«Если Бог есть и верно, что он создал человека по своему образу и подобию, то отношение Бога к человеку должно быть аналогично отношению садовода к растению, высаженному в саду. Если растение нужно и приносит полезные плоды, то он будет о нем заботиться и удовлетворять его нужды, как только растение становится не нужным, то в лучшем случае садовод о нем забывает, а в худшем удаляет из сада»
Сегодня меня посетили воспоминания о недавнем прошлом.
Вы когда-нибудь, будучи, по сути, безбожником, молились в действительной надежде на спасение? Вы когда-нибудь, будучи, по сути, прагматиком, обращались к татарской гадалке-знахарке Резеде, слывущей в маленьком нефтяном городе, как действительно помогающая? Если нет, то вы не испытывали больших затруднений и страхов. А со мной это произошло летом 2010 года, когда следствие фабриковало на меня одно уголовное дело за другим, которые сцепившись между собой, составили пустопорожний, но добротно склепанный трехсоставный уголовный паровоз, из которого было уже не выпрыгнуть, поскольку хоть один состав, но доползет до обвинительного приговора.
Резеда – моложавая светловолосая нормального телосложения пенсионерка с оптимистичными глазами, проговаривающая все слова с заметной татарской хозяйской интонацией. Жила она в том же пятиэтажном доме, где жил и я, только в предпоследнем подъезде, где получила квартиру в подарок за безупречное, так сказать, колдовство, как говорили, от главы города Муравленко Василия Б-кого, названного в моей книге Хамовским за первостепенную черту характера. К ней решил обратиться и я…
Резеда ушла в ванную, и из ванной раздался ее чих и кашель. Меня иногда одолевал подобный внезапный чих, который я всегда списывал на аллергию, на незримую пыль, внезапно осевшую в носу и щекочущую его изнутри не хуже, пожалуй, табака. Этот демонстративный чих Резеды я воспринял, как признак избавления от некоей заразы, которую она подхватила от меня, незадолго до ухода в ванную, когда ритуально водила надо мной руками.
- Боженька разрешил тебя лечить, - сказала она, вернувшись в комнату, слегка напугав меня коверканьем имени Бога, которое по имевшимся у меня знаниям, сотворяли только злые ведьмы. Но эта мысль как капля из плохо закрытого крана, вырвалась из темного туннеля, поставляющего размышления, возвестила о себе глухим ударом в ночной тишине о дно нержавеющей кухонной раковины, и исчезла в сливном отверстии, в котором и исчезают все внезапно нарождающиеся мысли, которые не успел зафиксировать.
***
«Украл ли я деньги?» - спрашивал я сам себя, повинуясь напору текста обвинительного заключения, образно говоря, измазавшего меня в пух и смолу, как зрители - героев книги «приключения Гекельберри Финна» после их спектакля «Королевский жираф или Царственное совершенство». На этот вопрос я не находил точного ответа.
Вина проявлялась, словно некачественная фотография в лотке для проявки, где сквозь колышущуюся поверхность проявителя становилась все более очевидной размытая, пересвеченная картина вины, но не в краже с обманом, как изображало следствие. Обмана не было. Да и кражи тоже.
Моя вина состояла в том, что я доверился своему должностному недоброжелателю главе города Б-кому, думая, что тот будет честно выполнять свой долг, подписывая разрешения на командировки, хотя я его высмеял в своей книге. Вот уж глупость с моей стороны! И позднее он меня обвинил в использовании доверия к себе и краже, хотя сам использовал мое доверие к себе и предоставил мне деньги, чтобы впоследствии это использовать так, словно бы обманул я. Вот такой каламбур получился.
Вторая часть вины состояла в том, что я потакал собственному желанию сэкономить личные деньги. У недоброжелателей ничего нельзя брать, нельзя ничего брать даже у доброжелателей, потому что доброжелатель – категория временная...
Где оно усиливается, то почти неощутимое движение воздуха, которое мы создаем языком, проговаривая слова? Через какие трансформаторы в головах оно проходит, разрастаясь, порой, до урагана и сметая на своем пути и то, что порой мы любим, то, что ценим более всего? Я писал продолжение «Холодного пути к старости» и «Эффекта безмолвия», сидя на лавочке в церкви святой Татьяны.
Я смотрел на небольшую икону Николы угодника, Николы чудотворца, смотрел, многократно приходя в церковь святой Татьяны. Я зажигал небольшую свечку и молил чудотворца о чуде. Само нахождение в церкви приносило успокоение. Пламя свечи колыхалось то спокойно, то неприязненно потрескивая. Меня огорчало, когда кто-либо из прихожан зажигал от моей свечки свою, отпугивая, как я полагал, ангелов, от слабого моего пламени. Я надеялся на чудо, потому что абсолютное зло искало меня везде, стоило ошибиться, и этот день мог стать последним днем на свободе, поэтому я готов был поверить, и верил, и в Бога и в ангелов.
Выйдя из церкви, я внезапно понял, в чем состоит моя идеальная мечта: в том, чтобы я так изменил свою жизнь и себя к лучшему, что был бы вынужден сказать спасибо, тем, кто сделал со мною то, что сделал. Я страстно желал найти выход из положения изгоя, в которое меня загнали. У меня были все основания ожидать исполнения этого желания: и приличные деньги, которые мне выплатили за незаконное увольнение, которые позволяли нормально, хотя и скромно, жить несколько последующих лет, и последующее увольнение по ликвидации предприятия, которое по закону ликвидировало общественную опасность приписанного мне преступления, что, по логике, давало суду основания даже прекратить это дело вовсе, вследствие изменения обстановки, и новая книга, которую я создавал в розыске, которая давала понять, что я не умер, и умная, как мне кажется, голова, и трудолюбие…
***
Притча о школе жизни
Алик уходил из редакции обиженный, унося незаметно для всех кусок хлеба и книгу. Обида происходила от того, что его вытеснили из теплого доходного местечка, к которому он привык, вытеснили без профессиональных претензий и без благодарности за большой вклад, который он, несомненно, внес. Его выбросили, как ненужную вещь.
Он отогнал одолевавшие его мысли об очередной хулиганской выходке напоследок, и, внезапно, вышел из редакции маленького нефтяного города в коридор своей омской школы номер восемьдесят четыре, где когда-то учился, которую, как казалось Алику, он давно окончил. И тут его осенило.
Все, что с ним произошло - это было просто обучение. Учеба продолжалось, а редакция, откуда его вытеснили, оказалась лишь одним из классов этой школы. И теперь Алик сожалел, что, будучи в обиженных чувствах, по пути к выходу из редакции сказал что-то обидное Учителю.
***
Вся жизнь – это только лишь учеба, поэтому: чем больше развивающих уроков и заданий, тем лучше, чем разностороннее уроки и задания, тем лучше. Как ни парадоксально, несчастлив тот, кто живет лишь в счастье.
Фотография сделана в Омске, в храме святой мученицы Татианы.