Предвидевшие гром, они были удивлены дождю. Осознав небо, они забыли о тверди на которой стояли. Доверившись огню - причитали о сожженных крыльях. Впустив в сердце воду - кляли сопутствующий ей холод. Приласкав ветер - удивлялись чужим местам, в которых проснулись. И так всегда, вовек, протянув руки к одному - одергивали ладони в испуге от второго, пришедшего с первым, но незаметно, в шапке-невидимке. Оттого стали бояться, а вместе со страхом пришла покорность, ибо проще покориться боязни, нежели воспротивиться ее силе, ее громоздкой и свирепой ярости.
Покорившись - упали духом. Упав духом - стали выцветать. Выцветали, выцветали, да и выцвели. Облиняли, сморщились, ссохлись. Перестали пестовать речь, стихли. Нечего уж было сказать миру. Да и стал бы он их слушать, юродивых? Качались пустой стерней в глухом людском поле, тихонько шелестели. Никто и ухом не вел на их жалкую мелодию. Начали клониться к земле, сникли, грустными горбами окоем смущали. Уткнулись подбородком в почву, распластались. Прошло по ним новое племя, не заметив тайных страданий.
Ждали, ждали приветов смерти. Лишь она почтит столь презренных своим взором и добрым словом. А она замешкалась в сиреневой дали, разминувшись с закатом чужой жизни. Ей бы звезды косить, чтобы ссыпались в подол наливным серебряным водопадом, а не в пыли марать руки, выдергивая бурьян злополучный. Так и стали они вечны: глупые, серые и пустые. А за этим всем пришла злоба.
Злоба на тех, кто поет и зреет, кто говорлив и не напуган далью, кто готов менять мир по своему подобию, презрев условность. Вот тогда-то они восстали, воспылав гневом. Уж на что слабы, а нашли силу. Заглушили молодых, рты им забив трухою. Подожгли там, где цвело и пахло. Взялись за руки и сплошной межою, отгородили иных от бытия - стеною. Вот она - цель жизни! Лишить радости всех, кто умел смеяться. Вычеркнуть тех, кому дорог был путь познанья. Поработить тех, кому мил лик свободы.
Вот и стихло всё здесь, подернувшись пеплом и тяготеньем к тленью. Одна сплошная тень расползлась от края до края. Ни птиц, ни шороха трав, ни малейшего движения сока в гнилых корневищах. И серые стражи на границах покоя - стеною. Бессмертные, заломившие хрупкие крылышки счастью. Упившиеся чужим страданьем адепты безумий. Блюдущие тишину аколиты. Тюремщики смыслов.
На том и оставим картину, другим в назиданье.