого мяса и копченых колбасок, купленных в Орогаче дня три назад. На обратном пути заедет, докупит хлеба в дорогу, может, и молока выпьет. А сейчас — вперед, к окраине села, к крохотному двору на отшибе.
      С высоты седла Иррчи видел весь двор. Нахохлившихся кур, пытающихся что-то выгрести из-под снега, кое-как расчищенные тропинки к дровянику и хлеву с сеновалом. Откинув капюшон, он насторожил уши: в доме вдова Терреса с кем-то разговаривала. Насколько он помнил, у нее не водилось даже кошки, чтобы поговорить. Хотя, может, кто-то польстился на еще нестарую и вполне симпатичную бабенку? Он уже приготовился спешиться и войти в калитку, когда дверь открылась. Иррчи приморозило к седлу.
      — И кур покорми, поганка! Ишь чего вздумала — играть она пойдет!
      Выскочившая на крыльцо девчушка — на вид лет трех — была точной копией Алверра, только что одетой потеплее и с заплетенной в косичку гривкой. Она прижимала к щечке ладошку, а под золотисто-палевыми пальчиками багровел след пощечины. Иррчи пришлось почти до крови прикусить губу и снова закогтить ладонь, чтобы остановить магию, готовую выплеснуться чем-то страшным и темным на голову вдове. Он вглядывался в ребенка, отмечая потихоньку всплывающие различия. Да, синие глазенки блестят от слез, но выражение на личике скорее упрямое и сердитое, чем затравленное. Да, хвостик тоненький — но не поджат, а мечется, хлещет по ногам. Чем дольше он смотрел, тем больше отпускало его бешенство, тем легче становилось на душе. И тем тверже вырисовывалось решение.
      Он все-таки спешился, накинул повод Белки на столбик забора и толкнул калитку.
      — Дяденька, вы кто? — звонким колокольчиком прозвенел тонкий голосок девчушки.
      — Оруженосец эрла ур-Ревалир, — Иррчи опустился перед ней на одно колено, словно перед леди, заглянул в глаза, отмечая, что цвет у них все-таки чуть иной, без прозелени, зато в густую-густую лазурь. — Я приехал за тобой, малышка.
      Девчушка, кажется, поняла только вторую часть фразы, потому что сначала широко распахнула глаза, а потом отшатнулась, заверещав:
      — Мама, мама!
      Дверь снова распахнулась, явив недовольно упершую руки в бока вдову, постаревшую чуток, с парой неглубоких еще морщин на лице, но по-прежнему симпатичную.
      — Я кому сказа... Ох!
      Иррчи поднялся, отметив, что смотрит на нее сверху вниз. Удивительное дело, он и не замечал, что настолько вытянулся.
      — Здравствуй, Терреса.
      — И тебе... вам... — вдова явственно замялась, обшаривая взглядом его одежду. По лицу видно было: узнала, но не вязался у нее Иррчи нынешний — и тот, что когда-то ночевал на сеновале, довольный и миской каши.
      — Зачем явился? — наконец спросила она, как-то даже почти устало.
      — Сама не догадываешься? — Иррчи насмешливо прищурился, невольно копируя эрла Рримара. — Уж не попроситься переночевать.
      — Яррана, иди. И о курах не забудь, ну! — вдова сверкнула глазами на навострившую уши девочку. — Замечу, что подслушиваешь — спать на животе будешь!
      Пискнув и прижав ушки, девочка убежала, а вдова махнула Иррчи.
      — В дом иди. Поговорим...
      Иррчи кивнул и вернулся за Белкой, отвел ее под навес, не расседлывая, подвязал торбу с овсом. Он догадывался, что разговор будет не из легких, но не рассчитывал, что задержится надолго. Все равно, даже если Терреса заупрямится, он увезет девочку. Яррана... Имя ей подходило, такое звонкое и немножко даже воинственное. Ершистое, как и она сама, подумалось ему с улыбкой.
      Вдова ждала. Сидела за столом, положив руки перед собой, смотрела молча, когда вошел, обтрясая снег с сапог и плотно прикрыв за собой дверь, а потом и полог.
      — Забрать хочешь? — глухо спросила она. — Что, эрл твой занемог, раз новых не наделал?
      — Не твоя печаль, Терреса. Да, я заберу девочку, согласишься ты или нет. Эрл признает ее полноправной дочерью, не бастардом.
      Иррчи вез с собой около полусотни "воронков", готовый платить за найденную кровь эрла Рримара. До сих пор вся полусотня болталась в кошеле невостребованно, но предлагать деньги сразу он не торопился, ждал, что скажет вдова. Она молчала. Смотрела, потом резко хлопнула ладонью по столу.
      — Ладно. Забирай! Все одно я ей и приданого-то собрать не смогу. Какая девке жизнь — за старухой ходить... И денег мне эрловых не надо! На кой они мне?..
      — А что надо? — мягко, почти ласково спросил Иррчи. Потому что знал — надо, еще как надо. Если даже от полновесного серебра отказывается, значит, что-то другое нужно. Его коробило то, что она вот так легко и просто отрекается от дочери. И в то же время он ее понимал: по селу, небось, кумушки уже все языки отболтали, обсуждая распутную вдовушку, нагулявшую девку с мимоезжим рыцарем. Терресу и так-то не слишком любили в Рябушках. То ли пришлая она была, то ли ее покойный муж взял откуда-то со стороны, а вот не прижилась толком, не вросла. Потому и дом на отшибе, потому и не польстился никто из сельчан на нее.
      — Мужика мне... — тихо откликнулась Терреса. И полилось, выплеснулось, что давно, наверное, сказать хотела, да некому было: — Чтобы не одной доживать, понимаешь? Хоть какого, кривого, косого, хромого! Все приму, все обласкаю, но своего! Дочь-то, она уйдет в чужую семью, что сейчас, что позже — а я опять одна останусь, понимаешь, Иррчи?
      И это каким-то чудом вспомнившееся ей имя прозвучало так... Таким тоном к Бесхвостой Матери обращаются, прося благословения, моля о несбыточном, но таком желанном. Он ошарашенно похлопал глазами, аж отшатнувшись слегка.
      — В своем ли ты уме, женщина? Я тебе кто — Прародитель-Хвостатый, чтоб чудо совершить и из снега тебе мужика слепить-оживить?
      А в памяти уже перебирал все известные приворотные наговоры. Пообщавшись с сельчанами Заозерья и остальных деревушек лена, он изрядно пополнил копилку своих знаний в этой нехитрой, а иногда и очень хитрой народной мудрости. Видно, что-то в его взгляде все же мелькнуло, и Терреса, с истинно бабской проницательностью это заметила. Заметила и подалась навстречу, глядя с жадной надеждой, отчаянной и горькой.
      — Решай, эрлов оруженосец. Решай... А я пойду Ярране вещи соберу. Путь-то не близкий.
      Чем-то она шуршала и громыхала в закуте за тканой занавесью, а Иррчи сидел, думал, оглядывая открытое взгляду пространство. Печной угол скрывала тщательно задернутая домотканина, у окошка, затянутого бычьим пузырем, стояла снаряженная для работы прялка, а на лавке, накрытой шитым из лоскутков одеялом, лежала грубовато вырезанная лошадка. Иррчи усмехнулся, поняв, что лошадка была раскрашена, как Беляк.
      Интересно, а рассказывала ли Терреса дочери, кто ее отец? Хотя, если не рассказала она, уж всяко просветили деревенские злые сплетницы. Может, потому и согласилась Терреса так быстро, что девочку заклевали? Он подумал еще и мысленно покачал головой — нет, в первую очередь дети страдают от злых слов ровесников, а шпыняй Яррану местная детвора, она вряд ли рвалась бы со двора, «поиграть». Хотя он мог быть и неправ. Сам никогда в селе не жил, все семь первых лет проведя в храме, а храмовых сирот и за ворота редко отпускали, дел хватало без праздных прогулок. Так что все его знания о деревенской жизни основывались на виденном в Заозерье и тех селах и деревушках, в которых останавливались, путешествуя с эрлом. Иррчи не жаловался на наблюдательность, это было необходимое для оруженосца умение, и его он развивал старательно.
      Стукнула дверь, в сенях завозились, топоча: Яррана докормила кур и не утерпела, егоза, даже о желании погулять забыла, любопытство пересилило. Иррчи думал, что понимает ее: большой и страшный дядька явился незванно-нежданно, заявил, что приехал за ней. Как тут не остаться? Еще подумалось: что он станет делать, если девчонка заупрямится и не захочет ехать? Силой отрывать дитя от матери? На такую жестокость он способен не был, как ему казалось. Дурень, все же, уезжая, отчего-то вовсе не подумал, что вряд ли ему повезет так, как с Алверром, который только счастлив был уехать с чужаком куда глаза глядят, подальше от вечно шпыняющей и попрекающей куском хлеба тетки, от каждодневно заливающего зенки дядьки, который мог и поколотить, не разбирая, свой ли или байстрюк под руку попался. И даже Алверр время от времени вспоминал двойняшек, которые его любили, по малолетству еще не понимая взрослых обидных слов. А тут — мать. Пусть и распускающая руки, пусть и орущая время от времени на «позорницу», из-за которой потеряла всякую возможность устроить свое бабье счастье, но все же мать, родная, любимая безусловной детской любовью. Иррчи не знал, как вести себя, какими словами уговаривать ребенка.
      Занавесь, отделяющая сени от избы, тихонько сдвинулась. Он и видел это только потому, что специально сел вполоборота ко входу. В щелочку заглянул любопытный синий глаз.
      — Иди сюда, Яррана, — позвал Иррчи. — Иди-иди, не бойся.
      — А я и не боюсь, — девчушка проскользнула в комнату, смешно насупилась и принялась с сопением выпутываться из кожушка.
      Иррчи усмехнулся: вот уж кто нравом в отца пошел. Алверр, при всей внешней похожести на эрла Рримара, был все же ребенком довольно тихим, еще не совсем отошел от затюканности, не привык к тому, что протянутая рука не несет в себе обиды и боли. Потрепать-то по гривке эрлова сына норовили все служанки, а то и стражи замка, но доверял мальчик пока только отцу и Иррчи. Эта же… Ой, не будет Яррана примерной эрлеа, которой полагается уметь шить, вышивать, знать немного счет и письмо, чтоб вести учетные книги, петь и играть на арфе. Такая, скорее, будет бегать на задний двор, исподтишка поглядывать, как тренируются мужчины, а там и лошадку запросит, меч тренировочный утащит. Не то, чтобы не встречались такие и сейчас среди благородных эрлеа. Только не принято это. Вот если в роду мужчин нет или младенцы только… да и тогда эрл-лорд скорей кого-то из своих безземельных рыцарей направит, сперва маршалом замка, а там, глядишь, и перейдет титул новому эрлу, прибравшему к рукам и вдову, и земли.
      — Поедешь со мной? — Иррчи смотрел, как девочка деловито ставит лукошко в кут, ко всякой «черной» утвари, лезет к печной заслонке, натянув почти до локотка толстую шитую рукавицу, чтоб не обжечься.
      — А ты кто, дяденька? Ты мой папа?
      Он покачал головой, усмехаясь:
      — Похож, разве?
      Яррана, цапнув из устья печи еще горячий пирожок, опасливо покосилась куда-то за занавесь, где продолжала шуршать перекладываемыми вещами ее мать, шагнула к нему, впиваясь еще детскими, не сменившимися клычками в сдобу. Жевала и рассматривала, внимательно изучала его лицо, одежду, рукоять снятого с пояса и отложенного на лавку меча.
      — Не. Ты чернявый, как Гарькин отец. И Гарька чернявый.
      — Верно. Матушка тебе не рассказывала разве об отце?
      За занавесью негодующе фыркнула Терреса, но ничего не сказала.
      — У него глаза, как у меня, — наморщив лобик, Яррана облизала пальцы и чуть оттянула нижние веки, словно дразнясь. — А у меня они синие. А еще у него хвоста нет.
      — Есть, только половина, — уточнил Иррчи, сдерживая смешок. — Вторую в бою оттяпали.
      Девчушка схватилась обеими ручками за свой хвост, сочувственно вздохнула:
      — Больно, наверное, было?
      — Больно, но он мужественно вытерпел. Твой папа — сильный рыцарь, эрл.
      Кажется, для нее это «эрл», «рыцарь» — были понятия совсем далекие. Ну, в самом деле, много ли их, эрлов-рыцарей и безземельных, через Рябушки проезжает? Вряд ли она больше одного раза видела за свою коротенькую пока еще жизнь. А сколько там уж запомнила — то и вовсе неведомо.
      — Ты на него очень похожа, малышка. И он будет очень рад тебе.
      Терреса, наконец, вышла из кута, плюхнула на лавку увязанные в узел вещи, скривилась в неверящей усмешке:
      — Так уж и будет?
      Иррчи не ответил ей, смотрел только на Яррану, как в синих глазенках удивление и непонимание сменяются опасением.
      — Мама, мы поедем к папе?
      — Ты поедешь. Слушайся дядю Иррчи, не вздумай ему перечить.
      — А ты?
      Малышка потянулась к матери, но Терреса стряхнула ее ручонки со своей юбки, отшагнула, словно проводя этим черту между собой и дочерью.
      — А я — нет.
      — Терреса, — Иррчи чуть прихлопнул по столу, отвлекая внимание на себя. — Есть у тебя какая-то безделица, чтоб постоянно на теле была? Лунница Бесхвостой Матери, например?
      Женщина заморгала, потянулась рукой к вороту, вытянула висящий на засаленной суровой нити позеленевший чеканный диск, сняла через голову и положила на край стола, глядя чуть опасливо. Иррчи взял амулет, поднялся и вышел, бросив через плечо:
      — На двор пока не ходите.
      Не то чтобы они ему помешали или увидели бы какое-то непотребство. Просто он привык уже магичить или в одиночестве, или в присутствии своего эрла, и никак иначе. Да и не хотелось ему, по чести, слышать, как Терреса будет уговаривать дочь уехать. И без того на сердце внезапно образовался тяжелый камень.
      Он вышел под яркое зимнее солнце, крутя в пальцах лунницу. Мысли теснились в голове, не позволяя сосредоточиться на наговоре. Благодетель, выкусни тебя дери! Поглядел на Алверра и решил, что и остальные байстрюки эрла внезапно будут так же несчастны и только рады попасть под крыло отцу? Заигрался ты, Иррчи-оруженосец, решил, что вправе менять людские судьбы.
      Пальцы сжались на медяшке до боли от врезавшихся краев, и ему внезапно подумалось: а так ли уж он неправ? Что ждало бы малышку Яррану здесь, в Рябушках? Жизнь пусть и не на грани нищеты, но и не больно сытная, каждодневный тяжкий труд, к сорока годам грозящий согнуть ее спину и избороздить лицо и руки морщинами, презрение в чужих глазах за то, что рождена байстрючкой? Одиночество, потому что никому не нужна такая, невесть чья, дочь гулящей бабы — обреченная стать такой же, как мать, принимать в своем доме мимоезжих рыцарей, раздвигать перед ними ноги, чтобы получить утром пару монет, а то и вовсе ничего?
      Иррчи зло пнул ком снега. Нет, он все правильно сделал. Сделает. И задуманное — верно. Пусть Прародитель-Хвостатый и Бесхвостая Мать простят ему самоуправство, но он сделает это. Заставит всех в Рябушках забыть о том, что у вдовы Терресы была когда-то дочь.
      На волне этой злости приворотный наговор лег на медную побрякушку маслянистым блеском, впитался в нее, проявляясь в самой середине чеканного узора крохотным глазком кроваво-красного камня. На самого Иррчи он не действовал, как на создателя, но держать в руках лунницу стало неприятно. Хотелось вымыть руки со щелоком и поскорее покинуть село.
      Иррчи вернулся в дом, окинул внимательным взглядом уже одетую для долгого пути Яррану и складывающую в холщовый мешочек еще теплые пироги Терресу. У обоих были заплаканные глаза, обе молчали. Девочка теребила в руках лошадку и смотрела в пол.
      — Нам пора, — сказал Иррчи, испытывая настоятельную потребность как можно скорее выйти отсюда. — Твой амулет, Терреса. Носи не снимая. Никогда, ни в бане, ни в постели.
      Она кивнула, неловко положила перед ним на стол мешок с пирожками.
      — Вот, собрала немного…
      — Да хранят тебя Прародитель-Хвостатый и Бесхвостая Мать, — отозвался Иррчи, пристегивая к поясу меч и надевая плащ. — Яррана, идем.
      Девочка вскинула на мать полные отчаяния глаза, но та отвернулась к печи, не произнеся ни слова. И Яррана вышла, опустив голову. Иррчи смотрел на ее поникший хвостик и кусал губы. Но тоже ничего больше не сказал, вышел, плотно притворив за собой дверь в дом, подсадил девочку в седло и повел Белку прочь со двора.


      Глава третья
      

      В харчевню Иррчи так и не заехал. Не смог заставить себя задержаться в Рябушках еще хоть на час больше. Шел, вел Белку в поводу, понимая, что если сядет сейчас в седло — поднимет лошадь в галоп, а так нельзя. Дело нужно было закончить. Внутри кипело и клокотало, от солнечного сплетения поднимался жар: магия требовала выхода, жадно рвала изнутри когтями, как дракон, прокапывающий себе путь наружу из завала. Читать наговор отворота он начал еще до того, как Белка прошла в ворота.
      — Идет дева Яррана за порог — имя ее водою в песок. Идет дева Яррана за ворота — имя ее куликом в болото. Идет дева Яррана, след ветром заметет, травой порастет. С глаз вон, из сердца прочь, память в быструю воду, воду — в темную ночь. Никто деву Яррану не вспомнит, никто по имени не назовет.
      А в голове, как эхо, звучали совсем другие слова. Иррчи не надо было говорить их вслух, он боялся говорить их, он страшно боялся навредить ими, но знал, что иногда довольно одного только желания, чтобы жадное чудовище-магия распознало его. И исполнило.
      За спиной ледяной поземкой клубилась магия, неосязаемыми искрами-льдинками оседала над Рябушками. Во рту Иррчи появился железистый привкус, а по губам покатились горячие тяжелые капли. Он наклонился, зачерпнул горсть снега, прикладывая к лицу. Девочка обернулась к нему и испуганно ахнула:
      — Ой, дядя Иррчи, у тебя кровь!
      Он успокаивающе похлопал ее по коленке.
      — Все хорошо, Яррана. Это сейчас пройдет.
      Голова немного кружилась, но это было не страшно. Зато в солнечном сплетении больше не давило и не жгло. Надолго ли — он не знал.
      Когда перестала идти кровь, Иррчи еще раз умылся снегом, растер закоченевшие пальцы и натянул перчатки. И осторожно забрался в седло, не рискуя двигаться слишком резко. Не хватало еще сверзиться. Устроил Яррану поудобнее, прикрывая полами своего плаща, посоветовал:
      — Ты можешь подремать, малышка. Я тебя не уроню.
      Девочка промолчала, только засопела возмущенно. Иррчи чуть дернул хвостом. Ладно, хочется ей глазеть — пусть глазеет. В первый же раз, небось, за воротами оказалась. Хотя смотреть было и не на что, вокруг расстилались заснеженные холмистые поля, перелески, и только синеватой нитью тянулся тракт, словно сшивая белые и серо-узорчатые лоскутки в одно полотно.
      В голове было пусто. Вернее, не так. В голову будто напихали пропитанной горячей водой овечьей шерсти. Мыслям в этой тяжелой пустоте места не оставалось, и Иррчи просто тупо смотрел поверх Белкиных ушей, толком не видя даже дороги. В таком состоянии прошла вся вторая половина дня. Он не отслеживал время, но к следующему селу, Коростелям, они добрались как раз вовремя: мужики уже готовились запереть тяжелые ворота в частоколе. Так и не проронившая ни словечка Яррана устала и к вечеру все-таки задремала, почти свернувшись в клубочек у Иррчи на руках. Спешиться у трактира ему помогал мальчишка-конюх, принявший девочку, пока Иррчи слезал, немного неловко из-за затекших рук. Заказал комнатку, молочной каши и жареную курицу, потормошил Яррану.
      — Малышка, проснись. Нужно покушать, потом спать пойдем.
      Спросонья она захныкала, но скоро успокоилась и уже несколько минут спустя любопытно озиралась, рассматривая незнакомое место. Сам Иррчи уже настолько привык к самым разным трактирам и постоялым дворам, что для него они сливались в один, но и ребенка он понимал: это ведь совершенно новый опыт, новые впечатления. Хотя после сытного ужина Яррана все равно раззевалась и принялась тереть глаза кулачками. Иррчи расплатился и подхватил ее на руки, перекинув седельные сумки через плечо. Десяток минут спустя девочка уже спала, свернувшись калачиком на одной половине кровати.
      Иррчи безрадостно хмыкнул: вот и довелось поспать с будущей высокородной эрлеа. Мысленно ругнувшись на себя, он разделся, умылся над тазом и лег. Конечно, не прошло и минутки, как Яррана прижалась к нему, утыкаясь носиком в грудь. Он мягко обнял ее. Все это словно отшвырнуло его на год назад, когда он, безусловно, был гораздо счастливее, не умея этого ценить. Когда он вез в Ревалир Алверра и еще не знал, что везет вместе с ним собственную ядовитую ревность.
      
      Сколь бы ни были кусачими мысли, усталость взяла свое, и Иррчи провалился в сон. А проснулся от того, что под рукой завозились, пытаясь ее отпихнуть. Видимо, он слишком крепко прижал к себе ребенка, да и мужская рука — совсем не то, что женская. Он выпустил Яррану, и только усмехнулся, не открывая глаз, услышав дробный топоток, облегченный выдох и звонкое журчание в пустой горшок. Дети!
      Иррчи иногда — в последний год — задумывался, как бы он себя вел, будь у него ребенок. Сперва, конечно, вообще пугался таких мыслей, в двадцать как-то совсем не хочется вешать себе на шею такую ответственность. Потом, глядя на увлеченного ролью отца эрла Рримара, поймал мысль и постарался рассмотреть ее со всех сторон. И понял, что либо слишком рано задумался, либо отцом он будет отвратным, потому что — характер. Слишком резкий, слишком нетерпимый к проявлениям глупости, а дети, увы, не рождаются умудренными опытом взрослыми. Если уж ему иногда страшно хотелось даже любимому до последней шерстинки эрлу настучать по голове, то что говорить о детях? И его отношение к Алверру — вовсе не пример. Иррчи четко понимал, что этот не по годам серьезный малыш — не просто какой-то там ребенок, а наследник его эрла, и он всегда будет стоять выше. Просто по праву крови, по законам этого мира. И потому с самого начала относился к нему так, как подобало верному оруженосцу эрла. Это, кроме всего прочего, помогало справиться с приступами черной ревности. И к Ярране он будет относиться так же. С поправкой на то, что она все-таки будущая эрлеа. Своих детей он не хотел.
      Была у этого нежелания еще одна причина. Чтобы зачать дитя, вообще-то, требуется переспать с женщиной. Иррчи не был женоненавистником, конечно, бывали моменты, когда он откровенно заглядывался на аппетитных селяночек в Заозерье или замковых служаночек, которые были вовсе не прочь разделить с ним постель или всласть поваляться на душистом сене. Ни он, ни эрл Рримар не посмотрели бы на это, как на измену. Просто телесное желание, отчего бы его не исполнить? Иррчи в такие моменты вспоминал, что у него, здорового двадцатилетнего лба, совсем нет опыта в постельных игрищах с женщинами. Зато есть довольно болезненное самолюбие и немалая вероятность опозориться в первый раз. А еще — возможность отмахнуться от всего этого, потому что ночью он все равно будет с Рримаром, а если не этой ночью — то когда вернется домой. И спать ему уж точно не дадут, а если кончит слишком быстро, не сочтут это провалом. А еще где-то глубоко-глубоко в душе тлело искоркой понимание, что хотел бы, чтобы его тела с желанием касались только одни руки, принадлежать целиком и полностью только одному человеку.
      Яррана, сделав свои мелкие делишки, снова забралась в тепло под одеяло, свернулась в клубочек и очень быстро уснула. Было еще очень рано, небо даже не серело , так что Иррчи приказал себе уснуть и выспаться хорошенько. Это с Алверром ему пришлось ехать всего-то два дня. От Рябушек до Заозерья — две недели, и хорошо, если они не растянутся на все три. Все-таки везти маленького ребенка верхом весьма утомительно, и не только для взрослого.
      
***


      
      Зимняя дорога — это не то место, где стоит наслаждаться красотами, забывая обо всем. Иррчи пришлось очень быстро приводить голову в относительный порядок, потому что это в одиночку он мог бы ехать, погрузившись в свои мысли. Держа на руках ребенка, такой вольности он себе позволить не мог. А еще ругательски ругал себя, что не остался в Коростелях еще на день. Отдохнул бы нормально, встал пораньше, с первыми утренними сумерками, глядишь, и успели бы тогда к ночи доехать до Здрави. Но они поднялись едва не к полудню и не спешили выехать — а он не подумал о том, как потом будет устраивать ночлег для маленького ребенка в зимнем лесу. Идиот! Дубина!
      Но сколько бы он ни ругался на себя, ситуации это изменить не могло. Вокруг был заснеженный по колено коню лес, на который стремительно опускалась темнота, до Здрави — несколько часов езды, да на добрых рысях, а у него на руках — совсем уставший и проголодавшийся ребенок. А еще его очень сильно тревожило то, что Яррана с момента, когда спросила его про кровь, больше ни словечка не сказала. До липкого страха, склеивающего потом шерсть на спине, до слабеющих коленей Иррчи боялся, что его магия, выплеснутая там, у ворот Рябушек, могла непоправимо навредить девочке. Потому, пока Белка, недовольно и устало фыркая, пробивалась через снежные заносы, хорошо хоть рыхлые, всего-то прошлой ночью наметенные, а он сам выискивал взглядом местечко, где бы остановиться и устроить более-менее уютное лежбище, Иррчи тормошил Яррану вопросами, каждый раз облегченно выдыхая, когда она все-таки отвечала.
      — А ты любишь зиму или весну?
      Помедлив, девочка с внезапным чувством сказала:
      — Лето! Когда тепло и травка!
      Иррчи усмехнулся: он бы сейчас от тепла и травки тоже не отказался. Мысль, внезапно пришедшая в голову, отдавала чистым безумием, но он снова чувствовал, как жжется и давит в солнечном сплетении вернувшаяся магия. Пока контролировать ее было легко, а вот через день это уже будет гораздо сложнее. Отчего бы и не выплеснуть сейчас? Тем более был такой повод и способ, который, вроде, никому и ничему навредить не должен был.
      — Лето, говоришь? — Иррчи спрыгнул с седла, утонув в рыхлом снегу по бедра, выругался под нос и кивнул: — Посиди-ка в седле, малышка. Белка привычная, но я все-таки ее привяжу. И не вздумай спрыгнуть и сунуться ко мне, пока сам не приду, ясно?
      — А что ты будешь делать? — любопытно навострила ушки девочка, переборов сонливость.
      — Увидишь, — ухмыльнулся Иррчи и прошествовал на середину крохотной полянки, обметанной по краям зарослями дикой лесной малины: на колючих красноватых ветках еще кое-где виднелись замерзшие ягоды и скрученные сухие листья.
      Не было у него никаких наговоров на такой случай, только непоколебимая внутренняя уверенность, что все получится. Никаких магических жестов, слов, символов. Он даже не представлял, какими они должны были бы быть. Добравшись до середины полянки, Иррчи немного потоптался по кругу, приминая снег, закрыл глаза и представил себя солнцем. Ярким, горячим летним солнцем, изливающим жаркие лучи на землю, покрытую сочной зеленой травой, еще не успевшей стать жесткой и жилистой от жара, усеянной сладко пахнущими цветами. Вторым слоем мысленного приказа был защитный купол, и глазами души он видел его, словно выдутый из золотистого стекла колокол, накрывающий полянку. Как только образы перестали расплываться, теряться и мерцать в разуме, он отпустил силу из жесткой хватки, уже ставшей почти неосознанным усилием.
      Глаз Иррчи не открывал, но восторженный вскрик Ярраны подтвердил: магия отозвалась и что-то сотворила. А вот правильное или нет? В лицо пахнуло горячей влагой, потом — запахом прелой листвы, грибов, терпким ароматом свежей травы. Во рту снова появился железистый привкус, и Иррчи с неимоверным трудом перекрыл поток, зашатался и упал на колени. И только потом открыл глаза, в первые мгновения не поверив им.
      Вокруг него, обрамленная золотистым куполом защиты, расстилалась пусть не летняя, но точно весенняя полянка. Скрывавшиеся до поры под снегом купы травки, поросшие мхом корни, малина — все это, только что бывшее абсолютно безжизненным, сверкало чистыми весенними красками, ясно различимыми в свете купола, словно во время рассвета. Иррчи опешил: он не ожидал настолько мощного результата. Ну, подтаявшего снега, ну, защитной полусферы, в которой не будет настолько холодно, как снаружи. Но не клочка весеннего леса!
      — Иррчи, ты волшебник!
      Радостный возглас Ярраны заставил его прийти в себя. Привязанная к кусту Белка тянулась к зеленой травке и обиженно ржала, так что пришлось пересилить слабость и встать, вернуться проторенным путем к ним обеим, отвязать кобылку и провести сквозь купол. И только потом он нашел в себе силы бледно улыбнуться девочке:
      — Маг, да.
      То, что произошло, не укладывалось в привычную картину мира. Иррчи уже не был уверен, что храмовые маги могут то же, что и он. А если могут... Что они вообще делают, прячась за стенами храмов? Почему не используют свою силу во благо людям? Почему выбираются из-за этих стен лишь тогда, когда становится почти поздно, когда наступает засуха или наводнение, свирепствует болезнь, выкашивая целые деревни, когда из-за падежа скота или гниющего на корню от бесконечных дождей урожая людям грозит голод? Почему они не предотвращают это, если могут? А могут ли? Ответов у него не было. Пока не было. Но Иррчи дал себе слово, что докопается до истины.
      Пока же он, устроив Яррану на расстеленной попоне и походном одеяле, бродил по лесу, собирая валежник в темноте, которую мягко подсвечивало сияние купола, потом развел костер, повесил над ним котелок с набранным снегом. Следовало быстро сварить ужин, накормить ребенка и уложить ее спать. Сам он, несмотря на усталость от долгой дороги и магического выплеска, сонливости не чувствовал.
Уже устроившись на подстилке рядом со спящей Ярраной, Иррчи и так и эдак крутил в мыслях то, что произошло, пытаясь понять, что ему — и эрлу, главное, — делать дальше. Пока сон все же не сморил, давая отдых измученному размышлениями разуму.
      Магический купол продержался до самого утра, позволив им не замерзнуть и проснуться все еще в тепле. И покидать кусочек волшебной весны откровенно не хотели ни Иррчи, ни Яррана, с ясно написанным на личике отвращением натягивавшая кожушок и валенки, ни жалобно пофыркивавшая Белка, то и дело оборачивавшаяся на оставленный позади клочок стремительно замерзающей зелени, больше не защищенный от мороза магией. Только когда отъехали уже довольно далеко, Иррчи до боли прикусил губу, сообразив, что весной на этой чудесной полянке не будет ни цветов, ни травы, ни малины. Мороз убьет не прикрытые снегом корни. К и без того тяжелой глыбе вины и страха на сердце прибавился еще один увесистый камень. К ежедневному, ежечасному напряжению по сдерживанию собственной магии — крутящаяся в разуме мысль о том, что он обязан сперва продумывать все последствия применения дара Бесхвостой Матери, а только после этого, взвесив все, может отпустить себя. Может быть, именно это и удерживало храмовых магов подальше от мира, за крепкими высокими стенами? Но как же тогда они избавлялись от переполняющей тело и душу магии? Или...
      Он впервые задумался над тем, что мог быть единственным магом, похожим на треснувший кувшин, подставленный под бурный горный родник. Магия наполняет его слишком быстро, грозя разнести на мелкие черепки, и если не опустошать кувшин, так однажды и случится. Остальные же маги, кажется, довольствуются тонкими струйками, стекающими по камням неторопливо, спокойно заполняющими их по капле. Иррчи снова не знал, так ли это, снова возвращался к мыслям о том, что необходимо докопаться до истины. А значит — обращаться к храмовникам. Но прежде он хотел обезопасить себя.
      Иррчи помнил: признанные сильными магами, одаренные Бесхвостой Матерью мальчики и девочки не просто так отправлялись в храмы. Там же, где проходит испытание артефактом, родные будущего мага отрекаются от него, а храмовники следят, чтобы это было подтверждено магией. А после, уже в храме, безымянному после отречения ребенку даруют новое имя, принимая в общину обители, как нового брата или сестру. И отныне ребенок всецело принадлежит храму. Там его дом, его семья, вся его жизнь.
      Иррчи категорически не желал себе подобной судьбы. У него уже есть семья и дом. У него есть эрл, и это большее, что могли дать безродному подкидышу боги.

 
      Глава четвертая


      Свою ошибку Иррчи учел и теперь тщательно планировал каждый дневной отрезок пути. За годы служения эрлу Рримару он хорошо изучил расположение сел и деревушек, небольших городков и отдельных постоялых дворов, хуторов, затерянных в лесах и полях лордства Марассар. Конечно, пришлось еще не раз и не два ночевать под открытым небом, но теперь Иррчи был умнее. Он создавал магический купол, защищавший от ветра, снега и холода, но больше не растапливал снег до земли. Когда Яррана спросила — он втихомолку порадовался проявленной инициативе, — почему, мягко объяснил, что зимой так делать нельзя, ведь и травка, и цветочки, спящие под снегом, без него замерзнут и весной не проснутся.
      — Умрут, да?
      Иррчи только вздохнул и кивнул. Ну, правда, девчонка родилась в деревне, что она, о смерти не знает, что ли? Терреса, небось, и кур при ней резала, и козлят забивала. Это ему почему-то казалось, что такой маленький ребенок еще не должен понимать ничего о смерти и жизни. Опять ошибся, бывает.
      Как он и думал, дорога растянулась на три недели. Он безумно устал, потому что к концу второй недели Яррана оттаяла и превратилась в непоседливую вертлю, которой было интересно все: сбруя, меч, Белка, шишки на нависающей над дорогой ветке, серо-рыжие белки, потрошившие эти шишки. Она расспрашивала Иррчи: куда они едут, какой у нее папа, какой брат, какой замок. Бедный оруженосец мечтал намагичить чего-нибудь такое, чтобы закрыло мелкой егозе рот до конца пути, приклеило ее к седлу, не давая вертеться и каждые полчаса пытаться свалиться. Но магию он, наученный горьким опытом, скидывал на привалах, вливал в Белку, во все, что было в досягаемости рук. И, несмотря на усталость, чувствовал себя почти хорошо, не ощущая давящего жара за грудиной.
      Когда впереди замаячили крытые камышом домишки Камышин, Иррчи готов был упасть на колени и целовать родную землю. Почти добрались! Переночуют — и до полудня уже будут дома. Он увидит эрла Рримара! Как бы не натворить глупостей, шутка ли — почти два месяца не видел, соскучился страшно, до безумия. Яррана чуть притихла, видимо, Иррчи ее пугал. Дети вообще хорошо чувствуют то, что толстошкурые взрослые чувствовать не могут. А она еще и сказала тихонько:
      — У тебя глаза светятся. Как угли.
      Он только кивнул. В последние три дня, когда ехали по довольно людным местам, сбрасывать излишки магии не выходило, а у Белки уже аж грива потрескивала. Вот и сдерживался, сцепив клыки, терпел жгучий ком под ребрами. Уговаривал себя, что немного осталось: ночь продержаться да день пережить. А там будет вечер, детей уложат служанки, он эрлу в ноги упадет, лишь бы скорее оказаться в его покоях.
      Эти мысли были лишними, Иррчи до крови прикусил щеку, стараясь отрезвить себя. Быстро договорился о ночлеге, быстро накормил Яррану, даже не поняв, уснула она сама или все ж плеснуло магией. А желание у Иррчи было очень четкое: чтоб спала тихонечко. Он же выбрался на двор, не зная, куда себя деть. Углядел под навесом перевернутую лодку, подобрался тихо, чтоб хозяева не увидели... Цедить магию тонкой струйкой он уже привык, работая с небольшими предметами вроде лунницы или бляшки со сбруи. Вот и пригодилось умение, пока резал пальцы и выписывал на темных осмоленных бортах знаки благопожеланий, зная, что кровь впитается без следа. Через часок маленько попустило, он вернулся на чердак, где для него и Ярраны устроили вполне уютное гнездышко в сене. Еще разочек позволил себе отпустить магию под тихий речитатив наговора от мышей, крыс, насекомых и пауков. Сено аж колыхнулось, но больше ничего не случилось. Иррчи, не раздеваясь, улегся рядом с Ярраной, обнимая ее и согревая собой и накинутым сверху плащом. И, наконец, уснул, словно провалился в горячий бездонный омут.
      
      До Заозерья Белка летела пущенной из аркбаллисты стрелой. Иррчи и не думал сдерживать ее, наоборот, только посвистывал задорно. Удивительно, но чем ближе был замок, тем больше отпускала его усталость. Хоть и понимал прекрасно: все это обман чувств, уже завтра он будет едва таскать ноги, пока не отопьется эликсирами и не отоспится в нормальной постели. Разнежился больно, привык, что есть куда возвращаться, а поездки длятся не дольше двух недель. Забыл уже, как годами кочевали по тракту, и в зной, и в мороз, нигде не останавливаясь дольше чем на два, много — три дня, если только никто не был ранен. А тут меньше двух месяцев — и уже воет, устал, де. Тьфу! Ор-р-руженосец, выкусни тебя задери!
      Ворота замка были распахнуты, как всегда днем. Белка, зачуяв родные конюшни, наддала еще, и вот что было удивительно: мчалась галопом от самых Камышин, не сбавляя, а ни пены, ни хрипа. Словно неспешным шажочком прошлась и только у подъемного моста вздумала разлететься. Иррчи мысленно дал себе по голове: а что он хотел-то, после того, как в бедную конягу столько магии влил? Пожалуй, он и драконьим крыльям, если б такие у нее отросли, не должен был бы удивляться. Крыльев Белка не заполучила, а вот выносливости с резвостью у нее изрядно поприбавилось.
      В замке блудного оруженосца уже встречали. Иррчи если не любили, то уважали все, и за столь долгое отсутствие, похоже, успели соскучиться, потому что встречать подошли, кому во дворе случиться оказалось — и бабы, тащившие корзины с бельем, и кузнец, зашедший по какому-то делу, и молоденькая смешливая кухарка, выносившая помои. Яррану Иррчи на сей раз не прятал, поэтому заохали разом, едва разглядев масть, насколько уж в теплой одежде получалось. Да и кого еще, как не эрлову кровь, Иррчи вот так привезти мог?
      Спешиться он все же успел, испуганно притихшую девочку на руки тоже взял, снимая с седла и передавая поводья Белки конюху, пришедшему на шум. Надо было бы самому обиходить, но Иррчи уже просто не мог, так рвалась душа туда, в замок.
      С Рримаром он столкнулся в дверях.
      — Ирр-р-рчи!
      Имя прозвучало негромко — а Иррчи будто храмовый колокол на голову надели и праздничный молебен отбили. Он протянул эрлу Яррану, словно живой щит, дождался, пока тот возьмет дочь на руки, и изломался в глубоком поклоне, хотя хотелось попросту рухнуть на живот и змеею доползти, обвиться и не отпускать.
      — Мой эрл!
      Кто-кто, а Рримар прекрасно его знал. И проскальзывающие в голосе почти жалобные нотки услышал, потому что глянул, даже не прикоснувшись — хотя руку уже тянул! — и велел коротко:
      — Отдохни с дороги. Я приду.
      И ушел, унося Яррану, за что Иррчи был безумно благодарен. Больше за то, что эрл ушел сам, дав возможность дышать и хоть как-то, хоть немного держаться, помня только о приказе — и обещании прийти после.
      В бадье с горячей водой Иррчи отмокал час, не меньше. Воду подогревал, потихоньку спуская излишки силы, это тоже помогало держаться. Потом отдраился до красных полос на коже и под шерстью, ополоснулся, блаженно чувствуя себя в кои-то веки чистым, завернулся в полотняный отрез и рухнул на постель поперек, закрывая глаза. Улежать смирно, конечно же, не смог: тут же развернулся, стряхивая тряпку, выгнулся, стараясь потянуться каждой жилкой и суставом. И еще раз, еще.
      Солнце за окном будто насмехалось, застыв в одной точке. Или ему так казалось? Какой там отдых, помилуй Прародитель-Хвостатый! Ожидание казалось пыткой сродни той жуткой жути, о которой прочел в каком-то ветхом свитке: там описывалось, как правильно выматывать кишки пытаемому, чтоб не умер раньше срока. Вот и Иррчи сейчас каждая минута казалась поворотом шипастого воротка, на который наматываются его внутренности, взамен оставляя расплавленный свинец нетерпения и магии.
      Он вслушивался так, что хотелось сказать «до боли». Все ждал, не прозвучат ли в коридоре шаги, не стукнет ли едва слышно открываемая дверь. И когда Рримар наконец появился на пороге, уже готов был на стену лезть и камни грызть, лишь бы унять нетерпение хоть как-то. С разворошенной, кажется, разодранной когтями постели Иррчи просто скатился, падая на четвереньки, рванул к Рримару.
      — Мой эрл!..
      Обхватил колени, вжимаясь грудью в его ноги, словно прорасти в них хотел. И заорал в голос, когда почуял жесткую хватку пальцев на загривке, лицом в ноги эрлу накрепко уткнулся, заглушая этот дикий мяв. Он так долго сдерживался, что отпустить себя оказалось неожиданно трудно, а вот это — одно-единственное — движение стронуло внутри лавину. И Иррчи бился, как в припадке, выплескивая магию с на удивление четким посылом, с единственной связной мыслью, оставшейся в голове: «Хочу принадлежать только тебе, мой эрл!»
      Он так и не уразумел, что было потом. Вроде бы обеспамятел на какое-то время, потому что очнулся уже на постели. Да не просто так. Эрл Рримар действительно знал его, как никто иной. Знал, что ему нужно, чтобы окончательно пережить долгую разлуку и возвращение. Руки Иррчи были крепко и бережно примотаны к столбикам полога, растянуты в стороны. Под животом чувствовалась твердая подушка, отчего зад выпячивался вверх, а спина прогибалась. Хвост тоже что-то охватывало примерно в ладони от основания, не причиняя боли, но не позволяя прижать к ягодицам, оттягивая к спине. Глаза закрывала плотная полотняная лента.
      Иррчи был открыт и беспомощен пред эрлом, чье присутствие ощущал всем собой. И счастлив уже этим.
      — Ирр-р-рчи, — уха коснулось горячее дыхание, заставив дернуть им от щекотки. — Рассказывай.
      Иррчи почувствовал, как на спину легла тяжелая, слегка шершавая ладонь, расслабился и заговорил, выплескивая, наконец, все свои страхи, сомнения, переживания, прерываясь только на то, чтобы вскрикнуть, когда эта ладонь, соскользнув вниз, принялась отвешивать ему тяжелые шлепки. Он их не считал, просто знал: эрл остановится, когда сочтет нужным. Не причинит ни на каплю больше боли, чем нужно, чтобы Иррчи счел свои грехи, и реальные, и мнимые, отпущенными.
      К концу наказания-ласки он уже не говорил, лишь едва слышно сипел, а постель под щекой и повязка были мокры от слез. Ну и под бедрами тоже расплывалось горячее семя, а внутри было легко-легко, словно теплым пухом набито. Эрл пересел в изголовье, отвязал запястья, снял повязку и то, что держало хвост. Иррчи послушно льнул к его рукам, тихо выдохнул, когда перевернули на спину, чувствуя, как шершавый язык вылизывает соленые от слез щеки, как касаются припухших век, слегка царапая, обветренные губы.
      — Мой эрл...
      — Тихо, Иррчи. Сейчас...
      Рримар дал ему напиться, приподняв голову.
      — Глупый мальчишка, так замучить себя!
      Иррчи улыбнулся, не открывая глаз. И тихо простонал, когда почувствовал, как губы эрла коснулись живота, а язык слизнул еще не застывшее семя. Желание возвращалось медленно, наполняя его тело тягучим теплым медом. Вот теперь можно было не торопиться, полежать спокойно... почти спокойно, наслаждаясь тем, как Рримар ласкал, словно тоже вспоминал подзабытые за два месяца ощущения.
      В конце концов Иррчи задергал хвостом, просительно поскуливая, разлепил глаза и потянулся, хватаясь за мощные плечи, пытаясь притянуть к себе. Хотелось почувствовать наконец все, от грубоватого, несмотря на все попытки быть осторожнее, вторжения до освобождения, разметывающего сознание в клочки. Он сам после долгой разлуки никогда не смог бы так тянуть время, длить и длить ласки, сводя с ума. Иррчи мысленно ревниво зашипел и мысленно же отвесил себе оплеуху: эрл имел полное право проводить ночи с кем-то, пока его не было. И тут же заморгал: Рримар навис над ним, словно услышал невысказанное. Иррчи с замиранием сердца вгляделся в подсвеченную зелеными огнями синь его глаз, застонал и выгнулся, вскидывая бедра навстречу. Пусть будет боль, но дольше ждать он уже не мог.
      Больно не было.
      
      Угомонился Иррчи только после третьего раза, и наутро не мог вспомнить, кончил ли, или так и уснул, наслаждаясь уже медленными, бережными и нежными ласками, тем, как чуть заметно скользил в нем член эрла, поднимая удовольствие плавно, словно жар в котле, если потихоньку усиливать пламя под ним. Или уснул сразу, едва излился? Одно он знал точно: следует выкупаться, потому что вся шерсть в паху и в промежности склеилась от семени и пота. Он с трудом поднялся и докосолапил до бадьи, полной — о радость! — еще теплой чистой воды. Подогреть ее было недолго, и вскоре Иррчи уже выбрался из спальни, ужаснувшись тому, что, кажется, уже и полдень прошел, и солнце на закат покатилось. И как его эрл из постели за ухо не выволок?
      Дико хотелось есть, но первым делом он все равно отправился в кабинет эрла, показаться, что жив-здоров и готов приступить к тем обязанностям, что эрл сочтет нужным на него возложить. И с порога нарвался на гневную отповедь сидевшего за столом Рримара.
      — Почему не пожрамши?! А ну марш на кухню! И чтоб, пока поешь нормально, не появлялся! Я урчание твоего желудка еще от лестницы слышал!
      Иррчи закусил губу, сдерживая неуместный смех, поклонился и только потом выпалил:
      — Да, мой эрл! Как прикажете!
      Уже на кухне, набивая живот вкуснейшей кашей с печеной утятиной, Иррчи подумал, что не настолько громко его желудок и урчал. Но оставил эти мысли на потом, сперва стоило восполнить силы. Эрл, конечно же, был прав, надо было целиком прийти в себя, хорош был бы из него работник, когда брюхо в спину влипает. Расправившись с добавкой, наложенной сердобольной кухаркой, налакавшись согретого молока, Иррчи ощутил, как стремительно возвращается к нему радость жизни и желание что-то делать. В лабораторию спуститься, на заднем дворе железякой помахать или дров нарубить? Выбрал он, конечно, снова вернуться в кабинет.
      — Вот теперь я вижу, что ты ожил, — внимательно оглядев его, кивнул эрл Рримар. — И готов работать. И я хочу, чтобы ты учил моих детей чтению, письму и счету.
      Иррчи чуть не сел там, где стоял.
      — Я? Но, мой эрл, п-почему я?
      — Потому что я, как видишь, занят по самые уши, — Рримар обвел тоскливым взором громоздящиеся на столе, на приставленном к нему столике, на подоконнике свитки и кипы бумаг. — Сглупил, не проверив все расходные книги, когда вернулись в Ревалир, а пару недель назад обнаружил, что ничего не сходится и все наперекосяк.
      Иррчи сочувственно вздохнул, но тут же вспомнил о задании и слегка сник.
      — Но я же...
      — Ты же. Подойди.
      Иррчи обошел стол и растерянно замер рядом с креслом эрла.
      — Малыш, я прекрасно видел, как ты ревнуешь меня к Алверру. И представляю, что было бы сейчас, когда детей уже двое. Так вот, мой хороший, пока ты — мой оруженосец,...
      «Всегда, мой эрл!»
      — ...Алверр и Яррана — и твои дети. Назвался обоим дядькой — изволь.
      Иррчи плюхнулся на пол, уткнулся в колени эрла лбом и прерывисто вздохнул, без слов умоляя простить ему эту ревность и признавая его право решать, как с ней справиться.
      — Я оправдаю ваши ожидания, мой эрл.
      Тяжелая ладонь ласково зарылась в его гриву, потрепала по мигом разъехавшимся ушам.
      — Я знаю, Иррчи. Я знаю.