Кузьмич - прирождённый народный философ. О таких, не разобравшись, говорят: болтун. Но кто знает, не плачет ли по Кузьмичу горькими слезами кафедра какой-нибудь общественной науки в университете... Впрочем, жизнь Кузьмича сложилась так, что выступает он с лекциями в тесной "шоферской" у нас на "Скорой" перед шоферами, фельдшерами, санитарками и медсёстрами. Слушают его с улыбкой, однако ж внимательно: что-то есть такое в речах Кузьмича, что никак не оторваться, пока не дослушаешь до конца, - этакий магнетизм. Кузьмич и сам это замечает и говорит всегда неторопливо, будто колдует словами. И верно, околдовывает: никто ему возразить не в силах, все только удивляются: "Ну, Кузьмич, во даёт!"
Зимней ночью мы сидим вдвоём с Кузьмичом в прокуренной шоферской, тускло освещённой лампочкой-двадцативатткой, ждём вызов. Во дворе на снежном ветру дремлет наша машина (УАЗ) - одна, остальные разъехались по вызовам. Кузьмич сегодня в новой вязаной жилетке, в светлой рубашке, "до синевы выбрит" - сразу видно, что он "парень не промах", "не хухры-мухры", хоть и деревенский. Ему не сидится на топчане, он встаёт, прохаживается от стола, на котором рассыпана колода замусоленных карт, к сипящему, пышущему жаром титану в углу, и обратно. Это его хождение туда-сюда в неторопливой, исключающей всякую суету манере означает всегда только одно - начинается "лекция". Неужели он прочтёт её ради меня одного? А почему бы и нет...
Я разглядываю старую карту района, висящую на оббитой стене в большой застеклённой раме, и мы заводим разговор об озёрах, болотах, деревнях, которые сохранились разве что на этой карте... Ну и конечно о партизанах. Кузьмич ведь - бывший партизан. Из копилки своей памяти Кузьмич, не торопясь, вынимает брошенную мною как-то невзначай фразу: "Да живу, как все..." (которую я, может быть, и не произносил), и вот уже повёл степенный рассказ о сельском учителе, которого немцы вместе с другими пленными привезли в лес на расстрел...
- Ну вот, привезли они их в этот лес, к яме. Он мне говорил потом: "Так стало страшно, ведь сейчас расстреляют! - И я побежал, не выдержал". Ну, этих пленных немцы сразу наповал - залпом. А с учителем не то: сам ведь знаешь, хочется покуражиться - пусть отбежит подальше, нас же много, чья-нибудь пуля-дура догонит. Так даже интересней - как на охоте. Посмеялись они над ним, что удирает, как заяц, да и пустили очередь из пулемёта. А он бежит, петляет, прыгает из стороны в сторону. Они - со всего оружия! А он всё бежит. И удрал. Вот так и дошутились немцы. А смотрел бы он на всех, был бы со всеми в яме.
- Действительно, этот учитель человек незаурядный, - сказал я. - Это его и спасло.
- А как же ты думал! Раньше учителя были уважаемые люди, интеллигенты. И было за что уважать.
- Что же дальше с ним было?
- А потом он прибежал домой, к жене, сел за стол обедать. Тут нагрянули немцы, окружают дом. Куда деться? Спрятаться негде. А он и тут не растерялся - спустился по цепи в колодец и затих... И воду брали немцы, а не заметили.
- Вот это человек! Где же он теперь?
- Кто его знает. После войны они с женой уехали - скучно стало в деревнях.
Кузьмич подымил сигаретой, наморщился, вспомнил ещё одну историю, лекция была продолжена:
- Всякое бывало в войну. Ты вот фильмы смотришь, думаешь, так и было... А я-то знаю. Так вот, был в Лоховне маленький партизанский отряд, всего из пяти человек - просто прятались в лесах с пулемётом, ещё пара винтовок у них была, горстка патронов к ним. Один из этой пятёрки был Гриша из Быстряниц, мы с ним в школу вместе ходили, на гулянках встречались... Подошли они к деревне. Командир ихний подался в разведку, мол, схожу узнаю, что там и как. А эти бойцы ждут в лесу. Командира нет и нет. Тут глядят: немцы их окружили. Кричат фрицы: "Ифан, здафайс!" И взяли быстро, без бою, те даже пулемёт зарядить не успели. Этот командир выдал их немцам.
Потом заперли их, четверых, в бане. Через некоторое время гонят в сарай, втолкнули: посередине стол стоит, ломится от закуски, бутылок. Бутылки, правда, пустые, а закусон самый настоящий. Немцы приказали сесть за стол, но есть не разрешают. Наставляют на них фотоаппарат - вот зачем этот спектакль: сфотографируют их с немцами за хорошим немецким столом, потом наштампуют листовок - мол, русские партизаны перешли на службу фюреру.
Приказали: "Ляхэн, ляхэн!" Фриц с камерой щёлкает, а Гриша в этот момент - бух лицом на стол! Испортил кадр. Они его - бить, долго пинали, лицо, правда, не трогали - ещё сгодится. Опять за стол, приказывают "ляхэн", фриц щёлкает, а Гриша - опять голову вниз! Ну, тут его измочалили так, что для фотографии уже стал не гож. Кинули в угол, полумёртвого. А этим троим - марш за стол, "ляхэн". Ну, а куда денешься - улыбались, хоть и кисловато.
Наутро погнали их с большой колонной в лагерь. Но по дороге случилась заварушка: партизаны в лесу открыли огонь, убили конвоиров. Все эти пленные оказались в большой партизанской бригаде. Там серьёзные дела проворачивали! Шутка ли сказать: за всю войну немцы ни разу в этот край носа не сунули. Бомбить-то бомбили, и крепко, но ни один фриц не сунулся на те дороги - боялись. Гриша до самого конца войны дослужил, вернулся из Германии в сорок пятом. А этих троих свои же и расстреляли вскоре - за то, что снялись для немецких листовок. Немцы их повсюду разбрасывали с самолётов.
Вот тебе и "со всеми", - закончил свою лекцию Кузьмич.
___________________________
Примечания.
Быль опубликована в газете "Красный маяк" 09. 02. 2005. С. 3. под названием: "Рассказывает Лукич".
Вторая публикация этой были - сборник "В поисках истины" - Красногородск, 2005. С. 177 - 180 - под названием "Лекция Лукича".
Реальным лицом, вдохновившим меня на военные были, является Алексей Кузьмич Кузьмин (1927 - 1993 гг.), уважаемый в городе человек, водитель "Скорой помощи", бывший партизан...
lachen (нем.) - смеяться.
На снимке - Алексей Кузьмич, фотография на памятнике, Покровское кладбище г. Опочка.