***
Он вышел из процессора покачивающейся походкой и накинув тут же лежащий халат на голое тело, пошел от установки прочь, отказавшись от помощи людей. Его сопроводили в соседнее помещение, откуда он переместился сам на стерильном лифте в медцентр, где он сразу, не сказав никому ни слова от слабости, лег в «пулю», так они между собой называли герметичную капсулу медицинского обследования, предварительно устраняющую молекулярный мусор, включая радиацию самой процессорной установки.
Дверь над ним с шипением закрылась и началось заполнение паро-диффузного нано-био-коктейля голубого цвета, уже настроенный на его первичный ДНК-слепок, и в этот момент даже казалось, что он погружается в густое облако повышенной плотности, но это ненадолго, еще немного и он заснет глубоким сном. Веки были закрыты, тело расслабилось и на него уже навалилась сонная тяжесть, когда он услышал сквозь толстые стенки чей-то, почти не слышный отсюда, а потому глухой голос:
- Коды в порядке... Все, уходим... Надо бы ему сказать, когда проснется, что Ён-Гу опять заперся в «БАСе» и пьет, к трансляциям допуска нет и почему ему это позволяют никому не известно, а вдруг что, а «БАС» оккупирован… Почему так засекретили его, как думаешь? В самом деле не из-за алкоголизма же? Конечно странное заболевание, но вылечить-то не сложно... Вон полежит у нас в «пульке» раз пять и проблеме конец…
Дальнейшего разговора он уже не слышал, пока он еще мог о чем-то думать, он вспомнил лицо корейца Ён-Гу, намного ниже него самого изящного и не похожего на мужчину, да и на смертного человека вообще. Его тело было тонким, как тростник, а гладкое юношеское лицо и весь облик напоминали ему больше красивую фарфоровую куклу, отчего тогда, глядя на него, его чресла будоражила противоестественная похоть. Телус, с кровью индейцев, был для него бесцветным и не запоминающимся и сейчас, как он не пытался, но кроме бровей на пятне его лица, он вспомнить не мог. Русский Азазель же, был коренастым, с широкой грудной клеткой и могучей шеей. Он был похож больше на воина или тяжелоатлета, но также обладал не высоким ростом. Он был самым высоким среди них, а потому он испытывал какое-то снисходительное отношение к ним. Все они были еще молодыми на той единственной встрече, на которой присутствовали все четыре куратора, тогда еще думавшие, что возложенная задача не будет слишком сложной.
Потом он вспомнил как пару раз навещал Ён-Гу. Узнать его уже было невозможно. Не мытые спутанные волосы висели патлами до самого пояса. Черты лица заострилось. Глаза впали глубоко в глазницы, но веки при этом были красными и нависшими. Его безумный смех изрыгающийся изо рта, который зациклено произносил одну и ту же фразу: «Она все знала, все знала, ты понимаешь? Ха-ха-ха, она все знала», а потом из его глаз лились слезы и он хватался за стакан и выпивал большими глотками его содержимое и уже затем отключался с блаженной улыбкой на лице. И в тот момент он снова в нем узнавал прекрасное создание, которым он был когда-то и даже зловоние, которое он источал, не могло обезобразить его. Затем промелькнули лица «его» Марии, уже полное улыбающееся со слезами на глазах лицо матери Эрзули, которая осталась под опекой Азазеля, самого помрачневшего Азазеля, отстраненного от дела и себя, будто увидев со стороны после процессора, «уставшего нигера(!)с белыми глазами» на слабых ногах, совершившего сегодня последний переход…
В этот момент он вдруг задумался о другом. Перед ним пронеслись видения разрушений, которые произошли по странному стечению обстоятельств, сразу после смерти трех подопечных. Разрушенный остров Гаити, будто проклятый всеми и до сих пор не поддающийся восстановлению и сотрясаемый катаклизмами. Разломанная на три части Африка, одна из которых уже начала отдаляться и это уже было видно не вооруженным глазом, а про вторую им еще суждено скоро узнать. Да и под самим континентом начался еще более жуткий процесс, результат которого им уже не смочь предотвратить. Его часть работы была провалена. Он представил себе «острова» Ён-Гу, которые атаковались и наводнениями, и цунами, и землетрясениями, и пробуждающимися вулканами с такой устрашающей частой периодичностью, что оставалось только удивляться, почему оттуда массово не эвакуируют людей, так как начало гибели этих территорий было уже очевидно и это было дело лишь времени. Все земли их подопечных будто были проклятыми после их гибели.
Проклятья были по его части, но никакого проклятья на самом деле он не чувствовал. Лоа не изменялось. «Вселенная хочет вернуться к своему началу»: вспомнилась ему вдруг давно сказанная кем-то фраза и тут его осенила мысль, от которой он резко открыл глаза, (но сразу из-за густой дымки закрыл), и на каткий миг пришел в бодрствующее состояние. Он должен был сообщить об этом немедленно, чтобы спасти последнюю. Он уже было приподнял руку чтобы нажать на кнопку остановки процедуры, но еще вздох и он уснул, погрузившись на двое суток в глубокий сон без сновидений.
***
- Ашот, когда тебя ждать?
- Часа через полтора буду…
- А, ну давай, с той машиной все вроде на мази, приедешь, поговорим..
- Хорошо, договорились…
Он бросил телефон на кресло и сосредоточился на парковке возле дома Анны Аминовны-Анны-Ани-Анны Аминовны-Ани. Поставив машину на выбранное им место, он вдруг задумался и начал барабанить пальцами по рулю. «Зачем я это делаю? Зачем? Сейчас пойду к ней, а что дальше? Может плюнуть и поехать по делам и так времени ни на что не хватает, зачем я согласился?», но затем, переведя взгляд на пакет, в котором лежали уже купленные торт и шампанское, неожиданно даже сам для себя, он вытащил ключ зажигания, схватил пакет и телефон и направился по указанному адресу, по пути нажав на кнопку мульти-лока, закрывая машину. Она издала звук, оповещающий о том, что закрыта, и в этот момент пришло окончательное решение, что он сделает это, чем бы эта авантюра не закончилась впоследствии. Он шел медленным шагом, но целенаправленно к обозначенному в смс подъезду, по пути все еще размышляя над тем что он творит, иногда отрываясь от своих раздумий на мимо проезжающие машины и проходящих людей, но ноги, хоть и не уверенно, но несли его туда, где его ждала многообещающая неизвестность или, что скорее всего, выдающаяся хрень.
«Может ли быть такое, что она действительно так сильно любит, что готова на все ради встречи? Навряд ли. Это ее игра и проигрывать она не любит. Высокомерная, холодная, настырная. Стерва! Так зачем идти, если и так все ясно, зачем играть по ее правилам, придурок! Она всегда манипулирует всем и всеми и думает, что он один из ее марионеток – не получится! Но чем объяснить ее одержимость, ведь ничего считай и не было». Затылок заломило от неприятного воспоминания своего бессилия. «Как такое возможно? Она все знает, знает, что он ни на что не способен, зачем ей это, может она хочет унизить его за то, что как ей казалось, он был несправедлив к ней? У нее ничего не выйдет, если дойдет до этого, он постарается, или «колеса» постараются за него, а, неважно. А может просто поговорить с ней, чтобы она все это прекратила, потому что дальше ничего не может быть, да и Пупсик пока у него есть, а, черт с ним, будь что будет, не об этом думать надо, бабы они и есть бабы… Как она из Такой могла превратиться в растаявшее липкое мороженое с этой маниакальностью? А что она там писала, про то что с ней произошло, про душу? Бред какой-то, но как тваю мать такое выдумать можно? Значит все неплохо с воображением? Впрочем, складно пишет… Письма эти, когда она их прекратит слать? Ах, бабы-бабы и с вами херня и без вас херня и где найти золотую середину, «К ноге! Сидеть!» я сказал и амба!». Он снова отвлекся на проезжающую мимо Газель.
«Поколение СССР чтоб их, ну как им объяснить, что в Донецке опасно? Живут под обстрелом… С того августа все уже валом валят из Донецка и только мои родоки надеются на светлое будущее – это пока в наш дом снаряд не попадет и дальше что? Как же их убедить, что война реальна и если обстрелы только слышны, это не значит безопасно… Ладно, квартиру в Подмосковье доведу до ума, монтажники свои ребята, а там поеду и дело с концом, соберу и увезу, хватит ждать и рисковать, если они этого не понимают – я это понимаю, не будет ничего уже хорошего, пока Параша у власти, ничего не будет и Захарченко ситуацию не спасет и их святая вера… Как же бесит все это и отсюда не сделаешь ничего. Как до этого вообще дошло? Уроды! Поеду и заберу, возьму машину и заберу, Газелью, наверное, не обойдется, как же старики прирастают к своим шмоткам, ладно, разберемся, место жить есть, дом дострою вместе может будем, что за жизнь-говно? Бабы! Суки…»
Он подошел к подъезду. Набрал код на двери и вошел. Поднялся до лифта. «Может уйти? Сказать, что срочные дела и уйти?», но палец предательски нажал кнопку вызова лифта и будто это действие поставило точку. Он пытался сохранять спокойствие, но волнение накрывало его изо всех сил и выдохнув он, наконец, вошел в квартиру с незапертой дверью.
Почему он представлял, что она живет в квартире с евро-ремонтом в стиле минимализма, он не представлял, но идя сюда, перед его глазами стояли белые стены и мебель из современных материалов, серых и черных тонов, глянцевые натяжные потолки, то есть все то, что по его мнению было так на нее похоже, но он ошибся. Он будто попал в квартиру прошлого века, с коврами и мебелью из ДСП, так модные, когда-то в совке, в квартиру, которая нуждалась в явном обновлении стиля и ремонте. Эта мысль лишь на мгновение задела его мозг, но что-то в понимании происходящего сильно изменилось. В этот момент она вышла из комнаты и пройдя по длинному коридору подошла к нему с широкой улыбкой на лице.
- Я до конца не была уверена, что ты придешь, хорошо, что пришел, я очень ждала тебя и еще… Я очень соскучилась по тебе, и я очень рада, что ты не передумал.
Он ответил ей что-то невпопад, указывая на пакет, при этом всматриваясь в нее. Прошло два года с тех пор как он видел ее в последний раз, и за это время она изменилась. Он никак не мог понять, что именно поменялось, но в ней не осталось ничего от Анны Аминовны, той самой, которая когда-то так возбуждала его интерес, она была обычной, какой-то домашней и не похожей на себя саму, хотя вроде и не поменялось ничего, кроме одного, она улыбалась и выглядела растерянной. Он думал, что ему это показалось, но пройдя вслед за ней на кухню, где она предложила выпить ему какую-то жижу, он по-прежнему чувствовал ее неуверенность и даже рассеянность. Да-а, не так он представлял эту встречу. И вообще, все что он представлял можно было без угрызения совести выбросить в помойное ведро.
Она встала за его спиной варя кофе в турке, и он был готов сожрать свой телефон, если она в этот момент не оценивала его. Он чувствовал, как ее взгляд блуждает по его затылку и спине…
- Что у тебя с поясницей?
- Побаливает, - ответил он автопилотом, - «Дебил, зачем я это сказал?»
- Тебе надо вылечить поясницу, - и с этими словами она дотронулась до его спины, снимая не существующую пылинку. По нему пробежала дрожь.
- Держи перышко, можешь загадать желание, - протянула она ему нечто, едва видное меж пальцев
- А, - тупо произнес он, глядя на крошечное перо, думая о том, откуда оно могло там взяться.
- Кофе готов, я тебе с пенкой сделала, как положено в лучших домах Востока
- Какая разница, жижа она и есть жижа, как не назови…
- Это не жижа, это кофе, может не самый лучший в мире, но однозначно, лучший из тех что можно купить в сетевых магазинах, - произнесла она, как-то совершенно не по Анно-Аминовски засмеявшись
- Все что не мясо и жидкое – жижа!
Она снова засмеялась, но в его голове проскочила только одна мысль: «Господи, что я несу, дебил?»
Чтобы отвлечься от этих мыслей он открыл шампанское, а она сняла упаковку с Тирамису.
- Ты угадал с тортом – это мой любимый… Кстати извини, что встретила тебя с пустым столом, я правда не думала, что ты придешь… Давай съедим твой торт! Только у меня с моими постояльцами даже посуды особо нормальной на кухне нет, так что за это тоже извини…
- Сдаешь?
- Да, обе комнаты, в третьей сама живу, но они разъехались ненадолго
- И как?
- Бывает по-разному… Мои жильцы сами разные очень, не могу сказать, чтобы они ругались, но не долюбливают друг друга…
- Да? Почему?
- Сложно сказать в двух словах, очень разные, но я не заморачиваюсь, надо как-то выживать…
Она отпила Брют и ему вроде показалась гримаса на ее лице, будто она откусила лимон, но, наверное, просто показалось… («Что-то много ему кажется»). Затем они говорили о чем-то и несколько раз ей удалось его удивить, так как сказанное ею не укладывалось в его знания о ней, потом допив бокал она налила себе сама снова.
- Хорошее шампанское? – чувствуя себя полным идиотом, спросил он
- Хорошее… с Тирамису отличное, - сказала она, навернув большой кусок торта будто ела в последний раз в жизни
Аппетит у нее был явно хорошим.
- Тебе хватит бутылки? – «Боже, откуда эта хрень прет из его глотки?!»
- Напиться? Чтоб напиться надо хотя бы две, ммм, но послаще, а так просто для настроения, торт очень свежий, - выпив до конца бокал, сказала она и засунула в рот чуть ли не отрезанный кусок целиком в рот…
Это было не реально. Все это, с позволения сказать, свидание было какой-то пыткой и неестественно происходящим действием, будто и не с ним все это происходит. Он уже не понимал зачем он здесь, что говорить, а лучше, как заткнуться, чтобы эта ситуация не была еще глупее чем она есть. Он смотрел как она поглощает большими кусками торт после маленьких глотков шампанского. «Надо было взять мяса, мясо оно и есть мясо, пипец, да, что же это такое?!» и чтобы просто отвлечься, он просто снова начал рассматривать ее, хотя уже всю, он ее увидел. Его глаза смотрели на ее странную одежду, которая явно была надета на голое тело, трикотажная облегающая кофта с расширяющимися длинными рукавами, но при этом с разрезом на животе и длинная юбка, держащаяся на бедрах, при это скрывающие ее всю до пят. Все ее тело было скрыто кроме шеи и пупка, но сейчас он был не виден, и он уставился, (пока она не видит), на ее топорщащиеся соски, «надо что-то делать!», но как назло ничего бодроперцового в его голову не шло, а вот время уходило стремительно. Она перестала есть и пить и, наклонив голову, внимательно посмотрела на него, а потом вдруг неожиданно поднявшись со своего табурета, направилась к нему и, сев на колени, крепко обхватила его руками и уткнулась носом в его плечо.
Он улыбался. Чему он улыбался, он не знал. Он чувствовал себя конченным придурком, но почему-то это было приятно. Да и вообще, все происходящее больше напоминало ему какую-то бредовую фантасмагорию, чем реальное событие и все это было неправильно или наоборот правильно? «Зачем тянуть, пусть будет то, что она хочет, а потом, ну вот потом и подумаем, что там дальше...»
***
Прошел день, три, пять, неделя, вторая, третья, но он так и не позвонил. Она поняла, что, ожидая его звонка, будто застыла во времени, несмотря на то, что ее однообразная жизнь была разбавлена некоторыми событиями. Она сходила на шествие Бессмертного полка на 9 Мая с фотографией своего погибшего в сорок втором деда-танкиста, съездила на дачу и засадила все грядки, заехала к тете Соне, где ее сын организовал для нее шашлыки и отменную баню, но все это время, каждую минуту она продолжала ждать от Ашота известий. Он же, обещая позвонить, поговорить, так и не позвонил и ожидания были тщетны. Она ничего не могла делать, ни о чем не могла думать кроме того, что привело к такому плачевному результату.
С самого начала все не задалось. Она не верила, что он придет и не была готова к его приходу, не потому что была не способна на что-либо, а потому, что не хотела себя обнадеживать, готовясь к этой встрече. Более того, к тому моменту, она уже второй день чувствовала себя не просто плохо, а чудовищно. Ее все страшило, а нервы были будто оголены. Исчезновение кокона сначала воспринималось ею как нечто не серьезное, потому что при всем том, что он был ее частью, она отрицала его наличие почти полжизни, думая о том, что это фантазии. И, если в юности, кокон был ее щитом, ее защитой и силой, как говорил ей отец, в возможно тоже несуществующих фантазиях, то в последнее время он был ее визуализированной болью, ее страданием и одиночеством, а потому лишившись его она предположила, что просто пришла в норму и стала как все. Но это ощущение «нормальности» было недолгим. Уже через несколько часов она не находила себе места, ощущая себя улиткой, лишившейся раковины, а еще через некоторое время поняла, что все пространство давит на нее от чего появилось чувство дискомфорта, при котором все раздражало и пугало, и впервые, как никогда в жизни, она почувствовала свою абсолютную беззащитность и уязвимость.
К тому моменту, когда он пришел, она взяла себя в руки, но так желанная ею встреча не приносила ничего, кроме нервной натянутости и ощущения нереальности происходящего. Он был вроде здесь, но при этом его вроде как и не было. Она что-то говорила, пила какой-то газированный уксус и заедала тортом чтобы не выдать свое отвращение к этому напитку, постоянно думая не о том, чтобы поддерживать беседу, а о депрессивном английском королевском дворе пропиарившими Брют, для которого он и был собственно придуман, в отличие от того же царского двора России, предпочитавшего более сладкие игристые вина. Впрочем, сухие красные вина ей нравились, она долгое время была вынуждена пить их в обязательном порядке за ужином для поддержания своего здоровья. Некстати вспомнился, из почти уже стертого из памяти прошлого, Азазель, который разделял с ней эту любовь и таскавший ее по «закрытым» местам Москвы, где в винных картах даже не обозначались цены. Осушив в этот момент до дна бокал Брюта, она лишь надеялась, что эта кислятина станет последней оскоминой в общении с ее визави.
Для поддержания беседы она рассказывала ему о некоторых событиях своей жизни, о том, что имеет представление о нескольких гуманитарных науках, так как пол жизни провела за компьютером за написанием рефератов, курсовых и дипломов для своих друзей. Расспрашивала его о работе, надеясь услышать, что у него не так все плохо, как могло бы быть после ее ухода. Не потому что она была не плохим, как она надеялась, сотрудником, а потому, что все фирмы, в которых ей доводилось работать, после ее ухода едва выживали, съезжая на точку отсчета до ее первого рабочего дня. Закономерность была странной и проверенной, но при этом она никогда об этом никому не говорила, потому что быть «приносящей удачу» с одной стороны было приятно – для нее, а со всех других сторон нелепо. Ко всему прочему она долго мучилась спросить или не спросить его о Веронике из ее сна. Девушка в байковой рубашке и с прямой челкой просила «привести его к ней», но тогда она думала только об Ашоте и мысль, что Вероника говорила именно о нем много раз посещала ее, но так в итоге, она и не решилась на это.
Затем ей все это надоело, надоело притворяться что она в восторге от напитка с тортом, от ничего не значащих разговоров и эта нервозность за столом. Она хотела почувствовать его, прикоснуться, обнять, испытать детское спокойствие на его коленях и ей это почти удалось, но он захотел большего. Она понимала, что только для этого он и пришел, а точнее для этого она его и позвала, но именно секса в этот момент ей хотелось меньше всего в жизни.
Дальше все было только плохо, затем еще хуже пока не стало совсем ужасно. Волна стыда и унижения снова накрыла ее как цунами и обхватив себя она начала раскачиваться на табурете.
- Снова провела весь день как скворец на ветке? – произнес Володя, зайдя неожиданно на кухню
- Все нормально, - подавляя все свои эмоции произнесла она
- Ну так может все же расскажешь, что с тобой произошло пока меня не было? То неожиданно уезжаешь, то возвращаешься, то на телефон неделю не отвечаешь, толком ни с кем не говоришь, что, наконец, произошло? – вывалил он накопившиеся за месяц вопросы
- Все нормально, - безжизненно снова ответила она
- Ань, может хватит? Я ухожу на работу - ты сидишь здесь, я возвращаюсь ты снова сидишь на том же месте, ничего не ешь, только куришь и пьешь кофе, так нельзя, что происходит с тобой?
- Ты когда-нибудь чувствовал себя брошенным?
- В смысле? Типа баба ушла?
- Во всех смыслах… Что тебя бросили вообще, все забыли и никому ты не нужен?
- О, да у тебя депрессия самая настоящая!
- Нет, я просто хочу, чтобы меня любили и хоть кто-то помнил обо мне, чтобы быть хоть кому-то нужной. У меня никого нет, а с семьей, детьми, не вышло… Есть вроде родственники, но будто их нет, друзья есть, но и их будто нет. Раньше мы общались по телефону, пусть по праздникам, но мы говорили, интересовались жизнью друг друга, вспоминали что-то из прошлого, рассказывали обо всем друг другу, делились планами на будущее, иногда могли зависать на телефоне часами, а теперь по вацапу на праздники обмениваемся открытками, которые пересылаем друг другу и даже они противны...
- Почему? – удивился он
- А… из десяти поздравивших человек с «9 Мая», восемь прислали одну и ту же открытку, даже сам факт того что люди пересылают одно и тоже друг другу уже о многом говорит, никто никому не нужен, как так вышло что все стали сами по себе?
- Ань, прости, но я думаю, это просто одиночество в тебе говорит… - неуверенно начал Володя, - я думаю, тебе надо отвлечься от этих мыслей и чем-нибудь заняться. Ты молодая красивая женщина, а сейчас, ну, это просто временные трудности их надо пережить и забыть. У меня была одна знакомая, одинокая женщина, она перенесла тяжелую операцию и вроде как жизнь кончилась, а потом начала писать картины и это вытащило ее, через какое-то время вышла замуж, теперь нормально живет, все наладилось, она через картины нашла себя и свой путь и тебе надо что-то такое придумать, может пусть не смысл жизнь, но что-то что пробудит в тебе интерес.
- Я не умею писать картины, папа умел, а я нет, с этим талантом мне не повезло, одна мазня выходит… - рассеяно сказала она
- Да почему обязательно картины, ты говорила, что писала рассказы…
- Да, парочку, но в эпистолярном жанре я тоже не сильна…
- Ну так попробуй написать еще что-нибудь…
- Я не могу, у меня нет фантазии. Те рассказы что я написала, это были события из моей жизни, одно – страшное, после которого я отказалась от половины своих способностей, которые вроде бы как были, а второе – это просто был глоток кислорода в беспросветной жизни, давший мне надежду, а больше ничего нет…
- А что за страшное событие?
- Толпа мертвецов, а неважно, я написала рассказ в надежде что кто-нибудь поверит в их существование, но оказалось, что люди верят в вымышленную часть моего рассказа, которую я посвятила единственному человеку, которого называла «мой парень», (он умер давно), а не в мистическую, которая была на самом деле…
- Почитать можно?
- Да, читай, правда там ошибок море…
Найдя в интернете ее рассказ, он положил телефон на стол, а сам полез в холодильник, доставая продукты
- Сейчас поедим и пойду читать, а что много мистики было у тебя?
- Вся моя странная жизнь, начиная с самого детства, но был один момент, который изменил все…
- Так напиши о нем, - уже нарезая мясо на доске сказал Володя
- Написать мемуары? – вдруг улыбнулась она ему
- Ну я так понял ты в своих рассказах именно о своих личных событиях писала?
- Ну да, с воображением у меня плоховато, если не сказать, что его вообще нет…
- Воображение есть у всех!
- Ммм, да, конечно, может кое-что и осталось…
- Ну вот и решено, ты пишешь! – вдруг торжественно объявил он и ударил ножом по куску мяса, которым уже во всю занимался, будто в его руке был топор
- Ммм, ну я попробую, - неуверенно сказала она, - назову свои мемуары «Шахерезада», да, именно так и назову!
Володя резко развернулся от столешницы к ней всем корпусом и уставился на нее: «Шахерезада?!»
- Да, ты же сказал, чтобы я написала о себе?
- А причем тут Шахерезада? – по-прежнему стоя в той же позе спросил он
- Меня так довольно долгое время звали, кличка была такая, - сказала она, одновременно с этим пожав плечами и виновато улыбаясь
- Вообще тебе подходит… Шахерезада… Но ведь есть книга такая…
- Нет, книги нет, «Шахерезада» – это миф, но говорят, что по мотивам именно «Шахерезады» написана «Тысяча и одна ночь», - просто ответила она
Володя долго не моргая смотрел на нее в упор, будто что-то хотел сказать, а потом развернувшись снова к столешнице ударил с каким-то остервенением по куску мяса и произнес: «Отлично! Шахерезаде быть!»
Следующая глава http://www.proza.ru/2019/03/18/80