Как и сегодня, там, в 2004 году шел снег. За полтыщи километров отсюда. Горы подходили вплотную к дороге, нависали над ней и рекой. Снег закрывал всё, как усталость глаза.
Мы поселились в одноэтажной гостинице, которая и гостиницей-то назвать трудно, потому что это был когда-то обычный жилой двухквартирный дом. Теперь в нем сквозной коридор, упирающийся в ванную комнату, где дверь изнутри зарывалась на обыкновенный крючок. А вправо и влево по коридору комнаты. Пять или шесть. Некоторые со створчатыми дверьми, едва запирающимися на навесные замки.
В комнате тесновато, две трети занимают кровати и шкаф. Зато общая кухня просторная, со всем необходимым. Ноябрь, мёртвый сезон, ни туристов, ни командировочных. Мы одни, поэтому хозяйка нам рада.
Лиственничные дрова в печи трещат, чугунные батареи гудят, урчат и булькают. Руки пахнут смолой и луком. Как ни отмывай. Я помогаю Ирине готовить. Денис играет на ковре. Да, тут везде ковры. И на стенах и на полу. Мы взяли любимую машинку малыша. Утром купили рыбу. Ирина обещает, что мы оближем пальчики.
Где-то далеко, в неуютном городе остался бывший муж. Ещё официально не бывший, но это не важно. Он обещал нас убить, стереть, превратить жизнь в череду невыносимых и жутких страданий. Отчасти я ему верю.
В городе осталась мама, которая не поняла и не приняла наше решение жить вместе. Но то, что мы решили уехать, огорчило её ещё больше.
У нас нет мобильных. Тогда они были не у всех. Каждый день я хожу на почту-телефон-телеграф, заказываю переговоры, читаю, в ожидании, надписи на штукатурке. Тут записаны ручкой, карандашом, а чаще просто выцарапаны ключами, ногтями, телефоны, имена и даже сентенции, вроде «Прикинь, я тоже был здесь», «Кто прочтет эту надпись – тому повезёт», и просто «Сука». Казалось, мы убежали не только в пространстве, но и во времени. В прошлое.
Почти каждый разговор с мамой заканчивался плачем. Она неизменно просила меня вернуться, только «без этой». «Без этой» я не мог. Мама пыталась воспитывать: «не хорошо уводить чужих жен», взывала к совести и здравому смыслу, а я старался, как мог, ее успокоить.
Ещё я позвонил в редакцию. Просил отпуск за свой счёт. Получил десять дней.
Я возвращался с почты в гостиницу через всё село, почти не встречая прохожих. А на пороге ждала Ирина. Она всё время улыбалась. Первый образ, который всплывает при ее имени – именно этот, с улыбкой.
Я понимал, она так подбадривает меня. Но всё же в ее улыбке и взгляде было столько беззаботности, столько нежности. Я никак не мог поверить, что это из-за меня, из-за того, что мы вместе. Всё что угодно, даже то, что, возможно, она счастлива, что ушла от мужа, и неважно, ко мне или это мог быть кто-то другой. Да, вот такая самооценка. Но когда она обнимала, даже с поднятыми вверх кистями, запачканными рыбой, когда целовала, создавая между нами вакуум, который мгновенно засасывал нас обоих в параллельную вселенную, где не было никого, кроме нас, только тогда вспыхивало внутри «Это правда! Это всё для меня! Из-за меня! Это происходит со мной!» И именно за этот миг можно, казалось, стерпеть всё.
Мне кажется, мы сделали верно, что убежали. Это дало нам время узнать друг друга. И окончательно понять, что всё правильно. Это дало время успокоиться, обдумать происходящее, понять, куда двигаться. Мы стали общаться с Денисом, играть. Прежде чем оказывать первую помощь пострадавшему, нужно устранить поражающий, травмирующий фактор. Это я, как «младшая медсестра» по образованию, помню хорошо.
Я переживал за маму, за Ирину, за Дениса, но совесть… Мы не прятались, не притворялись, не врали, мы сразу пошли и признались во всем мужу Ирины. И что в итоге? А в итоге, даже бывший муж Ирины сказал, что лучше бы мы были любовниками, потому что Ирина, по его словам, быстро бы поняла, что со мной ей ловить нечего, и осталась бы с ним.
Я могу ошибаться, но, мне кажется, почти все вокруг были уверены, что мы идиоты, авантюристы, ненормальные, что лучше было бы нам всё скрывать. И всем так бы было хорошо. Вот это поражало. Я стал смотреть на людей по-новому, я будто только сейчас стал узнавать их по-настоящему. Люди, вы даже не звери. Люди, мы с вами с разных планет, миров, вот что.
Мой любимый хореограф Г.И., авторитет, друг, старший товарищ, говорила, что к ней приходил Игнат, умолял поговорить со мной, чтобы я одумался, и она решила поговорить, и спрашивал, как и все, сколько мы знакомы, и не верила, что один день, и говорила, что это несерьезно, и нельзя просто так разрушать семью, какая бы она не была.
Мой любимый редактор Т.А., авторитет и старший товарищ, говорила, что знает Игната, знала и его семью, и семья выглядела со стороны идеальной. Но, даже если и были проблемы, то их нельзя решать таким способом, так кардинально, надо разговаривать, и, вообще, «уж поверь моему опыту», ничего из этого хорошего не выйдет, такие связи, которые возникают в одно мгновение, непрочны, как это приходит быстро, так быстро и уйдёт.
Мои друзья взывали к разуму: зачем тебе это, обуза, проблемы, морока. Все вокруг, кроме нас двоих, были уверены, что мы совершаем, совершили ошибку. Как тут не почувствовать себя сумасшедшим. А если ты счастлив, как не сделать выбор в пользу этого сумасшествия? В результате у меня почти не осталось друзей, авторитетов и товарищей.
Зачем нам было оставаться в родном городе, если там нас никто не поддерживал и не понимал. Здесь, в заснеженной глуши, нас тоже никто не поддерживал и не понимал. Но здесь мы и не ждали поддержки. Мы держались за руки, и этого хватало, чтобы не упасть.
Дальше идет отрывок, который я хотел включить раньше, после поцелуя. Но потом передумал. Пусть будет тут, легче будет его убрать.
За окном стояли рыбьи скелеты. Белые при свете фонаря деревья в снегу. Вокруг картофельное пюре. Денис засыпал под уютные наши разговоры. Мы еще не могли наговориться. Жадные до друг друга, любопытные, осваивали чужую жизни, встраивая её в свою, вживляя, прорастая воспоминаниями и ощущениями. Так снег делает пространство единым, скрепляет композицию, так разговор, создает иллюзию соединения, так умножается жизнь.
Мыли друг друга, поливая из железного ковшика. Воду грели на плите. И в этой церемонии была особая какая-то торжественность и было счастье. Внутри замирало что-то в предчувствии. Как в детстве перед процедурой у врача. Или перед контрольной в школе. Или ты поступил на тот факультет, куда хотел, идешь на первую пару, но не веришь, не веришь. Или садишься в вертолет, впереди полчаса над зеленой или белой тайгой, ничего не слышно от шума винтов и мотора, кровь стучит в виски. И страшно, и счастье. А впереди еще больше счастье: речка, лес, братья, сестры, покос, каникулы. Любовь – это каникулы взрослых.
Да ну, конечно же, я не прав, я пытаюсь найти образ, передать ощущения. А если бы я смог, то другим, следом, нечего было делать. А так, пусть и они попробуют. У них получится, уверен. Но не так, как у меня.
Может, что-то подобное испытывает выигравший в лотерею? Не знаю. Море возможностей. И ощущение, что вот, о чем ты читал, смотрел, мечтал, что описано в лучших книгах, показано в лучших книгах, спектаклях. Ощущение, что с тобой, именно с тобой, ах, как же это трудно осознать, с тобой происходит.
Так же трудно осознать настоящее счастье, как настоящее горе. Я помню, как мне сообщили «мама умерла». И это было ожидаемо. И началась суета. Бумаги, конторы какие-то ритуальные, обзвон родственников. И даже когда мы с друзьями выносили тело из морга и загружали в ритуальную газель, всё равно не понималось, не осознавалось. Все чувства говорили: вот, это случилось на самом деле, а сознание верить отказывалось, блок у сознания: нет, неправда, розыгрыш, так не бывает и всё. Хотя никому об этом не говоришь, еще примут за сумасшедшего.
И тут, вот она, женщина под меня, по шаблону, по линиям тела, по взгляду, ощущениям, пониманию, по душе. Создано, соткано, вылеплено, выращено и дано: на, владей и повинуйся, люби и делай, что хочешь.
Я никогда не ел манго. А во Вьетнаме попробовал. И это оказался мой фрукт. Мне кажется, я могу питаться только им. И съесть сколько угодно. Правда, потом, в России, манго уже не то. И живу я без него. Как сейчас без Ирины. Но я помню вкус.
Мы были как в мыле. Как улитки, покинувшие свои домики. Тыкались усиками с глазами. Глаза были руками, а пальцы будто видели всё. И не важно, закрывались глаза, или раскрывались широко. Она ли была во мне, или я в ней, неважно. Счастье глоталось, как прохладная вода в жаркий день. Только водой можно насытиться, а тут насыщение невозможно. Простыни можно было выжимать. Мы меняли их. Собирались спать. Но как заснуть, когда такое чудесное тело рядом, когда рядом тот, кого ждал так долго.
-Я больше не могу, - шептала она, - я хочу ещё, - добавляла.
Ну что это, как не сумасшествие, натуральное. Зависимость. Погружение в другого. Пещеры разума. Глубины океана. Заснеженная тайга. Горы, заслонившие нас. И горы, и тайга и океаны внутри.
А потом прошли десять дней, закончились деньги и мы должны были вернуться.
© Сергей Решетнев