Филипцев завершил жизненный путь не столь героически. После выпуска Славку распределили в бригаду дизельных лодок в Ягельном. Оттуда в Северодвинск, где я тогда служил, докатывались слухи о его заходах и нестандартных поступках. Филипцев выучился играть на гитаре и стал любимцем дружеских застолий подводников. В Северодвинске перекрещивались пути многих моих однокашников, чьи атомные подводные лодки достраивались или стояли в ремонте на СРЗ «Звездочка». Да и не только. Я жил напротив госпиталя, рядом – штаб военно-морской базы, так что вероятность встреч возрастала. Кого я только не встретил за годы службы в Северном Париже – так называли Северодвинск тех лет. Боря Никонов, Петя Терехов, Боря Ефремов, Леня Балашевич, Володя Шупаков – всех не вспомнить. В шестьдесят седьмом году меня назначили старшим помощником начальника медицинской службы Беломорской военно-морской базы. Начмед Иван Блажков вскоре укатил на пять месяцев в Ленинград на учебу, а я в звании капитана стал рулить медслужбой базы первого разряда с полным комплектом учреждений, обеспечивающих операционную зону величиной с Францию, куда заодно входили и Соловецкие острова.
Как-то я сидел в кабинете, вел прием посетителей, вдруг дверь без стука отворилась и вошел Филипцев в белом халате, под которым виднелся китель не первой свежести.
– Юрец, ты стал бюрократом, – не поздоровавшись, сказал Славка, – в коридоре очередь. Офицеры, бабы, одна с дитем. Не стыдно?
– Нет. Плановый прием посетителей. Путевки в санатории, детсады, кадровые вопросы… Да мало ли. Откуда ты?
– От верблюда, гражданин начальник. Лодка в ремонте. Вчера пришли. Жить негде.
– У меня будешь жить. Жена на учебе в Харькове. Где ты взял халат?
– Мишу Бачева раздел. Я и не знал, что он теперь под твоим началом служит. Без халата к тебе не попадешь. Очередь разорвет. Ты когда освобождаешься?
– В двадцать один, не раньше. Бумаг куча накопилась. В обеденный перерыв отвезу тебя домой. На лодке не хватятся?
– Я командира предупредил.
– Тогда погуляй.
– Где тут у вас магазин с напитками?
– Рядом, на улице Воронина. Попусту в городе не шляйся, комендант города Вебер – очень серьезный человек.
– Зубки обломает. – Филипцев стянул халат – на плечах сияли майорские погоны. – Ну что? Обскакал тебя?
– Нет, Славик. Сейчас кадровик звонил, поздравил с присвоением очередного… Погоны офицерам моего ранга вручает лично адмирал, командир базы. Скушал? А теперь изыди.
Вечером мы распили бутылку «Кориандровой» – жуткое пойло. Славка рассказал, что женился, у него сын. Жена в Москве под опекой Александры Петровны. Как дадут жилье, обе приедут, с Серегой. Жене двадцать лет, красавица. Потом Филипцев читал стихи собственного сочинения.
Лодку отремонтировали, Филипцев исчез. Встретились мы уже в Москве. Славка служил начмедом узла связи в Горках Ленинских. В подчинении у него оказался Шура Орлов. Сейчас, когда Славки давно уже нет, я с горечью вспоминаю его и чувствую свою вину. Филипцев стремительно спивался. Появлялся он у меня всегда неожиданно. В легком подпитии он оставался прежним, веселым, остроумным, неплохо пел под гитару, но стоило ему перебрать, мрачнел, говорил о близкой смерти. С женой он развелся, она попала в тюрьму, потом на поселение. Сын воспитывался у чужих людей. Последние годы Филипцев постоянно жил на даче. Появлялся редко, чаще осенью, и всегда с огромным букетом белых астр.
Умер Славка весной 1994 года. Деньги на похороны выделил его одноклассник бизнесмен, да и мы скинулись. Я выбил в АХО ВМФ автобус, собрал однокашников-москвичей. Ехали в деревню, расположенную километрах в тридцати от железнодорожной станции Сходня. Филипцев лежал в гробу в залоснившейся флотской тужурке без погон. На лбу кристаллики льда. Робкое солнце, птицы, жизнь. Славка упокоился на сельском кладбище. Рядом с могилой ржаное поле. Сын на похороны не приехал, зато пришли все жители деревни, его любили.
У Семена Ботвинника есть такое стихотворение:
Друзья уплывают на черном плоту,
На черном плоту – в темноту…
И все, что им Господом было дано, –
Уходит на черное дно.
Все глуше мне слышатся их голоса,
Все тише их смех молодой,
И звездная гаснет, как жизнь, полоса.
Сгорая над черной водой…
А белая пена у черноводы
Шипит – и стирает следы…
Звучали горькие поминальные слова. Затем пили за здравие живущих, за тех, кто в море, на вахте и на гауптвахте. Постепенно мы забыли, зачем собрались.
Продолжение следует.