В детстве мы любили свадьбы. Свадьба всегда была к деньгам. И не как-нибудь метафизически, в виде глупых примет, а вполне материально – в виде звонких монет. Главное, успеть к моменту выхода брачующихся и занять выгодную позицию, растолкав локтями конкурентов – жадных детей и ненасытных пенсионерок. Как только из обшарпанных дверей подъезда появлялись едва живой жених и невеста в шляпе, похожей на седло, с неба обрушивались мыслимые и немыслимые блага. В роли щедрых ангелов выступали бойкие женщины в модных платьях из трикотина оттенка «вырви глаз». Они что-то радостно кричали и метко швыряли в головы молодых рис, конфеты и пятаки.
Жених неловко уворачивался. Невеста думала, что всё-таки права была Люська, и шляпа из занавески и проволоки – не роскошь, а соблюдение техники безопасности. Надо было терпеть. Ритуальный «артобстрел» сулил новой семье жизнь в достатке и неге: с холодильником «Морозко», стиральной машиной «Вятка» и, возможно, даже румынской стенкой со встроенным баром!
На старте «посевной» в ноги к молодым бухался весь двор разом, включая грудных младенцев и неходячих старушек – всем хотелось счастья и безбедной жизни. Приличные, в иных обстоятельствах, люди ползали по асфальту и пригоршнями загребали всё подряд: крупу, леденцы, деньги, пыль и окурки. Случались локальные лежачие конфликты из-за добычи. Иногда стихия сметала и виновников торжества, увлекая их в самую сердцевину многорукого, многоногого, горластого смерча.
Именно при таких обстоятельствах однажды летом мы с соседкой Тоськой внезапно стали богаче на целый рупь двадцать. Перед нами встал вопрос, мучающий всех нуворишей: во что выгодно вложить неожиданно свалившееся богатство. Мне хотелось красивого и беззаботного существования с апельсиновой жвачкой во рту. Хватило бы на две пачки прибалтийской резинки из магазина «Кооператор Дона». Тоська хотела есть. Как всегда. Родители гоняли её за обжорство. По объективным причинам, надо признать – она росла крупным ребёнком. Когда она заходила к нам в обеденный час, и моя мама спрашивала: «Тосенька, есть будешь?» – та всегда отвечала согласием. И через пару минут раздавался звонок, на кухню врывалась её мама тётя Нина и кричала: «Ах, ты ж зараза! Так я и знала! Да ты же, свыння такая, только из-за стола!» Тётя Нина выхватывала из раковины мокрую тряпку и, орудуя ей, как хлыстом, гнала Тоську домой. Тряпку потом возвращала и извинялась за себя и за дочь.
И вот они – неучтённые доходы! «Идём в гастроном, купим чего-нибудь пожрать», – твёрдо сказала Тоська. Я есть не любила: мне даже разрешали читать во время еды, чтобы я хоть что-нибудь съела. Но сопротивляться Тоське было бесполезно. В большом магазине «Кавказ» мы не нашли ничего путного. Даже мороженое закончилось. Зато на витрине лежала серая гора из замороженной мойвы. «А к мойве ты как?» – с надеждой в голосе спросила меня соседка. Я с опаской покосилась на неаппетитную кучу. Копченую мойву в жёлтых картонных коробках сограждане окрестили «братской могилой». Замороженная была похожа на последний приют полярников. «Ну, к жареной ничё так. Наверное», – немного поколебавшись, сдалась я. «Это хорошо», - деловито сказала Тоська. – «Пожарим. Я знаю, как». Потом она беззвучно пошевелила губами, поочерёдно загнула все пальцы на левой руке и добавила: «На три килограмма хватит. И ещё на две сайки и ситро останется».
Дома (мы пошли ко мне, потому что моя мама была на работе, а тётя Нина сидела в декрете с младшим братом Тоси) я достала самую большую чугунную сковороду. Мы вывалили на неё гигантский айсберг, из которого торчали узкие рыбьи головы и тощие хвосты. Глыба медленно таяла и оседала с глухим уханьем. Тоська уселась перед плитой и гипнотизировала айсберг: «Ну давай, давай же!»
Минут через пятнадцать наш «ледовитый океан» превратился в бурое болото. В мутной жиже плавали останки дистрофичных русалок. Болото нещадно смердело. Я распахнула окно пошире и начала размахивать полотенцем, чтобы чудовищная вонь уплывала на улицу. «Ты что! Мать почует и прибежит!» – подорвалась бдительная Тоська и захлопнула обе створки. Аромат становился всё тошнотворнее. «Так, вода ушла. Теперь можно масла», - со знанием дела заявила соседка и плюхнула в сковороду с полбутылки подсолнечного. Варево зашкворчало, запах стал терпимее. Рыбёшки потеряли русалочьи очертания и превратились в густую коричневую кашу с твёрдыми светлыми вкраплениями – скелетами и глазами.
Спустя ещё десять минут Тоська посолила месиво, выключила газ и скомандовала: «Готово. Садись!» Мы поставили горячую сковородку в центр стола, взяли по целой сайке, открыли «Буратино». Начинался пир! Есть было решено столовыми ложками – иначе никак. Зачерпнули, попробовали, неожиданно оказалось вполне. Мысль, что мы купили мойву на свои деньги и сами приготовили, прибавляла к вкусу ещё сто очков. Мы макали белый хлебный мякиш в эту густую жирную кашу, жевали со смехом и прихлёбывали ситро из фарфоровых чайных чашек. Никогда раньше я не ела с таким аппетитом. Когда сковородка была натурально вылизана, Тоська довольно похлопала себя по пузу и сказала: «Ну ладно, я пошла. А то мамка хватится».
Через час меня начало тошнить. Через полтора заболел живот. К вечеру, когда уже вернулась с работы мама, открылась рвота. Мне пришлось признаться, что мы сожрали три килограмма мойвы. Мама побежала к соседям, узнать, что с моей напарницей. Там была такая же душераздирающая картина. Но Тоське, к счастью, даже ремня не дали, потому что зачем лупить человека, который в муках корчится над унитазом. Он и так уже наказан.
Мойву я не ела пятнадцать лет. Даже думать о ней не могла. А потом ничего, отпустило. Хорошо, что Тоська сейчас не живёт по соседству.