Эпизод повести
Танцы в колхозном клубе проходили под музыку патефона — шипение и треск заезженных пластинок напоминало звук разогреваемых на сковороде шкварок; музыка и слова песен были неслышны за шумом топчущих пол ботинок и сапог.
Край был продвинутый лишь в том смысле, что пили там безбожно. Во всей этой обстановке было, однако, нечто романтическое. Люда была переполнена желанием любить. Парни бегали за ней «табунами», но принца среди них не было.
Люду поселили в простой избе у одинокой старухи Клавы. Изба располагалась на самом отшибе в полусотне метров от угрюмого старого леса, в который даже немцы за всю войну не сунулись ни разу. В темных сенях висел в пол- стены плакат с изображением вождя — в полный рост, с неизменной трубкой в руке. Две третьих передней половины избы занимала русская печь. На печи была большая лежанка, где хозяйка часто спала - «грела свои старые кости».С лежанки на всю избу распространялся запах сушеных грибов, из которых баба Клава в иные дни варила черный необыкновенно вкусный грибной суп...
Днем Люда работала в магазине, а ночи проводила в доме старухи. По ночам было так тяжко — ведь юное тело, изнывая, жаждало любви, просило до боли, до стона... Чтобы унять зов тела, Люда приносила из магазина бутылку чего-нибудь, и с хозяйкой перед сном выпивали. Старушка была помешана на песне «про улицу».
«Белая улица в черном окне.
В белом березы стоят при луне»...
Вскоре эта песня непонятным своим обаянием захватила и Люду. Обе женщины завели традицию — исполнять «улицу» всякий раз после выпивки. Песня их веселила и, странным образом, приободряла.
«Вот тебе на! Никому не слышны,
Быстро спускаются черти с луны.
Несть им числа! Это что ж за десант?
Дай мне, старуха, скорее ухват!»...
Пьяная старуха, переходя на шепот, рассказывала про чертей. Девушке становилось страшно, и лишь пропущенный лишний «стакашок» давал возможность представить бабкиных персонажей в несколько несерьезном и даже забавном свете. «Не надо смеяться, дуреха, он этого не любит», - пугала старуха. Результат бабкиных стараний превзошел все ожидания. При полной луне в морозную ночь, когда на улице бело, как днем, и только разрозненные дома деревни чернеют, как самые черные тайны, Люда боялась выйти не то что за порог избы, но даже и по нужде - в черные сени. Ведь она уже знала — из верного источника — что в такие ясные ночи по лунному лучу черти гурьбой спускаются с приблизившейся Луны, где у них сотворено гнездилище, и во все лопатки бегут творить пакость людям. Энергии у них — через край, силы — тоже. Никто никогда не сталкивался с таким положением, чтобы кто-то из чертей был устал, задумчив или болен. У них всегда полный порядок. А еще все они носят погоны на плечах и беспрекословно подчиняются своему вышестоящему начальству. Потому как у них — настоящая армия, причем самая сильная в мире... И говорят они на тарабарском языке, отдаленно похожем на немецкий.
Старуху по-пьяни несло. О нечистой силе она могла говорить без устали хоть весь вечер. Но как только кукушка на часах с шорохом и сипением выдавала, что наступает полночь, неугомонная, как сами черти, старуха вмиг замолкала и, хитро улыбнувшись, угнезживалась в кровать.Она никогда не крестилась, не шептала молитв, и святых образочков у нее в доме не водилось. Старуха говорила, что он особо ненавидит верующих. А безбожников обходит стороной, поскольку они — свои люди...
В одну из морозных ясных ночей под старухин храп в пустой черной избе Люде показалось, что с улицы, ослепительно залитой лунным светом, проникло в дом какое-то существо. Оно остановилось на пороге, потом бесшумно прошло старухину комнату и оттуда — из мрака — рассматривало Люду, не шевелясь, не дыша. Она не видела ничего определенного, только ощущала вперенный в нее жуткий взгляд.
Страх полностью парализовал ее. Существо клубилось как искрящийся туман. Оно приблизилось. Люда хотела кричать, и не смогла. Облако зависло подле нее, преобразилось в черный человеческий силуэт. На груди черного существа блестела яркая точка. Люда различила — это мужчина, черный как сама тьма, могучий, как танк, властный, не терпящий возражений, Он был страшен! Он навалился на нее, и она по- девичьи наивно решила, что теперь он ее задушит... Но ему надо было другое...
Утром Люда раздумывала: говорить ли ей о ночном происшествии, и с кем... Расскажешь — сочтут за дуру, повихнувшуюся на почве секса. Разойдется по деревне - парни полезут нахально. Никто не поверит. Даже старуха Клава.
День тянулся долго. Все валилось из рук. На работе не клеилось. Люда вознамерилась уехать домой, плакала, просила председателя ее уволить, тот — ни в какую. Она тайком договорилась с Васькой, молодым, влюбленным в нее шофером, чтобы он довез ее до станции. Наспех собрала свой картонный чемоданчик, побежала к Ваське, а он — пьяный в дым — лапает, лезет целоваться мокрыми губами. Придурок! С чемоданом и хотулем Люда обескураженно пошла на край деревни к чуть виднеющемуся на фоне леса дому. Выпили со старухой, спели «улицу». Потом старуха, как всегда, захрапела. Люда осталась одна — наедине с черной избой, избой-бедой. Может быть кошмар не повторится? Ведь это был всего лишь сон, хотя такой реалистичный, натуральный...
Лишь только часы с кукушкой прохрипели полночь, на пороге закурились неясные очертания. Смутное фосфорицирующее облако проструилось к ее кровати, приняло облик черного мужчины. Его глаза горели черным неистовым огнем. И он «трудился» на ней, не сбавляя темпа, до самых «петухов». Когда он вынужден был ретироваться, она представляла собой почти безжизненную и бесчувственную тряпку.
Серый туман не заставил себя ждать и на другую ночь. Он не считал нужным разговаривать с нею. Но она отчетливо слышала его приказы в своем мозгу: «Повернись задом... Открой глаза...» Она выполняла все, что он требовал. Не могла не выполнять.
Она сбежала из деревни на почтовой машине, без документов, без вещей. Явилась домой исхудавшая как щепка, с горящими как у смертельно больного, потемневшими до глубины глазами.
Дома, при отце, матери отогрелась, отошла, снова научилась улыбаться. Никому ничего не рассказала. Сама же решила, что виной всему, что с нею случилось, была проклятая бабкина изба, да и вся эта деревня. Чем дольше она жила дома, тем все тускнее и слабее напоминал о себе пережитый кошмар. Да, это были сны - страшные, правдоподобные сны...
По протекции отца она устроилась в офицерское кафе. Отбою не было от молодых лейтенантов... Черный дом на краю деревни совсем исчез из ее памяти, будто и не было его вовсе. Так ведь и не было ничего — были сны.